 |
4. Иван-болтун
|
|
|
|
СКАЗКИ Анны Николаевны Барышниковой
(Куприянихи) – Воронеж, 1937.
В некотором царстве, в некотором государстве жили старик со старухой. Что старик ухлопает, то старуха слопает. Встает рано старик и говорит:
- Вставай, старуха, разогревай мне сковородку, пошел я на охотку.
Ходил-ходил по лесу – никакого вещества не нашел. А старуха сковородку грела, пока она не покраснела.
Идет старик – сидит птичка, под ней двадцать одно яичко.
Хлоп! Старик ее убил. Забрал эту птичку и двадцать одно яичко.
- Ну, старуха, принес я тебе закуску!
- А чего, старик, принес?
- Да вот, убил птичку на гнездышке, под ней двадцать одно яичко.
- А, - говорит, кобель, не надо так-то бить. Садись -ка на яйца, доводи-ка их до дела, а то ведь они сейчас насиженные, никуда негодные. Доводи их, - говорит, - до дела.
И птицу варить не хотела.
Сидел старик на яйцах двадцать одну неделю. Вывел старик двадцать сыновей. Одно яйцо болтается.
- Садись, - говорит, кобель, доводи до дела и это!
Просидел старик двадцать одну неделю, вывел Ивана-болтуна.
Живут-поживают, добра наживают. Старик забогател, настоновил скирдов. Старуха померла. Стали скирды пропадать. Старик говорит:
- Надо, дети, караулить!
Назначил всем черед: по ночи караулить. Ивану-Болтуну досталась последняя ночь. Пошел он в к у з н ю (здесь и дальше выделяются разрядкой слова с местным произношением), заказал в двадцать пять пудов молоток. Из пуда к о н о п е й свил оброть (веревочная конская узда) – полтора пуда железные удила.
Все братья проспали, ничего не видали, скирды каждую ночь пропадали
Подошла Иванова очередь. Сел он караулить. До двенадцати часов досидел – слышит конский топот: кобылица бежит, под ней земля дрожит, за ней двадцать один жеребенок. Как она топнула ногой – развалился скирд, жеребята к скирду подбежали. Был Иван на скирду, попал в ее молотком между ушей по лбу. Приводит он ее домой, запер ее на двор.
|
|
|
В с т а в а е т отец:
- Как мой, говорит, - Иван-подлец?
- Нет, батюшка, я есть рачитель (старательный человек), я твой приказ исполнил.
Посмотрел отец, что целый двор лошадей, похвалил Ивана:
- Вот, - говорит, у меня какой Иван, а вы что?
Назвал тех сыновей дураками:
- Большие дураки, не рачительные!
А лошади морские, такая-то красота!
Тут же стали они их делить. Отец себе взял матку. Большие поделили – себе на любки взяли (выбрали такого, каков понравился). А Ивану- болтуну самый захудалый жеребеночек достался.
Эти собираются на охоту, Иван себе жеребеночка попробовал, руку положил на спину — он гнется. Взял его на сутки пустил в луга, на другие сутки обратывает. (Обратывать—надевать узду на лошадь). Положил рук у — он не гнется. Положил ногу — он гнется. Пустил опять на сутки в луга. Приводит из лугов, кладет ногу на него — он не гнется. Сам садится—он гнется. Пустил опять на сутки в луга. Четвертый раз садится — он не гнется.
А те уже уехали на охоту. Едет Иван по полю. День проезжает и два проезжает — все братьев своих не видит. На третий день ночью едет, и похож виднеется огонек. Подъезжает — все видней и жарче. Он и думает: „Знать, братья мои кашу варят".
Подъезжает, а это золотое перо. Жалко Ивану расстаться с золотым пером. А конь говорит:
— Не подымай, Иван, золотого пера, большая будет беда.
Все-таки не послушал Иван коня, поднял золотого пера.
Съезжаются братья домой — отец приказ дает, чтобы вычистить лошадей:
— Будет нынче смотр (у кого какие лошади есть).
