Дж. Cэлинджер. The Catcher in the Rye. Новый перевод

«ОБРЫВ на краю ржаного поля ДЕТСТВА»

Сергей Махов

NB! Все переводы С.Махова выложены на площадке РУССКИЕ-ПЕРЕВОДЫ.РФ.

1
Если вы впрямь настроены послушать про всю тутошнюю бодягу, то сперва наверно
захотите узнать, где я родился, как проистекало моё непутёвое детство, чем занимались родители прежде, нежели заполучить меня – короче, муру вроде наплетённой Дейвидом Копперфилдом – но, честно говоря, глубоко в прошлое лезть неохота. Во-первых, больно уж занудно; во-вторых, предки в обморок попадают, начни я трепать про их личную жизнь. Сразу начнут икру метать, особенно отец. Люди они вообще-то неплохие – тут уж без разговоров – но адски обидчивые. Понимаете, не намерен я излагать собственное чёртово жизнеописанье. Просто поведаю,какая со мной в прошлое Рождество произошла дикая хреновина – ну, перед тем как совсем скис и припёрло даже приехать сюда, дабы чуток оклематься. В смысле, Д.Б. я рассказал лишь изложенное здесь – брат ведь, не кто-нибудь. Он работает в Холливуде. Недалеко от здешней дыры, оттого навещает почти каждые выходные. И домой отвезёт, после того как отсюда выпустят – скорей всего, уже в следующем месяце. Брательник только-только купил «Ягуар», эдакую небольшую английскую тачку, дающую до трёхсот кэмэ в час. Раскошелился, конечно, как миленький, но щас-то бабки у него наличествуют. А раньше – ни фига. Раньше он был клёвым писателем и жил дома. В случае вы о нём сроду не слыхали, Д.Б. наваял обалденный сборник рассказов «Личная золотая рыбка». Лучший как раз называется «Личная золотая рыбка». О парнишке, никому не показывавшем золотую рыбку, поскольку купил её на собственные денежки.
Здорово, да? А теперь Д.Б. в Холливуде, продаётся словно девка всяким там жучилам. Чего я
по-настоящему ненавижу, дык уж великого немого. При мне о нём лучше даже не заикайтесь.
Начну, пожалуй, с того, как уехал из Пенси – есть такое подготовительное учебное за-
веденье близ городка Аджерз в Пенсильвании. Небось слышали. А уж объявленья-то наверняка
видали. Его нахваливают чуть ли не в тыще ежемесячников, и вечно снимок: лихой чувак на
лошади перепрыгивает через изгородь. Словно в Пенси всю дорогу только и играют в поло. Да
я там ни разу ни одной кобылы даже издали не заметил. А под снимком верхового чувака под-
пись: «С 1888 года мы из мальчиков куём блестящих, ясно мыслящих юношей». Брехня собачья. В Пенси куют ни хрена не лучше, чем в любой другой приготовиловке. Я не заметил там
ни одного блестящего, ясно мыслящего, всё такое. Ну, пожалуй, двух-трёх чувачков. И то вряд-ли наберётся. К тому ж они, скорей всего, уже поступили в Пенси такими.
Короче, дело происходило в субботу, шла футбольная встреча с Саксон-Холлом. Ну как
же – последняя игра года! Считалось, упаси бог Пенси проиграет, надо бежать совать голову в петлю, и вообще. Помню, часа в три стою на самой к чёрту вершине холма Томсен у дурацкой пушки, сохранённой со времён войны за независимость, всё такое. Оттуда целиком видно поле да соперников, гоняющих по нему друг дружку. Места для зрителей с холма не очень-то просматриваются, зато слышно, как все орут – за Пенси болели мощно, ведь там собралось всё заведение, кроме меня, а за Саксон-Холл дохловато: гости редко привозят много болельщиков.
Девчонок на футболе обычно раз-два и обчёлся. Приводить их разрешено только старшим ученикам. Гнусненькая шарашка, с какой стороны ни глянь. А мне вообще-то по вкусу
места, где хоть изредка увидишь девчонок. Даже коль они всего лишь почёсываются да смор-
кают носы, или просто хихикают, всё такое. На игры часто ходила Селма Тёрмер, дочка директора, но при виде неё от страсти с ума не спрыгнешь. А вообще-то она ничего. Мы однажды ехали вместе из Аджерза и немного поболтали. Мне она понравилась. Её чуток жалко: шнобель здоровенный, ногти обкусаны аж до крови, а в лифчик столько подложено – на трамвае не объехать. И всё-таки понравилась, потому как из неё напрочь не пёрло дерьма, мол папочка у неё прям замечательный. Скорее всего, сама смекает, какое он трепло липовое.
Я стоял на вершине холма, а не торчал внизу на игре по очень простой причине: толь-
ко-только вернулся с нашей фехтовальной сборной из Нового Йорка. Я ведь её чёртов распорядитель. Большая шишка! Утром поехали в Новый Йорк на встречу с училищем Макбёрни. Но сражения не состоялось. Я забыл все рапиры-снаряженье-шмотки в проклятой подземке. Не
особо-то и виноват: пришлось всю дорогу бегать смотреть на отупенные чертежи веток, дабы не пропустить остановку. В общем, прикатили в Пенси не к пяти, а около половины третьего. На обратном пути в поезде все делали вид, якобы меня не замечают. Дикий всё-таки народ, честное слово.
