 |
Леонов Виктор Николаевич. Разведчик морской пехоты. Первые испытания
|
|
|
|
Леонов Виктор Николаевич
Разведчик морской пехоты
Первые испытания
Войну мы встретили за шестьдесят девятой параллелью, в одной из военно-морских баз Северного флота.
Первый день войны… Почти мгновенно исчезли белые фуражки и бескозырки, столь привычные для глаз жителей портового города. Лето в разгаре, светит желанное для северян солнце, светит круглые сутки, как положено ему в этих широтах, и легкий южный ветерок обещает устойчивую погоду. Нас теперь такая погода не радует. В метеорологических сводках сказано: «видимость ясная», и над базой, к Мурманску и обратно, пролетают воздушные разведчики врага. Белые чехлы головных уборов на темном фоне гранита причалов и мостовых могут нас, моряков, демаскировать. Поэтому приказано их снять.
Прошло совсем немного времени, и уже привычным кажется нудный вой сирен и обычным — бесконечный перестук молотков в мастерской, где мы работаем. Меня и Сашу Сенчука перевели туда с подводной лодки. Нам сказали: «Вы знаете слесарное и токарное дело, посылаем вас на боевой пост». Так мы сменили матросские робы на темно-синие рабочие спецовки и стали у верстаков.
Приказ есть приказ. Мы ему подчиняемся, хотя он никак не вяжется с нашим представлением о том, что такое боевой пост особенно сейчас, в дни войны. Я молчу, Саша Сенчук молчать не может, а кроме меня, ему некому высказать свою обиду. После долгого утомительного рабочего дня мы укладываемся спать здесь же, в мастерской. Саше не спится.
— Нет, ты все-таки скажи! — трясет он меня за плечи. — Скажи мне, Виктор, почему рабочий класс берет оружие, а нас приставили к верстакам? Особое задание, скажешь? Приказ? Да?..
|
|
|
Я отмалчиваюсь, и он зло кричит над ухом:
— Дрыхнешь, черт!
Саша ходит из угла в угол, и я знаю — он еще не раз меня растормошит и будет предлагать различные планы возвращения в подплав или, на худой конец, ухода в морскую пехоту.
Только я об этом подумал, как Саша подбежал ко мне, резким рывком стащил с верстака.
— Идея!
В глазах Саши — радостный блеск и непреклонная решимость человека, бросающего вызов судьбе. В такие минуты Сенчук кажется красивым и сильным, хотя с виду он неказист: худощав, неширок и костляв в плечах, а его смуглое, продолговатое лицо под копной смолисто-черных волос густо покрыто точечками угрей.
— Идея! — снова кричит Саша и тут же излагает свой план, который, насколько я, полусонный, еще способен понимать, заключается в бегстве с «боевого поста» на фронт, в бригаду морской пехоты.
— Скажем, что мы добровольцы! Нам простят…
Я на все согласен, только бы он оставил меня в покое и дал хоть часок соснуть.
Наступает утро, и Саша, увлеченный делом, неистово лупит молотком по полированной головке зубила, пилит, сверлит, поражая всех своей энергией. Должно быть, он забыл о вчерашней «идее», так как убеждает меня быстрей закончить ремонт подводной лодки — тогда нас тут же вернут в экипаж. Спорить с Сашей невозможно, а верить ему хочется, хотя работы в мастерской с каждым днем прибавляется.
Начальник мастерской сухо пообещал: «В положенное время вас сменят». Мы бы, вероятно, терпели и ждали, «ели бы не взбудоражившая нас новость: в мастерскую прибежали друзья из подплава, три Николая и Алексей, и рассказали, что создается специальный отряд морских разведчиков для действия в тылу врага. Их, как отличных спортсменов, уже зачислили в разведотряд.
— Прозевали! — зло упрекнул меня Саша, точно я был в чем-то повинен. — Ты же разрядный лыжник и знаменитый чемпион по гонке на яхтах, — наступал он на меня, но потом круто повернулся и засыпал друзей вопросами: — А где отряд? К кому обратиться? Кому подать рапорт?
|
|
|
Саша досадливо поморщился, когда вперед выступил электрик Коля Даманов, Коля-один, как мы его называли. Он заикался и тем не менее был словоохотлив:
— С-саша-ша! Не кипятись! В штабе знают, что Виктор и ты — хорошие с-спортс-смены. И мы нас-счет вас скажем с-старшему лейтенанту Лебедеву из отдела разведки. Плохо только, что придется с-сменить морскую форму на пехотную. Лебедев с-сказал: под гимнастеркой пехотинца должна быть матрос-ская душа. И душа р-раз-ведчика. Вот! — многозначительно закончил Коля-один.
