 |
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Принцип домино
|
|
|
|
Дмитрий Колодан
Зеркала ‑ 1: Маскарад
Этногенез –
Дмитрий Колодан
Зеркала. Маскарад
ПРОЛОГ. Тени в зеркалах
Тени в зеркалах
Сперва расставим декорации. Итак: остров Мурано, Венецианская Республика, середина восемнадцатого столетия. Для любителей точности: зима 1756 года. Для зануд: четверг.
Ночка выдалась та еще. Буря разошлась не на шутку. Ветер завывал громче всех дьяволов преисподней, грохотал оконными ставнями. Дождевые капли звонко стучали по стеклам. И где‑то далеко гулко звонил колокол на кампанелле Санта‑Мария э Донато, возвещая приход высокой воды.
Но в доме мастера‑зеркальщика Пьетро Аретти было светло и жарко, как в плавильне. Дрова громко трещали в печи; от сухого жара дрожал воздух, и оплывали многочисленные свечи.
В мастерской висел сладковатый запах жидкого воска.
Сам мастер сидел в массивном кресле, укутавшись в меха, и смотрел на огонь.
Несмотря на жар в комнате, мастер Аретти мерз так, что стучали зубы и дрожали руки, а по вискам катились капли ледяного пота. Не помогала даже толстая соболиная накидка из далекой Московии. Аретти поежился и потянулся к чаше с горячим вином со специями. Но напиток, хоть и обжигал горло, ничуть не согревал.
– Бруно! – хриплым голосом позвал Аретти. – Где тебя черти носят, мерзкий мальчишка?
Он закашлялся. Вино выплеснулось на пол; от кроваво‑красной лужи повалили клубы пара.
– Бруно!!!
Прошла вечность, прежде чем Аретти услышал шаги. На пороге комнаты появился тощий мальчишка‑подмастерье с медным тазом в руках.
– Явился, наконец, – просипел Аретти. – Что это ты притащил?
– Вода с уксусом, синьор, – сказал Бруно. – Лекарь сказал каждый час обтираться, чтобы сбить жар... А утром он придет и сделает кровопускание.
|
|
|
– Сбить жар? – звук, который издал мастер, с натяжкой мог сойти за смешок. – Да мне холодно, как в ледяном сердце ада! А ты притащил обтирания?!
Бруно пожал плечами.
– Так сказал лекарь. Лучше его послушаться, синьор, он человек ученый и знает толк в таких делах.
– Молчи, неблагодарный diavoleto! – Аретти в сердцах хлопнул ладонью по столу. – Будь проклят тот день, когда я подобрал тебя на помойке.
Аретти хотел, чтобы его голос прозвучал грозно – как и полагается мастеру разговаривать с учеником. А вышло что‑то вроде серии жалких хрипов. Бруно покачал головой:
– Вы не подбирали меня на помойке, синьор. Мой батюшка отвалил за мое обучение гору золотых дукатов. И исправно платит каждый месяц.
– Молчи, сопляк! Не забывай, с кем... – Аретти снова закашлялся, да так сильно, что согнулся пополам. – У... холера...
– Может, и холера, – не стал спорить Бруно. – Я не лекарь, но у меня тетка одна...
– Закрой рот! Лучше подбрось дров. И это... принеси свечей – здесь темно, как у мавра...
– Кхм... Конечно, синьор. Сию минуту.
Бруно огляделся. На стенах мастерской висели зеркала: большие и маленькие, всех возможных форм, в дорогих резных рамах и попроще. Сейчас перед каждым зеркалом стояло по дюжине толстых свечей. Дрожащие огоньки отражались в серебристой амальгаме, отражения ловили отражения – тысячи и тысячи, больше, чем звезд на небе. В комнате было светлее, чем на пьяцца Сан Марко в ясный летний полдень. Глаза слезились от этого света. Если принести еще свечей, их будет некуда ставить.
К тому же Бруно подозревал: сколько не зажигай свечей, а мастеру будет мало. Он даже не заметит.
– Вот сделаю вам обтирания и принесу.
Обмакнув тряпку в воду с уксусом, Бруно шагнул к Аретти. Мастер попытался оттолкнуть его руку, но мальчишка все же положил компресс ему на лоб. Тряпка зашипела, будто он швырнул ее на раскаленную сковородку.
|
|
|
Сospиto! Похоже, пора бежать за лекарем. Иначе мастер может не дотянуть до кровопускания. Бруно не хотелось пробираться до дома лекаря по колено в воде, под дождем и холодным ветром. Но отец спустит с него три шкуры, если по вине мальчишки глупый старикашка отдаст концы.
Именно в этот момент в дверь мастерской постучали.
Удары дверного молотка прозвучали громко и сухо. Бруно вздрогнул. И кого еще принесла нелегкая? Точно не покупателей – Бруно не верил, что человек в здравом уме станет посреди ночи покупать зеркала. Может, лекарь? Почуял своим лекарским нутром, что нужна помощь, и явился.
