Характеристики мыслительного процесса

Для правильного понимания аргументации и мотивов поведения людей полезно представлять себе роль и зна­чение определенных характеристик мышления. В качестве основных мы выделяем для анализа следующие.

Взаимосвязь мотива, цели и результата. Мотив, как было отмечено в предыдущем разделе, служит пусковым механизмом мыслительного процесса. Способ­ность формировать и длительно удерживать цель позво­ляет организовать и поддерживать сосредоточенность вни­мания на задаче и тем самым создает условия для доведения решения до конца. Постоянный контроль соот­ношения цели и результата определяет дальнейшую стра­тегию — процесс поиска решения либо прекращается, ли­бо продолжается.

Скорость мыслительных операций. Динамические характеристики определяют изменение ско­рости мыслительных операций. Они связаны с мерой обоб­щенности отдельных элементов в крупных блоках, взаи­модействующих в процессе мышления при обучении и реа­лизации навыков.

Характер вероятностного прогнозирования событий, извлекаемых как из памяти, так и из внешней среды. Эта характеристика выявляется в специфике накопления статистик, при организации информации в памяти, как неравномерность весов для следов различных событий, за­висящих от опыта и личной значимости этих событий.

Выделение перечисленных характеристик мышления может показаться несколько искусственным, поскольку, казалось бы, невозможно расчленить единый, целостный процесс на компоненты. Однако все эти характеристики независимы, и их значение обнаруживается, когда они изменены, нарушены или вообще выпадают из процесса. Тогда отчетливо проявляется роль каждой не только в организации мышления, но и в целостном поведении, построенном на базе измененного мышления.

Каждая из выделенных характеристик может варьиро­вать в широком диапазоне выраженности — от малоза­метных и часто встречающихся отклонений, возникающих, например, под влиянием эмоциональных перегрузок через стабильные заострения (акцентуации) личности в преде­лах нормы [156], до серьезных нарушений, приводящих к распаду всей системы мышления при различных психи­ческих заболеваниях. Понимание причин и особенностей мыслительного процесса и поведения может быть углубле­но при анализе крайних точек на шкале изменения этих характеристик.

Соотношение цели и результата проявляется особенно отчетливо при нарушении удержания цели в процессе решения задачи (например, в связи с поражением лоб­ных долей мозга). Поскольку при этом каждый из полу­ченных промежуточных результатов не сопоставляется с конечной целью, постольку все они кажутся приемлемыми. Человек, не соотносящий результат с целью, становится безмятежным, он спокоен вне зависимости от эффектив­ности своего мышления и поведения, у него практи­чески исчезают причины для недовольства своими дей­ствиями и переживания с депрессивным оттенком. От­сюда понятно и повреждение долгосрочного плана дей­ствий, при последовательной реализации которого от­дельно контролируется каждый этап приближения к це­ли.

Как уже отмечалось, процесс порождения мысли тре­бует личной заинтересованности в решении проблемы,

тогда рассогласование между мотивом и возможностями осознается как собственная, субъективно значимая зада­ча. При этом формируется установка на решение, на­правляющая и поддерживающая ориентировку в условиях задачи, и сравнение ожидаемых результатов с достигаемы­ми — так организуются условия, необходимые для крити­ческого отношения к результату при недостаточном сов­падении желаемого и полученного.

Влияние способности концентрировать внимание на за­даче проясняется при анализе мышления у лиц, не спо­собных удерживать конечную цель, осуществлять система­тические мыслительные усилия. Поставив перед собой во­прос, они ни на мгновение не задумываются, не делают попыток целенаправленно извлечь подходящую информа­цию из памяти, а моментально заполняют паузу любыми, сколь угодно фантастическими конструкциями. Подобные особенности помогают понять, что в норме разнообра­зие вопросов, возникающих в связи с решением зада­чи, позволяющее уяснить ее разные стороны, непременно предполагает наличие установки как механизма возврата к исходной точке анализа после очередного отвлечения. Так реализуется непрерывный текущий контроль качества получаемого результата, и если его нет (например, при некоторых поражениях лобных долей мозга), то каждый ответ равно пригоден.

В этих условиях мышление определяется любым гос­подствующим в данный момент представлением. Больные этого не замечают и могут настаивать на противоре­чивых, взаимно исключающих друг друга представлениях, обнаруживая нарушение критической оценки совпадения цели и результата. Возникает специфическая нечувстви­тельность к противоречиям, как следствие отсутствия сомнений: первая, случайно всплывающая мысль кажется неопровержимой, ее не удается корригировать, а если и появляется возражение, то оно кажется слабым по срав­нению с этой первой мыслью. Коррекция делается воз­можной только тогда, когда мысли принимают другое направление. Все это следствия невозможности длитель­ного удержания цели, являющейся как бы эталоном для сравнения. В ситуации выбора у человека с описанными особенностями вообще не создается конфликта, поскольку каждая отдельная задача не представляется для него частью цепи задач.