О душе разведчика ничего сказать не могу, по меня, признаться, удивило, что трех Николаев — Даманова, Лосева и Рябова, которых я обучал ходить на лыжах и метать гранаты, зачислили в отряд разведчиков, а про меня забыли. Я вопросительно посмотрел на старшину первой статьи Алексея Радышевцева, с которым часто оспаривал первенство в различных соревнованиях. Алексей обнадеживающе улыбнулся:
— Отряд только сформируется… Все будет в порядке. Оказалось, что представитель штаба флота поехал в Мурманск отбирать для отряда группу комсомольцев, Другую группу пришлет Ленинградский институт физкультуры имени Лесгафта, а основной состав разведчиков будет комплектоваться из моряков.
— Народ подберется один к одному, что н-надо! — важничал будущий морской разведчик Коля Даманов. — Здесь против нас действуют отборные части Гитлера.
Горные егеря. Д-дадим егерям жару…
Друзья еще раз пообещали похлопотать за нас и ушли. Мы с нетерпением ждали вечера, когда можно будет написать рапорт члену Военного совета Северного флота.
Если бы можно было на листочке бумаги передать обуревающие тебя чувства! Написать так, чтобы, прочитав этот листок, контр-адмирал сказал: «Откомандировать старшего матроса Виктора Леонова, третьего года службы, в отряд морских разведчиков! » Мне так не написать…
«Прошу откомандировать меня в разведотряд штаба флота»… И все? К сему и расписаться? Откуда же контр-адмирал узнает о моем стремлении и призвании служить в разведке? Я и об этом написал, но потом зачеркнул последние строчки, порвал рапорт и стал писать новый. Не мне судить о призвании, да и звучит нескромно. Я и Саша одержимы горячим желанием стать морскими разведчиками. Но желание — это еще не призвание!
|
|
|
Тут я вспомнил, как, еще будучи школьником, вбил себе в голову, что призван стать поэтом. Прочитав в школьной стенгазете стихотворение семиклассника об охоте на бекасов, я решил, что могу написать лучше. Пришел домой, сел за стол и так долго сочинял стишок, что отец, не привыкший видеть меня усердно занимающимся уроками, спросил:
— Витя, чем так увлечен?
Я показал отцу начало стихотворения. Отец покровительственно улыбнулся, но, разобравшись в написанном, стал хмуриться. Наконец, медленно и весьма невыразительно, прочел вслух первые строки:
Когда-то был я богомолом,
Я верил в бога и царя.
Теперь же стал я пионером,
Борцом за общество труда!
— Ты это что?! — строго спросил он меня. — Когда это ты был богомолом у отца коммуниста? И царь у тебя в голове книжный… Какой же это стих, если в нем нет правды? Читаешь много, а пишешь коряво…
Такой щелчок по самолюбию юного стихотворца не проходит бесследно. Когда Саша Сенчук помогал мне сочинять стихи о Северном море, о флотской службе, то я, как мог, сдерживал его неуемный поэтический запал.
Саша продекламировал первые две строчки последней строфы:
Нам радостно встречать рассветы зоревые
И песней звонкой хочется сказать…
Что сказать? И как сказать? Саша выразительно посмотрел на меня: ждал подсказки. Долго думали…
— Нашел! — Саша хлопнул меня по спине. — То, что нужно для моряков-североморцев:
И песней звонкой хочется сказать:
— Седое море! Сопки снеговые!
Я с вами жизнь готов навек связать…
Я вспомнил прыткого богомольца из пятого «Б» класса, который сразу стал «борцом за общество труда», и рассказал об этом Саше.
— Глупости! — обиделся он. Саша не мог согласиться, что покривил душой. Ты учти, Виктор, — наш стих для всего флота.
А «для себя» мы перед войной мечтали, как вернемся после флотской службы домой — я в Зарайск, под Москвой, Саша в Киев — и будем рассказывать о далеких плаваниях в Ледовитом океане, в котором еще не побывали, о Студеном море и гранитных скалах в глубоких фьордах, о царстве вечной ночи, озаряемой всполохами северного сияния, и о многом другом, что звучит привлекательно, но с чем мы никак не собирались связывать себя навек.
|
|
|
Связать свою — жизнь… Вот сейчас я пишу рапорт контр-адмиралу, и этот рапорт может круто повернуть мою жизнь. Надо подумать и обдумать. Еще и еще раз проверить: подготовлен ли я к трудной службе морского разведчика? Хватит ли у меня стойкости и мужества, чтобы сдержать обещание, которое рвется сейчас на бумагу: звание морского разведчика оправдаю!
