 |
Русское Устье Якутской области Верхоянского округа.
|
|
|
|
Старинные люди у холодного океана.
1914
СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие В.В. Богданова
I. Географические условия
II. Прошлое Русского Устья
III. Хозяйство
IV. Промыслы
V. Пища
VI. Общественная жизнь
VII. Характер. Нравы. Обычаи
VIII. Верования
IX. Особенности языка
X. Песни
XI. Обряды
XII. Список населенных мест по Индигирке
Предисловие
Как день за днем, будто дождь дождит,
Неделя за неделей, как трава растет,
А год за годом, как река бежит.
Так медленно и неприметно идет время в былине: „Добрыня в отъезде“ (Рыбников, I, 25).
И казалось, едва ли оно может еще где-нибудь идти так медленно и так неприметно. Мы, люди интеллигентные, живем очень нетерпеливо и быстро меняемся: десятилетие за десятилетием делит нас на поколения, нередко чуждые друг другу. Русский народ, во всей своей массе, тоже теряет черты быта, верований, произведения художественного творчества если и не так быстро, то все же неизбежно и безвозвратно. Даже русские инородцы, роковым образом столкнувшись с русской культурой, преображаются до неузнаваемости, а нередко и вовсе исчезают с лица земли.
Старинных людей нет теперь даже у нас в России, — так можно было думать до недавнего времени, пока не появился этнографический очерк В.М. Зензинова: „Русское Устье Якутской области Верхоянского округа“, напечатанный в „Этнографическом Обозрении“ за 1913 г., № 1–2 и отдельными оттисками. До этого очерка русская этнография знала также немало описаний тех или других пережитков старины; но это были только отдельные пережитки, — не было таких ярких бытовых портретов людей, которые в тех или других случаях переживали старину. В.М. Зензинов дал эти портреты. Ему удалось самому прожить с людьми, которые не знают и не хотят знать изменчивой судьбы веков, которые живут, вне сомнения, так же, как и их пращуры, впервые пришедшие к Ледовитому океану на Индигирку, возможно еще при Иване Грозном, и уж не позднее царствования Алексея Михайловича. За эти 300–350 лет они подверглись здесь, в царстве норд-оста, снега и льдов, своего рода анабиозу: застыли со всем укладом своей жизни, своей мысли и своего говора и оттаять пока не могут.
|
|
|
Грустно ли это, нормально ли — вопрос другой. Но раз факт существует, он приобретает ценность чрезвычайно выдающегося явления. Я думаю, что археолог считал бы для себя величайшим счастьем, если бы, раскопав могилу XVI-го или XVII-го века, он мог хоть сколько-нибудь правдиво облечь вырытый им древний скелет в надлежащие одежды жизни, дать ему душу, услышать его речь. Древних людей в Русском Устье ему откапывать не надо. Перед ним, в Русском Устье, эти древние люди как бы и не умирали. Здесь о них и их древности ему не приходится судить по их костку. Они сами — живая старина.
Но особенную ценность этот русский древний оазис среди окружающих инородцев имеет в вопросах этнографии. Для этнографии нет большего зла и врага, чем цивилизация, в европейском смысле этого слова.
Жители Русского Устья равнодушны не только к каким бы то ни было гражданским правам, но даже к грамоте. И можно смело сказать, что они во всем подобны не только своим пращурам времен Ивана IV-го, но и своим более ранним предкам, которые ради привольных промыслов ходили из Новгородской земли в заветные места Европейского Севера, а затем — и Сибири. Поэтому для этнографии бытовые портреты устьинцев, картины их семейной и общественной жизни, промыслов, и вообще хозяйства, их верования и творчество — есть доподлинная народная старина.
Вместе с тем устьинцы отражают на себе некоторое влияние государственной опеки: государственной администрации, казны, пожалуй, даже идеологии. Но эта опека, с одной стороны, подходит к ним с едва заметными следами настоящей органической силы, с другой — они сами так внутренне сильны и солидарно сорганизованы, что почти и не отражают на себе этого постороннего для них государственного влияния. И здесь невольно напрашивается вопрос исторического значения: московская государственность в борьбе с Новгородом встретила препятствие только ли в новгородском государственном укладе или также и в той внутренней сорганизованности народных масс, древний пережиток которой уцелел в Русском Устье.
|
|
|
Наконец, мы имеем здесь дело с фактом вольной великорусской колонизации „пустопорожних земель“. Вопрос колонизации даже более южных пространств Сибири и Европ. России у нас — больной вопрос. Им заняты целые организации; на выполнение его ассигнуются огромные материальные средства. И все-таки о полном успехе говорить не приходится. Расчеты нашей административной колонизации построены исключительно на ресурсах земледельческого хозяйства. Другие типы колонизации, напр., для рыбных и звериных промыслов на Мурмане, у Белого моря и друг., у нас не удаются. В Русском Устье мы имеем тип колонистов-промышленников. Борьбу с суровой природой, конкуренцию с соседями-инородцами они выносят образцово. В чем причина этого успеха, и не могут ли они хоть в чем-нибудь быть примером для задач современной колонизации — вот вопрос, который может занять нашу общественную мысль.