Я не попёрся на игру вот ещё почему: шёл прощаться со стариком Спенсером, учителем
истории. Тот подхватил кашель-насморк, и я подумал, до зимнего перерыва вряд ли уже где его встречу. А он прислал записку – мол хотел бы перед моим отъездом домой поговорить. Поскольку знает: в Пенси я не вернусь.
Совсем забыл сказать! Меня ведь вытурили! После перерыва я уже туда ни ногой. Ибо
завалил четыре предмета, не старался, и т.д. и т.п. Мне всё талдычили, дескать, начинай вкалывать усердней – особенно в середине полугодия, перед тем как родители приезжали на беседу со стариной Тёрмером – но я не начал. Вот и выперли. Из Пенси вообще-то выпирают многих. Успеваемость там очень высокая, в чёртовом Пенси. Уж я-то знаю.2
Короче, декабрь, и т.д., к тому ж холодрыга, точно у ведьмы за пазухой, особенно на
вершине придурошного холма. А на мне только куртка – ни перчаток, ни хрена. За неделю до
того кто-то спёр прям из комнаты верблюжье пальто с лежавшими в кармане меховыми перчат-
ками – вот так-то. Чего-чего, а жуликов в Пенси хватает. И хоть многие из богатых семей, всё
равно воруют по-чёрному. Чем дороже учебное заведенье, тем больше жуликов – без булды
говорю. В общем, я всё стоял рядом с дурацкой пушкой, смотрел на игру да морозил задницу.
За игрой-то особо не следил. Хотелось как бы почувствовать последнее прощанье – вот и вы-
шел прогуляться. Понимаете, отваливая из учебных заведений иль ещё откуда, сроду не осозна-
вал, дескать всё, отваливаю. Ужасно противно. Наплевать мне, какое получается прощанье –
печальное иль ещё того похуже – но отваливая, хочу осознавать: от-ва-ли-ва-ю. А не осознаешь
– тоска зелёная.
Но мне повезло. Вспомнив вдруг один случай, сразу осознал, дескать уматываю к чёр-
товой бабушке. А случай вот какой: ещё в октябре мы с Робертом Тиченером и Полом Камбел-
лом пинали мячишко перед учебным зданьем. Клёвые ребята, особенно Тиченер. Время к ужи-
ну, начало темнеть, а мы всё гоняем пузырь. Становилось темнее, темнее, мяч уже почти не раз-
глядишь, однако бросать игру неохота. Но вынудили. Учитель природоведенья, г-н Замбези,
высунувшись из окна учебного здания, велел идти в общагу готовиться к ужину. Вспомнишь к
случаю подобную ерунду – считай сказал до свиданья. Часто так и выходит, почти всегда. Чуть
только всё в башке прокрутив, я повернулся да побежал вниз по противоположному склону
холма к дому старика Спенсера. Он живёт за пределами школы, на улице Антони Уэйна.
Бежал до самых ворот, а там скорость малёк сбросил – ну отдышаться. По правде гово-
ря, дыхалка ни к чёрту. Во-первых, много курю… в смысле, курил. Сейчас заставили бросить.
Во-вторых, за прошлый год вырос на семнадцать сантиметров. Из-за того даже чуть не заболел
чахоткой, ну и попал сюда для всяких там исследований да прочей мутоты. Но вообще-то я здо-
ровенький.
Короче, отдышавшись – перебежал через дорогу. А чертовски скользко, чуть на фиг не
хряпнулся. Зачем бежал, сам не знаю – наверно, хотел, вот и всё. На той стороне дороги почу-
дилось, словно исчезаю. К тому ж полоумный ранний вечер, обалденно холодно, сумерки, всё
такое прочее – каждый раз, переходя дорогу, как бы куда-то пропадаешь.
Ё-моё, у дома старика Спенсера сразу к звонку. Во замёрз. Уши прям отваливаются,
пальцы фиг согнёшь.
– Ну же, ну же, – бормочу почти в голос. – Кто-нибудь, откройте же две-е-ерь.
Наконец старая г-жа Спенсер открыла. Прислуги да всего такого нет, потому дверь все-
гда открывают сами. С бабками у них напряжённо.
– Холден! – говорит г-жа Спенсер. – Как приятно тебя видеть! Заходи, дорогой. Небось
промёрз до костей?
Похоже, рада. Нравлюсь я ей. По крайней мере, вроде бы.
Ё-моё, пулей влетаю в дом.
– Как поживаете, госпожа Спенсер? Как господин Спенсер?
– Давай куртку, дорогой. – Не слышит, как спросил о г-не Спенсере: немного глухова-
та.
Она повесила куртку во встроенный шкафчик, а я пригладил волосы. Обычно стригусь
коротко, и возиться с причёсываньем не надо.
– Как поживаете, госпожа Спенсер? – снова спрашиваю, только погромче, чтоб рас-
слышала.
– Просто замечательно, Холден. – Закрыла дверцу шкафа. – А ты? – И по тому, как
спросила, сразу ясно: старик Спенсер ей доложил, дескать меня вытурили.
– Великолепно, – говорю. – Как господин Спенсер? Грипп прошёл?
– Куда там! Ведёт себя точно самый настоящий… даже не знаю кто… Он у себя в ком-
нате, дорогой. Входи, входи.