Я мечтал о флоте. Когда был фабзайцем московского завода «Калибр», любил читать книги Станюковича и даже записал на память слова старого адмирала, провожающего юнца-племянника на флот: «Ты полюбишь море и полюбишь морскую службу, — говорил адмирал. — Она благородная, хорошая, а моряки прямой и честный народ». Это из книги «Вокруг света на «Коршуне». Я учился вечерами в морском клубе Осоавиахима. Занимался спортом, чтобы выдержать самую суровую проверку призывной комиссии. Врачи довольно равнодушно отнеслись к тому, что при росте в 175 сантиметров я вешу 75 килограммов, имею значок ГТО второй ступени и справку активиста морского клуба Осоавиахима. Они придирчиво выстукивали и выслушивали сердце, легкие, кружили меня па каком-то вращающемся стуле, долго проверяли зрение и слух, пока, наконец, не вынесли приговор: годен к службе в Военно-морских силах.
Комсомольцы «Калибра», провожавшие меня в Ленинградский учебный отряд имени Кирова, дали наказ быть достойным представителем шефа Военно-Морского Флота и, шутя, конечно, предсказывали головокружительную карьеру капитана дальнего плавания. Девушки пели песню о капитане, улыбка которого — это флаг корабля… Отец попрощался коротко:
— Служи честно, сынок!
Все три года пребывания на севере я служил как положено. Когда меня приняли в партию, отец прислал большое поздравительное письмо. «Вся семья Леоновых гордится тобой, — писал он. — Ты сам понимаешь, какая сейчас международная обстановка. Верю, что в грозный час испытаний ты оправдаешь доверие нашей партии». Вот и наступил этот грозный час испытаний. Над моим верстаком пламенеет плакат. Художник изобразил женщину — мать. Она обращается ко мне, ко всем сыновьям:
«Родина-мать зовет! »
— Виктор! — обрывает мои мысли Саша Сенчук. — Что ж ты не пишешь?
— Уже все! — я решительно берусь за перо и громко диктую себе последние слова рапорта:
|
|
|
— Звание морского разведчика оправдаю!
— У меня то же самое! — откликается Саша. Мы прячем наши рапорты, чтобы утром передать их начальству.
А через две недели я и Саша Сенчук сдаем на вещевой склад морскую форму и получаем взамен зеленую — защитную форму пехотинцев. После просторных клешей матросских брюк и легких матросских ботинок мы чувствуем себя неловко в штанах, обтягивающих колени, и в тяжелых сапогах с непомерно широкими кирзовыми голенищами. Металлическая каска то сползает набок, то давит на голову, привыкшую к бескозырке. Получаем винтовки-полуавтоматы с ножевыми штыками, гранаты РГД и вещевые ранцы, рассчитанные на солидный груз.
Смущенные своим необычным видом, предстали мы перед старшим лейтенантом Георгием Лебедевым. Он настороженно приглядывался к нам, точно сомневался: брать таких в отряд или не брать?
— С подплава? — строго спросил Лебедев. — Это хорошо! Старшина Мотовилин!..
В дверях появился высокий русоволосый моряк, тог самый знаменитый разведчик Степан Мотовилин, о котором уже писала газета «Краснофлотец».
— Новички, — Лебедев кивнул в нашу сторону. — Займитесь…
После завтрака Мотовплин уводит нас в горы и показывает, как надо ползать и маскироваться в камнях, метать гранату и колоть штыком. Мы стараемся, и уж через два дня Мотовилин, довольный первыми нашими успехами, говорит:
— Ребята вы хорошие, ничего не скажешь! Надо бы, конечно, учить вас еще и учить, да некогда: ночью собираемся в поход.
Саша Сенчук погиб в первом походе.
Он был первым убитым, которого я увидел на войне. Смерть Саши сильно меня потрясла, хотя перед товарищами я старался не выдать своего волнения.
В кубрике спят вернувшиеся из похода разведчики. На нарах, слева от меня, пустует место Саши Сенчука. Справа блаженно посапывает Коля Даманов, который из-за моей оплошности чуть не погиб там, в горах…
Я думаю о Саше, смотрю на Колю Даманова, и меня одолевают невеселые мысли.
