Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!

Левяш И.Я. К.Маркс и П.Сорокин : поиск интегративной парадигмы. //Соц.-гумонитарные знания.-1999.-№5.-С.203-222.

ВВЕДЕНИЕ

Социальное поведение, взаимодействие, сотрудничество общества направлены на приспособление, достижения стабильности, что соответствует и законам, действующим в сфере природы, хотя социальные явления и закономерности общественного развития обладают спецификой. Задача социологии – определить, в каком соотношении друг с другом находятся социальные явления и дают ли они необходимое равновесие обществу; Социология должна стать объективной, "чистой" наукой эмпирического характера, реализовать идеал "описательной науки".

Российская социология, хотя и прошла те же этапы развития, что и социологи на Западе, не ориентировалась исключительно на формализованные модели, эмпирические исследования и количественные методы изучения социальных явлений. В концепциях отечественных социологов всегда присутствовали оценочные суждения, знания о ценностях, духовно-нравственные ориентации. Это касается и российского позитивизма, и неокантианства, и неопозитивизма. Поэтому "чистого" позитивизма в западном варианте в России не было. Этико-нравственная, духовная направленность стала традицией российской социологической мысли.

В отличие от Запада социология в России долгое время не имела своих собственных учреждений, лабораторий, учебных курсов, изданий, журналов. Она испытывала враждебность как со стороны самодержавно-государственного аппарата, так и со стороны учёных – историков, философов, юристов. И несмотря на это в России постоянно росло число публикаций по социологии, появлялось всё больше переводов, обобщений, комментариев работ западных социологов. После Февральской революции в России вводятся учёные степени по социологии, в университетах создаются кафедры, секции, ассоциации, появляются учебники, появляются новые имена, среди которых Питирим Сорокин.

В первой части своей работы, я постараюсь показать общие взгляды Сорокина на социологию, во второй и третьей – будут даны различные оценки его деятельности.

