 |
Ибн аль Фарид «Большая касыда»
|
|
|
|
Перевод Зинаиды Миркиной
Глаза поили душу красотой…
О, мирозданья кубок золотой!
И я пьянел от сполоха огней,
От звона чаш и радости друзей.
Чтоб охмелеть, не надо мне вина —
Я напоён сверканьем допьяна.
Любовь моя, я лишь тобою пьян,
Весь мир расплылся, спрятался в туман,
Я сам исчез, и только ты одна
Моим глазам, глядящим внутрь, видна.
Так, полный солнцем кубок при губя,
Себя забыв, я нахожу тебя.
Когда ж, опомнясь, вижу вновь черты
Земного мира,- исчезаешь ты.
И я взмолился: подари меня
Единым взглядом здесь, при свете дня,
Пока я жив, пока не залила
Сознанье мне сияющая мгла.
О, появись или сквозь зыбкий мрак
Из глубины подай мне тайный знак!
Пусть прозвучит твой голос, пусть в ответ
Моим мольбам раздастся только: «Нет!»
Скажи, как говорила ты другим:
«Мой лик земным глазам неразличим».
Ведь некогда раскрыла ты уста,
Лишь для меня замкнулась немота.
О, если б так Синай затосковал,
В горах бы гулкий прогремел обвал,
И если б было столько слёзных рек,
То, верно б, Ноев затонул ковчег!
В моей груди огонь с горы Хорив
Внезапно вспыхнул, сердце озарив.
И если б не неистовство огня,
То слёзы затопили бы меня,
А если бы не слёз моих поток,
Огонь священный грудь бы мне прожёг.
Не испытал Иаков ничего
В сравненье с болью сердца моего,
И все страданья Иова — ручей,
Текущий в море горести моей.
Когда бы стон мой услыхал Аллах,
Наверно б, лик свой он склонил в слезах.
О, каравана добрый проводник,
Услышь вдали затерянного крик!
Вокруг пустыня. Жаждою томим,
Я словно разлучён с собой самим.
Мой рот молчит, душа моя нема,
Но боль горит и говорит сама.
И только духу внятен тот язык —
Тот бессловесный и беззвучный крик.
|
|
|
Земная даль — пустующий чертог,
Куда он вольно изливаться мог.
И мироздание вместить смогло
Всё, что во мне сверкало, билось, жгло —
И, истиной наполнившись моей,
Вдруг загорелось сонмами огней.
И тайное моё открылось вдруг,
Собравшись в солнца раскалённый круг.
Как будто кто-то развернул в тиши
Священный свиток — тайнопись души.
Его никто не смог бы прочитать,
Когда б любовь не сорвала печать.
Был запечатан плотью тайный свет,
Но тает плоть — и тайн у духа нет.
Всё мирозданье — говорящий дух,
И книга жизни льётся миру в слух.
А я… я скрыт в тебе, любовь моя.
Волною света захлебнулся я.
И если б смерть сейчас пришла за мной,
То не нашла б приметы ни одной.
Лишь эта боль, в которой скрыт весь «я»,-
Мой бич? Награда страшная моя!
Из блеска, из надмирного огня
На землю вновь не высылай меня.
Мне это тело сделалось чужим,
Я сам желаю разлучиться с ним.
Ты ближе мне, чем плоть моя и кровь,-
Текущий огнь, горящая любовь!
О, как сказать мне, что такое ты,
Когда сравненья грубы и пусты!
Рокочут речи, как накат валов,
А мне всё время не хватает слов.
О, этот вечно пересохший рот,
Которому глотка недостаёт!
Я жажду жажды, хочет страсти страсть,
И лишь у смерти есть над смертью власть.
Приди же, смерть! Сотри черты лица!
Я — дух, одетый в саван мертвеца.
Я весь исчез, мой затерялся след.
Того, что глаз способен видеть,- нет.
Но сердце мне прожгла внезапно весть
Из недр: «Несуществующее есть!»
Ты жжёшься, суть извечная моя,-
Вне смерти, в сердцевине бытия,
Была всегда и вечно будешь впредь.
Лишь оболочка может умереть.
Любовь жива без губ, без рук, без тел,
И дышит дух, хотя бы прах истлел.
Нет, я не жалуюсь на боль мою,
Я только боли этой не таю.
И от кого таиться и зачем?
Перед врагом я буду вечно нем.
Он не увидит ран моих и слёз,
А если б видел, новые принёс.