Усталое тело требует покоя. Закрываю глаза, силюсь заснуть и не могу избавиться от одного и того же навязчивого вопроса: гожусь ли я для службы в морской разведке? Степан Мотовилин в присутствии Лебедева похвалил меня за храбрость. Да и сам старший лейтенант сказал: «Дрались вы, Леонов, здорово! Егерей не боитесь — это главное. А умение придет». Никто не заметил и никто, вероятно, не догадался, что происходило со мною, когда мы пересекали лощину в горах. Это было уже после гибели Сенчука. Преследуемые врагами, мы отходили к морю, к своему боту. Сзади меня полз разведчик Григорий Харабрин, бывший шофер Дома моряка. Нещадно ругаясь, он кричал мне: «Живей! Падай! Убьет! » А я не падал. Я шел, полусогнувшись, совершенно безразличный к свисту пуль. Бежать не было сил, а лечь на землю боялся. Да, я боялся упасть на землю! Мне казалось, что тогда ноги опять сведет судорогой, и я уже не встану, как не встанет больше Саша Сенчук…
Гриша Харабрин ругал меня потом за ухарство и за мальчишество:
— Прет, выставив егерям корму! А они мажут…
Коля Даманов никому не рассказал о конфузе с гранатой. Я утешаю себя тем, что в первом бою с каждым может такое случиться. За это меня не осудят. Я сам себя осуждаю. Я писал в рапорте контр-адмиралу, что буду хорошим разведчиком, а сейчас начинаю в этом сомневаться. Хорошие разведчики вернулись с задания и спят. Спят Мотовилин и Харабрин, Радышевцев и Даманов. Спят, отрешившись от всяких забот, и утром, свежие, отдохнувшие, готовы будут к новым походам, к новым боям. А я копаюсь в своих переживаниях. Для меня, правда, это первый бой, и еще неизвестно, как я буду себя чувствовать после второго, третьего…
Зарываюсь головой в подушку, но долго не могу заснуть, и на этот раз спокойно перебираю в памяти каждую деталь минувшего боя.
* * *
…Нас было двадцать два разведчика.
Мы погрузились на бот, вооруженный двумя пулеметами, и взяли курс к устью реки Большая Западная Лица. В пути Лебедев сказал нам, что в районе высадки придется атаковать Опорный пункт неприятеля. Наша задача — разгромить этот пункт и при возможности захватить «языка».
На море штиль. Тихо и на побережье Мотовского залива, покрытом камнями и валунами, куда почти вплотную причалил бот. По сходням сошли на берег; три разведчика тотчас же ушли вперед, а мы цепочкой — за ними следом.
Опорный пункт находился на высоте 670, примерно в восьми километрах от берега. Лебедев приказал Мотовилину (в его группу входил и я) обойти высоту с юга. Старшина первой статьи Червоный должен со своей группой обогнуть с севера опорный пункт, после чего двенадцать разведчиков во главе с Лебедевым начнут атаку с центра.
Самый длинный и трудный участок пути выпал на долю группы Мотовилина. Каменистая сопка была густо покрыта валунами, и когда мы, наконец, достигли последнего яруса высоты, разведчики Лебедева и Червоного уже были на исходных позициях. Я не знал, что Лебедев находится рядом, был уверен, что мы сейчас одни перед укреплениями егерей, и неотступно полз за Мотовилиным. Он чуть приподнял левую руку и подался вправо. Я понял его сигнал и пополз влево, к большому камню.
Чуть высунув голову, я увидел врагов — пять или шесть немцев. Так вот они какие эти егеря! Высокие, в темно-серых брюках, заправленных в короткие чулки, и в такого же цвета мундирах с красными кружочками на рукавах. Они стояли во весь рост, с непокрытыми головами, и руки их спокойно лежали на висевших впереди автоматах. Егеря с любопытством и, как мне казалось, с гордым видом оглядывали местность. Это меня взъярило: сами лежим, прячась за камни, а они на нашей земле чувствуют себя хозяевами!
Со стороны укрытий показался офицер и что-то сказал солдатам. Те стали расходиться, а я прильнул к полуавтомату и взял на прицел приближающегося офицера.
— Не стреляй! — услышал я, голос Лебедева я вздрогнул от неожиданности. Надо его взять живым. Товьсь!
Потом выяснилось, что Лебедев из своего укрытия не видел егерей. Но и я забыл о них. Больше того, я даже забыл примкнуть штык к винтовке, когда ринулся вперед, сближаясь с офицером. Тот выхватил пистолет, выстрелил, но промахнулся.
Я юркнул за камень.
Кругом поднялась стрельба.
Треск выстрелов эхом отдавался в горах. Я не знал, кто куда стреляет, боялся высунуть голову и в то же время понимал, что нельзя долго прятаться за камнем: вдруг наши пойдут вперед или отступят, а я останусь один?.. Надо действовать, а что делать — не знал.
— Коля, сюда! — крикнул я ползущему в мою сторону Даманову.
Бой шел своим чередом. Воспользовавшись тем, что егеря ведут с нами перестрелку, Лебедев повел своих разведчиков в обход укрепления. Ему это удалось. Разведчики Лебедева и Червоного захватили «языка» и из двух трофейных пулеметов вели огонь по лощине, где скапливались егеря.