Вообще очерк В.М. Зензинова, правдивый и содержательный, приобретает еще больший интерес, когда подходишь к тем разнообразным вопросам, на которые очерк наводит. Я с особенным удовольствием впервые напечатал его в редактируемом мною журнале „Этнографическое Обозрение“ и теперь с не меньшим удовольствием печатаю его вторым изданием.
Вл. Богданов
Русское Устье
Якутской области Верхоянского уезда
I. Географические условия
Находится Русское Устье на крайнем севере Восточной Сибири, на реке Индигирке, в 80-ти верстах от Ледовитого океана; точное географическое положение этого места — 71° 1′ северной широты 149° 26′ восточной долготы [1]. Оно почти на два с половиной градуса севернее Нижне-Колымска, на несколько минут севернее Усть-Янска и лежит на пределе человеческого жительства вообще — дальше идет ледяная пустыня Северного океана.
|
|
|
Местность тундряная, сильно болотистая, с массой озер, протоков и речек. Растущий кое-где по тундре тальник (кустарники ивы) редко поднимается над землей выше полуаршина, верстах в 30-ти от Русского Устья к северу пропадает вовсе, но верстах в 60-ти к югу становится гуще и выше — до сажени. В 60—70-ти верстах от Русского Устья к югу Индигирку пересекает каменистая возвышенность, которая грядой идет от р. Яны к Колыме в В или СВ направлении. Южнее „камня“ начинается лес.
Зимою здесь часты жестокие пурги, во время которых снег может засыпать дом — выходить в это время на улицу не безопасно; после таких пург приходится откапываться из-под снега, как из-под обвала. Зимняя обстановка очень печальна — кругом, куда ни взглянешь, беспредельная снежная пустыня, на которой скоро устают глаза, а самый поселок, с несколькими полузасыпанными домами, со стороны еле заметен. Летом с крыши дома видны всюду бесчисленные заливные озера и болота (лайды и бадараны), оттаявшая на какие-нибудь пол-аршина тундра никогда не просыхает, и круглое лето вода стоит даже между домами; самое селение в это время пустует, так как все жители разбредаются на лето по рыболовным пескам, возле которых живут со своими семьями в построенных там землянках (урасáх).
Благодаря близости моря зимы в Русском Устье мягче, чем в Верхоянске и даже Якутске — 50° по Цельзию морозы достигают редко (в Верхоянске доходят до –70°); летом выпадают дни с температурою до 30° тепла, но вместе с тем редкое лето проходит без заморозков и снега. Что касается средней годовой температуры, то, по сравнению со всеми остальными пунктами Северо-Восточной Сибири, где когда-либо производились правильные метеорологические наблюдения, — Русское Устье имеет самую низкую.
Лето здесь очень коротко: вскрывается Индигирка в последних числах мая — первых июня, замерзает — в середине сентября. Последний снег сходит с тундры в первой половине июня, в августе высыпает свежий. И зиму, и лето часты сильные ветра — зимой они приносят пургу, летом — поднимают на реке и озерах высокие валы, — и в том и в другом случае они заставляют сидеть дома, так как единственными способами передвижения являются: зимой — собаки, летом — „ветка“ (маленький одновесельный челн).
|
|
|
13-го ноября солнце сходит с горизонта и снова появляется 6-го января; с конца ноября до середины декабря — самое темное и тоскливое время в году: сумеречный день длится всего лишь 2–3 часа. Зато летом оно светит день и ночь почти целых три месяца: 28-го апреля в полночь уже можно было видеть на севере край солнца, закатываться же оно начинает 20-го июля.
1. В качестве административно-ссыльного мне пришлось прожить в Русском Устье с января по ноябрь 1912 года; ранее ссылка политических в это место не практиковалась.