О, я могу быть твёрдым, как стена,
Но здесь, с любимой, твёрдость не нужна.
|
|
|
В страданье был я терпеливей всех,
Но лишь в одном терпенье — тяжкий грех:
Да не потерпит дух мой ни на миг
Разлуку с тем, чем жив он и велик!
Да ни на миг не разлучится с той,
Что жжёт его и лечит красотой.
О, если свой прокладывая путь,
Входя в меня, ты разрываешь грудь,-
Я грудь раскрыл — войди в неё, изволь,-
Моим блаженством станет эта боль.
Отняв весь мир, себя мне даришь ты,
И я не знаю большей доброты.
Тебе покорный, я принять готов
С великой честью всех твоих рабов:
Пускай меня порочит клеветник,
Пускай хула отточит свой язык,
Пусть злобной желчи мне подносят яд —
Они моё тщеславье поразят,
Мою гордыню тайную гоня,
В борьбу со мною вступят за меня.
Я боли рад, я рад такой борьбе,
Ведь ты нужней мне, чем я сам себе.
Тебе ж вовек не повредит хула,-
Ты то, что есть, ты та же, что была.
Я вглядываюсь в ясные черты —
И втянут в пламя вечной красоты.
И лучше мне сгореть в её огне,
Чем жизнь продлить от жизни в стороне.
Любовь без жертвы, без тоски, без ран?
Когда же был покой влюблённым дан?
Покой? О нет! Блаженства вечный сад,
Сияя, жжёт, как раскалённый ад.
Что ад, что рай? О, мучай, презирай,
Низвергни в тьму,- где ты, там будет рай.
Чем соблазнюсь? Прельщусь ли миром всем? —
Пустыней станет без тебя эдем.
Мой бог — любовь. Любовь к тебе — мой путь.
Как может с сердцем разлучиться грудь?
Куда сверну? Могу ли в ересь впасть,
Когда меня ведёт живая страсть?
Когда могла бы вспыхнуть хоть на миг
Любовь к другой, я был бы еретик.
Любовь к другой? А не к тебе одной?
Да разве б мог я оставаться мной,
Нарушив клятву неземных основ,
Ту, что давал, ещё не зная слов,
В преддверье мира, где покровов нет,
Где к духу дух течёт и к свету свет?
И вновь клянусь торжественностью уз,
Твоим любимым ликом я клянусь,
Заставившим померкнуть лунный лик;
Клянусь всем тем, чем этот свет велик,-
Всем совершенством, стройностью твоей,
В которой узел сцепленных лучей,
Собрав весь блеск вселенский, вспыхнул вдруг
И победил непобедимость мук:
«Мне ты нужна! И я живу, любя
Тебя одну, во всём — одну тебя!
Кумирам чужд, от суеты далёк,
С души своей одежды я совлёк
И в первозданной ясности встаю,
Тебе открывши наготу мою.
Чей взгляд смутит меня и устыдит?
Перед тобой излишен всякий стыд.
|
|
|
Ты смотришь вглубь, ты видишь сквозь покров
Любых обрядов, и имён, и слов.
И даже если вся моя родня
Начнёт позорить и бранить меня,
Что мне с того? Мне родственны лишь те,
Кто благородство видит в наготе.
Мой брат по вере, истинный мой брат
Умён безумьем, бедностью богат.
Любовью полн, людей не судит он,
В его груди живёт иной закон,
Не выведенный пальцами писца,
А жаром страсти вписанный в сердца.
Святой закон, перед лицом твоим
Да буду я вовек непогрешим.
И пусть меня отторгнет целый свет! —
Его сужденье — суета сует.
Тебе открыт, тебя лишь слышу я,
И только ты — строжайший мой судья».
И вот в молчанье стали вдруг слышны
Слова из сокровенной глубины.
И сердце мне пронзили боль и дрожь,
Когда, как гром, раздался голос: «Ложь!
Ты лжёшь. Твоя открытость неполна.
В тебе живу ещё не я одна.
Ты отдал мне себя? Но не всего,
И себялюбье в сердце не мертво.
Вся тяжесть ран и бездна мук твоих —
Такая малость, хоть и много их.
Ты сотни жертв принёс передо мной,
Ну, а с меня довольно и одной.
О, если бы с моей твоя судьба
Слились — кясра и точка в букве «ба»!
О, если б, спутав все свои пути,
Ты б затерялся, чтоб меня найти,
Навек и вмиг простясь со всей тщетой,
Вся сложность стала б ясной простотой,
И ты б не бился шумно о порог,
А прямо в дом войти бы тихо смог.