Сорокин А.П. Человек. Цивилизация. Общество/Общ. ред., А.Ю. Согомонов: перевод с англ. – М.: Политиздат, 1992. – С.27-40
Наука социология	Социология – это наука об обществе и закономерности, проявляющейся в общественных явлениях. Такое определение социологии вытекает из смысла самого слова «социология», что буквально означает «слово (наука) об обществе». Из него следует, что предметом изучения социологии является общество или общественные явления. Однако вряд ли можно довольствоваться таким определением: оно – увы! – дает нам немного. Стоит чуть-чуть подумать над ним, как сразу же встают вопросы: а что такое общество? каковы признаки общественных явлений, отличающих их от множества других явлений? будет ли обществом, например, груда камней, муравьиная куча и рой пчёл, или же обществом будет только собрание или совокупность людей? Если куча камней, или табун лошадей, или группа деревьев (лес) будут обществом, то, очевидно, социология становиться всеобъемлющей наукой, обнимающей в себе и физику, и химию, и биологию, короче – простым ярлыком, обозначающим собой лишь новый термин для ряда существующих наук.
Отличительные черты общества, изучаемого социологией	Раз мы говорим об обществе, тем самым мы предполагаем наличность не одной единицы, не одного существа, а по меньшей мере нескольких. Единица общества не составляет. Значит, общество означает прежде всего совокупность нескольких единиц (индивидов, существ, особей). Теперь представим себе, что эти единицы абсолютно закупорены и не имеют никаких отношений друг с другом. Будет ли в этом случае налицо общество? Очевидно, нет. Отсюда вывод: общество означает не только совокупность нескольких единиц (особей, индивидов и т.д.), но предполагает, что эти единицы не изолированы друг от друга, а находятся между собой в процессе взаимодействия, то есть оказывают друг на друга то или иное влияние, соприкасаются друг с другом и имеют между собой ту или иную связь. Иными словами понятие общества предполагает не только наличность нескольких единиц, но требует еще, чтобы эти единицы взаимодействовали между собой. Но этих черт мало для общества, изучаемого социологией. Каждому известно, что все предметы мира взаимодействуют друг с другом (например, планеты находятся в постоянном взаимодействии между собой). Следовательно, если бы мы ограничились понятием общества только как совокупности взаимодействующих единиц, это означало бы, что социология как наука об обществе должна была бы изучать и планеты, и клетки, и атомы, и молекулы, т.е. весь неорганический и органический мир, изучаемый физико-химическими и биологическими науками. Так где же и в чем искать отличительную черту? Она дана одновременно и в свойствах взаимодействующих единиц, и в свойствах самого процесса взаимодействия. Свойства двух камней и связывающего их процесса взаимодействия не похожи на свойства двух амёб или клеточек тела и характер взаимодействия между последними. Наконец, свойства человека и процесса взаимодействия, в котором находятся люди друг с другом, не похожи на свойства предыдущих взаимодействующих единиц и характер происходящего между ними процесса взаимодействия. С этой точки зрения взаимодействующие центры и все процессы взаимодействия можно разделить на 3 основные формы: 1) «неорганические», изучаемые физико-химическими науками 2) «живые органические», изучаемые биологическими науками 3) взаимодействующие центры, одаренные психикой, сознанием и взаимодействие психическое, т.е. обмен идеями, чувствами, волевыми актами, изучаемые социологией. Из сказанного само собой следует, что общество как предмет изучения социологии дано только там, где дано несколько единиц (индивидов), одаренных психикой и связанных между собой процессами психического взаимодействия. И обратно, всюду, где взаимодействие тех или иных центров лишено психического характера, например взаимодействие –атомов, молекул, планет, простейших организмов, лишенных сознания, - там не будет общества в социологическом смысле. Социология изучает только такие общества, где члены последнего помимо органических и неорганических процессов, связаны еще взаимодействием психическим, т.е. обменом идей, чувств, волевых устремлений, короче – тем, что характеризуется словом «сознание». Атомы, молекулы, предметы неорганического мира, наконец, простейшие организмы, хотя и связаны между собой рядом процессов взаимодействия, но оно лишено психических форм: они не обмениваются ни идеями, ни чувствами, ни волевыми импульсами. Значит, тем самым они не составляют и общества в смысле социологическом.
Отделы социологии, их задачи	Вся наука социология может быть разделена на четыре главных отдела. I. Первый отдел социологии составляет общее учение об обществе. Сюда войдет: определение общества или социального явления, описание его основных черт, анализ процесса взаимодействия, формулировка основных социальных законов; сюда же должны быть отнесены и история самой социологии, характеристика современных социологических направлений и учение о методах социологии. II. Второй отдел социологии составляет социальная механика. Задачей этого отдела, наиболее важного из всех остальных, служит изучение закономерностей, проявляющихся в общественных явлениях. Социальная механика как часть социологии ставит своей задачей: а) разложение сложных общественных явлений на простейшие элементы; б)изучение свойств этих элементов и тех эффектов, которые они вызывают в поведении людей и общественной жизни; в) идя этим путем, социальная механика в конечном итоге пытается понять весь механизм общественной жизни, раскрыть ее тайны, сделать непонятное понятным, сложное простым, случайное закономерным.

III. Третьим отделом социологии будет социальная генетика (от «генезис» – значит происхождение и развитие). Содержанием его явиться: 1) учение о происхождении и развитии общества и общественных институтов: языка, семьи, религии, хозяйства, права, искусства и т.д.; 2) учение об основных исторических тенденциях, проявляющихся с поступательным ходом истории в развитии общества и общественных институтов. IV. Четвертым отделом социологии будет социальная политика. Это отдел по своему характеру и целям является чисто практическим, прикладной дисциплиной. Его задачей служит формулировка рецептов, указание средств, пользуясь которыми можно и должно достигать цели улучшения общественной жизни и человека. Иначе социальную политику можно назвать социальной медициной или учением о счастье.

