Тем самым ставил под сомнение: что подразумевать под статусом «хорошего поэта»? Есть разница между обожанием и обожествлением. Может быть, сейчас стало больше обожествления Решетова?

Волшебные очки

Беседа с Семёном Ваксманом

Беседа с писателем и исследователем Земли Семёном Ваксманом

Он носит крупные, во все лицо, очки, которые кажутся мне порой волшебными, если не сверхсекретными. Потому что мир сквозь очки Ваксмана предстает наполненным удивительными сращениями и пересечениями — человеческих судеб, географических названий и геологических открытий, которые иногда превращаются в такой снежный ком, что в перекличку уже вступают Земля и Небо — не меньше. Литературные персонажи становятся у него реальными людьми, а реальные люди — литературными персонажами. Проходя по мосту над шоссе Космонавтов в районе Центрального рынка Перми, он не преминет заметить, что в одном из здешних домов жила Лара Антипова — героиня романа Бориса Пастернака «Доктор Живаго». А топографию дома, где живет сам Семён Ваксман, очерчивает так: «На углу его — ресторан «Полонез», где была свадьба поэта Владислава Дрожащих».
Недавно, следопытски перечитывая полное собрание сочинений Чехова, Ваксман обнаружил, что в бытность свою москвичом, жил в доме, где у Антона Павловича повстречались сапожник и черт. Сапожник изладил сапоги, а клиент не идет. И сапожник пошел к нему за деньгами по знакомой Ваксману Трубной улице, отвернул в третий переулок. Семен отсчитал: это же Колокольников! «Затем сапожник, идя по правой стороне, вошел в четвертый дом. Это мой дом № 8 в Колокольниковом переулке! И когда он у Чехова поднялся на верхний этаж, то увидел там черта». Хорошо, что не Ваксмана.
Если он глянет поверх своих очков, вы увидите глаза ангела. Волоокие, по-детски зачарованные дивными мелочами Божьего мира. Ваксман — из тех взрослых, кто не стесняется навернувшихся слез:

Раньше плакал вроде бы
Только когда ехал в открытой машине
Или когда резал на кухне лук.
Вчера разрыдался вдруг
В книжном магазине
Над картой Родины —
Уцененной.

Он оттого и начал «заниматься литерами» — складывать из букв слова, а из слов — стихи и прозу, чтобы, наверное, как-то компенсировать вечное увлажнение глаз — начиная с детства, когда отец его погиб на фронте, а мама жила в Москве, а он — сначала у тетки в ставропольской станице Бекешевка, потом, с 4-го по 7-й класс — в Барнауле. Именно тогда маленький мальчик начал сам для себя издавал ежедневную газету, в которой были разделы: «События в мире», «События в городе», «События в семье». Мама приехала!.. Это событие казалось необыкновенно важным. Важнее, чем, какая-нибудь Ялтинская конференция.
А потом он «увидит Землю в профильном сечении» (вот вам лишнее подтверждение сверхсекретности его очков!) — уйдет в геологию, которая вкупе с литературными изысканиями приведет Семёна Ваксмана к редкому и, вероятно, закономерному для третьего тысячелетия ощущению, когда первооткрыватель пермского периода в истории Земли, шотландец Родерик Мурчисон, поэт Михаил Лермонтов, космонавты Павел Беляев и Алексей Леонов и безвестные северные топографы становятся действующие лицами единого, не рассеченного на прошлое, настоящее и будущее, времени.

— Семён, однажды ты написал: «Должен быть главою государства /мальчик, притворившийся большим». Можно сказать, тем самым ты даешь напутствие будущим государям. Мы, кстати, ведем беседу за два часа до инаугурации президента России. И мне кажется, эти слова «скромного литератора Ваксмана», как ты сам нередко представляешься, украсили бы любую инаугурацию. Или я не прав?