– Синьор, – осторожно сказал мальчишка. – Кто‑то пришел... Впустить?
Аретти медленно кивнул, и Бруно поплелся к двери.
Стоило открыть крошечное зарешеченное окошко, как в дом ворвался ледяной ветер. Швырнул в лицо пригоршню колючих капель и задул свечу в руке мальчика. Щурясь, Бруно всмотрелся в ночную темноту.
Однако на улице никого не оказалось. Лишь тусклым пятном мерцали окна дома напротив. Бруно выругался. Померещилось, что ли? Или ветер грохочет ставнями?
Он захлопнул окошко.
В то же мгновение стук повторился: три отчетливых и громких удара. Бруно резко дернул створку. За дверью никого не было.
– Что за...
– Ниже, – послышался скрипучий голос. – Опусти глаза, идиот!
Бруно привстал на цыпочки, посмотрел вниз. И с диким криком отскочил от двери.
Мастер Аретти заерзал в своем неудобном кресле. Едва ли он услышал крик подмастерья, но где‑то внизу живота зародилось неприятное чувство. Словно он вдруг оказался на вершине купола Святого Марка и теперь смотрел вниз, на далекие камни мостовой. В одном шаге от короткого и бесславного полета. Что‑то должно было случиться, что‑то очень плохое.
Мастеру Аретти виделись тени. Похожие на клубки водорослей, они таились по углам и шевелились в глубине зеркал. Тянули к нему зыбкие щупальца.
Всю жизнь Аретти делал зеркала, как и его отец, дед и прадед. И мастер искренне любил блестящие переливы амальгамы, любил причудливую игру света и отражений. Но сейчас, глядя на задрожавшее пламя свечей, Аретти впервые подумал, что зеркала отвратительны.
|
|
|
Они же всегда врут...
Прижавшись к стене, Бруно пытался успокоить расшалившееся сердце. Кадык дергался при каждом вдохе. Страх накатил волной и отступил, но не прошел бесследно. И начавшаяся икота была меньшей из проблем. Даже не сравнить со штанами.
В дверь продолжали колотить.
Возьми себя в руки, приказал себе мальчишка. Та, на кого ты подумал, не стала бы стучаться. Для Нее и самые прочные стены не преграда... Но как похожа! Белое лицо и огромные пустые глазницы, черный плащ с капюшоном... В первые мгновения Бруно и впрямь поверил, что в дом явилась Синьора Смерть.
Однако Синьора Смерть была дамой высокой: на то и смерть, чтобы на всех глядеть сверху вниз. А тому, кто стоял за дверью, пришлось бы воспользоваться лесенкой, чтобы посмотреть свысока. Ростом он был по пояс взрослому человеку. Ребенок, а скорее – карлик... А лицо, которое Бруно принял за череп – обыкновенная маска. Белая клювастая морда, известная как «доктор чумы» – раньше подобные птичьи маски носили врачи.
Бруно заставил себя усмехнуться. Во дает, испугался карлика в маске! В любом другом городе такое можно простить. Но в Венеции! В городе, где каждый второй житель никогда не снимает бауты, а карлики в почете при любом уважаемом палаццо... Как мавров в Африке пугаться!
Мальчишка вернулся к двери и выглянул в окошко. Так и есть – карлик в маске! От сердца отлегло.
Обычно в маске «доктора чумы» человек походил на аиста, тощего и нескладного. Но из‑за роста карлик выглядел скорее как северная птица гагара. Очень сердитая гагара. Он подпрыгивал на месте и колотил по двери тростью с блестящим набалдашником.
– Синьор? – позвал Бруно. – Чем могу... ик... быть полезен, синьор?
Птичий клюв повернулся к мальчишке. Глазницы маски закрывали круглые черные стекла, блестящие от воды; тяжелый плащ трепыхался под порывами ветра.
– Наконец‑то! – голос карлика напоминал скрип ржавых дверных петель. – Я думал, меня хотят утопить!
– Утопить, синьор? – растерялся Бруно и тут же понял, в чем дело. – О!
|
|
|
Не зря звонил колокол на кампанелле: море пришло на улицы Мурано. Вода быстро прибывала; скоро передвигаться по городу можно будет только на лодке или на ходулях. Ни того, ни другого у карлика не было. Он рехнулся, выходить во время наводнения на улицу? Да первая же волна скроет его с головой!
– Простите, синьор! – затараторил Бруно. – Я сейчас...
Мальчишка загремел засовами. Едва дверь приоткрылась, карлик протиснулся в дом, отодвинув Бруно тростью. Следом за ним хлынул поток холодной соленой воды. Бруно глазом не успел моргнуть, как оказался с насквозь мокрыми ногами.
– Уф... – выдохнул Бруно. – Ну и погодка сегодня... Того и гляди, снег пойдет.