У тех братьев щетки и мыло, а у Ивана — ничего. Те все повымыли, повычистили, а Иван махнул пером — стал конь золотой.
Подводят большие братья отцу на смотр. Все кони чисты, все хороши.
|
|
|
А Иван-болтун вывел — еще лучше, красота! Конь пляшет золотой.
— Что, — говорит отец, — вы! Какой плохонький ему достался, а вывел лучше всех ваших!
Их ревность взяла, как бы его сподобить (погубить):
— - Давай, ребята, удумаем, чего на него напрасно наговорить.
[Пошли к отцу].
— Эх, батюшка, Иван наш хитрый, он нам еще не тем хвалился.
— А что, ребята?
— Он нам хвалился: „Я, — говорит, — не как вы, я достану кота-игруна, и гусака-плясуна, да лисицу-цимбалку".
Вот отец поверил. Призывает Ивана:
— Тут ребята про тебя сказали, что ты можешь достать кота-игруна, и гусака-плясуна, да лисицу- цимбалку.
— Нет, батюшка, ничего не знаю.
— Как так не знаешь? Мой меч — твоя голова с плеч! Не хочу я этого, а достань мне!
Тот Иван заплакал, пошел к коню на думу. Приходит к коню — заплаканы у Ивана глаза. Иван говорит:
—- Ох, верный мой конь! Вот мне беда!
— Эта беда — не беда, а впереди будет беда!
Отправляется Иван в иные города. Нашел он кота-игруна, нашел гусака-плясуна и купил лисицу- цимбалку и привез отцу в подарку.
— Что вы, мои сыновья! По крайней мере у меня Иван — голова, все исполнил мои дела!
— Ох, батюшка, Иван не то знает, нам хвалился!
— А что, что, ребята?
— Он говорит: „Я не то знаю. Я знаю, где гусли-самоигры“.
Потом отец Ивана призывает:
— Иван, привези мне гусли-самоигры!
— Ой, батюшка, я про них и не слыхал и видеть не видал!
— А что за твои эти отпоры? Привези! Мой меч — твоя голова с плеч! А чтоб гусли-самоигры представил!
Тот заплакал и пошел к коню на думу. Приходит к коню:
— Ой, конь мой верный! Вот моя пришла беда!
Конь человеческим голосом объявляет ему:
— Это не беда, впереди будет беда! Утро мудренее вечера!
Встает Иван рано, седлает своего золотого коня, отправляется в густые леса. Ехали-ехали, стоит избушка на куриных лапках, на собачьих пятках.
— Стань ты, — говорит, — ко мне передом, на запад задом.
Переворотилась избушка. Выходит из ней баба-яга, костяная нога, на ступе ездит, метлом подметает, пестом-крестом погоняет.
-— Ах ты, добрый молодец! Зачем сюда зашел?
— Бабушка ты, старушка, не спросила ты у меня, какое у меня горе-беда! Накормлен ли я, напоен ли я, или с голоду помираю?
|
|
|
Та старушка умилилась на его слова:
— Иди, — говорит, — парень, сюда!
Слезает парень с коня, входит к ней туда. Сажает она его на стул. Напоила-накормила, про его горе расспросила'.
— Ах, бабушка, горе мое большое! Как мне это быть, как мне это вещество добыть?
— Я, родимый, знаю, где эти вещи!
— Ой, ой, бабушка, расскажи и моему горю помоги!
— Парень-красота, мне жалко тебя! Это у моей сестры есть. У ней есть сын — Змей Горыныч. Как же мне это быть, ведь он тебя может сподобить. Ну, уже я постараюсь, свою сестру попрошу. Привяжи, — говорит, — ты коня за шелковы, удила. Вон мой двор и дубовый кол. Дам, — говорит, — тебе клубочек, держи ты его за кончик. Он будет катиться, и туда ты иди.
Он идет, клубочек котится. Его двор [Змея Горыныча] на двенадцати цепях, на двенадцати замках. Подходит. Постучался, мать-старушка вышла.
— Ох, парень молодой, зачем сюда зашел? Мой сын прилетит, он голодный, тебя съест.