Отношение социологии к другим научным дисциплинам

Если предметом социологии является мир людей и высших животных, находящихся в процессе психического взаимодействия, то встает вопрос: каково же отношение социологии к другим социальным наукам? Общественные явления изучаются не только социологией, но и рядом других наук: теорией права, политической экономией, историей, психологией и т.д. Спрашивается поэтому: в каком отношении к этим наукам, изучающим тот же предмет, что и социология, стоит последняя? Ответы, дававшиеся на этот вопрос разбивались на три группы: одни ученые под социологией понимали совокупность всех социальных наук. В этом случае социология превращалась в простое название, обозначавшее все социальные науки, вместе взятые. Другие социологи пытались выделить социологию из ряда других социальных наук по различию объектов, изучаемых первыми и второю. Нельзя признать удачной и эту попытку: во-первых, само различие формы и содержания очень неясно; во-вторых если бы даже это различие и было правильно, то оно в лучшем случае дало бы почву для новой социальной науки и ничуть не уничтожало бы потребности в особой науке, роль которой сейчас играет социология. В чем же дело? Дело в том, что социология, в противоположность специальным общественно-психологическим наукам, изучает не те или иные отдельные, специальные стороны или ряды общественных явлений, а изучает наиболее общие, родовые их свойства, как таковые не изучаемые ни одной из них. Следовательно, социология – наука о родовых свойствах и основных закономерностях социально-психологических явлений. В этом отношении социология находится в таком же положении по адресу специальных общественных наук, в каком общая биология находится по адресу специальных биологических дисциплин (зоологии, ботаники, т.п.) Как общая биология служит основной для последних, так и социология должна быть фундаментом для специальных общественных наук. Из сказанного ясно отношение социологии к последним. Социология не есть пустой ярлык для обозначения совокупности наук, не является она и специальной дисциплиной, подобно другим, отмежевавшим себе маленький угол общественных явлений для возделывания, а представляет собой самостоятельную науку, не слившуюся с существующими специальными дисциплинами, науку, изучающую наиболее общие – родовые – свойства общественных явлений, не изучаемых первыми.

Фрумкин К. О мнимой экзальтации. //Свободная мысль-21.-2001.-№5.-С.60-66.

«Наследие серебряного века»: неоднозначность восприятия и оценок

Одно из самых знаменательных явлений современной российской культуры - переиздание произведений русских мыслителей конца XIX - начала XX века. Цитирование многих из них в научной и философской литературе стало таким обильным, что часто вытесняет ссылки на современных авторов. И это обстоятельство вызывает определенную настороженность. С одной стороны, известный отрыв отечественной мысли от многих линий в развитии мировой культуры (а иным из них начало было положено именно русскими авторами) заставляет относиться к мыслителям "серебряного века" с повышенной серьезностью: их интеллектуальный уровень, профессионализм и образованность не могут не внушать уважение. Но с другой - идеи, появившиеся на свет едва ли не 100 лет назад не могут не устареть в том или ином аспекте. Именно такие двойственные чувства вызывают изданные в последние годы произведения классика русской и мировой социологии Питирима Сорокина. Социология волею судеб оказалась в России одной из самых отсталых гуманитарных наук. И поэтому она не может не обращать внимания на труды своего малоосвоенного классика. В самом деле, некоторые фрагменты работ Сорокина - прежде всего размышления о социологии революции - и по сей день воспринимаются как откровения. Но другие буквально режут слух современного читателя.

Общество по Сорокину - экзальтированная секта?

В ранних произведениях Сорокина, а точнее - в его учении о классификации актов человеческого поведения, есть одна странность. Ученый выделяет три разновидности поведения человека: · нормальное и обязательное поведение, которое общество требует от своих членов; · подвиги, которые не обязательны, но рекомендуемы и награждаемы; · преступления, то есть запрещенные акты поведения, совершение которых наказуемо. Первое, что бросается в глаза даже не являющемуся профессиональным социологом читателю, - это совершенное отсутствие в системе Сорокина места для морально-нейтральных актов поведения. К какому из трех разрядов отнести, скажем, безобидное посвистывание на улице? Оно не обязательно, не рекомендуемо и не наказуемо. По Сорокину же все, что не обязательно, - либо подвиг, либо преступление. Можно попытаться представить себе общество, адекватное сорокинской классификации!. Его члены не смеют делать ничего сверх обязательного или хотя бы рекомендуемого. Перед нами жесткая тирания или – это даже точнее - экзальтированная секта.