– Да.
Карлик остановился на ступенях лестницы, ведущей в мастерскую, кривой клюв покачивался напротив лица Бруно. В черных стеклах глазниц отразилась бледная физиономия мальчишки.
– Это дом Пьетро Аретти? – проскрипел карлик. – Мастера зеркал?
– Да, – закивал Бруно. – А вы, синьор... ик... случаем, не лекарь?
Карлик помедлил с ответом. Клюв маски склонился к земле.
– Можно сказать и так.
Бруно передернуло. Что за голос! Как гвоздем по стеклу... Отблески желтого света из мастерской вспыхнули в черных очках – точно в глубине глаз полыхнуло настоящее пламя. Бруно едва удержался, чтобы не перекреститься.
Мальчишка поджал губы. Все в порядке, это лекарь. Он пришел, чтобы помочь...
На Мурано, правда, отродясь не было лекарей‑карликов, но Бруно быстро решил эту задачку. Лекарь‑карлик наверняка есть у дожа. Вот тот и послал его к Аретти – дож ценил и уважал мастера. Как бы нелепо не звучало подобное предположение, Бруно заставил себя в него поверить. Нутром почувствовал – так будет безопаснее.
– Ик... Он очень плох, синьор. У него жар... Боюсь, если ему не помочь, он может и умереть...
– Как жалко, – сказал карлик.
Под тяжелой меховой накидкой мастер Аретти сжал ребристую рукоять стилета. Оружие истинного венецианца: трехгранный клинок, острый как змеиное жало. Но тяжесть кинжала не успокаивала. Какой толк от оружия, когда враги – лишь тени в зеркалах?
В глубине амальгамы Аретти различал расплывчатые человеческие фигуры. Говорят, зеркала ничего не забывают: все, что когда‑либо в них отразилось, остается в них навечно. А еще говорят, они похищают души. И если долго смотреться в зеркало, можно лишиться рассудка.
Аретти не верил этим россказням. Что такое зеркало? Тонкая пленка ртутного серебра на стекле и за ней ничего нет. Нет никаких теней и туманных фигур, они ему только мерещатся. Видать, от холода его разум совсем помутился. Нужно больше света, больше свечей!
|
|
|
Тени стали ближе. Еще немного и...
– Синьор! – послышался писклявый голосок подмастерья.
Аретти без сил откинулся на деревянную спинку кресла.
– Где ты шлялся, diavoleto? Я же сказал принести свечей!
Мальчик топтался у двери. Аретти едва разглядел его лицо. Рядом с Бруно маячило невысокое существо – черное, с белой головой и длинным клювом.
– Синьор, – Бруно склонил голову. – К вам посетители, синьор...
– Кого ты притащил, гадкий мальчишка? – Аретти прищурился. – Это гагара? Вышвырни ее на улицу. Здесь не зверинец.
«Гагара» издала странный скрипучий звук.
– Это лекарь, – поспешил сказать Бруно.
– Неужели? Не мелковат ли он для лекаря?
Аретти наклонился вперед, разглядывая посетителя. Белые пятна сложились в маску «доктора чумы».
– Меня зовут Коппелиус, – представился гость.
– А... – протянул Аретти. – Я слышал о тебе... Бруно!
– Да, синьор?
– Бруно... Тебе надо навестить батюшку.
– Синьор? – мальчишка растерялся. – Прямо сейчас?
– Немедленно. Беги домой. Твоя семья обрадуется, что ты их не забываешь.
– Синьор! Я не могу вас оставить! Батюшка очень рассердится, когда...
– Я твой мастер, – перебил его Аретти, – и ты обязан меня слушаться! Отправляйся домой.
– Синьор, – предпринял последнюю попытку Бруно. – На улице ночь, и наводнение началось...
– Значит, тебе надо поторопиться, – резко сказал Аретти. – За меня не беспокойся: доктор за мной присмотрит.
Бруно посмотрел на карлика. Тот переминался с ноги на ногу, птичий клюв маски резко поворачивался то в одну, то в другую сторону.
«Это лекарь, – повторил себе мальчишка, – он пришел, чтобы помочь»...
Не сказав ни слова, Бруно развернулся и сбежал по лестнице к двери.
– Он хороший мальчик, – сказал Аретти, когда шаги Бруно стихли внизу. – И он ничего не знает.
– Тем лучше для него, – скрипнул Коппелиус. – Многие знания – многие печали.
Карлик прошелся по комнате, заглядывая в каждое зеркало. Аретти следил за его перемещениями, крепко сжимая рукоять стилета.
– Чудненько, чудненько, – проговорил Коппелиус. – Замечательная работа! Вы мастер своего дела.
Он постучал набалдашником трости по резной раме. Аретти показалось, что по амальгаме пробежала рябь. Как от камня, брошенного в воду. Мастер замотал головой, прогоняя наваждение. Это просто задрожало пламя свечей...