А мы оборонялись, сдерживая натиск врага. Ранило в живот матроса Николая Рябова. Он, когда Мотовилин вытаскивал его с ноля боя, отчаянно вопил. Я, Даманов и Харабрин прикрывали Мотовилина и Рябова огнем своих полуавтоматов. Все же егеря приблизились настолько, что в ход пошли гранаты. Я тоже достал гранату, но запал не входил в отверстие.
— Ручку оттяни, вояка! — услышал я голос Даманова.
Обескураженный своей неопытностью, я вставил запал и тут же метнул гранату. Взрыва не было. А через две — три секунды я увидел, как граната летит обратно. Она упала недалеко от Даманова и тут же взорвалась. К счастью, Даманов был надежно укрыт в камнях.
— Спасибо, Виктор, удружил! Встряхни гранату. Дай ей зашипеть…
Я поразился спокойствию Даманова и теперь уже не спеша далеко метнул две гранаты…
После их взрывов стало тихо. Никто не стрелял.
— Пошли? — спросил я Даманова и Харабрина. Мы отползли назад и присоединились к Мотовилину.
— Я его спрятал в камнях, — сказал Мотовилин Даманову. — Егеря не найдут.
«Неужели он говорит о Рябове? Почему спрятал? » Я хотел спросить об этом Мотовилина, но за гребнем высоты разгорелся бой, и мы поспешили па помощь разведчикам Лебедева и Червоного.
Обогнув отвесную скалу, мы поднялись на гребень сопки и тут увидели трупы трех егерей. В стороне, лицом вниз, лежал наш разведчик.
— Сенчук!
Я сразу узнал Сашу, кинулся к нему, перевернул его на спину. Черные пряди волос рассыпались по высокому Сашиному лбу. Лицо потемнело настолько, что уже нельзя было различить черные точечки угрей. А рот чуть открыт, и, кажется, Саша вот-вот спросит нас: «Как же это, братцы, со мной такое случилось? »
— Саша! Саш!..
Не знаю зачем, но я тормошил друга, искал рану, говорил что-то несвязное и пришел в себя, когда на плечи мне легли тяжелые руки Николая Лосева. Его прислал к нам Лебедев.
— Будет! — он тянул меня назад. — Слышишь, Виктор? Отходим к морю. Группа Лебедева уже пересекла ложбину. Живей!
Выстрелы приближались к вершине сопки. С соседней высоты ударили минометы. Мотовилин, Харабрин и Даманов отошли и что-то кричали нам, угрожали кулаками. Только теперь я понял, что мы оставлены для прикрытия группы и Сашу Сенчука не удастся унести.
По очереди, короткими перебежками, приближались мы к лощине, обстреливаемой противником. Ползли друг за другом. И тут, совершенно неожиданно, ноги перестали меня слушаться — их свело судорогой. Я еле поднялся и, полусогнувшись, пошел вперед. Мотовилин, Даманов и Харабрин вели плотный огонь, сдерживая егерей, пока я пересекал лощину.
…Когда мы, наконец, оказались в боте и, лежа на палубе, подставляли разгоряченные лица освежающим брызгам студеной воды, меня окликнул старший лейтенант Лебедев. Он стоял позади нас, широко расставив ноги. Кожанка, перехваченная ремнями, плотно облегала его фигуру. Лебедев пристально смотрел на меня. Он, видимо, хотел что-то спросить, но махнул рукой: уж очень, должно быть, выглядел я растерянным и расстроенным. Впору было повернуться и уйти, а я все еще топтался на месте. Лебедев усадил меня, сам сел рядом и сказал:
— Тяжело потерять друга. Ты видел убитых егерей на гребне высоты? Саша первым туда поднялся и сразил троих. Сгоряча ринулся вперед во весь рост. Такая у него, должно быть, натура. Проложил нам дорогу, а сам погиб. У тебя, Виктор, был очень хороший товарищ». Жаль, похоронить не удалось. Ни его, ни Рябова. Вот Рябов… Жили — дружили три Николая. Одногодки. Все с одного катера, в одной футбольной команде играли. А в базу возвращаются двое. Что поделаешь? Война… К этому надо привыкнуть.
И мы привыкли.
Не все сразу, каждый по-своему, но свыкались с опасной и, несмотря на это (а может, именно поэтому), привлекательной службой в отряде морских разведчиков. Об опасности старались не думать-где на войне спокойно?
Через три дня мы уже готовились к походу всем отрядом. Половина отряда состояла из новичков, в отличие от нас, «старичков», побывавших в одном или двух рейдах.