В словарях под экзальтированностью обычно понимается состояние болезненного возбуждения, то есть этому понятию дается психологическое, психофизиологическое толкование. Но нас в данном случае интересует не психология, а культура. Чтобы понять экзальтированность как категорию культурологическую, надо переосмыслить ее, исходя из того, что индивидуальная психология влияет на общие характеристики общества и культуры. Человек интегрирован в культуру через поступок, и возбужденность проявляется в разрастании чувства необходимости его совершения. Экзальтированность в данном контексте - это, прежде всего, гипертрофированность чувства долга, будь это долг религиозный, рыцарский или любой другой. Особенность экзальтированного, сектантского поведения как раз и заключается в отсутствии понятия о необязательных, но допустимых поступках. Все либо обязательно, свято - либо запрещено. Тирания навязывает своим поданным экзальтированное поведение. При жесткой теократии всякое нормальное жизненное отправление становится исполнением закона, актом служения. Таким образом, сливаются до неразличимости сакральные, ритуальные - и обыденные действия, с заметным перекосом к ритуалу. Вся жизнь становится исполнением ритуала. Понятия, близкие по смыслу к такому действию-служению, можно найти у Владимира Соловьева в понятии "теургия" или у Николая Федорова в понятии "общее дело". Но это все мыслители мистической напряженности! По мнению Н. Федорова, элементы "общего дела" были свойственны ранним христианским общинам, где, как он считал, литургия не ограничивалась службами в храме, а охватывала всю жизнь общины. Примерно то же самое можно сказать об идеальной еврейской общине, отвечающей всем требованиям регламентирующей быт религии (так пытаются жить некоторые ультраортодоксальные еврейские семьи). Иудаизм стремится сакрализовать будничный обиход еврея до такой степени, что сам этот обиход становится подобием литургии. Если вся жизнь общины – это богослужение, то есть действие морально-обязательное, то нельзя предполагать, пожалуй, и полного отсутствия в ее быту проступков и преступлений. Сам Федоров вряд ли считал абсолютно безгрешными первых христиан, а в быту самых-самых религиозных евреев, вероятно, находится место для каких-то хотя бы случайных нарушении. С другой стороны, христианству и иудаизму хорошо знакомо понятие "подвижничество"; в жизни религиозных общин находится место и для обязанностей, и для преступлений, и для подвигов. Иными словами, к этим экзальтированным сообществам с некоторой натяжкой вполне применима сорокинская классификация.

Экзальтированный морализм: движение вперед

Впрочем экзальтации долга есть куда двигаться дальше. Морализм а lа Сорокин все-таки оставляет простор для некоторой инициативы, для прорыва за пределы обязательного - хотя необязательное при этом подлежит непременной моральной оценке, необязательный поступок должен быть хорошим. Дальше экзальтированному морализму остается сделать еще один шаг: все, что не обязательно, запрещено. А поскольку в этом случае нормальное поведение неотличимо от героического, то формула поведения становится еще романтичнее: подвиг обязателен: все что не подвиг (или все, что не обязательно) - преступно. Здесь уже веет нравами каких-нибудь суперменов-самураев; это ограничения, добровольно налагаемые на себя аскетами-подвижниками, великими цадиками. Впрочем лучше будет вспомнить платоновский "Чевенгур" – роман о фанатизме и экзальтированности. В "Чевенгуре" установлены порядки, которые порой могут показаться чем-то вроде бунта против иудейской религии. Если евреям запрещено работать по субботам, то в Чевенгуре разрешено (и обязательно) работать только по субботам. Но дело конечно, не в иудаизме. Субботник для коммуниста - это особый, священный почетный труд, занятие самоотверженных подвижников. Но герои "Чевенгура" питаются долетающими до них брызгами коммунистического мифа, отношение к которому у них доходит до страшной и страстной напряженности. Поэтому единственно возможным – равно как и обязательным становится труд священный. Труд же будничный - и, следовательно, с точки зрения восторженного напряденного сознания, не героический -запрещается в Чевенгуре как буржуазный пережиток.