Но ты не входишь, ты стоишь вовне,
Не поселился, не живёшь во мне.
И мне в себя войти ты не даёшь,
И потому все эти клятвы — ложь.
Как страстен ты, как ты велеречив,
Но ты — всё ты. Ты есть ещё, ты жив.
Коль ты правдив, коль хочешь, чтоб внутри
Я ожила взамен тебя,- умри!»
И я, склонясь, тогда ответил ей:
«Нет, я не лжец, молю тебя — убей!»
Убей меня и верь моей мольбе:
Я жажду смерти, чтоб ожить в тебе.
Я знаю, как целительна тоска,
Блаженна рана и как смерть сладка,
Та смерть, что, грань меж нами разрубя,
Разрушит «я», чтоб влить меня в тебя.
(Разрушит грань — отдельность двух сердец,
Смерть — это выход в жизнь, а не конец,
Бояться смерти? Нет, мне жизнь страшна,
Когда разлуку нашу длит она,
Когда не хочет слить двоих в одно,
В один сосуд — единое вино.)
|
|
|
Так помоги мне умереть, о, дай
Войти в бескрайность, перейдя за край,-
Туда, где действует иной закон,
Где побеждает тот, кто побеждён.
Где мёртвый жив, а длящий жизнь — мертвец,
Где лишь начало то, что здесь конец,
И где царит над миром только тот,
Кто ежечасно царство раздаёт.
И перед славой этого царя
Тускнеет солнце, месяц и заря.
Но эта слава всходит в глубине,
Внутри души, и не видна вовне.
Её свеченье видит внешний взор,
Как нищету, бесчестье и позор.
Я лишь насмешки слышу от людей,
Когда пою им о любви своей.
«Где? Кто? Не притчей, прямо говори!» —
Твердят они. Скажу ль, что ты внутри,
Что ты живёшь в родящей солнце тьме,-
Они кричат: «Он не в своём уме!»
И брань растёт, летит со всех сторон…
Что ж, я умом безумца наделён:
Разбитый — цел, испепелённый — твёрд,
Лечусь болезнью, униженьем горд.
Не ум, а сердце любит, и ему
Понятно непонятное уму.
А сердце немо. Дышит глубина,
Неизречённой мудрости полна.
И в тайне тайн, в глубинной той ночи
Я слышал приказание: «Молчи!»
Пускай о том, что там, в груди, живёт,
Не знают рёбра и не знает рот.
Пускай не смеет и не сможет речь
В словесность бессловесное облечь.
Солги глазам и ясность спрячь в туман —
Живую правду сохранит обман.
Прямые речи обратятся в ложь,
И только притчей тайну сбережёшь.
И тем, кто просит точных, ясных слов,
Я лишь молчанье предложить готов.
Я сам, любовь в молчанье углубя,
Храню её от самого себя,
От глаз и мыслей и от рук своих,-
Да не присвоят то, что больше их:
Глаза воспримут образ, имя — слух,
Но только дух обнимет цельный дух!
А если имя знает мой язык,-
А он хранить молчанье не привык,-
Он прокричит, что имя — это ты,
И ты уйдёшь в глубины немоты.
И я с тобой. Покуда дух — живой,
Он пленный дух. Не ты моя, я — твой.
Моё стремление тобою овладеть
Подобно жажде птицу запереть.
Мои желанья — это западня.
Не я тебя, а ты возьми меня
В свою безмерность, в глубину и высь,
Где ты и я в единое слились,
Где уши видят и внимает глаз…
О, растворения высокий час.
Простор бессмертья, целостная гладь —
То, что нельзя отдать и потерять.
Смерть захлебнулась валом бытия,
И вновь из смерти возрождаюсь я.
Но я иной. И я, и ты, и он — Всё — я.
Я сам в себе не заключён.
Я отдал всё. Моих владений нет,
Но я — весь этот целокупный свет.
Разрушив дом, я выскользнул из стен,
Чтоб получить вселенную взамен.
В моей груди, внутри меня живёт
Вся глубина и весь небесный свод.
Я буду, есмь, я был ещё тогда,
Когда звездою не была звезда.
Горел во тьме, в огне являлся вам,
И вслед за мною всех вас вёл имам.
Где я ступал, там воздвигался храм,
И кибла киблы находилась там.