II. Прошлое Русского Устья
Верхоянские мещане, насчитывающие в настоящее время (лето 1912 г.) всего 464 души (мужчины, женщины, дети) заселяют нижнее течение р. Индигирки, впадающей под 71° широты в Ледовитый океан. Они заселяют эту реку, начиная с 69° с.ш. (с. Полоусное и Ожогино), до самого моря, живут по трем рукавам ее, которыми Индигирка впадает в океан, и отчасти доходят до р. Алазеи — на востоке 250 в. от Индигирки; между крайними селениями считают приблизительно 500 в. по реке. Этот клин, обращенный основанием к морю и занятый русским населением, врезался в толщу сплошного инородческого населения — якутов, юкагиров („каменных“ и „тундряных“), ламутов, тунгусов и чукчей. Русские образуют верхоянское мещанское общество со своими управой и старостой, живущим в Русском Устье. Поселков всего насчитывается 30 с 55 „дымами“ (от 1 до 6 „дымов“ в каждом). По сохранившемуся от стариков преданию, предки здешних мещан были выходцами из России. Спасаясь от тягостей ратной службы [1], жители разных городов еще при Иване Грозном [2] на ботах и кочах вышли из России морем и двинулись на восток, где и осели в устье реки Индигирки среди инородцев, назвав свой первый поселок „Русским Устьем“ (или „Русским Жилом“). Здесь были выходцы из Астрахани (Шелоховские), из Вятки, Великого Устюга, были зыряне (Чихачевы). Целое столетие прожили они здесь безвестные и никем не тревожимые и только при Алексее Михайловиче (40-е годы XVII ст.) на них наткнулись русские казаки, двинувшиеся из Якутска к Колыме в поисках за новой „землицей“ и ясаком.
Только так можно понять те смутные легендарные рассказы, которые еще теперь сохранились на Индигирке среди русских.
|
|
|
Вот, напр., что рассказывал мне о прошлом старик Егор Голыжинский (из Косухина, близ моря):
Слышал я от старых, совсем старых людей, что ране река была вовсе юкагирская. Собрались люди с разных губерний и поплыли на лодках морем — от удушья спасались, болезнь такая. И доехали они до самой Индигирки и здесь поселились. А в России их вовсе потеряли. Люди были дворянских фамилий, дед мой был дворянин и грамота у него была с золотыми буквами, да мальчишка изорвал. Как платить стал комиссару подати, в мещане записали. А сначала-то и вовсе ничего не платили. Узнали, наконец, про них и в России, царь прислал комиссаров подати собирать, — а подать была четвертак чистый, двадцать пять копеек. Дальше, больше — и обжились люди. Была ревизия — приехали сюда, фамилии искали, — ты из Воронцовской губернии, будешь Воронцовский, из Галуги — Галугинский. Позднее наши в России услыхали, тоже поехали — семь человек; те — морем, эти — рекой сверху, тоже на лодках, да возле яру все и померзли. Юкагиры их нашли — все семеро так под одним одеялом и лежат“.
Много косвенных данных подтверждают, по-видимому, предание в той его части, где говорится, что предки теперешних верхоянских мещан пришли из России северным морским путем, а не обычным путем через Якутск, как вообще все русское население Якутской области. На это указывают старинные особенности языка (ХVІ–XVII вв.) и многие сохранившиеся русские обычаи, давно исчезнувшие среди остального русского населения области, их песни и былины, а главное их необыкновенная национальная устойчивость.
На Индигирке русские живут столетия — живут окруженные сплошным кольцом из якутов, юкагиров, ламутов, тунгусов, чукчей, — и тем не менее они сумели сохранить русский тип лица, русский язык, русские обычаи. Больше того — всюду в Якутской области русское население очень сильно подчиняется якутскому влиянию, перенимает язык и обычаи якутов, — на Индигирке русские очень редко роднятся с инородцами и — явление в Якутской области совершенно исключительное! — подчиняют инородцев русскому влиянию, заставляя якутов, юкагиров и даже чукчей говорить по-русски, передавая им русские обычаи, русскую одежду. Эта устойчивость национального типа, выражающаяся не только во внешних проявлениях [3], но и в характере (осторожность, расчетливость, медлительность, консерватизм), в связи с огромной оторванностью этого уголка от русской жизни, даже в сущности от русской Сибири, наложили на индигирцев много самобытных особенностей. Ведь ближайшими русскими селениями от Индигирки являются с. Казачье (Усть-Янск) в 700 вер. и Нижне-Колымск — 600–700 вер., где, кстати сказать, очень сильно якутское влияние. Из ныне живущих на Индигирке верхоянских мещан никто дальше этих двух пунктов не был, а на юг никто не поднимался выше Абыя (700 вер. от Русского Устья). Верхоянск, Якутск кажутся здешним жителям где-то на краю света, а Иркутск, Москва, Петербург звучат для них почти так же загадочно, как для нас названия планет — Марс, Юпитер… Когда я рассказывал русско-устинцам о столичной жизни, о городах, в каждом из которых живет больше народа, чем русских, якутов и юкагиров во всей Якутской области вместе взятых, о домах, поставленных один на другой, об улицах, железных дорогах, — они слушали с недоумением, почти недоверчивостью и свои чувства выражали всегда одним и тем же восклицанием: „мудрена Русь!“
Что касается почтовых станций, то в сущности почты здесь совсем нет; правда, из Верхоянска (от окружного исправника) и Якутска (из областного правления) иной год бумаги приходили с нарочными даже четыре раза в зиму (с 1 мая по октябрь край совершенно отрезан от остального мира болотами), но это случается лишь при крайней необходимости. Ответ на бумагу староста (или вернее писарь, т.к. кроме писаря грамотных во всем обществе нет) получал из Якутска через 1–1½ года. Вернее можно получить и отправить почту с частной оказией через якутских купцов, живущих в Усть-Янске, с которыми сношения могут быть осенью и весной.