Он присмотрелся к трости карлика: из гладкого черного дерева, блестящая, а внутри наверняка скрыт острый клинок. Но куда больше Аретти заинтересовал серебристый набалдашник. Он ожидал чего‑то мрачного и зловещего, вроде ухмыляющегося черепа. Однако трость карлика украшала фигурка птицы, похожей на голубя.
– Да, – Коппелиус снова провел тростью по зеркалу. – Замечательная работа. Французам никогда не достичь такого совершенства!
На Мурано считалось неприличным даже упоминать французские зеркала – с тех самых пор, как пожиратели улиток выкрали секрет производства амальгамы.
– Французам?! – Аретти дернулся как от пощечины. – Их зеркала – фальшивка. Они думают, смогли украсть один секрет и теперь знают все! Ничего они не знают о настоящих зеркалах.
– Конечно, – кивнул Коппелиус. – Секреты. Куда же без них? Тайна, передающаяся от отца к сыну, от мастера к ученику... Что тут у нас?
Рукой в перчатке он дотронулся до зеркального стекла.
– Золото? Немного презренного металла в амальгаме, и отражение уже светится особым светом. А выглядит лучше, чем оригинал. Я угадал?
Мастер Аретти смотрел на многочисленные отражения карлика. Коппелиус ни мгновения не стоял на месте. Сновал по комнате, дергая головой, подобно птице, что украшала его трость. А следом за ним призрачным шлейфом скользили зазеркальные тени. Тени, слишком похожие на людей.
– Разумеется, угадал, – сказал карлик. – Золотая амальгама давно не тайна. Помнится, Челлини сделал такое зеркало для госпожи де Пуатье. А бедняжка поверила в то, что это и есть Зеркало Вечной Молодости. Смотрелась в него до самой смерти. Ха‑ха‑ха!
Коппелиус не рассмеялся, лишь отметил сам факт шутки. Оно и к лучшему – меньше всего Аретти хотелось бы слышать его скрипучий смех.
– Так вот чего ты ищешь, – сипло сказал мастер. – Тайну Зеркала Вечной Молодости? Ты ошибся дверью.
Коппелиус склонил голову.
– О! Не волнуйтесь, синьор, эту тайну я знаю. Чудесный трюк: спрятать настоящий секрет за фальшивым. Очень по‑венециански.
– Нет никакого Зеркала Вечной Молодости, – сказал Аретти. – Это сказки.
– Сказки бывают разные. Некоторые из них глупые, другие забавные. Люди, падки на чудеса и магию. Я же больше склонен доверять фактам. Есть египетская амальгама и девственные зеркала. Зеркала, которые помнят первое отражение.
Аретти вздрогнул.
– Это тоже сказки... – начал мастер, но Коппелиус остановил его взмахом трости.
– Бросьте, синьор, – сказал карлик. – К чему упираться? Я же знаю, что вам известен секрет египетской амальгамы, и знаю, на что она способна.
– Кто? Поготти или Скоцци?
Никто больше не знал про египетскую амальгаму.
– Ах! – карлик всплеснул руками. – Это уже не важно.
Аретти вжался в кресло.
– Ты... Ты убил их!
Судя по тону ответа, карлик был до глубины души оскорблен подобными обвинениями:
– Что вы, синьор! Зачем так грубо? Я лишь сделал так, чтобы тайна осталась тайной. Вы же не хотите, чтобы кто‑нибудь узнал секрет?
– Убил, – повторил мастер. – А теперь пришел за мной.
Аретти взмахнул рукой. Но он был слишком слаб, стилет упал в паре шагов от карлика. Коппелиус некоторое время смотрел на оружие. Клюв маски осуждающе покачивался из стороны в сторону.
– О‑очень по‑венециански, – протянул карлик, концом трости отодвигая кинжал. – Какое трогательное и жалкое коварство!
Аретти промолчал. Если бы у него были силы! Он бы мигом вышвырнул этого типа из окна. Коппелиус, он просто... Просто жалкий карлик! Он смешон в своей нелепой птичьей маске. Чтобы разделаться с ним, достаточно одного пинка.
Но сейчас Аретти мог лишь цепляться за подлокотники.
– Кстати, у меня есть для вас подарок, – сказал Коппелиус. – Ручаюсь, вы никогда не видели ничего подобного.
Из складок плаща карлик вытащил продолговатый предмет, обернутый черным бархатом.
– Это... – мастер попытался встать, но мышцы словно налились свинцом. – Это...
– Да, – кивнул карлик. – Девственное зеркало с египетской амальгамой. Зеркало, которое не видело отражений.
Аретти сглотнул.
– Ты... – мастер крепко зажмурился. – Ты не заставишь меня в него смотреться!
На секунду ему показалось, что внизу громко скрипнула дверь. Лишь потом он сообразил, что это был смех Коппелиуса.