И повеленья, данные векам,
Я сам расслышал и писал их сам.
|
|
|
И та, кому в священной тишине
Молился я, сама молилась мне.
О, наконец-то мне постичь дано:
Вещающий и слышащий — одно!
Перед собой склонялся я в мольбе,
Прислушивался молча сам к себе.
Я сам молил, как дух глухонемой,
Чтоб в мой же слух проник бы голос мой;
Чтоб засверкавший глаз мой увидал
Своё сверканье в глубине зеркал.
Да упадёт завеса с глаз моих!
Пусть будет плоть прозрачна, голос тих,
Чтоб вечное расслышать и взглянуть
В саму неисчезающую суть,
Священную основу всех сердец,
Где я — творение и я — творец.
Аз есмь любовь. Безгласен, слеп и глух
Без образа — творящий образ дух.
От века сущий, он творит, любя,
Глаза и уши, чтоб познать себя.
Я слышу голос, вижу блеск зари
И рвусь к любимой, но она внутри.
И, внутрь войдя, в исток спускаюсь вновь,
Весь претворясь в безликую любовь.
В одну любовь. Я всё. Я отдаю
Свою отдельность, скорлупу свою.
И вот уже ни рук, ни уст, ни глаз —
Нет ничего, что восхищало вас.
Я стал сквозным — да светится она
Сквозь мой покров, живая глубина!
Чтоб ей служить, жить для неё одной,
Я отдал всё, что было только мной:
Нет «моего». Растаяло, как дым,
Всё, что назвал я некогда моим.
И тяжесть жертвы мне легка была:
Дух — не подобье вьючного осла.
Я нищ и наг, но если нищета
Собой гордится — это вновь тщета.
Отдай, не помня, что ты отдаёшь,
Забудь себя, иначе подвиг — ложь.
Признанием насытясь дополна,
Увидишь, что мелеет глубина,
И вдруг поймёшь среди пустых похвал,
Что, всё обретши, душу потерял.
Будь сам наградой высшею своей,
Не требуя награды от людей.
Мудрец молчит. Таинственно нема,
Душа расскажет о себе сама,
А шумных слов пестреющий черёд
Тебя от тихой глуби оторвёт,
И станет чужд тебе творящий дух.
Да обратится слушающий в слух,
А зрящий — в зренье! Поглощая свет,
Расплавься в нём! — Взирающего нет.
С издельем, мастер, будь неразделим,
Сказавший слово — словом стань самим.
И любящий пусть будет обращён
В то, чем он полн, чего так жаждет он.
О, нелегко далось единство мне!
Душа металась и жила в огне.
Как много дней, как много лет подряд
Тянулся этот тягостный разлад,
Разлад с душою собственной моей:
Я беспрестанно прекословил ей,
И, будто бы стеной окружена,
Была сурова и нема она.
В изнеможенье, выбившись из сил,
О снисхожденье я её просил.
Но если б снизошла она к мольбам,
О том бы первым пожалел я сам.
Она хотела, чтобы я без слёз,
Без тяжких жалоб бремя духа нёс.
И возлагала на меня она
(Нет, я — я сам) любые бремена.
И наконец я смысл беды постиг
И полюбил её ужасный лик.
Тогда сверкнули мне из темноты
Моей души чистейшие черты.
О, до сих пор, борясь с собой самим,
Я лишь любил, но нынче я любим!
Моя любовь, мой бог — душа моя.
С самим собой соединился я.
О, стройность торжествующих глубин,
Где мир закончен, ясен и един!
Я закрывал глаза, чтобы предмет
Не мог закрыть собой глубинный свет.
Но вот я снова зряч и вижу сквозь
Любой предмет невидимую ось.
Мои глаза мне вновь возвращены,
Чтоб видеть в явном тайну глубины
И в каждой зримой вещи различить
Незримую связующую нить.
Везде, сквозь всё — единая струя.
Она во мне. И вот она есть я.
Когда я слышу душ глубинный зов,
Летящий к ней, я отвечать готов.
Когда ж моим внимаете словам,
Не я — она сама глаголет вам.
Она бесплотна. Я ей плоть мою,
Как дар, в её владенье отдаю.
Она — в сей плоти поселённый дух.
Мы суть одно, сращённое из двух.
И как больной, что духом одержим,
Не сам владеет существом своим,-
Так мой язык вещает, как во сне,
Слова, принадлежащие не мне.
Я сам — не я, затем что я, любя,
Навеки ей препоручил себя.
