 |
Глава пятнадцатая
|
|
|
|
Красное море проходили при полном штиле и ясной погоде. При приближении к выходу стали встречаться скалистые островки, и на некоторых из них виднелись маяки. Эти маяки невольно привлекали внимание своей одинокостью, так как все окружающие островки были необитаемы да и находились сравнительно далеко друг от друга. А ведь на них всегда жили люди: смотрители и несколько служителей. К ним, наверное, не чаще одного‑ двух раз в год заходили лоцманские пароходы, чтобы доставить необходимые материалы и провизию. Месяцами, а может быть, и годами, жили эти люди на скалах, окруженные морем. Как они жили, что думали в таком одиночестве? Мне рассказывали, что в смотрители таких маяков идут обычно престарелые одинокие моряки, которые уже не могут больше плавать и здесь доживают свой век. Часто среди них встречаются безнадежные пьяницы, коротающие одиночество за рюмкой вина и окончательно спивающиеся. Из‑ за этого на маяках разыгрывались драмы: обитатели, обезумев от беспрерывного пьянства, затевали кровавые ссоры.
Однажды даже произошел такой случай: маяк вдруг перестал светить, и когда послали пароход узнать, в чем дело, то нашли там одного сумасшедшего, а других зарезанными. Но, конечно, не все же пьяницы, и, наверное, среди обитателей маяков встречаются своеобразные типы, которые в одиночестве дошли до высокого понимания природы моря, во всех его проявлениях: от нежного и ласкового, как котенок, до бурного и жестокого, как дикий зверь. Для лиц, перенесших много горя, страданий и разочарований, для тех, кто утерял веру в хорошее будущее и ищет уединения, должно быть приятным найти приют на такой скале.
Пройдя Красное море, «Иртыш» вошел в бухту Джибути и встал на якорь. Сомали – французская колония – дикое и пустынное место, населенное чернокожими. В Джибути жило несколько десятков французских колонистов, державших в своих руках всю местную торговлю, да несколько захудалых правительственных чиновников.
|
|
|
Пароходы сюда заходили редко. Из этого порта лежит путь в Абиссинию, но важного торгового значения Джибути не имел. Портовый поселок – кучка маленьких беленьких домиков, расположенных несколькими перекрещивающимися улочками – был очень привлекателен. Пески прилегающей пустыни уже накладывали на всю местность характерный отпечаток, и все имело сонный и безмолвный вид. Только когда на рейд приходил какой‑ нибудь корабль, жизнь поселка пробуждалась. Какой бы час дня или ночи ни был, население появлялось на улицах, открывались лавки и кафе, и все стремились на пристань, а то даже на шлюпках подплывали к пароходу. Каждый предлагал, что мог: фрукты, мелкие товары, провизию и т. п. Уходил пароход, и немедленно все погружалось в спячку. Впрочем, такой жизнью жил не один Джибути, а большинство маленьких портовых городков, заброшенных в дикой местности.
Командир «Иртыша» послал телеграмму адмиралу Рожественскому на Мадагаскар и получил ответ: «Ожидать приказаний». Как долго могло затянуться это ожидание, мы, конечно, понятия не имели, и приходилось вооружиться терпением. Было невесело. Но местное население этому обстоятельству обрадовалось чрезвычайно.
Благодаря сильным приливам и отливам корабли в Джибути становились на якорь довольно далеко от берега, и на переезд до берега, даже на паровом катере, нужно было потратить добрых три четверти часа. Тем не менее кругом «Иртыша» вечно сновали шлюпки местных жителей с различными поставщиками, предлагающими услуги и жестоко конкурирующими друг с другом. Каждый совал пачки аттестаций с кораблей, на которые он что‑ нибудь поставлял; у некоторых даже были рекомендации, написанные по‑ русски.
|
|
|
Помню забавный случай: ко мне упорно лез один субъект, уверяя, что его русские всегда высоко ценили, и в доказательство показывал какую‑ то бумажку. Чтобы отвязаться, я взял ее и прочел. Оказалось, что ревизор одного нашего корабля предупреждал, что этот господин самый настоящий жулик и обманщик и с ним отнюдь не советовал иметь дело. Очевидно, он слишком приставал к ревизору с просьбой написать рекомендацию, что тот и сделал по заслугам. Я ему вернул этот документ и посоветовал никому не показывать.
Часто к кораблю приплывали и чернокожие на узких, выдолбленных из одного ствола лодках. Они поднимали неистовый крик, упрашивая бросить монету в воду. Ныряли они с пронзительными криками, проделывая это с большим искусством. Иногда офицеры шутили и вместо денег кидали блестящие пуговицы, черные на эти шутки ужасно обижались. Ныряльщики, кроме тряпочек кругом бедер, ничего на себе не имели и монеты прятали за щеку, что, однако, не мешало им продолжать горланить.
