 |
Примечания. 20. Разгром Боголюцев
|
|
|
|
Примечания
[30] Белокуров С. Сношения России с Кавказом. М. 1889. Т. I. С. 223, 261; Белокуров С. Арсений Суханов // ЧОИДР. 1891. Т. I. С. 122.
[31] Романовский В. Е. Очерки из истории Грузии. Тифлис, 1960. С. 156—164; Allen W. Е. A history of Georgian Nation. London, 1932. P. 172.
[32] Воссоединение Украины с Россией. Т. II. С. 267; отчет от 23 апреля 1653 года и письмо Никона от 14 мая 1653 года см.: Там же. С. 286, 364, 367 и cл.
[33] См. выше, гл. 6 этой работы.
[34] Харлампович К. В. Указ. соч. С. 130.
[35] Письмо Хмельницкого от 3 мая 1649 года см.: Воссоединение Украины с Россией. Т. II. С. 174.
[36] Соловьев С. М. Т. Х (1894). С. 1586.
[37] Воссоединение Украины с Россией. Т. II. С. 406—414.
[38] Каптерев Н. Ф. Характер отношений... С. 358; Николаевский П. Ф. Из истории сношений России... С. 254.
[39] Каптерев Н. Ф. Указ. соч. С. 339-340.
[40] Каптерев Н. Ф. Приезд патриарха А. Пантеллария // Чтения в Общ. любит. духовного просвещения. 1889. С. 363.
[41] ААЭ. Т. III. С. 107, 127, сл.; Макарий (Булгаков). История русской церкви. Т. X. С. 22—23.
[42] Родес И. Указ. соч. Т. II.
[43] Форстен. Указ. соч. // ЖМНП. 1898. Т. IV. С. 329.
[44] См. выше, гл. 15—16 этой книги.
[45] Белокуров С. Арсений Суханов. Т. I. С. 255—256; Николаевский П. Ф. Из истории сношений России... С. 265—267.
[46] Ивановский Н. И. Руководство по истории и обличению старообрядческого раскола. Казань, 1897. С. 33.
[47] Колосов В. Старец Арсений Грек // ЖМНП. 1881. Т. IX—X. С. 88—89.
[48] Николаевский П. Ф. Московский печатный двор // Христианское чтение. 1891. Т. II. С. 170—173; ЧОИДР. 1852. Т. VI. С. I-44 (смесь); Временник имп. о-ва истории и древностей российских. 1852. С. 133—134.
[49] Медведев С. Известие истинное / Под ред. С. Белокурова // ЧОИДР. 1885. Т. IV. С. 12, 13, 22; Белокуров С. Арсений Суханов. Т. II. С. 329.
[50] Александр Б. (Боровкин, еп. Клязминский). Описание некоторых сочинений, написанных в пользу раскола. СПб., 1861. Т. I. С. 173; Николаевский П. Ф. Московский печатный двор // Христианское чтение. 1891. Т. II. С. 160—163.
|
|
|
20. Разгром Боголюцев
Исключение из служебной Псалтыри, вышедшей II февраля 1653 года, текстов о перстосложении при крестном знамении и о поклонах при чтении молитв Ефрема Сирина должно было встревожить кружок боголюбцев, в особенности живших в Москве Неронова и Аввакума. Последний, после беспорядков в Юрьевце, переехал в Москву, стал помощником о. Неронова и приобрел значительное влияние в церковных и даже придворных кругах Москвы. Наоборот, Вонифатьев после избрания Никона совершенно отошел от участия в церковных делах, хотя и оставался духовником царя.
Долголетняя борьба боголюбцев за упорядочение обряда и богослужения и введение их усилиями единогласия была направлена к утверждению старого русского устава, старого русского богослужения, и нововведения Никона не могли не испугать этих бойцов за обновление русской церкви. Они, конечно, уже осенью 1652 года знали о причинах увольнения о. Наседки и Силы Григорьева из штатов Печатного двора и назначении туда такого подозрительного авантюриста, как Арсений Грек. Но связанные обещанием, данным Никону церковным собором, и не понимая в точности, чего хочет патриарх, они, конечно, не знали, что им предпринять. Но уже через две недели после выхода Псалтыри из печати Никон сам официально сообщил о своих намерениях.
