 |
Есть и третье пересечение: это ижорская Гатчина, которой успешно руководил Александр Петрович.
|
|
|
|
Гатчинский Приорат
Здесь искал уединения Павел Первый, о котором я много думал и писал: не дали ему поставить Россию на новый – европейский – путь.
Сынок оказался консерватором, реакционером.
Загубил отцово дело.
Хочется, чтобы в наше время, заболевшее идиосинкразией к Западу, губернатор Карелии помнил о заветах и Петра I, и Павла I.
Как-никак, мы живём в Петрозаводске – не будем же предавать своего основателя, пришив ему ярлык иностранного агента.
Гатчинский Приорат построил Николай Александрович Львов (1753–1804) – не только мой любимый архитектор, но и вообще родная душа.
Мы бы хорошо поняли друг друга.
Нас сближает разносторонность: понимаем толк и в поэзии, и в ботанике, и в искусстве.
Начало моего венка сонетов о Павле I
В Гатчине работал ещё один видный архитектор – Степан Самойлович Кричинский (1874–1923).
Фёдоровский городок в Царском селе он построил в неорусском стиле – тут много и прямых, и завуалированных цитат из архитектуры Ростова Великого.
В одном из моих докладов, который я сделал как раз в этом славном городе, было показано: знаменитое здание С.С. Кричинского в Гатчине – усадьба П.Е. Щербова (1911) – тоже несёт в себе ростовские реминесценции.
Это уже стиль модерн.
Усадьба П.Е. Щербова в Гатчине
Связь с Элиэлем Саариненым – спасибо ему и за гельсингфорсские, и за выборгские, и за сортавальские шедевры – здесь очевидна.
Но ведь и преемственность с древнерусским каменным зодчеством несомненна!
Чудо какое-то.
Чарующий симбиоз новизны и старины.
Есть что-то провиденциальное в том, что из тверской Ингерманландии Александр Петрович вернулся, через множество поколений, в Ингерманландию коренную – редкий случай, когда можно вспомнить библейское: всё возвращается на круги своя.
|
|
|
Меня завораживает финно-угорский мир.
Гатчина – сердце Ингерманландии
Языковые дифференциации тут особо сложные – я бы сказал, дробно-затейливые, сложно-ветвистые. Охватили они немыслимое пространство. Манси – вепсы – венгры: о их родстве я впервые услышал – и поверил в это с трудом – на лекциях Владимира Николаевича Богачёва, выдающегося переводчика. Он преподавал нам финский в Литературном институте. С его помощью я не слишком удачно переложил на родную речь первую руну «Калевалы».
От Владимира Николаевича я узнал о Матиасе Александре Кастрене (1813–1852).
Теперь это мой любимый герой.
В задумке очерк о философской подоплёке его пионерских исследований.
Матиас Александрович Кастрен искал истоки финского языка.
В 1841 году вместе с Элиасом Лённротом он отправился в трёхлетнюю экспедицию по Уралу.
Сегодня о нём говорят так: основоположник сравнительной уралистики.
Потом, преследуя цель, он дошёл аж до Минусинской котловины.
До Байкала!
Планировал поездку в Японию.
Матвей Александрович Кастрен
В написанной на латыни диссертации «De affinitate declinationum in lingua Fennica, Esthonica et Lapponica» («Об особенностях склонения в финском, эстонском и саамском языках») Матвей Александрович Кастрен, верноподданный Российской империи, затронул и ингерманландский пласт.
Водь – ижора – савакоты – эвремейсы: я так и не понял, как из них получились инкери.
Прекрасный народ!
У моей мамы было две раны: это трагедия канадских финнов – и трагедия ингерманландцев.
Как могла, она помогала и тем, и другим.
Первым – с большим риском: это был 1938 г.
Вторым – после снятия с них опалы.
Судьба подарила мне глубокую, сердечную дружбу с Марией Ивановной Каява (1908–1998) – великой дочерью ингерманландского народа.
|
|
|
Родилась в деревне Орава.
Годы молодости – сибирская ссылка.
Там стала проповедником.
|
|
|