– Заставлю? – сказал карлик. – Зачем? Отражение существует независимо от того, смотришь ты в зеркало или нет.
Аретти зажмурился сильнее. Его на мякине не проведешь... Карлик может говорить, что угодно, но скорее Венеция уйдет под воду, чем мастер раскроет глаза.
– Вы, синьоры, так давно хранили эту тайну, – продолжал говорить Коппелиус, – что сами ее забыли...
– Египетская амальгама высасывает душу, – шепотом сказал Аретти.
– Нет, нет, – скрипнул Коппелиус. – Зеркало только помнит и хранит. А чтобы забрать душу, есть другие средства. Больно не будет: еще никто не жаловался.
– Что?!
Все случилось так быстро, что Аретти не понял, что же произошло. Но чувство было такое, словно мастера с головой окунули в холодные воды Лагуны. Очень неприятное чувство.
Аретти открыл глаза. Он по‑прежнему сидел в своем кресле, в окружении свечей и зеркал. Карлик Коппелиус даже не смотрел в его сторону. Мастер глянул на свое отражение: тощий старик с бледным лицом и темными кругами под глазами. Выглядел он кошмарно; физиономия, как у камбалы на рыбном лотке. Аретти вытер со лба крупные капли пота.
Отражение в зеркале не шелохнулось.
Мастер замер, а затем медленно поднял над головой руку. Человек в зеркалах, человек с его лицом и его телом, не пошевелил и пальцем. На его губах застыла идиотская улыбочка.
– Ты... – мастер почувствовал, что задыхается. – Что ты сделал с моим отражением?!
– Отражением? – Коппелиус издал короткий смешок.
А затем с размаху ударил по зеркалу тростью. Комнату наполнил звон бьющегося стекла. Однако вместо осколков, посыпавшихся на пол, на месте зеркала открылась дыра, черная, как сама ночь.
Но по ту сторону зеркал осколки были. Аретти видел, как карлик ступает по ним, отходя от оставшейся на стене пустой рамы.
– Что... что ты сделал, diavolo?!
Птичья маска Коппелиуса повернулась к Аретти.
– Diavolo?! Вы мне льстите, синьор. Но и к людям я отношения почти не имею, тут вы правы.
Тени, которые Аретти раньше видел в зеркалах, сгустились вокруг мастера. С каждым мгновением они все больше походили на людей. На плечо опустилась рука, тяжелая, словно высеченная из камня. Аретти не хватило духу обернуться.
Взмахнув тростью, карлик разбил еще одно зеркало.
– Ну что же... – произнес он, глядя на мастера Аретти. – Освободилось еще одно место.
Бруно вернулся в мастерскую с рассветом. Слишком поздно, чтобы что‑либо исправить.
Мальчишка остановился на пороге, оглядываясь по сторонам. Свечи давно погасли, на полу застыли лужи воска. Но главное – в доме оказались перебиты все зеркала; мелкие осколки сверкали, точно россыпь бриллиантов. Аретти сидел посреди этого разгрома, как король на руинах павшего замка.
– Синьор?
Аретти не ответил. На мгновение Бруно испугался, что мастер умер, но нет – с пугающей методичностью Аретти качал головой и стучал ладонями по подлокотникам кресла.
– Синьор? Вы в порядке? Эй!
Но сколько Бруно не звал, мастер так и не откликнулся. Даже когда мальчишка – неслыханное дело для подмастерья – ударил Аретти по щеке, с губ старика сорвалось лишь бессмысленное мычание. Мастер улыбался как деревенский дурачок и, судя по выражению лица, был абсолютно счастлив.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Принцип домино
Принцип домино
Сложно сказать, когда все пошло не так.
Поездка на Венецианский Карнавал планировалась еще за год. И хотя во всех анкетах, в графе «профессия» Томка Кошкина честно писала «раздолбай», к этому делу она подошла серьезно. То есть поваляла дурака каких‑то десять месяцев, а не спохватилась за неделю до срока, и даже с первой попытки оформила нужные бумаги. Билеты на самолет, билеты на поезд, визы, страховки, подтверждение брони отеля – со всем этим Томка справилась блестяще. И теперь оставалось только дождаться того счастливого момента, когда она, Томка Кошкина, двадцати лет отроду, будет во всей своей красе стоять на мосту Риальто или пить кофе в легендарном кафе «Флориан» на площади Святого Марка, или... Да мало ли в Венеции других замечательных мест, особенно в дни Карнавала?
В счастливой эйфории от предстоящей поездки Томка перечитывала путеводители, сто раз перебрала коллекцию фотообъективов и до смерти надоела телефонными звонками приятелям по уличному театру «Мутабор». Надоела так, что даже влюбленный в нее жонглер и огнеглотатель Гарик Полоцкий, человек со стальными нервами и железной выдержкой, и тот стал отключать телефон.