— Ох, бабушка, ты у меня не спросила, какая моя беда! Голодный ли я, холодный ли я,..
Та старушка спольстилась (поддаться уговорам), повела его в хату. Напоила-накормила, про всё его беду-горе спросила.
— Ну, я твоему горю помогу!
Глядит она на часы. В двенадцать часов Змей Горыныч прилетит, надо Ивана-болтуна прятать.
- Ложись в конник (лавка с ларем в переднем углу избы).
— я буду его встречать, тебя, молодого парня, защищать!
Вот в двенадцать часов прилетает ее сын Змей Горыныч. Сам летит — земля дрожит. Влетел в дом:
— Русь-кость пахнет!
— И-и, сыночек, по Руси летал — Руси набрался, тебе и тут Русью пахнет!
— Собирай, мама, поесть! (Есть захотел).
Выдвигает она из печки целого быка, подает она ему ведро вина. Выпил он вина и закусил сладко быка. Дело его повеселело.
— Эх, мама, с кем бы мне сыграть в карты?
— Эх, детенок, я бы надумала, с кем в карты сыграть, да боюсь, вред будет!
— Уважаю тебя, мать, никакого вреда не будет, но охота в карты поиграть!
Нечего делать старухе, надо парня из конника вынимать.
— А как, — говорит [Змей], — мы будем в карты играть?
Они между собой договор сделали: кто кого обыграет, в дураки введет, тот того ест.
|
|
|
Вот старуха во что бы то ни стало сына вводит в дураки с Иваном-болтуном. Два дня играли и ввели они его с матерью в дураки. Тот Змей на коленки становится, просит мать и Ивана-болтуна:
— Не ешьте меня!
— Что ж, отдай мне гусли-самоигры!
Тот Змей своего друга наградил и далеко его проводил:
— Ой, мама, у меня будут гусли еще втрое лучше!
Приезжает к отцу Иван, повесил гусли. Ударили гусли играть — гусак стал плясать, лисица-цимбалка стала танцовать.
— Что вы, ребята! Вот у меня Иван—голова! А вы что?
Ребята те задумались. Пошли еще на него ложно обдумывать.
Больший брат говорит:
— Знаете что, ребята? Я слыхал, в ином царстве есть Марья-королевна, скажем, что за тебя замуж пойдет (отцу будут говорить).
Иван спит, а эти ребята к отцу пришли. Он их бранит, из двора гонит.
— Вот он нам, папенька, хвалился, что за тебя Марья-королевна невеста есть!
Призывает отец Ивана-болтуна.
— Иван, ты хвалился братьям, что вот Марья-королевна за меня невеста есть!
— Ой, папенька, и не знаю ничего!
— Нет, нет, это не отговор твой! Мой меч — твоя голова с плеч! А чтобы представил мне Марью-королевну!
Тут Иван-болтун заплакал, пошел к коню:
— Вот беда мне какая!
А конь говорит:
— Это беда — не беда, впереди будет беда.
Ну, чего Ивану осталось делать? Забирает своего коня, забирает гусли с собой, и лисицу-цимбалку, и гусака-плясуна, и кота-игруна, ну, словом, всю охоту и садится на корабль.
Ехали-ехали, приезжают к этому государству, где Марья-королевна есть.
Сейчас она живет над морем.
Марья-королевна не выходила даже никогда по дворцу гулять из своего дома. Тогда они раскинули свои паруса, остановили корабль. Заиграли они в музыку, в гусли заиграли. Тут Марья-королевна взметалась по дому:
— Ой, папенька, я такой музыки не слыхала отродясь.
Ну, что стоит царю со своими прислугами, сенными девками! Пустили ее на море туда посмотреть и послушать. Устроили они к ихней пристани корабль. Отворены были окна [у корабля]. Как она, царская дочь, оперлась на окна и заслушалась этой музыки, которой она не слыхала сроду. Не могла она заметить в своих заслушанных думках, когда ее перевалили в тот корабль. И быстро понесли их паруса оттуда, и увез Иван-болтун Марью-королевну. Когда привез Марью-королевну, отец обрадовался, плясал, покуда свою лохматую шапку потерял.