На неделе, предшествующей Великому посту 1653 года, которая приходилась на 20—27 февраля, он разослал по московским приходам “память” или, как теперь говорят, меморандум или циркуляр. В этой “памяти” патриарх, не запросив ни церковный собор, ни посоветовавшись с видными деятелями церкви, совершенно неожиданно и самовольно менял обряд. “По преданию святых апостол и святых отец не подобает во церкви метания творити по колену, но в пояс бы вам творити поклоны, еще и тремя персты бы есте крестились”[51].
|
|
|
Хотя Аввакум в своем житии упоминает только о “памяти”, полученной Нероновым как главой духовенства собора Казанской Божьей Матери, но очевидно, это предписание было послано не одной, но и другим, во всяком случае многим московским церквам[52].
Никон вряд ли хорошо обдумал свой первый ход в ряде намеченных обрядовых нововведений. Изменение такой важной части православного обряда, как крестное знамение, личным, ничем не мотивированным циркуляром, при этом в общих выражениях — “по преданию святых апостолов и святых отец”, было чем-то неслыханным в анналах не только русской, но и вообще христианской церкви. Даже теперь, когда обряд и религия играют гораздо меньшую роль в жизни народов, изменение крестного знамения католическим епископом или самим папой, или патриархом православной церкви представляется немыслимым. А в русской церкви XVII века значительных изменений обряда, не посоветовавшись с собором, не делал даже такой авторитетный глава церкви, как патриарх Филарет. Что же касается крестного знамения, то оно сохранило начальную греческую форму двух перстов с древнейших времен русского христианства, и когда в начале XVI века в России начала распространяться новогреческая форма перстосложения, то она была осуждена и запрещена Стоглавым собором 1551 года. Теперь же Никон решался своим личным распоряжением, да еще накануне Великого поста, который всегда вызывал на Руси большое религиозное напряжение, заменить старое русское и древнегреческое крестное знамение новогреческим. Боголюбцы были потрясены и самим распоряжением, и его формой, и пренебрежением, проявленным Никоном, к русской традиции в угоду его любимцам грекам.
Неронов, Аввакум и другие бывшие в Москве боголюбцы собрались на совещание, чтобы решить, как отнестись к “памяти” патриарха. Аввакум с отчаянием потом вспоминал о состоянии ошеломленных патриаршим распоряжением боголюбцев: “Сердце озябло и ноги задрожали”53. Они долго не решались выступить против нового, всего лишь девять месяцев тому назад избранного патриарха, их бывшего друга, которому царь и собор обещали беспрекословно повиноваться в делах церкви.
|
|
|
После долгих прений и колебаний было решено, что Неронов отправится на всю первую неделю поста в Чудов монастырь и там в молитве и миросозерцании будет искать решения. На эту неделю он поручил свой приход протопопу Аввакуму, делая его этим своим заместителем в самые первые, трагические дни конфликта между боголюбцами и патриархом. В конце недели, после сурового поста и молитв, молясь перед образом Спаса Нерукотворного, Неронов услыхал голос, который, как ему казалось, шел от образа: “Иоанне, дерзай, и не убойся до смерти; подобает ти укрепить царя о имени Моем. Да не постраждет днесь Русь якоже в юниты [униаты]”[54].
Этот голос, призывавший стоять за веру и двуперстное знамение, решил все сомнения Неронова. Вернувшись из монастыря, он рассказал об этом явлении Аввакуму, епископу Павлу Коломенскому и другим боголюбцам. Было решено подать самому царю челобитную протеста против действий патриарха. Текст петиции был составлен Аввакумом и протопопом Даниилом Костромским, который, видимо, приехал в Москву для совещания с остальными боголюбцами. Содержание протеста было очень резким: боголюбцы писали, что христианское чистое учение может пропасть и на Руси и что глава церкви, Никон, отошел от заветов православия[55].
Царь передал петицию патриарху и, видимо, настоял на том, чтобы патриарх отложил свои нововведения. Никон на этот раз согласился, не настаивал на проведении в жизнь “памяти” и казалось, что мир снова наступил в русской церкви.