Разграничение добра и зла: однозначность Сорокина

Впрочем, даже если бы система Сорокина оставляла место для нейтрального поведения, все равно пришлось бы говорить об известной степени моральной экзальтированности ее автора. Наличие таких категорий, как "подвиг" и "преступление", подразумевает возможность четкого отделения добра от зла. И эта однозначность существует не только для описываемого условного общества, но и для самого Сорокина. В качестве при- мера очевидности чувства запрещенности, недолжности Сорокин предлагал читателю представить, что он убивает собственного отца. Но как бы в насмешку над этим доводом современник Сорокина Андрей Белый уже писал свои знаменитые романы, где маниакальным рефреном звучало желание лирического героя убить собственного отца, причем желание это, конечно же, находило у него внутреннее оправдание. Четкое разделение добра и зла имеет своим следствием нетерпимость, поскольку необходимыми условиями готовности идти на компромисс являются определенное сомнение в абсолютности своей правоты и признание относительной правоты за противоположной стороной. Когда же Сорокин разбирает ситуацию столкновения разных систем ценностей, разных шаблонов поведения, он видит для нее три возможных исхода: - раскол и размежевание; - уничтожение одной из сторон; - насильственное подчинение одной из сторон шаблонам и ценностям другой. Возможность четвертого варианта - компромисса между системами ценностей, консенсуса - Сорокину даже не приходит в голову; Руссоистические теории общественного договора он прямо считал в корне ложными. Если набросать шкалу степеней моральной экзальтированности (моральный нигилизм - четкое различение добра и зла - отсутствие чего-либо кроме добра и зла), то учение Сорокина придется отнести даже не ко второй, а к третьей ее степени - хотя оно и не доходит до того предела, где стирается грань между нормой и подвигом. Таким образом, теория Сорокина вполне может служить иллюстрацией к идее Ю. Лотмана о характерности для русской культуры на всем протяжении ее истории "бинарной структуры самоосознания", которая связана с "разделением мира на мир греха и мир святости, с отрицанием "среднего - - не греховного не святого, а нейтрального пласта"3. И, в соответствии с культурологической концепцией Ю. Лотмана, наше нынешнее отношение к системе Сорокина означает описание бинарной модели самоописания с точки зрения "тернарной" (трехэлементной) модели, которая, по мнению Лотмана, активно действует в короткие периоды перелома эпох.

Почему Питирим Сорокин выглядит столь странно, как человек экзальтированный и видящий существование не награждаемых и не наказуемых обществом человеческих поступков, поступков пусть даже ничтожных, социально незначимых, но все же реальных?