На следующий же день после прихода в Джибути мы снова начали принимать уголь. Низкорослые и худые чернокожие, казавшиеся слабосильными, поражали нас своей выносливостью. Подрядчики‑ французы обращались с ними грубо и бесцеремонно, и нас удивляло, как им мало давали есть. Проработав с раннего утра до позднего вечера, каждый грузчик получал лишь три финика и половину трехкопеечной булки. Затем, после часового отдыха, продолжалась погрузка до шести‑ семи часов вечера, то есть всего десять часов. Солнце палило все время немилосердно.
Разумеется, мы воспользовались первой же возможностью и съехали на берег, чтобы ознакомиться с местечком. Для этого оказалось достаточным и одного часа, тем более что гулять при страшной жаре было слишком утомительно, да и негде, так как француз‑ консул не рекомендовал выходить за черту города из боязни, что на нас могут напасть бродячие черные. В самом городе никаких развлечений не нашлось, и оставалось только пообедать в скромной гостинице да немного посидеть в кафе за прохладительными напитками. Было довольно интересно посмотреть на жизнь чернокожих, которые жили отдельно от белых, но и на это не требовалось много времени.
|
|
|
В общем, мы даже не могли убить и тех двух‑ трех часов, которые оставались до прихода шлюпки и от нечего делать зашли в лавочку толстой француженки, которая торговала различными местными безделушками. Накупив открыток, когтей пантер, камешков и еще каких‑ то пустяков, мы занялись живой пантерой, которая лежала у двери и мирно спала на солнце. Француженка уверяла, что она совершенно ручная, но этому плохо верилось, так как животное не слишком ласково на нас посматривало.
Было ясно, что на берегу интересного мало, и, чтобы не было уж очень скучно, надо поискать развлечений в другом направлении. Решили воспользоваться отливом, чтобы набрать кораллов. Их можно было видеть через прозрачную воду на рифах у берега. Кораллы нас восхищали своими причудливыми формами и цветами, и хотелось их ближе рассмотреть. В экспедицию на небольшой шлюпке отправилось шесть офицеров. Достигнув рифов, разделись и полезли в воду.
Так увлеклись доставанием кораллов, что не заметили, как шлюпка, которая была вытащена на мелкое место, благодаря начавшемуся приливу всплыла и начала отплывать. Долго раздумывать не приходилось, и вся наша компания бросилась за нею вплавь. Когда мы уже подплывали, то вдруг увидели огромную приближающуюся к нам тень рыбы. К счастью, в этот момент подпоручик Ф. (Фролов. – Примеч. ред. ) [82] уже влез в шлюпку и закричал: «Акула! », схватил весло и стал им бить по воде. Поднялся общий крик. Мы, как сумасшедшие, поплыли к шлюпке и стали в нее карабкаться. По‑ видимому, необычайный шум испугал хищника, и, повернув, акула стала уплывать. Таким образом, все обошлось благополучно и ограничилось большим испугом, но нам это послужило предостережением от купания на рейде.
Вообще, здесь оказалось много акул, и скоро мы стали их постоянно замечать вокруг корабля. Они охотились за камбузными отбросами и кусками хлеба, которые в изобилии команда выбрасывала после обедов и ужинов. Где уж тут купаться, когда смотреть в воду страшно. Лишь чернокожие не боялись акул, которые их почему‑ то не трогали. Нам объяснили, что благодаря черноте они невидимы, да и их запах неприятен. Правда это или нет, трудно разобрать, так как акулы преисправно глотали различные темные предметы, и не верилось, что они могли быть слишком щепетильными к плохому запаху черных, поскольку с аппетитом пожирали гнилое мясо.
|
|
|
Обилие акул натолкнуло на мысль попробовать их ловить. Мы заставили Ваньку, механического прапорщика Н., смастерить большой железный крюк, который привязали к концу тонкого стального троса, и, нацепив на эту «акулину удочку» большой кусок испорченной солонины, бросили ее в воду. Крюк с солониной был отлично виден с палубы. Офицеры и команда столпились на юте и с напряжением следили за ним. Огромная акула не заставила себя долго ждать: сначала появился «лоцман» – рыба с аршин длины, наводящая акулу на добычу, а за ним и она сама. Завидя солонину, акула перевернулась на спину и проглотила ее. Мы все сразу вошли в такой азарт, что бросились вытягивать крюк. Но, оказавшись в воздухе, акула стала так биться, что трос оборвался, и она полетела обратно в воду.