Возможно, что если бы несогласие между Никоном и боголюбцами было ограничено деталями обряда и даже проблемой знамения, то соглашение между ними могло бы быть достигнуто. За сто лет перед этим умный и тактичный митрополит Макарий, действовавший от имени тоже молодого царя Иоанна IV, быстро и легко добился от Стоглавого собора унификации русского обряда и устранения разногласий о форме крестного знамения. Боголюбцы в 1653 году, по всей вероятности, могли бы тоже подчиниться решениям законно созванного патриархом собора, на котором были бы представлены все группы духовенства. Но Никон в самом же начале своих нововведений занял позицию личного решения обрядовых проблем, этим предав всем своим мероприятиям и действиям необоснованный характер. Правда, патриарх Паисий Иерусалимский указывал Никону на русские “особенности” обряда и перстосложения и советовал заменить их греческими, общевосточными, но ведь и до и после Паисия десятки греческих патриархов и епископов бывали и живали в России, некоторые, как Арсений Елассонский, даже долго служили в России архиереями и никто, ни до ни после него не только не требовал перемены обряда, но, наоборот, все хвалили и прославляли русскую церковь за ее благочестие. Например, в 1655 году, через два года после начала никоновских нововведений, патриарх Антиохийский Макарий благословил царя Алексея Михайловича “по-московски: на чело, грудь и плечи” и не видел в этом ничего неправославного или предосудительного. Поэтому попытка Никона переделать русский обряд на новогреческий лад была совершенно излишней и бессмысленной. Боголюбцы к тому же чувствовали, что Никон не остановится на крестном знамении, а пойдет дальше и примется за пересмотр всего русского богослужения, для чего он и начал собирать старые книги, о чем, конечно, боголюбцы знали от своих друзей-справщиков. Такое отношение к установившемуся русскому обряду подрывало авторитет церкви, которая в течение последних двух столетий считала себя хранительницей истинного православия, и оскорбляло преданность боголюбцев русской литургической традиции.
|
|
|
Но еще важнее был вопрос отношений самого патриарха с боголюбческим движением, которое столько сделало для духовного оздоровления русской церкви. Хотя Никон, как указывалось выше, во многом продолжал программу боголюбцев, он делал это лично, не считаясь даже с самим фактом их существования и забыв о своей старой дружбе с ними, об общей работе на пользу церкви.
В течение последних лет голос боголюбцев громко раздавался в русской церкви, царь заставлял самого патриарха Иосифа считаться с ними и принимать их программу оздоровления русского православия, и они привыкли не бояться гнева и угроз епископата. Теперь же, получив диктаторские права от собора, Никон отстранял боголюбцев от всякого влияния в церкви, перестал с ними советоваться и вместо “коллективного руководства” церковью ввел свое личное руководство[56].
Отношение Никона к боголюбцам тоже понятно после прежних столкновений Вонифатьева и Неронова с патриархом Иосифом. Никон знал, что боголюбцы фактически лишили власти его предшественника, и сам, участвуя в их борьбе с патриархом Иосифом, мог лично наблюдать всю тяжесть и горечь положения патриарха в 1650—1652 годах и, естественно, не хотел попасть в такое же положение. Поэтому он и старался избавиться от советов и сотрудничества своих прежних друзей и начал принимать против них дисциплинарные меры, стараясь уменьшить и даже уничтожить их влияние. В этой борьбе с вольнолюбивыми и неукротимыми проповедниками-протопопами он нашел поддержку в консервативном епископате, в давно недовольных вольностями протопопов патриаршей и епископских канцеляриях и даже среди правящего класса бюрократии и дворянства, который жаловался на обличения и строгости проповедников морали и единогласия. Клика патриарших чиновников — бояр, дьяков и других мирских бюрократов — и некоторых представителей клира, работавших в патриаршем управлении, как, например, уже с 1649 года сопротивлявшиеся боголюбцам протопоп Адриан и дьякон Григорий, в свою очередь настраивала Никона против его бывших друзей, стараясь снова вернуть власть в свои руки[57].
|
|
|
Начав борьбу с протопопами, патриарх постарался придать своему сану еще больше блеска и пышности, чем его предшественники. Приехавший во время начала спора боголюбцев с Никоном по поводу “памяти” бывший константинопольский патриарх Афанасий Пантеллярий составил по просьбе Никона особый, очень торжественный чин патриарших служб. В новое издание Кормчей Книги, свода канонических постановлений церкви, по распоряжению того же Никона вводятся новые тексты церемониала поставлений патриарха и средневековая римская фальшивка о разделе власти между патриархом Рима, папой и императором, известная под именем “дара императора Константина”. В последней, написанной в раннее Средневековье для увеличения престижа пап, указывалось на большую власть римского первосвященника, и ее включение в русскую Кормчую было, несомненно, сделано для придания большего авторитета русскому первосвященнику — патриарху. Под давлением Никона царь передает в патриаршее управление ряд новых земель и сел, так как прежних доходов не хватало для того торжественного и роскошного образа жизни и патриарших церемоний, которые теперь ввел новый патриарх. Этот рост патриарших владений не прекращался во все время дружбы патриарха с царем и, несомненно, демонстрировал Москве и духовенству все влияние Никона и уважение, которое ему оказывал Алексей Михайлович.