На этот вопрос есть два в равной степени правильных ответа. С одной стороны, сыграла свою роль возбужденная атмосфера, царившая в среде русской интеллигенции начала XX века. Тогда действительно было велико влияние бинарного, черно-белого мышления, как это бывает всегда, когда градус общественных дискуссий повышается выше некоторого уровня. Атмосфера яростных социальных споров, когда многие брались на деле различать добро и зло, индуктивно воздействовала на всех авторов эпохи. С другой стороны, можно привести мнение Михаила Ямпольского, которое применительно к нашему случаю означает перенос вины за ошибку Сорокина на весь Запад: "Я думаю, что гуманитарная наука XIX века вся строилась вокруг и на основе понятия "нормы"... И только сегодня, наконец, мы начинаем понимать, какое огромное число явлений человеческого опыта осталось за пределами нормативного подхода к ним. Обычно их определяли как "патологические", "анормальные", "перверсивные" и т. п. К ним прежде всего относятся осуждаемые обществом сексуальные практики, безумие, насилие... В итоге к XX веку сложилось странное положение, когда одни явления почему-то были допущены в качестве нормы в крут нашего сознания, в то время как другие оказались вытесненными на его периферию. А это - огромный пласт явлений, без которых невозможно осмыслить жизнь общества и человека". Сам по себе интерес наук к нормам естественен. Весьма основательным представляется существующее в западной социологии мнение, согласно которому наличие нормы вообще является свойством любой социальности: нет общества без нормы, они рождаются вместе. Способность человека отличать "правильное •> поведение от "неправильного" является самым первичным и фундаментальным условием, для того чтобы считать человеческие действия осмысленными. Для этого критерия осмысленности не имеет даже значения, может ли сам человек рационально обосновать свой поступок или он поступает определенным образом по традиции, по привычке, в подражание другим и т. п. Однако любой социум - это сложная игра норм: общепринятых, коллективных и индивидуальных, постоянных и временных, латентных и эксплицитных и т. д. И нормативную систему невозможно кодифицировать так, чтобы в ней вовсе не осталось места для не предусмотренного и не "я прощенного нормам;: поведения. А это значит, что само по себе указание на зацикленность науки на нормах еще не отвечает на вопрос: куда же все-таки делось нейтральное? Более того, поднятое Ямпольскпм на щит изучение аномалий оказывается тем же самым нормативным подходом, но с обратным: знаком. В любом случае исследователя интересуют факты, находящиеся либо по ту, либо по эту сторону границы между нормальным и аномальным, - но не те, что находятся вне этого деления. Однако сетования М. Ямпольского по поводу "нормативного подхода могут дать нам ключ к решению поставленного вопроса, если мы задумаемся о тех источниках информации, которыми пользуются ученые при изучении обществ. Если ученые концентрируются на нормальном и не уделяют достаточного внимания маргинальному, - это все-таки еще не повод, чтобы полностью смешивать нормальное с существующим. Но подобный перекос внимания вполне может привести к такому смешению, если социолог черпает свои представления об обществе из вторичных источников, в которых утке присутствуют, во-первых, недостаток сведений о нарушениях норм, а во-вторых, - острый интерес к проблеме "нормальное-патологическое", то есть интерес, отвлекающий внимание от нейтрального. Таким образом, то, что не присутствует во вторичных источниках ввиду специфической структуры интересов, оказывается вообще не существующим в созданных на их основе исследованиях. Таково одно из объяснений довольно стандартного взаимодействия русской и европейской культур. Русские радикализуют европейскую духовную ситуацию, лишая ее полутонов. Там, где Европа тяготеет к поляризации, Россия осуществляет эту поляризацию полностью. "Странность" Сорокина - это в некотором смысле замечательный образец такой осуществленной до конца поляризации. С одной стороны, Сорокин был пассионарным русским интеллигентом, а с другой - позитивистки настроенным социологом, мечтавшим вывести законы общества. Русская пасспонарность только довела до конца ту идею, которая была изначально заложена в принципах европейской позитивной науки. Позитивистской социологии действительно выгодно рассматривать изучаемое общество как экзальтированное. Такое общество имеет идеал - шаблон поведения, и все нормальное (непреступное, неаномальное) поведение легко сводится к этому шаблону. Количество схем нормального поведения оказывается резко ограниченным. К тому же не остается места для свободы выбора, затрудняющего построение любого анализа. Задача социолога, изучающего экзальтированных фанатиков, простейшая: реконструировать шаблон должного поведения. В гипотетическом, экзальтированном, фанатичном сообществе поведение людей максимально приближено к их системе ценностей, поэтому изучение последней - то есть изучение идеального поведения – дает представление о реальном поведении. И изучение самого общества может быть заменено изучением памятников его самосознания. Социологи, продолжающие изображать знатоков социума, просто вынуждены надевать на объекты изучения одежды религиозных фанатиков, восклицающих: должно быть только так и не иначе. И в результате все суждения о предмете с удобством строятся на основании весьма не значительной по объему информации, легко доступной для кабинетного ученого: вся она основывается на высказываниях людей о том, как должно быть. О сходном отношении к действительности применительно к исторической науке иронически писал еще современник Сорокина, Лев Карсавин: "И в самом деле, историк конструирует систему феодализма, которая никогда в таком виде эмпирически не существовала, но к которой эмпирия приближалась, отражаясь в уме какого-нибудь Бомандара". (Бомандар - средневековый французский юрист, составитель правового кодекса, и он, конечно, в большей степени может быть полезен для изучающего историю права, чем для собственно историка.) Схемы нейтрального поведения - даже если оно стереотипное - значительно реже фиксируются в письменных памятниках, чем схемы поведения должного. Нечего и говорить о том, что из-за этого обстоятельства в распоряжении обществоведа часто в избытке имеются нормативные документы, но не хватает свидетельств о том, как жизнь развивается на самом деле (и, в частности, о том, как и насколько выполняются эти нормы). Поэтому, чем менее экзальтированным признает ученый изучаемое общество, тем в большей степени признается он в его незнании. Таким образом, стремление создать обществознание в духе "естественных", "номотетических" наук заключает союз с интеллигентской восторженностью. По мнению российского философа С. С. Хоружего, бинарное, черно-белое мышление является следствием самовозвеличивания сознания, противопоставляющего себя материя. В нашем же случае "черно-белость" оказывается средством к самовозвеличиванию научного сознания, противопоставляющего себя социальной реальности.