2
У них у каждого своя комната, всё такое. Обоим лет по семьдесят, да больше. Но кой от
чего они тащатся – хотя, конечно, немного через жопу. Звучит грубовато, но я ведь не в обиду.
Просто много думал о старике Спенсере, а коли думать о нём слишком много, то удивляешься,
на кой чёрт он всё ещё живёт. В смысле, согнут в три погибели, разваливается на части, на уро-
ках частенько роняет кусок мела у доски, и кому-нибудь из ребят с первого ряда вечно надо
вставать, поднимать мел, подавать ему. Жуть, правда? Но думая о нём не слишком много, а в
меру, обнаруживаешь: живёт не так уж плохо. Например, однажды в воскресенье мы с парнями
зашли к нему на чашечку горячего шоколада, и он показал старое потёртое одеяло племени На-
вахо, купленное с г-жой Спенсер у индейца в заповеднике «Жёлтый камень». От эдакой покуп-
ки старикан как пить дать приторчал. Вот я и говорю: взять какого-нибудь хрыча вроде старины
Спенсера – а он способен тащиться от покупки одеяла.3
Дверь в его комнату оказалась открыта, но я на всякий случай постучал – ну, вежли-
вость выказать, и вообще. А сам вижу: сидит в большом кожаном кресле весь закутанный тем
самым одеялом, о котором я только что рассказывал. Услыхав стук, он поднял глаза и закричал:
– Кто там? Колфилд? Входи, дружок!
Не на уроках вечно орёт. Порой это охренительно на м;зги давит.
Вхожу – и тут же пожалел, что вообще припёрся. Старик читает «Атлантический еже-
месячник», комната до потолка завалена лекарственными шариками-лепёшками, вся провоняла
каплями от насморка. Обстановочка та ещё. Короче, не люблю я больных. А тут ещё на старике
Спенсере столь затасканный-вылинявший халат, словно он в нём родился, не иначе. Вообще
старики в пижамах и халатах не слишком приятное зрелище. Вечно у них видна старческая уз-
ловатая грудь. А ноги! Белые лысые стариковские ноги – ну, видали, наверно, на побережьях
там, и вообще.
– Здрасьте, сударь. Получил вашу записку. Большое спасибо.
В писульке он просил до перерыва «зайти на прощанье», а то больше не увидимся.
– Зря переживали. Я бы по любому перед отъездом зашёл.
– Присядь вот здесь, дружок, – он имел в виду кровать. Ну сажусь.
– Как ваш грипп?
– Друг мой, кабы чувствовал себя слегка получше – пришлось бы послать за врачом.
Самому ему шутка весьма понравилась. Аж закатился от смеха. Потом постепенно
пришёл в себя и говорит:
– Почему ты не на игре? По-моему, сегодня решающая встреча.
– Точно. Я туда заглянул. Но вообще-то мы с фехтовальщиками только вернулись из
Нового Йорка, – ё-моё, кровать у него прям каменная.
Тут он стал чертовски глубокомысленным. Я знал: без этого не обойдётся.
– Итак, ты нас покидаешь?
– Ага. Похоже на то.
А он, как водится, начал кивать. Мне в жизни не попадалось, чтоб кто-нибудь столько
кивал. Непонятно лишь, почему – то ль чего обдумывает, то ли просто уже выживший из ума
старикан.
– Дружок, а что тебе сказал господин Тёрмер? Вы ведь немного побеседовали, не так
ли?
– Побеседовали. Точно. Часа два у него проторчал, не меньше.
– Чего ж он сказал?
– Э… ну, дескать жизнь – игра, и вообще. Мол играть надо по правилам. Всё очень
пристойно. В смысле, не особо вздрючился, и вообще. Всё напирал, дескать жизнь – игра, всё
такое прочее. Ну, вы понимаете.
– Жизнь действительно игра, дружок. Жизнь действительно игра, в которую надо иг-
рать по правилам.
– Да-да. Понимаю. Понимаю.
Игра, чёрт побери. В гробу я видал такие игры. Конечно, ежели попадёшь в обойму с
крутыми чуваками, там ещё в общем-то как-то похоже на игру, согласен. Но на другой стороне,
где нет ни одного крутого, особо не разыграешься. Какая тут к чёрту игра?
– Господин Тёрмер уже написал родителям?
– Сказал, напишет в понедельник.
– А ты сам им не сообщил?
– Не-а, не сообщил – да я уже в среду вечером, наверно, приеду домой и с ними уви-
жусь.
– И как они, по-твоему, к такой новости отнесутся?
– Ну как… осерчают. Наверняка осерчают. Вроде б уже четвёртая школа, где учился. –
Я тряхнул головой. Довольно часто ей встряхиваю. – Вот ё-моё, – говорю. «Ё-моё» тоже час-
тенько употребляю. Отчасти из-за вшивого словарного запаса, отчасти поскольку иногда веду
себя не по возрасту глупо. Тогда мне было шестнадцать, щас семнадцать, но порой веду себя,
словно едва стукнуло тринадцать. Вся хохма в чём: рост у меня сто восемьдесят девять санти-
метров, да ещё седина. Честно. С одной стороны головы – правой – полным-полно седых волос.