— Ну, теперь будем мы жениться!
Марья-королевна говорит:
— Нет, погоди, сумел меня у в е з т ь и сумей мою шкатулку унесть!
А старик спрашивает у Марьи-королевны:
— А где ж шкатулка есть?
— Моя шкатулка под столом, на котором батюшка мой обедает среди дома.
|
|
|
Отец призывает Ивана-болтуна:
— Вот тебе задача, чтобы ты шкатулку привез.
— Ой, батюшка, я не смогу!
— Мой меч — твоя голова с плеч! А привезти шкатулку!
Разговору больше нету. Тот заплакал и пошел к коню на совет:
 |
— Ой, конь мой верный, вот мне беда!
— Это беда — не беда, впереди будет беда! Ложись спать, утро мудренее вечера.
Встает Иван, седлает своего коня, отправляется в ту сторону, где был. Приезжает он в это царство, где рождена Марья-королевна.
Идет странник. П о к у п и л он с него одежду с сумкой за сто рублей. Поехал туда в Марьи-королевны дворец. Махает туда-сюда золотым пером — стал конь золотой. Пустил он его во двор. Выскочили прислуги и сам государь с царицей. Стали они коня ловить и забыли у дома двери затворить. А Иван-болтун за это время был управен, мог быстро шкатулку в сумку ввалить. Выскакивал он во двор и кричал:
— Не смогу ли я поймать коня?
И быстро попали ноги в стремена. И увез ее, шкатулку.
— Умел меня увезть и мою шкатулку у н е с т ь!
Теперь старик еще пуще рад:
— Привез шкатулку — жениться буду!
Марья-королевна говорит:
— Погоди! Все ты сделал, сделай то: в море есть двенадцать кобылиц, пригони мне их сюда!
Призывает отец Ивана-болтуна:
— Чтоб ты двенадцать кобылиц пригнал мне!
— Ой, батюшка, не смогу!
— Нет, нет отговору! Мой меч — твоя голова с плеч! А чтоб пригнал!
Заплакал Иван-болтун и пошел к коню на совет:
— Ой, конь мой верный, вот мне беда!
Конь человеческим голосом говорит:
— Теперь беда! Ну, что господь даст! Готовь ты двенадцать кож, и двенадцать пудов бечевы и двенадцать пудов смолы, и три пуда железных прутьев. И поедем мы к этому морю, в этом море двенадцать кобылиц.
Все это Иван приготовил и с собой повез. Развел котел со смолою, кожей [коня] уматывает, бечевой увязывает, смолой заливает. Пока он двенадцать кож умотал и двенадцать пудов бечевы увязал на него и двенадцать пудов смолы улил на него, тогда конь сказал ему:
Смотри по часам на то место, где я прыгну. Если через три часа бурки (пузыри из воды) не пойдут в том месте, то прыгай за мной с железными прутьями.
Так тщательно смотрел Иван-болтун на то место. Через два с половиной часа пошли бурки. Третьего часу не допустили — все кобылицы повыскочили. На коню только осталась одна кожа не порвана, а то всю погрызли зубами с него те лошади.
Теперь говорит Марья-королевна:
— Ну, Иван-болтун, теперь сумей котел молока надоить из них.
— Ой, Марья-королевна, не могу я их подоить!
Отец говорит:
— Нету отказу. Мой меч — твоя голова с плеч!
Заплакал, пошел к коню на думу. Конь говорит:
— Не горюй, Иван-болтун, это неважно!
Принялся Иван-болтун за работу. Надоил из них котел молока.
Теперь Марья-королевна говорит:
— Теперь надо молоко кипятить!
 |
Пошел Иван-болтун к коню на думу:
— Ой, конь мой верный! Какие мне приказы! Велели молоко кипятить!
Конь говорит:
— Это неважно!
Теперь сказала она, Марья-королевна:
— Как молоко закипит, скажите мне.
Потом пошел он к коню подумать.