Экзальтированность и мнимая экзальтированность: наши дни

Впрочем все сказанное о Питириме Сорокине имело бы чисто историтческое значение, но феномен мнимой экзальтации вовсе не ушел в прошлое. Сегодня в России приписывание противнику ложной экзальтированности становится полемическим приемом, к которому активно прибегают в политических целях. Классическим примером использования этого приема для меня является полемика между "патриотами" и "демократами", которая ведется в российской прессе со времен "перестройки". "Патриоты", как известно, критиковали и критикуют "демократов" за то, что те не учитывают российской специфики, обвиняя их в слепом подражании странам Запада. И. Шафаревич, чтобы подчеркнуть отсутствие самостоятельности в мышлении у "русофобов", даже употребляет эпитет "точный" - построение общества "по точному образцу современных западных демократий". Можно спорить о том, правильна или нет такая оценка российских либералов. Но дело в том, что декларации и, если можно так выразиться, самопрезентации самих авторов либерального направления менее всего способны развеять подобные обвинения. Более того, упреки "патриотов" являются прямой производной от риторики нынешних "западников" о "столбовой дороге цивилизации" и "порядках, принятых во всех цивилизованных странах". Для "западников" возможность ссылаться на западный уровень эффективности производства и уровень жизни перетягивает уязвимость перед обвинениями в подражательности. Следовательно, критики "демократов" оказываются в роли заложников демагогии самих критикуемых. Стоит, я думаю, зафиксировать совершенно особую ситуацию в гуманитарной сфере - когда критик в качестве своей оценки объекта заимствует у объекта самооценку, не принимая во внимание то обстоятельство, что последняя может оказаться совершенно неадекватной или, скажем, весьма своеобразной. Так, в Британской энциклопедии в статье о советской литературе много места уделяется Федину и совсем не упоминается Платонов: в независимый иностранный источник некритически перекочевала официальная табель о рангах советской литературы. Удобство и нетрудоемкость познавательной процедуры перевесили возможные недостатки. Но если исследователь или критик подменяет оценку объекта его самооценкой, он с логической необходимостью должен сделать еще одно допущение: что изучаемый объект с фанатической настойчивостью следует своим декларациям – иначе, какой смысл их изучать? Таким образом, можно говорить о совершенно специфическом явлении культуры: о мнимой экзальтации, приписываемой обществоведами изучаемым сообществам для удобства своей познавательной работы. Историки, этнографы, антропологи любят ошарашивать публику рассказами о чрезмерно жестоких или причудливых нравах, царящих в среде тех или иных народов. И на помощь престижу ученого приходит мнимость экзальтации.

Левяш И.Я. К.Маркс и П.Сорокин: поиск интегративной парадигмы. //Соц.-гумонитарные знания.-1999.-№5.-С.203-222.