О, если ум ваш к разуменью глух,
И непонятно вам единство двух,
И душам вашим не было дано
В бесчестности почувствовать одно,
То, скольким вы ни кланялись богам,
Одни кумиры предстояли вам.
Ваш бог един? Но не внутри — вовне,-
Не в вас, а рядом с вами, в стороне.
О, ад разлуки, раскалённый ад,
В котором все заблудшие горят!
Бог всюду и нигде. Ведь если он
Какой-нибудь границей отделён,-
Он не всецел ещё и не проник
Вовнутрь тебя,- о, бог твой невелик!
Бог — воздух твой, вдохни его — и ты
Достигнешь беспредельной высоты.
Когда-то я раздваивался сам:
То, уносясь в восторге к небесам,
Себя терял я, небом опьянясь,
То, вновь с землёю ощущая связь,
Я падал с неба, как орёл без крыл,
И, высь утратив, прах свой находил.
И думал я, что только тот, кто пьян,
Провидит смысл сквозь пламя и туман
И к высшему возносит лишь экстаз,
В котором тонет разум, слух и глаз.
Но вот я трезв и не хочу опять
Себя в безмерной выси потерять,
Давно поняв, что цель и смысл пути —
В самом себе безмерное найти.
Так откажись от внешнего, умри
Для суеты и оживи внутри.
Уняв смятенье, сам в себе открой
Незамутнённый внутренний покой.
И в роднике извечной чистоты
С самим собой соединишься ты.
И будет взгляд твой углублённо тих,
Когда поймёшь, что в мире нет чужих,
И те, кто силы тратили в борьбе,
Слились в одно и все живут в тебе.
Так не стремись определить, замкнуть
Всецелость в клетку, в проявленье — суть.
В бессчётных формах мира разлита
Единая живая красота,-
То в том, то в этом, но всегда одна,-
Сто тысяч лиц, но все они — она.
Она мелькнула ланью среди трав,
Маджнуну нежной Лейлою представ;
Пленила Кайса и свела с ума
Совсем не Лубна, а она сама.
Любой влюблённый слышал тайный зов
И рвался к ней, закутанной в покров.
Но лишь покров, лишь образ видел он
И думал сам, что в образ был влюблён.
Она приходит, спрятавшись в предмет,
Одевшись в звуки, линии и цвет,
Пленяя очи, грезится сердцам,
И Еву зрит разбуженный Адам.
И, всей душой, всем телом к ней влеком,
Познав её, становится отцом.
С начала мира это было так,
До той поры, пока лукавый враг
Не разлучил смутившихся людей
С душой, с любимой, с сущностью своей.
И ненависть далёких этих пор
Ведёт с любовью бесконечный спор.
И в каждый век отыскивает вновь
Живую вечность вечная любовь.
В Бусейне, Лейле, в Аззе он возник,-
В десятках лиц её единый лик.
И все её любившие суть я,
В жар всех сердец влилась душа моя.
Кусаййир, Кайс, Джамиль или Маджнун
Один напев из всех звучащих струн.
Хотя давно окончились их дни,
Я в вечности был прежде, чем они.
И каждый облик, стан, лица овал
За множеством единое скрывал.
И, красоту единую любя,
Её вбирал я страстно внутрь себя.
И там, внутри, как в зеркале немом,
Я узнавал её в себе самом.
В той глубине, где разделений нет,
Весь сонм огней слился в единый свет.
И вот, лицо поднявши к небесам,
Увидел я, что и они — я сам.
И дух постиг, освободясь от мук,
Что никого нет «рядом» и «вокруг»,
Нет никого «вдали» и в «вышине»,-
Все дали — я, и всё живёт во мне.
«Она есть я», но если мысль моя
Решит, паря: она есть только я,
Я в тот же миг низвергнусь с облаков
И разобьюсь на тысячи кусков.
Душа не плоть, хоть дышит во плоти
И может плоть в высоты увести.
В любую плоть переселяться мог,
Но не был плотью всеобъявший бог.
Так, к нашему Пророку Гавриил,
Принявши облик Дихья, приходил.
По плоти муж, такой, как я и ты,
Но духом житель райской высоты.
И ангела всезнающий Пророк
В сём человеке ясно видеть мог.
Но значит ли, что вождь духовных сил,
Незримый ангел человеком был?
Я человек лишь, и никто иной,
Но горний дух соединён со мной.
О, если б вы имели благодать
В моей простой плоти его узнать,
Не ждя наград и не страшась огня,
Идти за мной и полюбить меня!