При мне в Русском Устье было получено письмо из Киева, отправленное через официальную почту: оно пришло через 13 месяцев после того, как было опущено в киевский почтовый ящик!
Что касается истории заселения Индигирки русскими, то мною найдены в русско-устинском архиве [4] интересные данные. В 1831 году в „Комиссию о переобложении инородцев ясаком“ поступила от индигирских якутов жалоба на русских, захвативших по реке лучшие рыболовные места и расставивших „по лицу тундры“ песцовые ловушки. В этой жалобе якуты указывали, что их предки издавна имели кочевья около берегов Ледовитого моря при рр. Индигирке, Елони, Гусиной, Хроме и Аллаихе, что лишь позднее (но до 1763 года) „заселились к ним несколько русских семейств мещан упраздненного города Зашиверска и Якутска“, которые „дошли до такой степени свободы, что, оставив свое жительство, расселились по разным местам, инородцам принадлежащим“, — на основании давности своего заселения якуты просили выселить русских с занимаемых ими мест. Начальство (из Иркутска, т.е. за 6.000 верст), не разобрав обстоятельств дела, ходатайство это уважило и предписало мещан выселить „незамедлительно и не принимая во внимание никаких отговорок“. С таким быстрым решением не могли примириться русские индигирцы, и началась длинная и упорная борьба — главным образом бумажная, борьба, не закончившаяся и в 1840 г. (этим годом обрываются бумаги, относящиеся к этому делу). Они выдали несколько подписок о согласии на переселение, но из года в год откладывали его под разными предлогами. Они отказывались от звания мещан и просили переписать их в крестьянское сословие, наивно надеясь умилостивить этой жертвой грозное начальство, отправили своего старосту в Иркутск (эта поездка, между прочим, на которую были собраны деньги со всего общества, оказалась бесполезной, т.к. доверенность на имя старосты была составлена неправильно), составляли даже прошение на Высочайшее Имя, отчаявшись во всех испробованных средствах. В результате всех усилий им удалось добиться своего — они оставлены были на прежних местах, но конца этой (необычайно любопытной) эпопеи, к сожалению, нет в бумагах.
Перечисляя cвои права на нижнее течение р. Индигирки, вот что писали мещане 10 апреля 1831 года в одной из своих многочисленных бумаг на эту тему: „предки наши, деды и отцы, имели жительство по р. Индигирке, на местах Уяндине, Ожогине, Шанском и Русском Устье, но с какого позволения вовсе нам неизвестно; впоследствии времени, опытностью, от старших дознано нами токмо то, что река сия первоначально найдена какими-то русскими кочами, потом предки наши имели постоянное жительство при Шанском посте, тут же земскую избу и молитвенный дом, когда же открылся город Зашиверск, в который не переселяя нас переименованы мы (каков оборот!) мещанами того города“. В другой бумаге — „согласии“ — от 15 марта 1832 г. говорится, что „постоянное жительство наше с предков, как опытностью от старших известно, более 150 лет“, — т.е. до 1682 г. …
Сначала индигирцы были приписаны к Зашиверску и именовались зашиверскими мещанами, с упразднением этого города их перекрестили в верхоянских.