С самого детства. А я всё ещё подчас веду себя, точно мне лет двенадцать. Все так говорят, ча-
ще других – отец. Конечно, отчасти они правы, но это не вся правда. Люди вечно думают, мол
вот она, вся правда. Честно говоря, мне до фени; просто утомляет, когда просят стать повзрос-
лее. Ведь порой веду себя гораздо взрослее собственного возраста – точно вам говорю – но эда-
кого сроду никто не замечает. Люди вообще ни в жисть ни хрена не замечают.
Старик Спенсер опять закивал. Причём тут же начал ковырять в носу. Якобы просто
почёсывает, но на самом деле большой палец сунул прямо в ноздрю. Ему, наверно, казалось, ну
фиг ли уж такого особенного – ведь в комнате только я. Мне-то наплевать, просто противно
смотреть, как сопли выковыривают.4
Потом говорит:
– Месяца два назад я имел удовольствие свести знакомство с твоими мамой и папой,
пока они беседовали с доктором Тёрмером. Дивные люди.
– Точно, просто замечательные.
Дивные! Вот уж гнусное словечко. Чистая липа. Как его услышу – аж блевать тянет.
Тут вдруг старик Спенсер вроде как захотел сказать нечто обалденно умное, сделать
какое-то тонкое замечанье. Сел повыше-поудобней в кресле. Но ни хрена особенного не после-
довало. Просто взял у себя с колен «Атлантический ежемесячник» и бросил на кровать рядом со
мной. Но не попал. Там всего сантиметров пять, а он промахнулся. Я встал, поднял ежемесяч-
ник, положил на кровать. И тут меня резко потянуло оттуда к чёртовой матери. Почувствовал:
щас станут учить жить. Вообще-то я б не возражал, но слушать поученья, нюхая капли от на-
сморка да глядя на старика Спенсера в пижаме-халате – вроде б уж слишком. Точно вам гово-
рю.
И – началось.
– Что с тобой происходит, дружок? – сказал старик Спенсер сурово, не как обычно. –
Сколько предметов у тебя в текущем полугодии?
– Пять.
– Пять. А по скольким двойки?
– По четырём. – Я поёрзал. На столь жёсткой кровати в жизни ещё не сиживал. – По
английскому всё в порядке, ведь в Хутоне мы уже проходили «Беовулфа», «Повелителя Ранда-
ла, моего сына», всё такое. В смысле, мне вообще почти не пришлось учить английский, разве
только время от времени писать сочиненья.
Он даже не слушал. Вообще крайне редко слушает с ним разговаривающих.
– Я поставил тебе двойку по истории, поскольку ты совершенно ничего не знаешь.
– Понятное дело. Ещё бы. Вам иначе нельзя.
– Совершенно ничего, – говорит. Не терплю подобные закидоны. Ты с самого начала
согласен, но тебе повторяют. А он заладил то же самое по третьему заходу. – Ну совершенно
ничего. Я сильно сомневаюсь, открыл ли ты учебник хоть однажды за всё полугодие. Открыл?
Скажи мне правду, дружок.
– Не, ну просматривал несколько раз. – Не хотел старика обижать. Он от летописей
всяческих просто тащится.
– Просматривал, да? – ядовито гнусавит. – Твоя… хм… проверочная работа – вон там,
на шкафчике. Верхняя в стопке. Принеси её, пожалуйста.
Вообще-то уже ни в какие ворота не лезет. Но я пошёл принёс – выбора-то всё равно
нету. Снова сел на бетонную постель. Ё-моё, вы не представляете, как жалел, что зашёл попро-
щаться.
Старик Спенсер держал проверочную работу, точно та кусок дерьма иль ещё чего по-
хуже.
– С 4 ноября по 2 декабря мы изучали египтян. Ты выбрал их в качестве свободного во-
проса. Хочешь послушать собственную писанину?
– Нет, не очень.
А он всё равно прочёл. Раз учитель задумал чего-нибудь сделать, его не остановишь.
Просто делает и всё.
Египтяне – древний кавказский народ, проживавший в одной из север-
ных местностей Африки. Последняя, как мы знаем, является крупнейшим ма-
териком в восточном полушарии.
Пришлось сидеть слушать тамошнюю хренотень. Вот говённый старикашка.
Египтяне чрезвычайно любопытны нам сегодня по различным причи-
нам. Современные учёные всё ещё норовят разгадать тайну составов, использо-
ванных египтянами при обёртываньи покойников, дабы лица не разлагались в
течение многих веков. Современные учёные двадцатого столетья всё ещё бьют-
ся над столь занимательною загадкой.
Кончив читать, положил листок. Я его уже почти ненавидел.
– На сём твой, ежели позволительно так назвать, набросок завершён, – выдавливает
эдаким гнусным-гнусным голосом. Даже не предположишь, что старпер окажется настолько
жёлчным, и всё такое. – Правда, ты тут ещё кой-чего приписал внизу страницы.
– Я помню, – говорю. Быстро сказал, ибо хотел помешать ему прежде, чем начнёт и то
зачитывать. Но его уже фига с два прервёшь. Во вскипел.5
Дорогой господин Спенсер (прочёл он вслух). Вот и все мои сведенья
про египтян. Вроде б меня они не особо увлекли, хотя ваши уроки весьма по-
знавательны. Если поставите двойку, не страшно – ведь у меня всё равно неуды
по остальным предметам, кроме английского. С уважением, Холден Колфилд.