Тогда заставили Ваньку, который больше всех суетился и уверял, что он специалист по ловле акул, сделать крюк понадежнее и привязать его к более солидному тросу. Он живо все смастерил, и «удочку» с куском солонины опять опустили за борт. Однако акула попалась только на следующий день. Послышался дикий вопль Ваньки, все время торчащего на юте. Все бросились к нему. Огромная акула бешено носилась из стороны в сторону. На этот раз ее стали осторожно подтягивать к борту. Мичман Е. приготовил револьвер и стоял наготове, чтобы выстрелить в голову. Скоро рыбина стала показываться из воды и повисла, не шевелясь, под кормой. Ванька был вне себя: носился с места на место, кричал и всеми командовал. Теперь оставалось самое главное – втащить ее на палубу. Е. решил, что с убитой будет легче справиться, и выстрелил. Спокойно болтавшаяся рыба вдруг стала бить хвостом и извиваться.
При таких условиях дальше тащить было нельзя, и пришлось ожидать, пока она успокоится, но трос снова не выдержал, и акула всей своей тяжестью шлепнулась в воду и как ни пострадала, а все же у нее хватило сил уплыть. Только поверхность окрасилась в красный цвет. Таким образом, и на этот раз нас постигла неудача, и Ванька громко жаловался, что его не слушались, и вот, дескать, оттого ничего и не вышло. Мы же его дразнили, уверяя, что именно он своей суетливостью все испортил и что акула не выстрела испугалась, а его крика.
Бедняге опять пришлось налаживать крюк, но акулы, наученные горьким опытом, поняли наши хитрости и даже вблизи кормы перестали появляться. Через несколько дней, однако, одна снова попалась, но и ее упустили. После этого интерес к этой охоте пропал.
|
|
|
На корабле мы проводили время, как на даче, и если бы не ужасающая жара, то ожидание вызова на Мадагаскар было бы вполне приятно. Но жара нас совсем доконала, даже пришлось покинуть каюты и переселиться на верхнюю палубу, где и спали и ели. Днем размаривало так, что с трудом ходили, и все устраивались где‑ нибудь в тени, стараясь поменьше двигаться. Зато, когда заходило солнце, все оживали и просиживали вместе вечера, наслаждаясь их прохладой.
Из‑ за акул купаться было запрещено, и это было большим лишением для всех. Устроили импровизированные души из решетчатых лыков, подвязанных к штангам, на которые лили брансбойтами забортную воду. Эти обливания доставляли офицерам и команде огромное удовольствие и проделывались раза по три в день. Толку было все‑ таки мало, и, хотя мы носили только белые кители и брюки, тем не менее даже еще при одевании эти легкие костюмы становились опять совсем мокрыми.
Уже больше недели «Иртыш» стоял в Джибути и пока никаких новостей не получал. Всю команду, по очереди, свезли на берег, чтобы дать ей хоть немного проветриться. Не обошлось при этом без маленьких скандалов, когда наши матросы попробовали полюбить какую‑ то негритянку. За нее вступились черные, и чуть‑ чуть не вышла серьезная драка. К счастью, вовремя подоспели местные власти, и скандал уладили.
Как‑ то раз мы надумали вечером съездить на берег, чтобы посмотреть, какой вид имеет городок в темноте. Нас съехало человек пять. Ничего особенного не увидели, кроме того, что все население мирно устраивалось на ночь и наслаждалось прохладой. Тропическая ночь быстро входила в свои права: улицы стали совершенно темными, в некоторых домиках через открытые двери виднелся свет, и в кафе сидели группы жителей за стаканами вина.
Зашли в кафе и мы. Кому‑ то пришла мысль выпить абсент. Мичман Е. уверял, что он очень приятен и, главное, приводит в хорошее настроение. Лакей подал большие стаканы и воду. Мы с опаской налили немного мутно‑ белой жидкости и долили водой. С не меньшей осторожностью начали пробовать этот знаменитый абсент, столь талантливо воспетый авторами многих французских романов. Мне, да, кажется, и другим из нашей компании он совсем не понравился, но все же допили стаканы и тут действительно почувствовали, что это замечательный напиток. Настроение сразу повысилось, чувствовалось, точно огонь разливается по телу, и захотелось говорить много, без умолку. На душе стало как‑ то особенно легко и весело. В кафе показалось душно и неуютно, хотелось простора, красоты и воздуха.
Все пошли на берег моря. Тропическая ночь, небесный свод, усыпанный звездами, льющийся холодный свет луны и чернеющая гладь моря усиливали настроение и действовали на воображение. О чем мы тогда говорили, трудно, конечно, вспомнить. Но о чем могут говорить в таком настроении молодые люди, полные надежд и веры в жизнь, как не о любви, о Боге и назначении человека. Любовь считали единственным сильным чувством, которое всегда двигало и будет двигать человечество по пути и к прекрасному, и к преступному. Только любовь может дать душе самые красивые переживания, дать ей сознание полного счастья. Разве тот, кто не испытал сильной любви, не пил ее жадными устами из переполненной чаши, может утверждать, что он действительно пережил минуты счастья? Конечно, нет!