Сначала в Венецию Томка собиралась вместе с театром. Гастроли были не совсем настоящими: ни приглашения, ни разрешения от властей у них не имелось. Просто однажды в их славной компании родилась идея выступить на Карнавале, и не нашлось ни одного довода против. А почему бы и нет? У них был уличный театр, так значит, им прямая дорога на кампо и калле Венеции. В город масок, зеркал, праздника и тайн – всего того, из чего и рождается настоящий карнавал. Ведь, как справедливо кто‑то заметил, «чтобы играть, нам нужно держаться корней».
В труппу «Мутабора» Томка была включена постольку‑поскольку. Полкурса Театралки маловато, чтобы считаться настоящей актрисой. Особенно среди людей, половина из которых вообще не имеет образования. Чем она занималась в театре, ей и самой было непонятно. Как‑то Томка нашла секретную ведомость. Кому и зачем понадобилось ее составлять, осталось загадкой, но содержание сего опуса она выучила практически дословно. Итак:
«Кошкина Т. И. (1989 г. р.)
Она же Томка, она же Муха, она же Осторожно!, она же (зачеркнуто), (зачеркнуто).
Видимо, фотограф, возможно, переводчик (знает пять языков, никто не проверял).
Откуда взялась в театре – неизвестно. Скорее всего, подброшена цыганами. Может дурачиться на заменах. Помещается в зеленый чемодан.
Важно: опасна как ручная граната с выдернутой чекой. Держать подальше от острых, тяжелых и хрупких предметов. НИКОГДА (дважды подчеркнуто) не давать в руки жонглерские кегли».
Ниже чьим‑то размашистым почерком было приписано: «И ходули б.!»
Сейчас этот шедевр висел в рамочке на стене квартиры, которую Томка снимала у одной старушки. Аккурат под фотопортретом Томки в образе Белого Пьеро, подписи под картиной и предупреждающей таблички «Осторожно, злая собака!».
А в один прекрасный день Томка вдруг решила, что обязана приехать в Венецию раньше остальных. Дня на три, а лучше на пять. Должна побродить по городу, вжиться в его атмосферу. Это была одна из тех безумных идей, которые если придут в голову, то от них уже не отделаться. И тут не помогут ни уговоры, ни доводы разума – мол, как же ты одна, в незнакомом городе и т. д. и т. п.
Но, по правде говоря, никто ее не отговаривал. Одна? Отлично! Хоть отдохнем немного... Только Гарик Полоцкий печально вздохнул и сказал:
– Вот чую я, добром это не кончится.
– Ага, – весело согласилась Томка. – Всенепременно!
И тут же забыла о предупреждении. Первом в череде таинственных и зловещих предзнаменований, обрушившихся на нее за неделю до вылета.
Томка никогда не была суеверной. К черным кошкам относилась с большой симпатией и ничтоже сумняшеся проходила под стремянками. И ничего ей с того не было, если не считать мелких неприятностей, которые случаются, когда падают лестницы. Кое‑кто из ее знакомых искренне верил, что дурные приметы на Томку не действуют просто потому, что она сама являлась дурной приметой. Если на горизонте появилась Томка Кошкина, обязательно что‑нибудь упадет, сломается или разобьется. А одноименные полюса магнитов, как известно, отталкиваются.
Но тут предупреждения посыпались, как из рога изобилия. За три дня Томка умудрилась разбить четыре зеркала. В универсаме опрокинула стойку с солью. Черные кошки со всей Петроградки выстраивались в очередь, чтобы перейти ей дорогу. И каждый раз, выходя из дому, она встречала группу детсадовцев, состоящую из девочек с пустыми ведерками.
Последней каплей стал гороскоп, прочитанный в бесплатной газете. Томка в жизни не читала ни гороскопов, ни бесплатных газет, но тот экземпляр не могла не взять.
Газеты раздавала дикого вида старуха с длинным крючковатым носом. С первого взгляда было ясно, что эта особа прописана в ближайшем лесу, в избе на куриных ногах. Ярко‑голубая жилетка с логотипом не обманула бы и младенца.
– Бесплатная газета! – проорала старуха, стоило Томке выйти из метро. – Кроссворд! Телепрограмма! Гороскоп! Берите, девушка!
– Спасибо, не...
– Кроссворд! – выкрикнула старуха, вращая глазами. – Гороскоп!
Судя по настойчивости, вручить Томке газету было делом ее жизни. Не исключено, что ради своей цели старуха собиралась преследовать девушку через весь город, а потом бы караулила под дверью.
Томка честно пыталась ее обойти, проскользнуть мимо, как ловкая рыба проходит сквозь сети. Вот только рыбам никогда не мешал гололед. Томка успела лишь замахать руками, а в следующую секунду обнаружила, что лежит на спине, в жидком месиве из талого снега и созерцает далекие сосульки на водосточных трубах. Холодно, мокро и противно.