Благодаря отдаленности края (от Русского Устья до Якутска нужно считать около 3.000 верст или около полутора месяцев сносной оленьей езды!) верхоянские мещане освобождены от отбывания воинской повинности, и эта милость отрезала последнюю нитку, которая могла связывать этот медвежий уголок с жизнью России. Поэтому нет ничего удивительного, напр., в том, что здесь никто не знает царского имени и все имеют самое извращенное представление о событиях последнего времени [5]. Но зато, начиная с казака Дежнева (1648—1650 гг.) Лаптева (1739 г.), Геденштрома (1809 г.). Анжу—Врангеля (1820–24 гг.), за три столетия Индигирку пересекло не мало научных экспедиций, которые в умах и воображении здешних жителей оставляли глубокий след. На памяти живущих теперь было несколько экспедиций (последняя — Волоссовича — в 1909 г.), и „экспедиторские“ пользуются здесь не малой популярностью. Людям XVI–XVII вв. они показали чудеса науки XX века и внушили индигирцам великое, хотя и совершенно платоническое чувство уважения к науке — их поражало умение ученых людей „считать звезды“, „мерять воду“, „смотреть в стеклышко“. Второй струйкой, которой цивилизация доходила до этого края, были наезды администрации (исправника из Верхоянска, заседателя из Булуна на Лене). Следы того и другого воздействия можно подметить в некоторых словах и выражениях, вошедших уже в употребление. Так, напр., „распубликой“ называется всякий беспорядок, кутерьма. — „И-и, полон дом гостей — чистая распублика!“ Такое толкование заставляет подозревать, что этого слова коснулись полицейские руки; существует далее выражение — „последний молгылкан“ (в том же смысле, как у нас употребляется „последний могикан“), при чем уверяют, что „молгылкан“ — слово якутское и значит „дикий“.
Расселение русских шло, по-видимому, снизу, т.е. с севера, — так, по крайней мере всегда излагают свою историю старики. Едомка, Русское Устье, Елонь, Ожогино — таков был этот путь. Так, известно, что управа и хлебный магазин были перенесены снизу в Ожогино (330 верст от Русского Устья вверх по реке, теперь крайний южный пункт жительства верхоянских мещан), позднее — обратно в Русское Устье. При существовании города Зашиверска (вверху реки Индигирки), который был центром управления для всего округа и где жил „зашиверский частный комиссар“ (конец XVIII-го, начало ХІХ-го века), в нем было сосредоточено управление делами верхоянских мещан, которые тогда именовались „зашиверскими мещанами“; с перенесением административного центра для всей округи из Зашиверска в Верхоянск, последний сделался административной резиденцией и для индигирцев, а сами они переименованы в „верхоянских мещан“.
Насколько мне известно, Индигирка впервые упоминается в истории в 1639 году. Собиравший на Яне ясак Постник Иванов (Посничко) вместе с 27 товарищами добрался в этом году до „Индигирской реки в Юкагирскую землицу“, где нашел „многие неясачные тункусы — ломутки“; „Юкагирская Индигирская земля“ названа им „людной“, но обозначены в ней только юкагиры [6].
Вот что доносил в 40-х годах XVII-го в. Постник Иванов об этом крае: „Будет вперед на Индигирской реке в Юкагирской землице и сто человек служивых людей, то им можно сытым быть рыбою и зверем без хлеба; в Юкагирской землице соболей много; в Индигир-реку многие реки впали, а по всем по тем рекам живут многие пешие и оленные люди, соболя и зверя всякого много по всем тем рекам и землицам; да у Юкагирских же людей серебро есть, а где они серебро берут, того я не знаю“ [7]. Судя по тому, что в донесении этом упомянуты соболи, держащиеся лишь в лесистых местах, и серебро, которое могли находить лишь на каменистых возвышенностях, но о котором теперешние индигирцы решительно ничего не знают, можно предположить, что якутские казаки были лишь на среднем и верхнем течении Индигирки, не спускаясь вниз (лес на Индигирке начинается около р. Эрчи — в 260 в. от Русского Устья к югу); не этим ли объясняется молчание о живущих внизу русских, которые, кроме того, и сами рисковали при встрече с казаками попасть в ту самую ратную службу, от которой, быть может, они и бежали так далеко, и потому имели основание укрываться от пришлых земляков; с другой стороны, можно, конечно, предположить, что русско-устинцы появились позднее. Здесь вообще возможно широкое поле для различных догадок…
Появление русских завоевателей на Индигирке вызвало обычные последствия: „В 1645 году на крайнем севере, на реке Индигире, встали Юкагиры, князек Пелева с товарищами, убили русского служилого человека и выхватили своих аманатов, содержавшихся в русском Ясачном зимовье. Против них из Якутска служивые люди Горелый и Кутаев, погромили Пелеву, взяли новых аманатов. Но в 1650 году изменили Алазейские Юкагиры, убили двух служивых людей, государеву казну пограбили, по промыслам торговых и промышленных людей многих побили.
