Эрих Мария Ремарк из Мехико (предположительно 19.03.1940)

Эрих Мария Ремарк из Мехико (предположительно 19. 03. 1940)

Марлен Дитрих в Беверли‑ Хиллз, отель «Беверли‑ Хиллз» и бунгало

[Штамп на бумаге: «Отель „Реформа“»] MDC 79–80

О вы, вечера в Венеции! Коричневое серебро и звонкие крики гондольеров, скользящая и ускользающая пастель Канале Гранде и слабый запах цветка лотоса на его ночной глади; о вы, звезды над морем цвета темного вина!

О вы, светлые дни в Париже! Праздничный шум Бульваров, каштаны в цвету, зеленое сердце лета, кафе на улицах, любимый низкий голос Шехерезады, – о ты, туча в красных лучах над дышащим городом!

О вы, бесконечные недели в Антибе! Солнце над утесами, петушиные крики над морем по утрам, перезвон монастырских колоколов из неведомой дали, – о вы, паруса до горизонта!

Я зову вас, я называю ваши имена, потому что подруга ваших игр пума грустит. Я зову вас, я называю всех вас по именам: «Ланкастер», «Фуке» и Жуан‑ ле‑ Пен, придите сюда, вы, спасатели с пляжей, вы, коронованные Аполлоны, приди, l'heure des sentiments[45], приди, четырнадцатое июля, когда публика безумствует, празднуя воплощение жизни и красоты во Дворце спорта и на площади Оперы, а нас трясет от смеха, потому что эта картина мечты напоминает нам Попу Геморро… – но ни звука больше: с некоторых пор это мерзкое выражение превратилось в маленькое чудо; и вас зову, завтраки высоко над городом, в «Пренс де Галль», вдали от серого минарета мечети, устремленного в небо; и вас, примерки у Аликс, и вас, оглаживающие руки в мастерской у Скиап, и вас, часы весеннего смеха при покупке шляпок, и вас, болтающих у Сюзанны Тальбо женщин, и тебя, вечер в Лувре перед Никой, мягкими движениями руки приветствующей свою сестру, и тебя, ночь во «Всем Париже», когда пума играла на скрипке, – Сен‑ Тропез, Вильфранш, Арль, Авиньон, «Шато Мадрид», и вас, сотни отловленных и сваренных пумой у «Корнилоффа» раков, и тебя, время, тебя, сентябрь в Париже, постоянного, всегда в коричневом костюме, и тебя, полдень, когда пума укладывала чемоданы в одних трусиках, бюстгальтере и с только что подаренным огромным рубиновым браслетом на запястье, я призываю вас, потому что подруга ваших игр, душа ваша, пума грустит! Придите, раскиньте перед ней бархат ваших воспоминаний, как ковер, вытканный из тысяч часов веселья, молодости и парящего счастья, придите и спойте ей великую песню жизни, которая доносится до нас вновь и вновь, придите и убедите ее, что всего было много, и, смеясь, радуйтесь вашему возвращению, вашей новой встрече, и что же… разве вы не слышите в ответ знакомые серебристые звуки? Разве это не прежний взрыв смеха пумы? Разве в ответ вам не смеется самый прекрасный и самый быстрый рот в мире? Она смеется! Разве не сделалось вдруг светлее везде и всюду?..

Эрих Мария Ремарк из Мехико (предположительно 21. 03. 1940)

Марлен Дитрих в Беверли‑ Хиллз, отель «Беверли‑ Хиллз» и бунгало

[Штамп на бумаге: «Отель „Реформа“»] MDC 367–368

Неповторимая, вот уже два часа как в Мехико отключили свет, и он, черный, лежит между горами под чужими бледными звездами, и только маленькая свечка горит на моем письменном столе, в ее свете видны лишь моя рука и лист бумаги, а вообще‑ то в комнате темно, и любовь, подобно большой ночной бабочке, порхает по ней, изредка касаясь крылышками моего лба…

Самая кроткая, корни которой обнимают мое сердце, будто нежные руки; самая скрытная, укладывавшая мои чемоданы с редкостной заботливостью, но так и не поцеловавшая меня; самая откровенная, говорившая такое, во что я не мог поверить, хотя с глаз моих пелена неведения спала давным‑ давно; самый смелый, самый быстрый ирландский сеттер, желто‑ коричневой стрелой несущийся по летним полям; небесная пума, идущая по следу, вся сияющая и блестящая, – откуда вдруг в моих глазах появилось столько солнца, ведь горит одна‑ единственная маленькая свечка? Но не от нее одной исходит здесь свет, и разве не излучает свет и не сверкает все единственное и неповторимое, потому что оно единственное в своем роде, ответь, неповторимая?

Скажи мне, самый отважный из игроков, почему мы настолько уверены друг в друге, что беззаботно отбрасываем один другого так далеко, в самые чуждые нам и смертельно опасные места? Ничего не боимся, что ли? Нет, мы не были бы мужественными людьми, не будь нам присущ страх; но ведь мы отбрасываем от себя столь же далеко и мужество, и страх, мы совершенно теряем уверенность в себе и каким‑ то невероятным, сказочным образом бесконечно в себе уверены; и в то время как откуда‑ то снизу доносится частый стук копий и поединки в самом разгаре, здесь, наверху, наши сердца давно взмахнули крыльями и отлетели прочь, как пестрые кукушки…

Самая любимая моя, в какой пустыне для нас не вырастут розы? И в какой пустыне мы не находили источников? Ах, из маленького радиоприемника, стоящего в темноте, как раз сейчас зазвучала серенада «Санрайз» – встань, поднимись, трепетная, перелетная, самая фантастическая птица Феникс, которую мне когда‑ либо довелось встретить, поднимись, позволь нам обоим восстать из пепла, мир молод, и он ждет нас, и только тот останется неуязвимым, кто отдастся ему всецело, а осторожные погибнут; встань, стол уже ждет нас, все готово для быстрой, торопливой трапезы перед отъездом: вот мучнистый хлеб свежей выпечки, вот масло, вот крошащийся мягкий козий сыр и темное вино, приди ко мне, давай поедим и выпьем, и останемся голодными, и будем беззаботными – нас никогда больше не будет…