Я — ваше знанье, ваш надёжный щит,
Я отдан вам и каждому открыт.
Во тьме мирской я свет бессонный ваш.
Зачем прельщает вас пустой мираж,
Когда ключом обильным вечно бъёт
Живой источник всех моих щедрот?!
Мой юный друг, шаги твои легки!
На берегу остались старики,
А море духа ждёт, чтобы сумел
Хоть кто-нибудь переступить предел.
Не застывай в почтении ко мне —
Иди за мною прямо по волне,
За мной одним, за тем, кто вал морской
Берёт в узду спокойною рукой
И, трезвый, укрощает океан,
Которым мир воспламенённый пьян.
Я не вожатый твой, я путь и дверь.
Войди в мой дух и внешнему не верь!
Тебя обманет чей-то перст и знак,
И внешний блеск введёт в душевный мрак.
Где я, там свет. Я жив в любви самой.
Любой влюблённый — друг вернейший мой,
Мой храбрый воин и моя рука,
И у Любви бесчисленны войска.
Но у Любви нет цели. Не убей
Свою Любовь, прицел наметив ей.
Она сама — вся цель своя и суть,
К себе самой вовнутрь ведущий путь.
А если нет, то в тот желанный миг,
Когда ты цели наконец достиг,
Любовь уйдёт внезапно, как порыв,
Слияние в разлуку превратив.
Будь счастлив тем, что ты живёшь, любя.
Любовь высоко вознесла тебя.
Ты стал главою всех существ живых
Лишь потому, что сердце любит их.
Для любящих — племён и званий нет.
Влюблённый ближе к небу, чем аскет
И чем мудрец, что, знаньем нагружён,
Хранит ревниво груз былых времён.
Сними с него его бесценный хлам,
И он немного будет весить сам.
Ты не ему наследуешь. Ты сын
Того, кто знанье черпал из глубин
И в тайники ума не прятал кладь,
А всех сзывал, чтобы его раздать.
О, страстный дух! Все очи, все огни
В своей груди одной соедини!
И, шествуя по Млечному Пути,
Полой одежд горящих мрак смети!
Весь мир в тебе, и ты, как мир, един.
Со всеми будь, но избегай общин.
Их основал когда-то дух, но вот
Толпа рабов, отгородясь, бредёт
За буквой следом, накрепко забыв
Про зов свободы и любви порыв.
Им не свобода — цепи им нужны.
Они свободой порабощены.
И, на колени пав, стремятся в плен
К тому, кто всех зовёт восстать с колен.
Знакомы им лишь внешние пути,
А дух велит вовнутрь себя войти
И в глубине увидеть наконец
В едином сердце тысячи сердец.
Вот твой предел, твоих стремлений край,
Твоей души сияющий Синай.
Но здесь замри. Останови полёт,
Иначе пламя грудь твою прожжёт.
И, равновесье обретя, вернись
К вещам и дням, вдохнув в них ширь и высь.
О, твердь души! Нерасторжимость уз!
Здесь в смертном теле с вечностью союз
И просветлённость трезвого ума,
Перед которым расступилась тьма!
Я только сын Адама, я не бог,
Но я достичь своей вершины смог
И сквозь земные вещи заглянуть
В нетленный блеск, божественную суть.
Она одна на всех, и, верен ей,
Я поселился в центре всех вещей.
Мой дух — всеобщий дух, и красота
Моей души в любую вещь влита.
О, не зовите мудрецом меня,
Пустейший звук бессмысленно бубня.
Возьмите ваши звания назад,-
Они одну лишь ненависть плодят.
Я то, что есть. Я всем глазам открыт,
Но только сердце свет мой разглядит.
Ум груб, неповоротливы слова
Для тонкой сути, блещущей едва.
Мне нет названий, очертаний нет.
Я вне всего, я — дух, а не предмет.
И лишь иносказания одни
Введут глаза в незримость, в вечность — дни,
Нигде и всюду мой незримый храм,
Я отдаю приказы всем вещам.
И слов моих благоуханный строй
Дохнёт на землю вечной красотой.
И, подчинись чреде ночей и утр,
Законам дней, сзываю всех вовнутрь,
Чтоб ощутить незыблемость основ
Под зыбью дней и под тщетою слов.
Я в сердцевине мира утверждён.
Я сам своя опора и закон.
И, перед всеми преклонясь в мольбе,
Пою хвалы и гимны сам себе.
|
|
|