Катаев пошел против изменников из Алазейского Ясачного зимовья вверх по реке Алазее и, наконец, отыскал Юкагиров: живут в большом острожке, человек с 200 больших мужиков, которые луком владеют, кроме подростков: олени все собраны в том же острожке. Русские поставили своих два острожка, один в 40, а другой в 20 саженях от юкагирского. Началась стрельба с обеих сторон: где Юкагиры ранят, там Русские бьют до смерти; потом Русские сделали шесть щитов, выкатили их и начали приготовляться идти за ними на юкагирский острожек. Дикари испугались, увидали, что им не отсидеться, и начали кричать: «Не убивайте нас, мы дадим аманатов и государев ясак станем платить, а теперь у нас соболей нет, этою осенью мы не промышляли, боялись вас, казаков, жили в острожке», — Русские остановились и взяли в аманаты лучших князьков“ [8].
Воевать приходилось не только с юкагирами. „В 1666 г. ламуты осадили русский острожек на Индигирке; осажденные отбились; но дикари не платили целый год ясака. В начале следующего года ламуты, „собрав себе воровское великое собрание, приступили ночью к острожку и начали острожныя стены, ясачное зимовье и острожныя ворота рубить топорами, а иныя приставили лестницы к стенам» через амбары. Служилые и промышленные люди бой с ними поставили и убили у них лучших трех человек и многих переранили“. — Ламуты испугались, побросали свое оружие и ушли; гнаться за ними было нельзя, потому что „служилых людей в острожке было только пять человек, да промышленных десять; оружия, свинцу и пороху нет, да и взять негде“ [9].
В 1776 г. вышло „Описание обитающих в Российском государстве народов“ И.Г. Георги, сделанное по переписи 1750 года; в этом „Описании“ говорится, что „по Индигирке, текущей с восточной стороны от Яны и вышедшей из Ледовитаго моря реке, кочует 12 волостей, из которых в самой большой только 95, а в самой малой только 17, вообще же 493 души в них считается. Оне приписаны к Зашиверскому острогу, лежащему вверху при Индигирке, от Якуцка в северо-восточную сторону на 904 версты“ [10].
Впервые Русское Устье упоминается, по-видимому, в 1739 году. Исследование побережья Ледовитого океана в царствование Анны Иоанновны было поручено „Большой Северной экспедиции“, во главе которой стоял капитан-командор Беринг (1734–1741 гг.). Один из участников этой экспедиции лейтенант Дмитрий Лаптев, „выйдя из Лены, прошел вдоль берега, к востоку, до восточного устья Индигирки… Покинув обмерзшее судно против устья Индигирки, отряд перебрался на зимовку в «Русское жило». Тою же осенью матрос Лошкин прошел с описью от устья Индигирки до Алазеи и по Голыжинской протоке [11] Индигирки, а штурман Щербинин и геодезист Киндяков описали восточное и среднее устья Индигирки“ [12]. Нет сомнений, что „Русское жило“ и есть Русское Устье.
Один из спутников Врангеля, участник его экспедиции, провел в Русском Устье лето 1823 года (несколько раньше, именно в 1809–10 гг. через Русское Устье прошла экспедиция Геденштрома, о чем имеются бумаги в усть-янском архиве). Он нашел здесь „четыре хижины“, насчитал в трех селениях (Едомка, Русское Устье и Елонское Устье) 108 человек мужчин, все русские [13]. В настоящее время (1912 г.) в Русском Устье шесть домов, т.е. за целое почти столетие поселок вырос лишь на два дома: Едомки и Елонского Устья — совсем не существует. От Едомки не осталось даже следов (интересно отметить, что „едомой“ теперь здесь называют размытые холмообразные возвышенности, идущие грядой вдоль Индигирки на западном берегу ее); на месте же Елонского Устья (р. Елонь [14]) впадает близ Русского Устья в Индигирку) сохранилось лишь обширное кладбище со сгнившими крестами.