Положив злополучную работу, он посмотрел так, словно обул меня в пинг-понг иль
ещё в какую игру. Пожалуй, в жизни ему не прощу чтенье вслух той бредятины. Напиши по-
добное он, зачитывать ему я не стал бы – точно не стал бы. Главное, сделал-то чёртову приписку
лишь бы его совесть не мучила из-за моего неуда.
– Ты не винишь меня за двойку, дружок?
– Нет! Конечно же, нет. – Какого чёрта заладил: «дружок» да «дружок».
Покончив с проверочной работой, он её тоже бросил на кровать. И – само собой – опять
не попал. Я встал, поднял, положил поверх «Атлантического ежемесячника». Утомляет то и
дело вот эдак вот вскакивать.
– А как бы на моём месте поступил ты? – спрашивает. – Скажи честно, дружок.
Чувствую: старику впрямь вшиво из-за двойки. В общем, пришлось чуток пополоскать
ему м;зги. Дескать я самый настоящий тупица, всё такое прочее. Мол на его месте поступил бы
точно так же; якобы многие не понимают, сколь тяжко учителю. Вроде того. Брехня всякая.
Но вот удивительно: м;зги ему конопачу, а сам думаю совсем о другом. Я живу в Но-
вом Йорке, ну и вспомнил про прудик в Главном саду, недалеко от Южного входа. Любопытно,
замёрзнет он уже к тому времени, как приеду домой, а коль замёрзнет, то куда денутся утки?
Куда пропадают утки после того, как пруд подёргивается льдом и после напрочь замерзает?
Небось приезжает какой-либо чувак на грузовике да отвозит их в зверинец, иль ещё куда. То ли
просто улетают.
Вообще-то мне везёт. В смысле, умею полоскать м;зги какому-нибудь старику Спенсе-
ру, одновременно думая про уток. Чудн; всё-таки. При разговоре с учителем извилины напря-
гать не обязательно. Но в самый разгар балабольства он вдруг меня оборвал. Вечно всех обры-
вает.
– Ну, и какие у тебя мысли обо всём происходящем, дружок? Весьма занятно б узнать.
Весьма занятно.
– В смысле, про мою успеваемость в Пенси, всё такое? – спрашиваю. Вот бы здорово,
кабы прикрыл узловатую грудь. Не очень-то приятное зрелище.
– Ежели не ошибаюсь, тебя поджидали определённые трудности и в школе Хутон, и в
Элктоновых Холмах, – говорит. Не особо язвительно, но всё ж с подковыркой.
– В Элктоновых Холмах никакие особые трудности меня не поджидали. Учился непло-
хо, и вообще. Просто бросил – ну вроде того.
– Позволь спросить, почему?
– Почему? Да сразу не скажешь. В смысле, довольно сложно.
Не хотелось вдаваться в подробности. Всё равно ни черта бы не понял. Он в такую хре-
нотень не въезжает. По большому счёту из Элктоновых Холмов я ушёл оттого, что туда собрали
сплошных лицемеров. Вот и всё. Кишели словно тараканы. Например, директором там некий г-
н Хаас – в жизни не видал более двуличного ублюдка. Раз в десять матерее папаши Тёрмера.
Скажем, по воскресеньям в школу приезжают все родители, а г-н Хаас ходит пожимает им ру-
ки. Чертовски обаятельный, всё такое. Разве только чьи-нибудь предки выглядят малёк чудако-
вато. Посмотрели б вы, как он вёл себя с родителями моего соседа по комнате. В смысле, раз
чья-то мать толстовата, или несовременно одевается, ну всё такое, или отец носит пиджаки с
подкладными плечами да допотопные чёрно-белые ботинки, то папик Хаас тут же им пожмёт
руки, просияет притворной улыбочкой, а потом целый час продолжит разговаривать с другими
родителями. Не выношу подобные мульки. От них у меня прям крыша съезжает. Эдакая тоски-
ща, хоть вой. Как же я ненавидел проклятущие Элктоновы Холмы.
Старик Спенсер спросил о чём-то, но я не уловил. Задумался про папика Хааса.
– А?
– Вот ты покидаешь Пенси. Тебя ничего не тревожит?
– Ну конечно кой-чего тревожит. Ясный пень… Но не очень. Во всяком случае, пока не
очень. Скорей всего, до меня ещё по-настоящему не дошло. До меня вообще медленно доходит.
Сейчас я думаю только, мол в среду поеду домой. Наверно, я какой-то недоделанный.
– Неужели ты вовсе не мыслишь о грядущем, дружок?
– Не, ну конечно мыслю. А как же? Конечно. – Я чуток подумал. – Но вроде б не особо.
Вроде б не особо.
– А помыслишь. Придётся помыслить, дружок. Но станет слишком поздно.
Не понравилось мне, как он сказал. Точно хоронит, что ли. Только тоску нагнал.6
– Наверно, помыслю, – говорю.
– Хочу, дабы ты немного образумился, дружок. Я ведь стремлюсь тебе помочь. Помочь
насколько в силах.
Впрямь норовил. Искренне. Но просто мы с ним совершенно разные, вот и всё.
– Я понимаю. Большое спасибо. Кроме шуток. Благодарю вас. Честно.
А сам встаю с кровати. Ё-моё, стреляйте меня, но больше не вынес бы просидеть на ней
и десяти минут.