Этим рейдом командовал старший офицер из отдела разведки штаба флота майор Добротин, тот самый Леонид Васильевич Добротин, который отбирал будущих разведчиков в комсомольских организациях Мурманска. Еще не познакомившись с майором, мы уже многое о нем слышали. Добротин сражался на фронтах гражданской войны против Юденича, Деникина и Мамонтова. Командовал эскадроном в коннице Буденного. Награжден ВЦИКом почетным оружием. Окончил морской факультет инженерной академии.
Лебедев сказал о майоре:
— Каждого разведчика видит насквозь. Имейте это в виду!
Добротин явился в отряд накануне похода. Это был не молодой, но стройный, высокий офицер со светлым ежиком волос на голове. Лицо у майора продолговатое, плотно сжатые губы наглухо закрывают маленький рот. С виду майор показался суровым. Но вот, после рапорта Лебедева, раздалась команда «Вольно» и завязалась непринужденная беседа Добротина с теми, кого он уже знал, так как сам отбирал их в отряд. Потом майор познакомился с нами, моряками из подплава, и, наконец, с «артистами» — так мы называли добровольцев, которые пришли в отряд из ансамбля краснофлотской песни и пляски.
— Тех, кто еще пороху не нюхали — сказал Добротин, — и кто в нашем деле ищет… — тут он задержал взгляд на группе «артистов», — одни только романтические приключения, я хочу предупредить: никакой особой романтики не предвидится. Проникнув в ближний тыл врага, мы должны оттянуть часть его войск с передовой позиции. Чем труднее будет нам, тем легче станет на передовой. Значит, надо, чтобы нам было трудно! Вот и вся романтика…
И больше — ни слова о разведке. Майор Добротин рассказывал о замыслах врага, который рвется к Мурманску, не считаясь с потерями. Если Гитлеру удастся захватить Мурманский порт и Кировскую дорогу, мы потеряем важные коммуникации, связывающие нас с союзниками, и лишимся огромных природных богатств севера. Защитники Заполярья самоотверженно сражаются за каждую сопку на дальних подступах к Мурманску, за каждый камень на этой сопке. Особенно ожесточенные бои развернулись сейчас на реке Большая Западная Лица. На западном берегу этой реки, в тылу врага, мы и будем действовать.
Двумя группами отряда командовали старший лейтенант Лебедев и капитан Инзарцев. Мы хорошо знали капитана. Флагманский физрук бригады подводных лодок Николай Аркадьевич Инзарцев выступал недавно на спартакиаде, где завоевал титул чемпиона флота по штанге. Тех, кто не знает Инзарцева, это может удивить. Среднего роста, слегка сутулый и сухощавый, Николай Аркадьевич мало похож на тяжелого атлета. А между тем это очень сильный человек. Штангист и футболист, лыжник и яхтсмен.
Своим вестовым майор Добротин назначил матроса Виктора Тарзанова. Маленький и юркий Тарзанов, Витек, как мы его называли, — нос кнопкой, всегда смешливое лицо усыпано веснушками, — был очень разбитным, ловким и смелым матросом. Появившись в кубрике после своего назначения, Витек гордо выпятил грудь и задорно крикнул:
— Шире дорогу! Вестовой командира идет! Мы только улыбнулись, не решаясь подтрунивать над Витьком. Знали, что он за словом в карман не полезет. А матрос Белов, доброволец из группы флотского ансамбля, этого не знал.
— Витек! — Белов преградил дорогу вестовому. — Как ты в разведку попал? Ты, говорят, на рыбном траулере поваренком у кока служил? Правда?
— Правда! — согласился Тарзанов, хотя он пришел в отряд с «морского охотника». — А что? Поварское дело-занятие умственное. Это тебе не на сцене ногами дрыгать.
Зная, что Белов числится в ансамбле танцором, Тарзанов тут же выкинул перед ним смешное коленце. Все рассмеялись. А Белов с высоты своего почти двухметрового роста пренебрежительно посмотрел на Витька, отступил назад и только сказал:
— М-да! На язык ты боек. Салага-салага, а бьет фонтаном, как кит…
— Нет, погоди! — уже вцепился в него Тарзанов. — Вот пойдем в разведку держись рядом. Не пропадешь! Я тебя научу и рыбку ловить и уху варить.
Кругом одобрительно зашумели.
— Иди ты!.. — окончательно смущенный Белов вырвался из рук Витька. Скажи, какой учитель объявился. Это ты в походе держись около меня. Не затопчут! А когда выдохнешься, я тебя, клопа, в ранец запакую и понесу.