Долго и горячо мы рассуждали, гуляя по берегу. Таково было первое знакомство с абсентом! Наконец мы увидели, что за нами к пристани идет паровой катер.
Через несколько дней из Порт‑ Саида пришел очередной пассажирский пароход и привез почту. Радость была большая, получили письма от близких и родных, повеяло далекой родиной, по которой уже успели соскучиться. Между почтой оказались и приказы, из них узнали, что лейтенант Ч. уволен в запас как слушатель высшего учебного заведения[83]. Таким образом, мы лишились последнего старшего офицера, и в эту должность пришлось вступить мичману Е.
С Ч. было тоже тяжело расставаться, так как все его очень любили. Начались сборы и проводы. Торопиться было некуда, так как пароход в Саид шел еще не скоро. Но неожиданно в Джибути пришла «Малайя», тащившая на буксире миноносец «Резвый», у которого произошла какая‑ то серьезная поломка в машине, и он должен был возвратиться в Россию. «Малайю» тоже отчислили, как слишком тихоходный пароход, задерживавший эскадру. В Джибути они предполагали простоять дня два‑ три и идти далее в Саид, следовательно, этой оказией можно было воспользоваться.
Офицеры «Резвого» и один списанный с эскадры лейтенант много рассказывали о строгостях и беспощадности адмирала Рожественского в вопросах дисциплины и исполнения приказов. Нас эти рассказы очень смутили, и мы с тревогой думали, что скоро кончатся вольготные дни в отдельном плавании.
Из разговоров с командиром «Резвого» наш командир выяснил, что эскадра на Мадагаскаре может простоять еще долго и что она, по политическим причинам, выбирает стоянки только в самых глухих местах. Из‑ за этого снабжение свежей провизией трудно, и ее приходится доставать из самых случайных источников, платя наличными деньгами. Вот тут‑ то и возник вопрос, откуда их доставать, так как командир не разменял судового кредитива, рассчитывая это делать по мере надобности или брать валюту от флагманского интенданта. Но поскольку стоянки предполагались только в глухих местах, то ни о каком размене кредитива там не могло быть и речи; на флагманского интенданта тоже не приходилось рассчитывать, и каждому кораблю полагалось иметь свои деньги. Благодаря этому «Иртыш» попадал в глупое положение и, имея кредитив на крупную сумму, не мог им воспользоваться. Посоветовавшись с командиром «Резвого» и лейтенантом Ч., командир решил рискнуть и послать меня, ревизора, в Саид достать из банка деньги: авось «Иртыш» еще простоит недели две в Джибути, и я успею вернуться.
Он вызвал меня и приказал заготовить необходимые документы. Надо было торопиться, так как на следующее утро «Малайя» уже уходила. Я страшно обрадовался неожиданному интересному путешествию, хотя и побаивался, как бы «Иртыш» не ушел без меня.
Хорошо, что Ч., опытный ревизор, еще не уехал, а то я понятия не имел ни о каких банковских операциях. Однако даже снятие денег от кредитива требовало выполнения известных формальностей и «выправления» документов, которые заготовлялись на корабле и подписывались командиром. Если бы я пришел в банк, не имея их, или они оказались бы неправильно составленными, то, естественно, денег не выдали и пришлось бы с позором вернуться на корабль. С помощью Ч. и моего помощника, старика‑ комиссара[84], мы изготовили все нужное, но изрядно с этим провозились.
Наш комиссар был один из немногих еще оставшихся на кораблях чиновников. Он всю жизнь только и возился со всякого рода «ведомостями», «требованиями» и «отчетностями» и все же немилосердно путался сам и путал меня и баталеров. Казалось, у кого, как не у него, мне, неопытному ревизору, следовало бы поучиться, а на деле выходило, что его же приходилось учить и проверять. Часто и было жаль сердиться на старика, и его бестолковость доводила до бешенства, в особенности, когда он делал безнадежный вид и глупое лицо, как бы говоря: «Воля ваша, а я ничего сделать не могу, и мне на роду написано ошибаться».
Закончив с документами и выслушав поучительные наставления Ч., что и как мне надо сделать в Порт‑ Саиде, я несколько воспрянул духом, так как в первый момент думал, что непременно запутаюсь. Долго командир, Ч. и я прикидывали, сколько снять с кредитива, чтобы было и не слишком мало и деньги зря не лежали в судовом денежном сундуке. Наконец остановились на цифре в восемь тысяч английских фунтов. Эта сумма не являлась уж очень страшной, но все же достаточно неудобной, чтобы ее долго таскать при себе.
Утром, после сердечных проводов Ч., которые длились всю ночь, напутствуемые добрыми пожеланиями друзей, мы отправились на «Малайю». Одновременно командир протелеграфировал в Главный Морской штаб о моей командировке.
|
|
|