– Вообще-то уже пора идти. Надо взять из разминочного зала кучу барахла, ну захва-
тить домой. Правда, надо.
Глянув на меня, он снова начал кивать, да с таким сосредоточенным лицом. И тут вдруг
его стало обалденно жаль. Но всё равно я ни в какую б не остался, ибо слишком уж мы разные,
к тому ж он всю дорогу мажет, бросая чего-нибудь на кровать, да из-за застиранной, распахну-
той на груди пижамы, из-за удушливого запаха капель от насморка.
– Послушайте, сударь. Обо мне не переживайте. Правда. Всё наладится. Просто у меня
щас такая пора. Ведь каждый проходит через всякие там ступени развития, верно?
– Не знаю, дружок. Не знаю.
Ненавижу подобные ответы.
– Точно. Все проходят, – говорю. – Правда. Пожалуйста, обо мне не переживайте. – И
вроде б даже положил ему руку на плечо. – Лады?
– Как насчёт чашечки горячего шоколада – а потом уж пойдёшь? Госпожа Спенсер бу-
дет…
– Да выпил бы, обязательно выпил, но на самом деле пора. Надо ещё зайти в разминоч-
ный зал. Вообще-то спасибо. Большое спасибо.
Мы пожали руки. Ну, всё такое прочее. В общем, страшенная тоска взяла.
– Я вам напишу. Поправляйтесь.
– До свиданья, дружок.
Короче, закрываю дверь, иду в гостиную, а он чё-то крикнул – неразборчиво. Но почти
уверен: крикнул «Желаю удачи!». Хотя надеюсь, чего-нибудь другое. Надеюсь, чёрт побери,
чего-нибудь другое. Я бы ни в жисть никому не крикнул «Желаю удачи!». Больно уж звучит
жутко – если вдуматься, конечно.
3
Вы сроду не видали столь обалденного вруна, как я. Просто мрак. Иду, скажем, поку-
пать ежемесячник, а кто-нибудь спрашивает, куда мол путь держишь, и у меня не залежится
ляпнуть, дескать в оперу. Ужас какой-то. Вот и старику Спенсеру сказал, якобы надо забрать из
разминочного зала кучу шмоток, а это самое настоящее враньё. Я проклятое барахло даже в
зале-то не держу.
В Пенси я жил в новой общаге имени Оссенбёргера. Там обитают только по двое:
старший с младшим. Я младший. А сосед по комнате – старший. Оссенбёргер – чувак, заканчи-
вавший Пенси. После выпуска заработал кучу бабок на похоронных делах: нашлёпал по всей
стране погребальных шараг, через которые не в лом похоронить родственничков чуть не по пя-
тёрке за рыло. Посмотрели б вы на того Оссенбёргера. Похоже, просто запихивает трупы в ме-
шок да топит в реке. Ну, короче, он отвалил Пенси воз капусты, вот наше общежитье и назвали
его именем. А во время первой футбольной игры года подвалил на чертовски длинном «Кадил-
лаке», ну нам всем пришлось встать и сделать паровозик – приветствие такое. На следующее
утро в храмце он произнёс речь часиков на десять. Сначала выдал чуть не пятьдесят приколов
вот с такой бородищей – хотел нам показать, дескать свой в доску. О-очень умно. Потом гово-
рит, мол едва попадает в какие-нибудь передряги или там ещё куда, не стесняется тут же встать
на колени да вознести молитву Богу. Где б мы ни находились, всегда надо возносить молитвы
Господу – разговаривать с Ним, всё такое. Нам нужно думать про Иисуса точно про кореша, всё
такое. Сам он всё время разговаривает с Иисусом. Даже за баранкой. Умора. Представляю: здо-
ровенный хитрожопый дуболом, врубая первую передачу, просит Иисуса послать ему побольше
холодненьких. Но самое замечательное произошло в середине речи. Тот всё заливает, дескать
клёвый он чувак, крутой, всё такое, и тут вдруг Эдгар Марсалла, сидевший впереди меня, обал-
денно громко пёрнул. Неприлично, конечно – храмец всё-таки – но шутка охренительная. Мо-
лодец Марсалла. Чёрт побери, чуть крышу не снёс. Вслух почти никто не заржал, засранец Ос-
сенбёргер сделал вид, якобы ни хрена не слышал, но папаша Тёрмер сидел рядом с ним на воз-
вышеньи, всё такое, и уж он мимо ушей не пропустил. Ё-моё, прям позеленел от злости. Там-то
промолчал, но на следующий вечер, согнав нас в учебный зал, произнёс речь. Дескать ученик,
нарушивший порядок в храмце, в Пенси учиться недостоин. Мы подзуживали Марсаллу ещё
разок выдать прям во время разглагольствований папаши Тёрмера, но тот был не в настроении.
Ну, в общем, вы поняли, где я там жил. В новой общаге имени говнюка Оссенбёргера.7
Сколь же приятно от старика Спенсера вернуться к себе в комнату: все отвалили на иг-
ру, а у нас для разнообразья включили отопление. Вроде как уютно стало. Короче, снимаю
куртку, галстук, расстёгиваю воротник рубашки, надеваю кепку. Утром в Новом Йорке купил
красную охотничью кепку с длинным-предлинным козырьком. Сразу её засёк за стеклом спор-
тивной лавки, едва мы вышли из подземки – ну, после обнаруженной пропажи всех чёртовых
рапир. Купил всего за один рваный. Знаете, как я её носил? Козырьком назад. Видок, конечно,
допотопный, но мне так больше по вкусу. Эдак я в ней лучше выгляжу. Потом плюхаюсь в своё
кресло почитать книжку. Там в каждой комнате два кресла. Одно как бы моё, второе – Уорда
Страдлейтера, соседа. На ручках вечно кто-нибудь сидит, потому они дико обтрёпанные, но
сами кресла очень удобные.