Спустя еще секунду Томка поняла, что упала не одна. Да и не могла она упасть, никого не зацепив. На сей раз досталось раздатчице газет. Подсечка была выполнена по всем правилам: старуха рухнула как подкошенная, высоко подняв руку с зажатой в кулаке газетой.
Рассыпаясь в извинениях, Томка кинулась ей на помощь. Может, старуха и была ведьмой, но это не повод бросать ее в беде. Раздатчица как раз начала подниматься, когда Томка налетела на нее и повалила обратно в лужу. Не со зла, просто питерский гололед – штука, обладающая бесконечным коварством.
Вскоре к их компании присоединился юноша с огромным букетом хризантем. Очевидно, он торопился на свидание и, ослепленный высокими чувствами, забыл, что зимой в Петербурге нельзя спешить. Мало ли кто может оказаться под ногами.
Томка ничего не имела против мужчин с букетами, бросающихся ей в ноги. Но редкой девушке понравится, когда ее хлещут цветами по лицу. Хорошо еще, юноша не тащил своей избраннице розы или того хуже – кактус. Хотя вкус у этих хризантем был отвратительный.
Появление юноши внесло некоторую сумятицу. С минуту они поочередно пытались подняться, ругаясь и извиняясь одновременно. Все происходило под надзором упитанного стража правопорядка, следившего, чтобы никто не перешел границы дозволенного.
Наконец, законы тяготения были побеждены. Старуха тут же пустилась в рассуждения о личной жизни губернатора и нравах современной молодежи. Юноша гордо удалился, швырнув остатки букета в ближайшую урну.
Для Томки итогом этой серии падений, достойной Чарли Чаплина, стали: ушибленный локоть (одна штука), насквозь мокрые джинсы (одна пара), оторванная пуговица пальто (две штуки) и газета, которую старуха все‑таки впихнула ей в руку.
Наверное, надо было выкинуть газету в урну вслед за хризантемами. Но Томка смалодушничала и притащила ее домой. А там страница с гороскопом сама попалась на глаза. Томка скользнула взглядом по нескольким строчкам предсказания. Задумалась. Прочитала еще раз, а затем и третий, вооружившись чашкой кофе:
«Рыбы (19.02–20.03). Настоятельно советуем воздержаться от поездок. Ближайшую неделю лучше провести дома. Заприте дверь, ключи выбросьте в окно. Если есть такая возможность, постарайтесь сломать себе ногу».
Очень воодушевляющий прогноз. Для полного комплекта не хватало только надписи кровью, таинственным образом появившейся на обоях: «СИДИ ДОМА!». Видимо, наверху, в отделе, отвечающем за мрачные предсказания, сжалились. Не над Томкой – той было, что в лоб, что по лбу, а над хозяйкой квартиры. Старушку бы расстроили кровавые надписи на стенах. Говорят, кровь плохо отмывается.
Но у отдела мрачных предсказаний были и другие методы. Не успела газета отправиться в мусорную корзину, как зазвонил телефон. Томка глянула на экран... Только этого сейчас не хватало!
– Привет, мам.
– Ты собралась в Венецию! – с места в карьер начала мать.
Томка мысленно сосчитала до пяти и жизнерадостным голосом ответила:
– Ну да. Я же тебе говорила. Раз двадцать, если не изменяет память.
– Да! Но ты не говорила, что едешь одна! Я была уверена, что ты со своими друзьями‑комиками.
– Комедиантами, – автоматически поправила Томка. Интересно, кто проболтался? Кто бы это ни был, Томка не завидовала судьбе доброхота. – Мам, ну что со мной может случиться?
– С тобой? – мать издала смешок, в который вложила весь двадцатилетний опыт общения с дочерью. – Да что угодно.
И случится – сердцем чую. А сердце матери никогда не обманывает.
– Да какая муха тебя укусила? Все же было тип‑топ, а тут раз – и что‑то случится?
Мать помедлила с ответом.
– Я прочитала твой гороскоп, – наконец призналась она. – Знаешь, что пишут?
– В общих чертах. Но...
– Пишут, ты должна сломать себе ногу и сидеть дома. Если сама боишься, приезжай, я тебе помогу.
– Мам!
– Да не волнуйся. Я двадцать лет проработала в травматологическом отделении и о переломах знаю все. Сломаю ногу, ты и не заметишь.
Сомнительное утверждение, но Томка решила не спорить.
– Все будет хорошо, мам, не переживай. Ты же разумный человек, врач, как ты можешь верить всяким гороскопам?
– А я и не верю. Это называется разумная предосторожность. Говорят тебе, не лезь пальцами в розетку, так надо прислушиваться к умным словам.
Щеки Томки вспыхнули.
– Это было десять лет назад! И все починили...
– Я образно выражаюсь, – пояснила мать. – И ты меня поняла. Нечего тебе делать в этой Венеции.
Томка поджала губы.
– Все уже решено‑оплачено, – сказала она. – И ничего отменять я не буду.