— А что? Я с полным удовольствием! — Витек нисколько не обиделся и повернулся к нам. — Вот майор говорил, что в горной войне нет лучшего транспорта, чем вьючный — на ишаках. Так я скажу майору, что — спасибо флотскому ансамблю — нам уже ишак не нужен…
Бой в районе Большой Западной Лицы складывался для нас вначале благоприятно. Немцы, испуганные появлением советских разведчиков в своем тылу, оставили одну сопку, потом другую. Сбив боевое охранение, мы оказались на господствующей высоте. Внизу, в покрытых мглой ущельях, противник сосредоточивал силы для атаки. Майор Добротин приказал Лебедеву разведать соседнюю сопку.
Майор предвидел ход событий. Не всегда, оказывается, господствующая высота является лучшей для боя. Под нами сейчас был ровный гладкий гранит. В землю не зарыться, маскироваться негде, а противник, вероятно, вызовет самолеты. Соседняя сопка значительно ниже, зато ее пересеченный и покрытый валунами хребет пригоден для обороны. Сбить нас с той сопки будет нелегко. Но майор не только это имел в виду. Он хотел воздать видимость нашего отступления. И когда под натиском превосходящих сил мы начнем отход к берегу и в сторону передовой, то егеря, чтобы отрезать нас от моря, вызовут дополнительные силы. А мы по уже разведанному маршруту — узкому ущелью — ускользнем от них.
Таков был замысел командира, и, в конечном счете, майор навязал противнику свой план боя. Мы целый день оборонялись и нанесли большой урон врагу. Оттянув часть вражеских войск с передовой, мы тем самым помогли нашей пехотной части контратаковать неприятеля и занять более выгодные позиции.
Задача выполнена, а наши потери не велики. Почему же мы возвращаемся домой с таким чувством, будто нас постигла неудача? Вот и знакомый пирс. Мы сошли на берег, построились и в тягостном молчании ждем, зная, что команды «Разойдись! » не будет.
Среди нас — четыре безоружных разведчика. Старшина отряда Григорий Чекмачев сверяет по списку номера четырех винтовок — кому какая принадлежит. Около старшины крутится Витек и размахивает сапогом — одним солдатским сапогом, принадлежность которого не оставляет никаких сомнений. На правом фланге стоит босой матрос Белов. Без винтовки и босой… Что же произошло?
До полудня мы отбили несколько атак, а когда враг получил подкрепление, начали постепенный отход к соседней сопке. Первая группа уже заняла новый рубеж, а наша еще удерживала господствующую высоту. Вражеские атаки нарастали. Егеря настолько приблизились, что мы слышали их крики и топот кованых сапог. Потом на высоте остались два отделения прикрытия — Лосева и Даманова. С нами майор и капитан.
Напряжение боя нарастало, и тут нервы матроса Белова не выдержали. Оглянувшись, он крикнул: «Уже все отошли! » — и побежал. За ним последовали еще три разведчика. Они скатились вниз и, чтобы сократить дорогу к сопке, кинулись напрямик, к озеру. Мы яростно оборонялись на высоте. Стрельба усиливалась, а беглецы решили, что это противник уже ведет по ним огонь. Побросав винтовки, они бултыхнулись в воду, а Белов освободился даже от своих сапог.
В это время майор распекал старшину Лосева:
— Где ваше войско? Половину растеряли? Эх вы, горе-разведчики!
Добротин и Инзарцев легли в цепь, и мы отбили еще одну атаку неприятеля.
Я видел в бою майора — он спокойно целился и стрелял из автомата. Короткими очередями строчил из пулемета Инзарцев. Изредка поглядывая по сторонам, Гриша Харабрии, Николай Лосев, Алексей Радышевцев и другие разведчики с ожесточением, но без страха вели огонь и, готовясь к ближнему бою, положили рядом гранаты. Коля Даманов воевал лихо, с каким-то озорством, и мне было легко рядом с ним. Хотелось даже подмигнуть Николаю и крикнуть что-нибудь веселое. Утром, когда вдали только показались егеря, настроение было совсем другим. Томила неизвестность и какая-то смутная тревога: как сложится бой? Все это прошло. Даже в критические минуты вражеской атаки страха не было. Рядом — твои командиры и твои товарищи! И если два наших отделения с одним пулеметом сдерживают целую роту егерей, то тебе уже все кажется нипочем!
По команде майора мы отошли к сопке и соединились с группой Лебедева. Позже других на сопку взобрались Инзарцев, Лосев, Харабрин и Тарзанов. Лосев и Харабрин несли подобранные у озера винтовки.
— Трофеи героического прикрытия! — объявил Харабрин. — Приказано доставить в базу в полной сохранности.
А Витек, грозно потрясая сапогом, уже направился к побледневшему Белову.
— Сейчас у меня этот ишак попляшет! — объявил нам Тарзанов, но тут же замер под строгим окриком майора:
— Отставить!