Книгу я взял из читальни по ошибке. Выдали не ту, а я заметил, лишь вернувшись в
комнату. Дали «Из Африки» Айзека Дайнзена. Думал дерьмовая – ан нет. Очень даже неплохая
книженция. Пишу я с ошибками, но читаю много. Любимый писатель у меня – брат Д.Б., а ещё
балдею от Ринга Ларднера. Перед отъездом в Пенси я получил от брата в подарок на день рож-
денья книгу Ларднера. В ней прям дикие-чумовые действа, а ещё один рассказ о менте, следя-
щем за порядком на дорогах, как тот влюблён в очень привлекательную девушку, которая вечно
гоняет точно сумасшедшая. Но только он состоит в браке, ну мент, оттого жениться ему на ней
нельзя, и вообще. А потом девушка погибает – ведь она вечно гоняла точно сумасшедшая.
Мощный рассказик, а? Больше всего мне по душе книги, где хоть иногда происходят несураз-
ности. Я читаю много великих произведений, вроде «Возвращенья на родину», всё такое, мне
они нравятся; а ещё кучу книг о войне, про необъяснимые тайны, всё такое, но к ним не особо
прикалываюсь. Книжка по-настоящему клёвая, когда её прочтёшь – и охота, дабы писатель ока-
зался твоим обалденным другом да в любой миг дозволительно позвонить ему по межгороду.
Но подобные книги попадают крайне редко. Айзеку Дайнзену я бы позвонил. Рингу Ларднеру
тоже – правда Д.Б. сказал, он умер. Или возьмите «Бремя страстей человеческих». Прошлым
летом читал. Хорошая книга, ни фига не скажешь, но звонить Сомерсету Мому не стал бы. Не
знаю. Просто такому чуваку звонить в лом, вот и всё. Скорей уж звякнул бы Томасу Харди.
Мне по вкусу его Юстасия Вай.
Короче, надев новую кепку, сажусь и беру «Из Африки». Я её уже закончил, но отдель-
ные места хотел перечитать. Пробежал всего страницы три – и слышу, кто-то отодвигает зана-
веску от душа. Даже не глядя сразу ясно: Роберт Акли, чувак из смежной комнаты. В нашем
здании между каждыми двумя комнатами душ, и чёртов Акли вваливается ко мне раз по во-
семьдесят пять на дню. Кроме меня, он, пожалуй, единственный изо всей общаги не пошёл на
игру. Вообще почти никуда не ходит. Чувачок с охренительным присвистом. Он из старших,
живёт в Пенси уже целых четыре года, всё такое, но никто сроду не называет его иначе чем
«Акли». Сосед по комнате Хёрб Гейл – даже тот в жисть не обращается к нему «Боб» или там
«Ак». В случае рано или поздно женится, супруга наверняка станет звать его «Акли». А сам
длинный, как жердь, – метр девяносто пять, не меньше – плечи покатые и зубы вшивые. Мы
всю дорогу живём в смежных комнатах, но я ни разу не видел, чтоб Акли чистил зубы. Они у
него прям замшелые, страшенные; увидишь малого в столовой, рот набит размятым картофе-
лем, горошком, всяким эдаким – блевать тянет к чёртовой матери. А ещё у него полно прыщей.
Не только на лбу или подбородке, как у большинства парней, а по всей роже. Но и это не всё –
норов у чувака просто жуткий. В общем, гнусняк. Честно говоря, сильной любви я к нему не
испытывал.
Чувствую, стоит на высоком пороге душевой прям за моим креслом и смотрит, нет ли
поблизости Страдлейтера. Люто ненавидит Страдлейтера, хоть тресни не войдёт, коли тот у
себя. Вообще-то люто ненавидит всех, ну почти всех, чёрт побери.
Акли ступил с порога в комнату.
– Привет, – а произносит всегда так, словно ему обалденно скучно или он чертовски ус-
тал. Мол не думайте, я не в гости зашёл или вроде того. Боже упаси. Просто ошибся.
– Привет, – я взгляд от книги не поднял. С чуваками вроде Акли стоит поднять глаза –
и ты приплыл. Приплыл-то ты в любом случае, но не сразу подняв глаза, не столь быстро.
Он принялся бродить по комнате – очень медленно, как обычно – да хапать наши вещи
со столов-тумбочек. Вечно берёт и рассматривает чужие вещи. Ё-моё, иногда просто из себя
выводит.
– Как фехтованье? – спрашивает. Явно хочет, чтоб я бросил читать и балдеть от книги.
А фехтованье-то ему до фени. – Мы выиграли, а?
– Никто не выиграл, – говорю. Но глаза так и не поднимаю.
– Чево? – спрашивает. Вечно ему всё надо повторять по два раза.