— Ну, — говорит [конь], — когда скипятишь молоко, тебя будут заставлять прыгать в него, купаться. Когда я в конюшне храпну до трех раз, тогда ты прыгай.
- Скипятил Иван молоко. Из края в край закипело.
Доложили Марье-королевне. А старик так и не отпускает, смотрит на нее. Идут они, с стариком Марья-королевна, к кипяченому молоку, к котлу. И требуют Иванушку:
— Ну, Иванушка, все ты сделал, сделай теперь — в кипучем молоке искупайся!
Котел кипит, молоко аж выскакивает. Снявши рубаху, Иван долго на краю котла стоял, от своего друга верного известия ждал. Когда конь в конюшне храпнул, той минутой и он прыгнул. Из края в край до трех раз проплыл.
Так был хорош, а то еще лучше красавец стал. Стал кровь с молоком.
Марья-королевна говорит на старика:
— Ну, прыгай и ты туда!
Тогда старик прыгнул в молоко, и развалились его кости. Иванушка с Марьей-королевной перевенчался. Живут поживают, добра наживают, я ж у них была и мед пила, по губам текло, а в рот не попало. И басне конец.
5. СИРОТКА-ДЕВОЧКА.
СКАЗКИ Анны Николаевны Барышниковой
(Куприянихи) – Воронеж, 1937.
У девочки мать померла. Женился отец — стала у нее мачеха с тремя девочками: девочка Одноглазка и девочка Двухглазка, а третья девочка — Трехглазка. Вот посылает она их с этой девочкой- сироткой коров стеречь. Дает она им по кошолке намыки (лен, приготовленнй для пряжи) и веретена, и она их поела. Через час они вышли у нее все початками (пряжа на веретене), попряденные уж.
Эта Одноглазка проспала до вечера. Подходит она, ее будит:
— Вставай, сестрица, погоним корову домой!
Она глядит, что ее попрядены.
— Ой, —говорит, ой, меня мама будет ругать, что я ее [пряжу] не попряла!
Пригоняет домой, отдает мачехе намыки свои початками, все попряденное. Одноглазка свои намыки назад унесла. Принялась ее мать бить родная:
— Что ты поленилась, не попряла?
На утро она провожает с ней Двухглазку стеречь корову.
Она говорит:
— Ложись, сестрица, поищу, давай искаться!
Не столько она ее ищет, сколько баюкает:
Усни, усни, глазик,
Усни, другой! '
Уснула та Двухглазка, подошла она к своей корове, вывалила она свои намыки и веретена. Поела корова намыки и веретена.
Проспала эта Двухглазка до вечера. Подходит сиротка, будит:
— Вставай, сестрица, погоним домой!
Видит, что ее попрядены початками:
— Ой, ой, меня мать будет ругать, что я не попряла.
Приходят они домой. Мать видит, что не попряденные намычки. А сиротку хвалит, дочерю бьет и ругает.
На утро Трехглазку с ней стеречь корову посылает (те переменяются, а она все нет).
Пригнали они стеречь, и по кошолке намык, по кошолке веретен. Говорит Трехглазка:
— Давай прясть!
— Нет, — говорит, — попрядем, день велик, ложись, я тебя поищу.
Она легла поискаться. Не столько ищется, сколько баюкается:
Усни, глазик,
Усни, другой!
 |  |
А про третий позабыла.
Теперь вываливает она намыки корове. Она их поедает, той же минутой [выбрасывает] прямо початками. Эта сиротка спешит, покладает, а эта все одним глазом смотрит. Она стала ее бранить:
— Вот мать бьет нас ни за что! А ты тоже сама не прядешь, а корове есть даешь. Трава, — говорит, — сырая, тебя корова вызволяет.
Приходит, матери сказывает:
— Она, — говорит, — сама не пряла, а ей корова поедала!
Рассердилась мать на падчерицу, сказала, что у нее корова прядет.
Приехал муж с поля.
— Резать корову Нинину!
А мать умирала и приказывала, чтобы корову не резать, а чтоб была корова Нинина.