Тем самым ставил под сомнение: что подразумевать под статусом «хорошего поэта»? Есть разница между обожанием и обожествлением. Может быть, сейчас стало больше обожествления Решетова?

— Возможно, ты и прав. Однажды мне удалось — потихоньку, за столом, по постоянной своей привычке — записать своеобразное поэтическое кредо Леши. «Кто-то вбил в голову, — сказал Решетов, — что поэт должен быть семи пядей во лбу. Ничего подобного! Поэт — обыкновенный человек». — «Что такое поэзия?» — допытывался я у него. «Если тайну раскроешь, — говорил Леша, — все полетит к чертовой матери!» И все-таки о двух тайнах ремесла он мне поведал: «Самое главное — взгляд. Второе — передача взгляда». Смотри: про пермский футбольный клуб, который на равных сражался с ЦСКА за первенство России, «Амкар, мы с тобой!» написал гениальный человек. Почему гениальный? Потому что этот слоган был потом растиражирован по всему городу. Это — свидетельство наличия взгляда. А передача взгляда заключается уже в другом. У Пушкина в «Евгении Онегине» Татьяна «И нежным пальчиком писала /На затуманенном стекле /заветный вензель «О» да «Е». И тут я у Леши читаю про то, как лирический герой выводит слова любви, «чтоб только вьюга дальнего села /их шиворот-навыворот прочла». Решетов смотрит уже с другой стороны стекла на то, что у Пушкина написала Татьяна. О чем это говорит? О том, что Решетов на равных вел диалог с Пушкиным.

— Но мне хотелось бы продолжить диалог с Ваксманом. Несмотря на его упорное причисления себя к «дальнему решетовскому кругу», сам-то он, на мой взгляд, давно из этого круга вырвался. Ваксман видит и «подземную траву», и «потоки косвенного света». Даже, как поэт геологического склада, «ископаемый ветер рисует». И знает:

Ваксман пытается восстановить «вырванные листы» и отделить «склеенные страницы». Об этом говорят многие твои стихи и расшифровки расхожих выражений вроде сказочного «жили-были», в котором ты услышал запрятанный глагол «любили». Ты открываешь и выстраиваешь собственную топографию, написав «Путеводитель по Юрятину и «Условный знак пермь». Сейчас ты работаешь над повествованием «Вся Земля» о Родерике Мурчисоне, родоначальнике термина «пермский период». Почему пермский период мог быть обнаруженным только в наших краях, если Земля в своих периодах едина?

— У меня есть хороший приятель Владимир Петрович Ожгибесов, один из главных палеонтологов Перми. Мы с ним время от времени ведем задушевные беседы о стратиграфии или послойном изучении Земли. И вот он свидетельствует, что сейчас идут совершенно дикие разговоры о том, что слово «Пермь» несправедливо введено в мировую геологическую систему. Дескать, и в Китае есть отличные морские разрезы. А американский геолог Филипп Кинг заявил, что система должна быть не пермской, а техасской! Однако, когда здесь у нас, в тихой Перми, в августе 1991-го, когда танки вошли в Москву, проходил всемирный конгресс стратиграфов и палеонтологов, посвященный 150-летию открытия пермской системы, вдруг выяснилось, почему Пермь в научном мире, в принципе, устраивает всех. А потому что, хоть и Мурчисон открыл «верхнюю Пермь», а «верхняя Пермь» — вся континентальная, но эти континентальные разрезы, как коромысло, соединяют северные и южные моря. Это просто удача! Другое дело, что эти стратотипы нещадно уничтожаются. В Техасе и Китае все отложения промаркированы. Их можно показать и туристам, и кому угодно. А у нас содовый завод в Башкирии эти шиханы почти все уничтожил. Это уже было в 1991-м году. Сейчас я не знаю, что там творится.

— В «Путеводителе по Юрятину», говоря про Пермь, ты замечаешь: «Внучка моя пишет это слово с двумя мягкими знаками — Перьмь…»