– Никто не выиграл, – я незаметно глянул, чего он взял с моей тумбочки. Акли вертел в
руках снимок Салли Хейз – девчонки, с которой встречаюсь в Новом Йорке. С тех пор как у
меня появился чёртов снимок, он брал и рассматривал его по крайней мере пять тыщ раз. А по-
том, конечно же, всегда клал не на то место. Нарочно. Точно знаю.8
– Никто не выиграл, – говорит. – Как так?
– Я забыл чёртовы рапиры и шмотки в подземке. – А сам всё ещё на него не смотрю.
– В подземке, Господи! В смысле потерял?
– Да сели не на ту ветку. Пришлось всю дорогу вскакивать смотреть на чёртов чертёж
на стенке.
Тут он подошёл и заслонил свет.
– Эй, – говорю. – Как ты вошёл, уже двадцатый раз читаю одно и то же предложенье.
Столь толстый намёк понял бы кто угодно, кроме Акли. Нет, только не он.
– Думаешь, тебя заставят за них заплатить?
– Понятья не имею, и вообще мне по фигу. Не присядешь, Акли-молокосос? Весь свет
застил, чёрт возьми. – Он не любит, когда его называют «Акли-молокосос». Вечно меня лечит,
дескать проклятый молокосос я: мне-то шестнадцать, а ему – восемнадцать. Весь аж скривился,
услыхав «Акли-молокосос».
Но с места ни на волос. Акли не тот чувак, чтоб отойти от света, чуть только его про-
сят. В конце концов отойдёт, конечно, но раз попросили, уж потянет как можно дольше.
– Чё читаешь? – любопытствует.
– Книгу, чёрт побери.
Повернув обложку, посмотрел названье:
– Ну и как?
– Предложение, которое читаю, просто охренительное. – Под настроенье я сам тоже
довольно жёлчный. Но до него не доехало. Снова стал ходить по комнате и лапать мои да
страдлейтеровские вещи. В конце концов пришлось положить книгу на пол. Пока рядом чувак
вроде Акли, не почитаешь. Просто немыслимо.
Сползя пониже в кресле, я наблюдал за хозяйничающим у нас в комнате стариной Ак-
ли. Вообще-то немного притомила поездка в Новый Йорк, все дела, к тому ж зевота напала. Ко-
роче, решил чуток дурака повалять. Люблю иногда поприкалываться – просто так, от скуки.
Повернул охотничью кепку козырьком вперёд и надвинул на глаза. В общем, ни черта не вижу.
– Вроде слепну, – прохрипел я. – Мамочка родненькая, как здесь темно.
– Господи, вот чокнутый, – говорит Акли.
– Мамочка родненькая, дай мне руку. Почему ж не даёшь руку?
– Бросай чудить, ей-богу.
Не вставая, я стал шарить перед собой, словно слепой, повторяя:
– Мамочка родненькая, почему ж не даёшь руку?
Само собой, просто прикалывался. Развлекаю себя так. Зато Акли подобные мульки
просто бесят, точно знаю. Но он всю дорогу будил во мне зверя, потому я часто над ним изде-
вался. Наконец мне надоело. Снова повернув кепку козырьком назад, замолчал.
– Чей это? – Акли держал наколенник Страдлейтера.
Всё подряд хватает. Мешочек для мошонки – даже тот готов схватить. Страдлейтеров-
ский, говорю. Он бросил наколенник на кровать Страдлейтеру. Взял со страдлейтеровской
тумбочки, потому бросил на кровать.
Затем подошёл, сел на ручку страдлейтеровского кресла. Сроду не сядет в кресло. Ис-
ключительно на ручку.
– А где на фиг взял такую кепку?
– В Новом Йорке.
– Почём?
– Один рваный.
– Тебя надули.
И начал чистить спичкой гнусные ногти. Постоянно чистит ногти. Смешно, ей-богу.
Зубы всегда замшелые, уши – вечно грязные как чёрт, зато постоянно чистит ногти. Небось
считает, мол благодаря тому выглядит очень опрятно. Не отвлекаясь от чистки, ещё раз глянул
на обнову:
– Господи, у нас дома в похожих на оленей охотятся. Кепка для охоты на оленей.
– Чёрта с два. – Сняв кепку, я на неё поглядел. Даже прищурил глаз, словно целясь. –
Кепка для охоты на людей. В ней я охочусь на людей.
– Твои уже знают, что тебя пнули?
– Не-а.
– А куда свалил чёртов Страдлейтер?
– На игру. С девушкой. – Я зевнул. Чего-то сильно раззевался. Вообще-то в комнате
слишком жарко. Прям в сон клонит. В Пенси или мёрзнешь до посиненья, или подыхаешь от
жары.
– Великолепный Страдлейтер, – сказал Акли. – …Слушай, не дашь на чуток ножницы?
Они у тебя близко?
– Не-а. Уже в чемодане. В шкафу на верхней полке.9
– Достань на чуток, а? Заусеницу отрезать.
Ему по фигу, что ножницы уже в чемодане, а чемодан в шкафу на верхней полке. Но я
всё-таки достал. Правда, меня чуть не пришибло. Открываю дверцу шкафа, а оттуда прямо на
башку выпадает теннисная лопатка Страдлейтера – в деревянной раме, всё такое. Как долбанёт,
аж котелок загудел. Чёртов Акли прям покатился да пискляво заржал. Я достаю сверху чемо-
дан, выни