— Ежели по злобе зарежут, то и кости не гложи, а собери их, кости, и в святой угол положи!
Было жалко долго резать отцу корову, но возненавидела мачеха Нину.
Вот уже зарезали корову, варят мясо и едят. Нина только знает — плачет, сидит у святого угла. Собирает кости от ней и в святой угол закапывает. Потом окончили они всю корову, поели. Зарыла она кости в святом углу. Выросла на ней яблонька, на том месте. На ней яблочки краснобоконькие, однобоконькие и разного цвета. Поехал отец в город, нарвал этих яблочков продать. И спрашивает:
— Чего, Нина, тебе купить?
Все сестры говорят: какой платок, какой полсапожки, а третьей сарафан. Четвертая, сиротка, говорит:
— Купи мне, папаша, золотое блюдце и серебряную ложку!
Потом он привез всем подарки и сиротке золотое блюдечко и серебряную ложечку.
Едет барин и видит яблоньку – д ю ж е (очень) красиво! Под ней играли девчата. Попросил он яблочко. Прыгнула Одноглазка, хотела достать — она выше поднялась. Прыгнула Двухглазка — она еще выше. Прыгнула Трехглазка—и совсем не могла достать. Выходит Нина со своим золотым блюдечком и серебряной ложечкой.
— Опустись, яблонька, сюда!
Она нагнулась, опустилась яблонька, скатились яблочки, подносит она барину. По блюдцу серебряная ложечка яблочко катает, всякие города выставляет, и моря, и реки, и корабли, и леса. Заинтересовало его, что так в блюдце все видно, что есть на свете делается. Он и спрашивает у нее имя и фамилию.
— Я, — говорит, — есть Нина Ивановна!
Такой барин красивый, а Нина еще красивее.
Попрощался он с Ниной и поехал домой. Приезжает и матери заявляет:
— Я себе невесту нашел!
Ну, тогда господа были вольны над нами, где захотят себе невесту взять, то и возьмут. Поехал барин за невестой. Потом он привез невесту, повенчался с ней и пожили, и прижили они себе дитя. Вот ей соскучилось на свою родину проведать. Приезжает она к своей мачехе — д ю ж е р а з у б р а т а (очень разодета), д ю ж е богатая. Мачеха взяла ее да испортила. Отняла у ней руки и ноги, и сделала она из нее голубя. Эта (жена барина) поднялась - улетела. Она (мачеха) нарядила в ее платье Двухглазку. Ну, нарядила она Двухглазку свою в ее платье и проводила. Тогда господа завешивались этими дымками (вуаль). Барин ее не узнал, за жену принимал. А дите ее все кричит и кричит. Она утром поднимется, уберет этого дитя, идет в поле. Летят табун голубей.
— Рысь молода, рысь хороша, покорми своего дитя!
Отвечает одна:
— Рысь молода, рысь хороша не в нашем табуне!
Летят табун еще голубей. Она опять теми же
словами говорит:
— Рысь молода, рысь хороша, накорми своего дитя!
Ей и опять табун отвечает:
— Рысь молода, рысь хороша не в нашем табуне!
Выходит она третьему табуну наперед.
— Рысь молода, рысь хороша, накорми своего дитя!
Барин заметил это дело. Как она сходит с дитем, так дите молчит. Как на ране (на другой день) заря, кричит его малое дитя. Потом заметил он, что такое дело. Увидел, опустилась Нина к своему дитя, взяла его, а крылышки положила отдаля. Он подкрался, положил эти крылышки и их попалил.
Когда он их палил, она говорит:
— Что, сестра, палью воняет?
Она отвечала ей:
— Барин свиней палит!
Он ударил по крылу топором и сделались крылья веретеном. Веретено это переломил, впереди себя Нину постановил. А эту Двухглазку к хвосту лошади привязали да по полю растерзали. А теперь они в хорошем виде со своей женой живут. Хоть немного пострадала, но зато теперь другой свет увидала.
Я у ней была, мед пила, по губам текло, да в рот не попало.
Вот и басне конец.
|
|
|