Через несколько месяцев после своего временного отступления по поводу “памяти” о поклонах и крестном знамении Никон чувствовал себя уже гораздо увереннее, чтобы начать расправу с непокорными протопопами, и с большим умением нашел для этого предлог, не имевший ничего общего с уставом или богословско-литургическими вопросами. На этот раз наступление начал он сам, перенеся спор с принципиальных позиций на дисциплинарные, на которых он, после обещаний собора 1652 года, был неуязвим. Как раз в это время один из видных боголюбцев, муромский настоятель собора отец Логгин, оказался в конфликте с местным воеводой, жену которого он обличил в безнравственном поведении. Становясь на сторону воеводы, Никон создавал как бы единый фронт светской и духовной бюрократии против “смутьянов протопопов” и распорядился взять Логгина под стражу[58]. На соборе московского духовенства, состоявшемся в июле того же 1653 года, Неронов вступился за Логгина перед патриархом. Выступление старого боголюбца немедленно выросло в резкий спор с Никоном. В ответ на ссылку Неронова на мнение и авторитет царя патриарх не постеснялся заметить, что ему ничья помощь, в том числе и царя, не нужна и он на нее “плюет и сморкает”. Неронов решил жаловаться царю, но обещавшие ему поддержку митрополит Иона Ростовский и другие видные церковные деятели, испугавшись патриарха, отказались быть свидетелями, и Никон обвинил его в нарушении дисциплины и необоснованной жалобе[59].
На следующем собрании, тоже состоявшемся в июле 1653 года, Никон резко обвинил Неронова в клевете и искажении его слов в жалобе, поданной царю. Начался неприятный спор, в котором Неронов обвинил патриарха в том, что он перестал считаться с Вонифатьевым и другими боголюбцами, не зовет их больше на свои частные совещания и преследует их. Он заявил, что интриганы из патриаршей бюрократии настраивают Никона против боголюбцев и стараются унизить их. “Тебе и кто добра хощет, и ты тех ненавидишь, а которые клеветники и щепотники тех любишь и жалуешь, и послушаешь... а про богомольцев [боголюбцев-протопопов] говоришь послушая клеветы: так-де они делают, такие-де нечестивые, а Стефан [Вонифатьев] и Иоанн [Неронов] им ворам помогают”. Далее Неронов обвинил уже самого патриарха, что он начал преследования боголюбцев: “Протопоп Стефан за что тебе врагом стал? Везде ты его поносишь и укоряешь, протопопов и попов с женами и детьми разлучаешь. Доселе ты друг наш был, а [теперь] на нас восстал. А кои боголюбцы и они нищетою не стыдились, скорби и смерти не боялись, за истину страдали, — и страдали крепко — так те ныне от тебя боголюбцы терпят скорбь и беду и разорение”. Не менее резко отозвался Неронов о самом собрании, созванном патриархом для осуждения Неронова за его жалобу. “Не знаю, — говорил он, — чем ваш собор назвать потому что не заботы ваши о законе Господнем, но укоры и разносы [руководят вами]. Таковы соборы были и на великого светильника Иоанна Златоуста, и на великого святителя Стефана Сурожского”[60].
На этот раз Никон проявил гораздо больше умения действовать, чем в феврале, и показал, что он достойный ученик Паисия в умении применять макиавеллиевские методы борьбы. Не желая обвинять Неронова в несогласии с ним самим, он добился от собора осуждения главы и основателя боголюбческого движения за раздоры с причтом его же прихода. Видимо, он побоялся вскрыть перед широкими кругами белого духовенства подоплеку конфликта между протопопами и патриаршей властью. 4 августа Неронов был арестован и заключен в Новоспасский монастырь, архимандритом которого в 1647—1649 годах был сам Никон и из которого он сделал цитадель своей власти в Москве. Через несколько дней старик протопоп был жестоко избит на патриаршем дворе и затем отведен в собор для церковного наказания. Митрополит Крутицкий Сильвестр снял с протопопа скуфью и наложил на него запрещение служить священником. Для борца за возрождение русской литургической традиции Никон мог вряд ли придумать более тяжкое наказание[61]. На следующий день, 13 августа 1653 года, Неронов был выслан в Каменно-Островский монастырь в Вологодском уезде. Когда Неронова, в цепях и с цепями на шее, везли из Москвы, толпы народа провожали любимого пастыря до реки Клязьмы. Все плакали. На прощание протопоп сказал своей пастве проповедь и прочитал отрывки из своего любимого Маргарита Иоанна Златоуста. Старик мог вполне законно сравнить свою судьбу с судьбой константинопольского патриарха-исповедника, пострадавшего за правду.