И вот мы стоим в строю в своей базе и ждем, когда придет майор Добротин, который задержался на мотоботе. Что он нам скажет? Как оценит минувший бой? Какое наказание ждет паникеров?
Завидев майора, капитан Инзарцев уже собирался отдать рапорт, но Добротин только рукой махнул: не надо, мол! Он близко подошел к нам и заговорил тихо спокойно и тихо. Но каждое его слово стучало в ушах и в сердце:
— Паникеров передают в трибунал. Там их судят сурово, по законам военного времени. Мне стыдно, больно и стыдно, что среди добровольцев отряда, среди отобранных и проверенных, оказались такие, которых должен судить трибунал. Позор! Я был с вами в бою. Знаю, для многих это было первым испытанием, и надеюсь, что виновные смоют с себя это позорное пятно. Поэтому я не передам их в трибунал. Но никогда — слышите? — никогда и никому мы не позволим бросить тень на отряд, который дрался отважно. Кто в отряде останется, тот станет настоящим морским разведчиком, тот будет гордиться этим званием. А теперь, друзья, отдыхайте. И, козырнув, ушел.
Вечером в кубрике только и было разговору, что о первом «чепе».
Старший лейтенант Лебедев в небольшом кругу моряков беседовал о призвании и долге разведчика, об истинной и ложной романтике морской службы. Нам, ушедшим с кораблей для боевых действий на суше, Лебедев рисовал картины, которые могут одних отпугнуть, других зажечь. И это тоже было своеобразным испытанием для каждого добровольца, пришедшего в отряд.
Здесь, на севере, мы столкнулись с очень сильным и опасным противником. Егеря Гитлера натренированы в горной войне. Полки и батальоны из корпуса генерала Дитла, угрожающие Мурманску и всему Кольскому полуострову, имеют большой опыт боев в горах юга — в Греции и Югославии, в горах севера — в Норвегии. Егеря умеют воевать. Чтобы сокрушить такого врага, надо быть сильнее его. Сила силу ломит.
Хочешь победы — будь не только смелей и отважней егеря, но одолевай его своим мастерством, хитростью, сноровкой. Это придет не сразу. Для разведчика-североморца легкой жизни не предвидится. Разведчику-североморцу опасность будет угрожать и на море, когда десант только идет к берегу, занятому врагом, и там, на берегу. Будут тяжелые и непрерывные бои в ближних и глубоких тылах неприятеля.
Скоро наступит осень, а следом за нею все покроется мраком круглосуточной полярной ночи, и тогда начнется самая страдная пора для разведчиков. Воевать и спать придется на каменистом грунте, под леденящим ветром, в пургу и в метель. По несколько дней, а может, и недель не будет горячей пищи — в рейдах нельзя разводить костер. По кручам скал, по топкой тундре, через горные ручьи и болота трудно даже без боя пройти один километр, а придется совершать марши с боями на десятки километров, забираться на еще более крутые горы и сопки, чем те, какие мы уже видели, пробираться через ущелья и пропасти.
Трудно воевать на скалистом побережье моря, еще трудней — вдали от его берегов. Но если ты решил стать разведчиком — да еще морским разведчиком! — в твоем сердце не должно быть робости перед сильным и коварным врагом и страха перед суровыми испытаниями. Страх врагу и неистребимую ненависть к захватчику должен ты нести в своем сердце!
Действуешь ли в составе отряда, в мелкой группе или тебе придется сражаться в одиночку, — вся твоя надежда в оружии. Владей им в совершенстве. Но самое сильное оружие советского разведчика — это его, чистая совесть и высокий долг перед Родиной.
…Об этом говорил нам старший лейтенант Георгий Лебедев, и мы слушали его не перебивая. Никто ни о чем не спрашивал. Все было предельно ясно, а выбор остаться в разведке или вернуться в базу — еще был свободен для каждого моряка.
Но выбор уже был сделан.
После второго рейда я тоже долго не мог заснуть, но уже не потому, что меня томили какие-то сомнения. Нет! Я вспомнил строй разведчиков на пирсе и босоногого Белова на правом фланге. Я отчетливо представил себе позор, до которого лучше не дожить, чем его испытать. Лучше пасть славной смертью Саши Сенчука, лучше уж, на самый худой конец, мучиться перед кончиной, как тяжело раненный матрос Николай Рябов, чем, подобно Белову, здоровому и невредимому, не иметь силы поднять голову, чтобы посмотреть в глаза своему командиру, своему товарищу.
Испытания только начинались. Но второй рейд уже не похож был на первый.
Спокойней и уверенней смотрел я в будущее.
|
|
|