Предание настойчиво утверждает, что прежде местное население было гораздо многочисленнее и что много народу перемерло от кори (50 л. тому назад) и от оспы (30 л. тому назад). Быть может, это справедливо, если судить, напр., по тому, что в 1823 году, по словам Врангеля, жило 108 мужчин там, где сейчас можно насчитать только 20. При устье Елони еще теперь виднеется обширное кладбище с полусгнившими остатками окружавшей его ограды — там похоронены умершие от оспы. В самом Русском Устье сейчас сохранились развалины жилых домов, указывающих на то, что раньше жизни здесь было больше; среди них с краю стоит большой, хорошо устроенный дом в две горницы — широкие скамьи, табуреты, столы, у окон видны еще задвижки из мамонтовой кости с вырезанными на них узорами, которыми держались оконные рамы, а самые рамы с остатками слюды вместо стекол валяются тут же на земле. По всему видно, что в доме велось большое хозяйство (это подтверждают и рассказы: „Чихачевский дом здесь первый был — не старостиному чета“) — прошло уже лет 20–30, как он заброшен, и наследники проиграли его в карты. Впрочем, весьма вероятно, что предание о более густом, чем теперь, населении легендарно — по переписи 1750 года оно равнялось 493 душам, а с 1822 г. по последнее время колебалось по архивным данным между двумя и четырьмя стами…
Появление русских на Индигирке и укрепление на ее берегах русской „культуры“ вызвало обычные последствия: Юкагирская Индигирская землица обезлюдела. Русские вытеснили туземцев с реки — теперь на Индигирке совсем нельзя найти юкагиров. Якуты еще изредка кое-где попадаются (есть две–три семьи в Станчике [15] по одной семье в Бородине и в Шевелеве), из юкагиров осталось 2–3 человека, живущих в русских семьях на положении работников; они уже сильно обрусели. Только в 20–30 верстах к востоку от Шевелева (на полпути между Аллаихой и Русским Устьем) живут с небольшими стадами оленей юкагиры, 5–7 семей, которые на десятки верст кочуют вокруг этого места; летом, в „комарное время“ они спускаются к морю. Еще дальше на восток и немного южнее на каменистой возвышенности живут более многочисленные „каменные юкагиры“. Они редко бывают на Индигирке (вернее, в Аллаихе), разве за чаем и табаком около Рождества к приезду купцов, которым сбывают меха, и зимой для говенья, так как религиозные обряды ими соблюдаются строго. Еще теперь в некоторых местах, обязательно возле реки, находят остатки старинных землянок, где местным жителям, забредшим в них случайно, попадались каменные и костяные ножи и топоры. Эти остатки древнего юкагирского жилья называются здесь „чандала“. Среди поросших лесом камней к востоку от Ожогина живут довольно многочисленные ламуты и тунгусы, занимающиеся, как и остальные бродячие и кочующие инородцы, исключительно оленеводством. По течению р. Алазеи и дальше на восток и, по-видимому, юго-восток, к Колыме живут чукчи, из которых некоторые имеют очень большие стада оленей (в несколько тысяч голов). Раньше они каждый год приезжали в Русское Устье или Шевелево, но года два тому назад прекратили свои наезды.
Примечания:
1. Интересно, что о предках коренной усть-янской фамилии Санниковых тоже рассказывают в с. Казачьем (Усть-Янск), что они в старину бежали из России от ратной службы. Быть может, осевшие на р. Яне были лишь частью беглецов, двинувшихся с родины на неизвестный восток?
2. Быть может, правильнее было бы отнести это переселение к временам Алексея Михайловича, когда бегство крестьян от внутреннего настроения в государстве и народного разорения на севере России и в Сибири приняло такие колоссальные размеры. От „горя-злосчастья“ не мог укрыться народ „ни в чистом поле, ни в лесах темных, ни в синем море“. Но местное предание говорит не об Алексее Михайловиче, а о Грозном — быть может, потому лишь, что облик Грозного царя сильнее поразил народное воображение.
3. К этим внешним проявлениям нужно, между прочим, отнести то, что индигирские мещане живут преимущественно в русских рубленых избах и только с большой неохотой (когда не хватает строительного материала или рабочих рук) ставят себе якутские земляные юрты; наоборот, рубленых изб у якутов мне не приходилось видеть вовсе.
4. Нельзя не пожалеть о гибнущих по далеким северным местечкам Сибири архивах. Особенно велик Усть-Янский архив (в с. Казачьем), где хранятся бумаги с 1743 года; я заметил в нем много государевых указов Елизаветы Петровны, Петра III, Екатерины II, правительственные распоряжения времен войны с Наполеоном и пр. Эти бумаги не могут быть лишены исторического — общего и местного — и бытового значения. Многие из них уже сгнили, растрепались, съедены мышами… В верховьях Индигирки в местных церквах (с. Полоусное Мома, Абый) вместе с церковными архивами свалены бумаги упраздненного города Зашиверска (XVIII в.) — этого загадочного города, дважды вымиравшего и дважды воскресавшего… Сохранились такие архивы в Колымсках и Верхоянске. В ближайшем будущем всем этим архивам предстоит погибель подобно той, которая постигла некоторые архивы Колымского округа, где имелись документы казачьих времен (XVII в.), запечатленные на бересте. Эта береста ушла на растопку печей…
Слышно было, что в 1912 г. якутским губернатором было сделано распоряжение доставить все местные архивы из дальних северных округов в Якутск, — было бы желательно, чтобы ими заинтересовались и получили к ним доступ не одни чиновники областного управления, но и компетентные лица.