После ареста и ссылки Неронова патриарх не терял времени для расправы с другими боголюбцами. Активность друзей Неронова показывала, что они решили продолжать борьбу. Аввакум и Даниил немедленно подали царю челобитную с разъяснениями и протестами. “Благословенный царю, — писали они, — откуда се привнидоша на Твою державу? Учения в Росси не стало. И глава от церкви отстал”[62]. Но, несмотря на новые тяжкие жалобы на патриарха, царь остался верен слову, данному Никону на соборе и, считая Никона единственным лицом, ответственным за церковь, переслал жалобу самому патриарху.
Через несколько дней, используя в свою пользу конфликт между Аввакумом и его сотрудниками по казанскому собору, патриарх арестовал самого Аввакума и 33 прихожанина (некоторые источники называют 66 прихожан), присутствовавших на службе, которую протопоп из-за отказа других священников предоставить ему собор был вынужден служить в сарае[63]. Одновременно начались аресты и других сторонников боголюбцев, так как на этот раз патриарх решил окончательно искоренить бунтовщиков-протопопов. Сам Аввакум был приговорен к высылке и лишению сана, опять-таки не за неповиновение патриарху, а будто бы за запрещенное каноническими правилами богослужение в сарае. Только личное заступничество царя за любимого и популярного среди населения проповедника спасло его в последнюю минуту от расстрижения. “Государь с места сошел, и приступя к патриарху упросил”, — вспоминал много лет спустя Аввакум. Через несколько дней Аввакум уже был выслан в Сибирь.
Логгин Муромский, из-за которого официально начался конфликт Неронова с Никоном, был расстрижен еще 1 сентября и сослан в Муром с запрещением служить в церкви. Через год этого боголюбца уже не стало[64]. Даниил Костромской, участвовавший в подаче челобитной царю, был выслан в Астрахань, где и скончался в земляной тюрьме[65]. Ермил Ярославский запрещен в служении и сослан[66]. Протопоп Даниил Темниковский был посажен в бывший никоновский Новоспасский монастырь, где он, кажется, и скончался[67]. Петр Моисеев, Семен Бебехов и многие другие верные прихожане Неронова были сосланы или посажены в тюрьму. Протопоп Семен Трофимов, товарищ Неронова по службе в Нижнем Новгороде, должен был бежать[68]. Несколько раньше, в июле, Никон приказал арестовать и бросить в тюрьму Герасима Фирсова, известного соловецкого писателя, который упорно сопротивлялся Никоновским нововведениям[69]. Приблизительно в то же время был уволен и арестован протопоп Михаил Рогов, последний боголюбец на Печатном дворе, составитель Кирилловой Книги. Никон опять-таки умно обвинил его не в неповиновении патриарху, а в ошибках, сделанных на работе[70]. Священник Михаил, служивший в Богородичнином монастыре в Москве, был посажен в тюрьму. Два других священника-волжанина были схвачены полицией патриарха и пропали без вести. Протопоп Гавриил, заменивший в Нижнем Новгороде протопопа Неронова, был арестован и казнен[71]. Лазарь, протопоп Романово-Борисоглебского собора, скрылся у игумена Никанора в монастыре Св. Саввы Сторожевского, но позже был найден и сослан в Сибирь.
Помимо этих наиболее известных лидеров боголюбческого движения, много других священников и прихожан пострадали во время этого разгрома боголюбцев, организованного Никоном. В самой столице последователи движения жили под страхом террора. По церквам ходили подьячие патриаршего приказа, разыскивая всех тех, кто был близок к боголюбцам или участвовал в движении. Прихожане избегали ходить в церкви, настоятели которых были арестованы, и отказывались даже делать свои обычные пожертвования и взносы, будучи возмущенными арестом своих духовных отцов. Даже Анна Ртищева, известная своими симпатиями к патриарху, перестала помогать Казанскому собору, обвиняя причт в интригах против Неронова. “Впредь корму не будет, — заявила она, — вы молилися да вымолили вон Ивана Неронова”[72].
Из всех видных боголюбцев только отец Стефан Вонифатьев, видимо, спасенный своим положением царского духовника, не пострадал в дни сентябрьского разгрома. Можно думать, что, все еще находясь под тяжелым чувством ответственности за оскорбление патриарха Иосифа и связанный словом, данным Никону на соборе 1652 года, он не считал себя в праве вмешиваться в действия нового патриарха. Но чувство общей связи с Нероновым у него не исчезло, и через год-два он помогает своему другу, когда после своего побега из монастыря вождь боголюбцев возвращается в Москву для борьбы с Никоном.
|
|
|