Некоторое время мать сопела в трубку. Исчерпав имеющиеся аргументы против поездки, она торопливо пыталась выдумать новые. Небось морщит лоб и хмурит брови... Закатив глаза, Томка показала язык.
– До чего ж ты упрямая! И нечего мне строить физиономии!
– Я?! – Томка огляделась в поисках камер скрытого наблюдения.
– Будто я тебя не знаю.
– Мам, прости... Уже поздно, завтра с утра самолет, а у меня чемодан не собран...
– Погоди, – сдаваться мать не собиралась. – А ты знаешь, что случилось в Венеции с твоей прабабкой?
– У меня была такая прабабка? – удивилась Томка.
– Разумеется. У всех есть прабабки, я тебе как врач говорю.
– В смысле, одна из них была в Венеции?
– Да. И она тоже была актрисой – выступала в цирке. Помнишь, я показывала тебе фотографию?
– А! Ты про эту... – Томка вспомнила блеклый снимок из семейного архива. – И что же с ней случилось в Венеции?
– Она... – мать сглотнула. – Она сошла с ума. Так мне отец рассказывал. Уезжала абсолютно нормальной, но что‑то там приключилось. Она перестала говорить, не узнавала близких, кормить ее приходилось с ложечки... А при виде зеркал впадала в дикую ярость. Ты – как знаешь, но я своей дочери такой судьбы не хочу. С меня хватило кормить тебя с ложечки, когда ты была маленькой. Это не самый приятный опыт.
Где‑то с полминуты Томка переваривала информацию.
– Вот честно – ты это прямо сейчас придумала?
– Нет, конечно! Это семейная история.
– Почему же я слышу ее в первый раз?
Мать фыркнула, как породистый кот, заметивший в своей миске мороженую мойву.
– Если бы я рассказала ее раньше, ты бы пешком ушла в свою Венецию, чтобы раскрыть тайну.
– А теперь ты рассказываешь ее, чтобы отговорить меня от поездки? Где логика, мам?
Судя по звуку, донесшемуся из трубки, мать чем‑то подавилась. Так бывает – ставишь кому‑нибудь капкан, а потом сам же в него и попадаешь. Неужели она всерьез думала отговорить ее столь нелепой байкой? Сейчас остановить Томку могла только кирпичная стена метровой толщины. И то ненадолго.
– Все будет в порядке, мам. Я сходить с ума не буду, обещаю. У меня другие планы.
– Было бы с чего сходить!
– Мне действительно пора. Я пришлю SMS, когда доберусь. Ciao!
Томка нажала отбой. Немного подождала, но телефон больше не зазвонил, и Томка с чистой совестью отправилась собирать чемодан, мурлыча под нос что‑то из Тома Уэйтса.
В отделе зловещих предсказаний констатировали провал еще одной операции.
Чемодан Томка купила полгода назад на блошином рынке в Удельной. И это был действительно настоящий Чемодан, с большой буквы «Ч»: из желтой кожи, с углами, обитыми потертой латунью, небольшой, но при этом удивительно тяжелый и громоздкий. Не чета удобным современным туристическим сумкам на колесиках.
Прежде чем выставить чемодан на продажу, кто‑то пытался его уничтожить. Теперь на стенках красовались глубокие вмятины, в паре мест его проткнули ножом, пытались сжечь... Томка нашла даже сквозное пулевое отверстие. Ручка его держалась на честном слове, замки открывались через раз и, вопреки всем законам физики, в чемодан помещалось вещей на порядок меньше, чем должно было, исходя из объема. Зато, если верить стершимся наклейкам, он совершил три кругосветных путешествия и уцелел во время катастроф на «Титанике» и «Лузитании». В общем, это был именно такой чемодан, с которым не стыдно отправляться на край света.
По всем правилам, в чемодане обязана была находиться карта сокровищ. Сгодилась бы и пара древних артефактов разрушительной силы, за которыми охотится секретное общество... Однако к тому времени, как чемодан попал к Томке, все это куда‑то потерялось. Остался лишь высохший таракан, которого Томка нашла, когда меняла подкладку. Но таракан, как ни крути, артефакт сомнительный.
На сборы у Томки ушел целый вечер. Упаковка вещей – процесс увлекательный, но при этом он способен довести до белого каления человека с самыми крепкими нервами. Почему‑то всегда, когда все уже собрано, выясняется, что забыли положить самое важное. Так Томка поочередно забыла фотоаппарат, зарядку для ноутбука и кеды. Зато, когда начинаешь разбирать сумку, лелея надежду выкроить хотя бы пару миллиметров, находится не менее дюжины вещей, которых туда не клали. Томка так и не узнала, каким образом в чемодан попали банка вишневого варенья и желтое летнее платье. Очевидно, вещи сами решают, хотят ли они куда‑либо ехать или им и дома хорошо.
А на желани
|
|
|