5. Вот, напр., отрывок из разговора с одним русско-устинцем — Ты знаешь, как царя зовут? — „Не-е, не знаю, ведь он новый“. — Какой новый — 18 лет царствует! — „Ну я и говорю — новый“.— А про войну с японцами слыхали? — „Слыхали“. — Из-за чего же была? — „Сказывают, они больно на нас насядали“ —А победил кто? — „Мы победили, русские“. — А слышали, что после войны мы им половину Сахалина отдали? —„Ну вот-вот, из-за Сахалина, сказывают, и война началась“. —Как же ты говоришь, что мы победили, а им свою же землю отдали? —„Ну, уж не знаю я этого. Ты знаешь, ты свет видел — а мы что?!“—
6. Цит. по книге Серошевского „Якуты“, 1896, стр. 221.
7. С. Соловьев. История России. Т. IX, гл. V.
8. Соловьев. История России. Т. XII, гл. V.
9. Там же.
10. Цит. по кн. Серошевского „Якуты“, стр. 222.
11. Существует и ныне под тем же названием; выходит в СЗ направлении из Индигирки в 30 верстах выше устья близ местечка Осколково (1 юрта) и впадает в морскую губу, в которую, кроме того, вливаются реки Волчья и Гусиная. Этой Голыжинской протокой индигирцы обычно плывут в июле „по гуси“ для добычи ленного гуся, собирающегося на время линьки в несметных количествах близ моря.
12. „Краткий исторический очерк гидрографии русских морей“. Часть I. СПб., 1896. Стр. 6–7.
13. Врангель: „Путешествие по северным берегам Сибири и по Ледовитому морю 1820–1824 гг.“ СПб., 1841.
14. Кстати, не имеет ли родственной связи название „Елонь“ с загадочным словом „ялань, елань“, которое встречается у Штраленберга и Ремезова и означает не то расчищенное место, не то равнину вообще. См. у Серошевского, стр. 78, 220, 221. В Ачинском уезде Енисейской губернии и теперь „яланью“ называют расчищенное место.
15. Станчик — на восточном рукаве Индигирки, именуемом Колымским, на старых картах обозначен как Станичниково — возможно, что здесь именно был укрепленныйказачий острожек времен борьбы русских с алазейскими юкагирами (XVII в.); еще теперь там сохранились развалины значительных построек.
III. Хозяйство
„Общественники мои, зашиверские мещане, жительствуют рассеянно по пустолежащим, неразмежеванным и неизвестно к кому принадлежащим местам, смежно с якутами на берегах реки Индигирки, также и якутские мещане заселившиеся с предков своих в разные времена, живут совокупно с якутами и юкагирами, из числа же их многие имеют собственные дома и песцовые ловушки, доставшиеся им в наследство от отцов и дедов их, также имеют рыболовные заведения в достаточном количестве, и сим средством содержат семейства свои безбедно“.
Слова эти из донесения зашиверского мещанского старосты в Верхоянское Окружное управление от 17 генваря 1839 г. вполне применимы и к теперешнему положению верхоянских мещан: рыба и песец по-прежнему являются основными источниками их пропитания и доходов.
Суровым трудом полна жизнь индигирца — во всем году нет и одного месяца, свободного от работы, — работают не только полные сил мужчины, на которых держится хозяйство, работают женщины, старики и подростки, начиная с 10–12 лет. Труд тяжкий не только по самому своему характеру, но и по той обстановке, в которой протекает. Зимою четыре раза ездят осматривать и ладить „пасти“ (так называются сложенные из бревен ловушки), бывая в отъезде до месяца; мечут подо льдом сети, прорубая ледяную толщу в „печатную сажень“ (4 аршина): весною, с появлением первых „заберег“ (протаявший лед вдоль берега), начинают неводить; горячее время наступает сейчас же после прохода льда — надо успеть поставить в разных испытанных и заранее намеченных местах (на висках и лайдах, т.е. на заливных протоках и озерах) сети на рыбу, домашние — бабы и подростки — в эту пору неводят сплошными сутками; с наступлением лета начинается правильный рыбный промысел, живут в это время в летниках (земляных „урасáх“), выстроенных у рыболовных песков; летний промысел продолжается все лето до заморозков, прерываясь время от времени высокой водой, когда рыба идет по средине реки. Обычно мужчины заняты сетями, так как обращение с сетями требует умения ездить на „ветке“, каковым бабы не обладают, — женщины и подростки неводят. Если промысел летом плох и есть достаточно рук, на которые можно оставить хозяйство, мужики едут к морю гусевать или на „камень“ и по „ярам“ искать кость (бивни мамонта). К осени новая забота — сторожить пасти и приводить их в порядок. Когда станут реки и замерзнут озера, начинается промысел сельдей и „устарок“ (омулей обратных) в реках (подо льдом), пельдятки и рыбы (чир, муксун), — на озерах. Когда выпал снег, едут на тундру за песцами, которых травят с
|
|
|