Маркс и Сорокин – ракурс рассмотрения

Время переоценки ценностей - это всегда взаимопревращение, а нередко и отождествление идолов и идеалов. Выйти из этого коловорота можно лишь путем ассимиляции мирового духовного опыта и реанимации распавшейся связи времен отечественной интеллектуальной традиции. Вместе с тем недопустимы новые разрывы и забвение других, но по-своему укорененных на российской почве традиций. Для нас, вышедших из "шинели" марксизма, это прежде всего вопрос об отношении к его социальной философии иных значимых систем, возможности их взаимной дополняемости в более емкой и плодотворной миросистемной картине. Одна из траекторий такого синтеза и его оснований -отношение к марксизму заметного представителя российско-американской социальной философии Питирима Сорокина. О нарастающем интересе к этому мыслителю свидетельствуют не только выход в свет достаточно репрезентативного сборника его работ, но и российско-американский симпозиум, посвященный 110-летию со дня рождения философа, и принятое на симпозиуме решение осоздании Международного фонда П. Сорокина – К.Кондратьева. Избранный нами ракурс - Маркс и Сорокин - заведомо лишен соблазнов компаративного анализа однотипных интеллектуальных систем или духовных квинтэссенций одного исторического периода. В координатах физического времени задачу можно было бы упростить ссылкой на то, что Сорокин как-то "относился" к Марксу, но последний был лишен такой возможности. Однако это значало бы утрату ариадниной нити их смысловой коммуникации в едином и неделимом социально-историческом времени не только "заката Европы", но и "конца" одной истории и проблематичного восхождения к другой. Предмет нашего анализа - прежде всего такие смыслы, и это обстоятельство (не говоря уже о жанре статьи) взыскует "бритвы Оккама" как принципа лаконичной интерпретации практически необъятного наследия обоих мыслителей. Следуя этому принципу, необходима реконструкция "узловой линии мер" - ключевых идей духовной эволюции Сорокина, которая в явном или имплицитном виде формировалась как притяжение/отталкивание от марксизма.

«Не очарованный марксизмом»

Единственный момент, облегчающий наш анализ, заключается в том, что, в отличие от Н. Бердяева, С. Булгакова, Н. Михайловского, П. Струве, Сорокин никогда не "очаровывался" марксизмом, и у него не было оснований разочаровываться в нем. Уже в 1963 г., описывая эволюцию своего мировоззрения, он отмечает, что оно изначально и последовательно представляло собой альтернативную марксизму систему взглядов. "В отличие от марксистского материализма и экономической интерпретации человека и истории философия и социология эсеров были в большей степени интегральными и идеалистическими. Они особо подчеркивали роль творческих идей... Этой близостью и объясняется мой выбор в пользу эсеровской, а не социал-демократической партии и, собственно, поэтому на протяжении всей последующей жизни я так и не был заражен марксистской идеологией". В работе "Главные тенденции нашего времени" он вновь подчеркивал, что "всегда был очень критичным по отношению к основным принципам всех видов материалистической философии".

Маркс и Сорокин: три парадокса общности

Во-первых, оба мыслителя, в особенности "поздний" Сорокин - ярко выраженные "интеграторы", сторонники интегративной парадигмы содостаточность все более специализирующегося знания или реализация кантовского импульса к "системосозиданию". Прежде всего она обусловлена масштабами мировоззрения обоих мыслителей. Во-вторых, Маркс и Сорокин - личности, для которых мысль не тождественна созерцанию. Маркс изначально избрал деятельностную ориентацию уже в "Тезисах о Фейербахе", упрекал предшествующий материализм в дефиците "субъективности" и сформулировал назначение философии - объяснять мир для того, чтобы изменить его. Сорокин же определил свой выбор, по его словам, под прямым воздействием партийного, идеологического противостояния эсеровской и социал-демократической альтернатив русской революции. Уже в 1947 г., как бы оспаривая будущих трубадуров "деидеологизации", он вполне прозрачно утверждал, что "в большинстве всех социальных революций, реформ и реконструкций именно социология того или иного рода была ведущей идеологией и направлением". Общность Маркса и Сорокина обнаруживается и впробле

Воспользуйтесь поиском по сайту: