 |
Сказания о кудесничестве
|
|
|
|
Заговор от недугов красной девицы в болезни полюбовного молодца
Ложилась спать я, раба такая-то, в темную вечернюю зорю, темным-темно; вставала я, такая-то, в красную утреннюю зорю, светлым-светло; умывалась свежею водою; утиралась белым платком. Пошла я из дверей во двери, из ворот в вороты, и шла путем-дорогою, сухим-сухопутьем, ко Окиан-морю, на свят остров; от Окиан-моря узрела и усмотрела, глядючи на восток красного солнышка, во чисто поле, а в чистом поле узрела и усмотрела: стоит семибашенный дом, а в том семибашенном доме сидит красная девица, а сидит она на золотом стуле, сидит, уговаривает недуги, на коленях держит серебряное блюдечко, а на блюдечке лежат булатные ножички. Взошла я, раба такая-то, в семибашенный дом, смирным-смирнехонь-ко, головой поклонилась, сердцем покорилась и заговорила:
К тебе я пришла, красная девица, с покорищем об рабе таком-то; возьми ты, красная девица, с серебряного блюдечка булатные ножички в правую руку, обрежь ты у раба, такого-то, белую мякоть, ощипи кругом его и обери: скорби, недуги, уроки, призороки, затяни кровавые раны чистою и вечною своею пеленою. Защити его от всякого человека: от бабы-ведуньи, от девки простоволосыя, от мужика-одноженца, от двоеженца и от троеженца, от черноволосого, рыжеволосого. Возьми ты, красная девица, в правую руку двенадцать ключов и замкни двенадцать замков, и опусти эти замки в Окиан-море, под Алатырь камень. А в воде белая рыбица ходит, и она б те ключи подхватила и проглотила; а рыбаку белые рыбицы не поимывать, а ключов из рыбицы не вынимывать, а замков не отпирывать. Не дужился бы недуг у раба, такого-то, по сей день, по сей час. Как вечерняя и утренняя заря станет потухать, так бы у моего друга милого всем бы недугам потухать, и чтобы недуг не дужился по сей час, по мое крепкое слово, по его век.
|
|
|
Заговариваю я, раба такая-то, своего полюбовного молодца — такого-то — от мужика-колдуна, от ворона-каркуна, от бабы-колдуньи, от старца и старицы, от посхимника и посхимницы. Отсылаю я от своего друга милого всех по лесу ходить, игольник брать, по его век, и пока он жив, никто бы его не обзорочил и не обпризорил.
Заговор красной девицы о сбережении в дороге полюбовного молодца
Ложилась спать я, раба такая-то, в темную вечернюю зорю, поздным-поздно; вставала я в красную утреннюю зорю, раным-рано; умывалась ключевою водою из загорного студенца; утиралась белым платом, родительским.
Пошла я из дверей в двери, из ворот в вороты и вышла в чистое поле. В чистом поле охорошилась, на все четыре стороны поклонилась, на горюч камень Алатырь становилась, крепким словом заговорилась, чистыми звездами обтыкалась, темным облаком покрывалась.
Заговариваю я, раба такая-то, своего полюбовного молодца—такого-то—о сбереженьи в дороге: крепко-накрепко, на век, на всю жизнь.
Кто из лугу всю траву выщипит и выест, из моря всю воду выпьет и не взалкает, и тот бы мое слово не превозмог, мой заговор не расторг. Кто из злых людей его обзорочит и обпризорочит, и околдует, и испортит, у них бы тогда из лба глаза выворотило в затылок; а моему полюбовному молодцу — такому-то — путь и дороженька, доброе здоровье на разлуке моей.
Заговор от тоски родимой матушки в разлуке с милым дитяткой
Разрыдалась я родная, раба такая-то, в высоком тереме родительском, с красной утренней зори, во чисто поле глядючи, на закат ненаглядного дитятки своего ясного солнышка — такого-то. Досидела я до поздней вечерней зори, до сырой росы, в тоске, в беде. Не взмилилось мне крушить себя, а придумалось заговорить тоску лютую, гробовую. Пошла я во чисто поле, взяла чашу брачную, вынула свечу обручальную, достала плат венчальный, почерпнула воды из загорного студенца. Стала я среди леса дремучего, очертилась чертою призорочною и возговорила зычным голосом:
|
|
|
Заговариваю я своего ненаглядного дитятку, такого-то, над чашею брачною, над свежею водою, над платом венчальным, над свечою обручальною. Умываю я своего дитятку во чистое личико, утираю платом венчальным его уста сахарные, очи ясные, чело думное, ланиты красные, освещаю свечою обручальною его становый кафтан, его шапку соболиную, его подпоясь узорчатую, его коты шитые, его кудри русые, его лицо молодецкое, его поступь борзую. Будь ты, мое дитятко ненаглядное, светлее солнышка ясного, милее вешнего дня, светлее ключевой воды, белее ярого воска, крепче камня горючего Алатыря. Отвожу я от тебя: черта страшного, отгоняю вихоря бурного, отдаляю от лешего одноглазого, от чужого домового, от злого водяного, от ведьмы киевской, от злой сестры ее муромской, от моргуньи-русалки, от треклятыя бабы-яги, от летучего змея огненного, отмахиваю от ворона вещего, от вороны-каркуньи, заслоняю от Кащея-Ядуна, от хитрого чернокнижника, от заговорного кудесника, от ярого волхва, от слепого знахаря, от старухи-ведуньи.
А будь ты, мое дитятко, моим словом крепким — в нощи и в полунощи, в часу и в получасьи, в пути и дороженьке, во сне и на яву — укрыт от силы вражия, от нечистых духов, сбережен от смерти нанрасныя, от горя, от беды, сохранен на воде от потопления, укрыт в огне от сгорения. А придет час твой смертный, и ты вспомяни, мое дитятко, про нашу любовь ласковую, пра наш хлеб-соль роскошный, обернись на родину славную, ударь ей челом седмерижды семь, распростись с родными и кровными, припади к сырой земле и засни сном сладким, непробудным.
А будь мое слово: сильнее воды, выше горы, тяжелее золота, крепче горючего камня Алатыря, могучее богатыря. А кто вздумает моего дитятку обморочить и узорочить, и тому скрыться за горы Араратские, в бездны преисподние, в смолу кипучию, в жар палючий. А будут его чары — ему не в чары, морочанье его не в морочанье, узорчанье его не в узорчанье.
Заговор охотника на поставленных клетях на зайцев
|
|
|
Встаю я, раб такой-то, засветло, умываюсь ни бело, ни черно, утираюсь ни сухо, ни мокро. Иду я из дверей в двери, из ворот в вороты, в чисто поле, к лесу дремучему, а из леса дремучего бегут ко мне навстречу двадцать сатанаилов, двадцать дьявоилов, двадцать леших, двадцать полканов — все пешие, все конные, все черные, все белые, все высокие, все низкие, все страшные, все робкие; стали предо мною те сатанаилы, те дьявоилы, те лешие, те полканы, стали на мою услугу и подмогу. Подите вы, сатанаилы, дьявоилы, лешие и полканы в — такой-то — остров, пригоните русаков и беляков на мои клевы поставные: сумеречные, вечерние, ночные, утренние и полуденные. Пригоните, остановите и в моих клетях примкните.
Заговор на путь дорожку
Еду я из поля в поле, в зеленые луга, в дольные места, по утренним и вечерним зорям; умываюсь медяною росою, утираюсь солнцем, облекаюсь облаками, опоясываюсь частыми звездами. Еду я во чистом поле, а во чистом поле растет одолень-трава. Одолень-трава! Не я тебя поливал, не я тебя породил: породила тебя мать сыра-земля, поливали тебя девки простоволо-сыя, бабы-самокрутки. Одолень-трава! Одолей ты злых людей: лихо бы на нас не думали, скверного не мыслили. Отгони ты чародея, ябедника. Одолень-трава! Одолей мне горы высокие, долы низкие, озера синие, берега крутые, леса темные, пеньки и колоды. Иду я с тобою, одолень-трава, к Окиан-морю, к реке Иордане, а в Окиан-море, в реке Иордане лежит бел-горюч камень Алатырь. Как он крепко лежит предо мною, так бы у злых людей язык не поворотился, руки не подымались, а лежать бы им крепко, как лежит бел-горюч камень Алатырь. Спрячу я тебя, одолень-трава, у ретивого сердца, во всем пути и во всей дороженьке.
Заговор на укрощение гнева родимой матушки
На велик день я родился, тыном железным оградился и пошел я к своей родимой матушке. Загневилась моя родимая родушка, ломала мои кости, щипала мое тело, топтала меня в ногах, пила мою кровь. Солнце ясное, звезды светлые, небо чистое, море тихое, поля желтые — все вы стоите тихо и смирно; так была бы тиха и смирна моя родная матушка по вся дни, по вся часы, в нощи и полунощи.
|
|
|
Как пчела поноску носит, так бы родимая матушка плодила добрые словеса за меня, своего родного сына.
Как воск тает и горит от лица огня, так бы горело и таяло сердце моей родимой матушки.
Как лебедь по лебедке тоскует, так бы моя родимая матушка тосковала по мне, своем родном сыне.
Как студенец льет по вся дни воду, так бы текло сердце родимой матушки ко мне, своему родному сыну.
Как дверь к косяку притворяется, так бы мои словеса к родимой матушке притворялись, по вся дни, по вся часы, во дни и нощи, в полдень и полночь.
Заговор на укрощение злобных сердец
Сажусь в сани, крытые бобрами, и соболями, и куницами. Как лисицы и куницы, бобры и соболи честны и величавы между панами и попами, между миром и селом, так мой нарожденный сын был бы честен и величав между панами и попами, между миром и селом. Еду на гадине, уж погоняет, а сам дюж, у панов и судьев полон двор свиней, и я тех свиней переем. Суд судом, век веком! Сею мак. Разыдутся все судьи, а тыя сидят, что меня едят. Меня не съедят; у меня медвежий рот, волчий губы, свиные зубы. Суд судом, век веком! Кто мой мак будет подбирать, тот на меня будет суд давать. Спрячу я свой мак в железную кадь, а брошу кадь в Окиан-море. Окиан-море не высыхает, кади моей никто не вынимает, и маку моего никто не подбирает. Суд судом, век веком! Замыкаю зубы и губы злым сердцам, а ключи бросаю в Окиан-море, в свою железную кадь. Когда море высохнет, когда мак из кади поедят, тогда мне не бывать. Суд судом, век веком!
Заговор на посажение пчёл в улей
Пчелы роятся, пчелы плодятся, пчелы смирятся. Стану я на восток, против дальней стороны, и слышу шум и гул пчел. Беру я пчелу роя, окарая, сажаю в улей. Не я тебя сажаю, сажают тебя белые звезды, рогоногий месяц, красное солнышко, сажают тебя и укорачивают. Ты, пчела, ройся у такого-то, на округ садись. Замыкаю я тебе, матка, все пути-дороги ключом, замком; а бросаю свои ключи в Окиан-море, под зеленый куст; а в зеленом кусте сидит матка, всем маткам старшая, сидит и держит семьдесят семь жал, а жалит непокорных пчел. А будет вы, пчелы, моим словам не покоритесь, сошлю я вас в Окиан-море, под зеленый куст, где сидит матка, всем маткам старшая, и будет за ваше непокорище жалить вас матка в семьдесят семь жал. Слово мое крепко!
Заговор на утихание крови
Два брата камень секут, две сестры в окошко глядят, две свекрови в воротах стоят. Ты, свекор, воротись, а ты, кровь, утолись; ты, сестра, отворотись, а ты, кровь, уймись; ты, брат, смирись, а ты, кровь, запрись. Брат бежит, сестра кричит, свекор ворчит. А будь мое слово крепко на утихание крови у раба, такого-то, по сей час, по сию минуту!
|
|
|
Заговор от укуса змеи
Змия Македоница! зачем ты, всем змиям старшая и большая, делаешь такие изъяны, кусаешь добрых людей. Собери ты своих теток и дядей, сестер и братьев, всех родных и чужих, вынь свое жало из греховного тела у раба такого-то; а если ты не вынешь своего жала, то нашлю на тебя грозную тучу, каменьем побьет, молнией пожжет. От грозной тучи нигде ты не укроешься: ни под землею, ни под межою, ни в поле, ни под колодою, ни в траве, ни в сырых борах, ни в темных лесах, ни в оврагах, ни в ямах, ни в дубах, ни в норах. Сниму я с тебя двенадцать шкур с разными шкурами, сожгу самою тебя, развею по чистому полю. Слово мое не прейдет ни в век, ни во век!
Заговор от черных муриев - муравьев
За морем синим, за морем Хвалынским, посреди Окиан-моря, лежит остров Буян; на том острове Буяне стоит дуб, под тем дубом живут седьмерицею семь старцев, ни скованных, ни связанных. Приходил к ним старец, приводил к ним тьму тем черных муриев. Возьмите вы, старцы, по три железных рожна, колите, рубите черных муриев на семьдесят семь частей.
За морем синим, за морем Хвалынским, посреди Окиан-моря, лежит остров Буян; на том острове Буяне стоит дом, а в том доме стоят кади железные, а в тех кадях лежат тенета шелковые. Вы, старцы, ни скованные, ни связанные, соберите черных муриев в кади железные, в тенета шелковые, от раба такого-то.
За морем синим, за морем Хвалынским, посреди Окиан-моря, лежит остров Буян; на том острове Буяне сидит птица Гагана, с железным носом, с медными когтями. Ты, птица Гагана, сядь у дома, где стоят кади железные, а в кадях лежат черные мурии, в шелковых тенетах; сиди дружно и крепко, никого не подпускай, всех отгоняй, всех кусай. Заговариваю я сим заговором раба такого-то, от черных муриев, по сей день, по сей час, по его век. А будь мой заговор долог и крепок. Кто его нарушит, того черные мурии съедят. Слово мое крепко!
Заговор от червей
Татарин, татарин, злодейской породы, урод из всех уродов! Зачем ты, татарин, сеешь червей у моей лошади из такого-то места? Если не выведешь, то вырву тебя с корнем, заброшу за синюю даль; ты засохнешь, как порошинка. Вспомнишь ты свою ошибку, да будет поздно.
Заговоры от зубной боли
Заря-зарница, красная девица, полуночница, в поле заяц, в море камень, на дне лимарь. Покрой ты, зарница, мои зубы скорбны своею фатою от проклятого лимаря; за твоим покровом уцелеют мои зубы. Враг лимарь, откачнись от меня; а если ты будешь грызть мои белые зубы, сокрою тебя в бездны преисподние. Слово мое крепко!
Месяц, ты месяц, серебряные рожки, златые твои ножки. Сойди ты, месяц, сними мою зубную скорбь, унеси боль под облака. Моя скорбь ни мала, ни тяжка, а твоя сила могуча. Мне скорби не перенесть, а твоей силе перенесть. Вот зуб, вот два, вот три: все твои; возьми мою скорбь. Месяц, ты месяц, сокрой от меня зубную скорбь!
Иду я ни улицею, ни дорогою, а по пустым переулкам, по оврагам, по каналам. Навстречу мне заяц. Заяц, ты заяц: где твои зубы? Отдай мне свои, возьми мои. Иду я ни путем, ни дорогою, а темным лесом, сырым бором. Навстречу мне серый волк. Волк, ты серый волк: где твои зубы? Вот тебе мои зубы, отдай мне свои. Иду я ни землею, ни водою, а чистым полем, цветным лугом. Навстречу мне старая баба. Старая ты баба: где твои зубы? Возьми ты волчьи зубы, отдай мне свои выпалые. Заговариваю я зубы крепко-накрепко у раба такого-то, по сей день, по сей час, на век веком!
Марфа, Мария и Пелагея, три сестры Лазаревы, подите к своему брату Лазарю, спросите у своего брата Лазаря: не болят ли у тебя зубы? Не ломят ли у тебя кости? Нет, сестрицы! Не болят у меня зубы, не ломят у меня кости. Заговариваю я раба такого-то, чтобы у него не болели кости, не ломили зубы, по сей час, по сей день, по всю жизнь. Чуда водяной! Возьми зуб ломовой у раба такого-то. Не болят у раба такого-то зубы; болят зубы у кошки, у собаки, у лисицы, у волка, у зайца, у крота, у быка, у коровы, у свиньи, у лошади, у козла, у барана, у овцы, по вся дни, но все часы, по всю их жизнь, злым мученьем и сокрушеньем.
Заговоры воинские от оружия и смерти в бою
ЗАГОВОР ОТ ПИЩАЛЕЙ И СТРЕЛ
За дальними горами есть Окиан-море железное, на том море есть столб медный, на том столбе медном есть пастух чугунный, а стоит столб от земли до неба, от востока до запада, завещает и заповедывает тот пастух своим детям: железу, укладу, булату красному и синему, стали, меди, проволоке, свинцу, олову, сребру, золоту, каменьям, пищалям и стрелам, борцам и кулачным бойцам, большой завет:
Подите вы: железо, каменья и свинец, в свою мать землю от раба такого-то, а дерево к берегу, а перья в птицу, а птица в небо, а клей в рыбу, а рыба в море, сокройтесь от раба такого-то. А велит он: ножу, топору, рогатине, кинжалу, пищалям, стрелам, борцам, кулачным бойцам быть тихим и смирным. А велит он: не давать выстреливать на меня всякому ратоборцу из пищали, а велит схватить у луков тетивы и бросить стрелы в землю. А будет мое тело крепче камня, тверже булату, платье и колпак крепчае панцыря и кольчуги. Замыкаю свои словеса замками, бросаю ключи под бел-горюч камень Алатырь. А как у замков смычи крепки, так мои словеса метки.
ЗАГОВОР ОТ РАТНЫХ ОРУДИЙ
Летел орел из-за Хвалынского моря, разбросал кремни и кремницы по крутым берегам, кинул Громову стрелу во сыру землю. И как отродилась от кремня и кремницы искра, от громовой стрелы полымя, и как выходила грозная туча, и как проливал сильный дождь, что им покорилась и поклонилась селитра-порох, смирным-смирнехонько. Как дождь воды не пробил, так бы меня, такого-то, и моего коня искры и пули не пробивали, тело мое было бы крепче белого камня. И как от воды камни отпрядывают, и пузыри вскакивают, так бы от ратных орудий прядали мимо меня стрелы и порох-селитра. Слово мое крепко!
ЗАГОВОР ОТ ПУЛЬ СВИНЦОВЫХ, МЕДНЫХ, КАМЕННЫХ
В высоком терему, в понизовском, за рекою Волгою, стоит красная девица, стоит, покрашается, добрым людям похваляется, ратным делом красуется. Во правой руке держит пули свинцовые, во левой медные, а в ногах каменные. Ты, красная девица, отбери ружья: турецкие, татарские, немецкие, черкасские, русские, мордовские, всяких языков и супостатов: заколоти ты своею невидимою силою ружья вражия. Будут ли стрелять из ружья, и их пули были бы не в пули; а пошли бы эти пули во сыру землю, во чисто поле. А был бы я на войне цел и невредим, и мой конь был бы цел и невредим; а была бы моя одежда крепче панциря. Замыкаю свои приговорные словеса замком и ключ кидаю в Окиан-море, под горюч камень Алатырь. И как морю не высыхать, камня не видать, ключей не доставать, так меня пулям не убивать, до моего живота, по конец века.
ЗАГОВОР НА ЖЕЛЕЗО, УКЛАД, СТАЛЬ, МЕДЬ
Мать сыра-земля, ты мать всякому железу, а ты, железо, поди во свою матерь — землю, а ты, древо поди по свою матерь — древо, а вы, перья, подите во свою матерь — птицу, а птица полети в небо, а клей побеги в рыбу, а ты, рыба, поплыви в море, а мне бы, рабу такому-то, было бы просторно по всей земле. Железо, уклад, сталь, медь, на меня не ходите, воротитеся ушми и боками. Как метелица не может прямо, лететь и ко всякому древу близко приставать, так бы всем вам ни мочно, ни прямо, ни тяжело падать на меня и моего коня, и приставать ко мне и моему коню. Как у мельницы жернова вертятся, так железо, уклад, сталь и медь вертелись бы кругом меня, а в меня не попадали. А тело бы мое было от вас не окровавлено, душа не осквернена. А будет мой приговор крепок и долог!
Заговор на карты
Тридцать шесть карт, сестры и братья, кумы и кумовья, сваты и сватьи, дяди и тетки, отцы и матери, дочери и падчерицы, сыновья и пасынки, свекрови и золовки, тести и тещи, зятья и свояки, золовки и невестки, все вы черные, все вы белые, все красные, скажите мне всю сущую правду: что я думаю? что буду думать? Скажите, не утаите, по всей справедливости, как вы говорили дочерям Иродовым на брачном пиру, во почетном столу. А будет не скажете вы сущей правды, не взыщете моей беды, ино вам не жить более на белом свете; а размычу я вас по чистому полю, по зеленым дубровам, по крутым берегам, по синим морям. А будет вы скажете сущую правду, ино вам будет житье привольное, раздольное. Заговариваю я, раба такая-то, на карты на выведывание своей думы, на спознание дел чужих. Слово мое крепко!
Заговор от осы
Оса, мать всем осам, ты мне не мать. Осятки-детки, всем детям детки, вы мне не дети. Беру я закручен-траву, сушу на сыром бору, жгу в зеленом лугу. Осятки, летите на дым; оса, беги в сырой бор. Слово замок, ключ язык!
Заговор от запоя
Ты, небо, слышишь, ты, небо, видишь, что я хочу делать над телом раба, такого-то. Тело Маерена, печень тезе. Звезды вы ясные, сойдите в чашу брачную; а в моей чаше вода из загорного студенца. Месяц ты красный, сойди в мою клеть; а в моей клети ни дна, ни покрышки. Солнышко ты привольное, взойди на мой двор; а на моем дворе ни людей, ни зверей. Звезды, уймите раба такого-то от вина; месяц, отврати раба такого-то от вина; солнышко, усмири раба такого-то от вина. Слово мое крепко!
|
|
|