Подзадачи не связаны некоторой общей целью и желанием ее конкретного достижения, и поэтому конфликт не может быть осознан.

Необходимый элемент познания — страстность, эмо­ционально окрашенное отношение к задаче, оно опреде­ляет устойчивость и глубину установки. Только устой­чивая мотивация допускает длительные усилия в одном направлении при временном отвлечении, переключении, отдыхе и позволяет вновь вернуться к задаче, сохра­нить устойчивость самоуправления. Неспособность соот­нести мотив, цель и результат проявляется не только в мышлении, но и в поведении при отсутствии само­управления.

В обстановке строгой регламентации (пооперацион­ного внешнего управления) люди с нарушениями соот­несения цели и результата остаются упорядоченными в своих мыслях и поступках, т. е. могут выполнять опе­рацию за операцией в правильной очередности для до­стижения разумной цели. Там, где обстоятельства требуют от них проявления собственной инициативы, они пассив­ны, безвольны, внушаемы, быстро поддаются случайным влияниям, т. е. обнаруживают легкость перевода на внеш­нее управление, так как, по существу, их активность направляется не глубинными установками, а обусловлена внешними факторами.

Нельзя сказать, что в этом случае у человека вообще отсутствуют побуждения и мотивы, ведущие к достижению осознанно поставленных целей. Однако сами эти цели являются всегда ближайшими и, что особо важно, не формируются самостоятельно, а задаются извне — внеш­ними обстоятельствами, окружающими людьми. Отсутст­вие постоянных внутренних побуждений дает о себе знать исключительным слабоволием, внушаемостью.

Нарушение соотношения цели и результата мышле­ния как неспособность концентрировать и удерживать внимание на цели до момента соотнесения с результа­том, утрата гибкости мышления, повреждение механизма возврата к прерванному действию после отвлечения, поте­ря ощущения противоречивости утверждений вследствие выполнения каждого звена на пути к решению общей задачи, как если бы это звено представлялось бы от­дельным и независимым,— все это в конечном счете при­водит к непредсказуемости в мышлении и поведении.

Картина отклонений в мышлении при алкоголизме также характеризуется заметным снижением критики, сла­боволием. Использование наркотиков в качестве средства понижения психоэмоционального напряжения и активиза­ции положительных эмоций приводит к противоречивым по своим психологическим свойствам состояниям. С по­мощью наркотиков можно усилить и возбуждение и тор­можение. И в том и другом случае алкоголь огрубляет восприятие, повышает его пороги и тем понижает субъ­ективную сложность ситуации, позволяя расслабиться и снять контроль за своим поведением. Подобное пониже­ние внутренней напряженности в ситуации общения вна­чале создает субъективную иллюзию эмоциональной бли­зости с окружающими людьми, тем самым порождая ощущение облегчения общения, внутренней свободы, но потом наступает похмелье и отчужденность осознается еще острее.

Одновременно наблюдается нарушение самооценки. Реальные возможности человека вследствие хронического отравления алкоголем снижаются (хотя он сам это не всег­да ощущает), а оценка своих возможностей за счет ил­люзии упрощения ситуаций и облегчения общения с людь­ми резко возрастает, поэтому возникает значительное рассогласование между фактическими возможностями и их оценкой самим человеком. Неоправданное завышение своих возможностей при этом ведет к хронической недо­оценке сложности возникающих задач — шапкозакида­тельству. На фоне нарушения самокритики (критики к себе) возникают разнообразные расстройства мышления, выражающиеся в легковесности суждений, неустойчивости внимания, беспечности. Скорость и глубина деградации личности при алкоголизме наступают тем быстрее, чем менее выраженной является иерархическая организация мотивов у конкретного человека. Если у него нет доста­точно выраженных интересов, четко очерченных целей жизни, а все цели как бы одинаково слабые, то (при прочих равных условиях) для него алкоголь значительно быстрее становится ведущим мотивом и легко деформи­рует мышление и деятельность, делая их более упро­щенными, стереотипными. Процесс идет по пути роста инерционности в мыслях, распада тонких профессиональ­ных навыков и, как следствие, приводит к дисквалифи­кации.

В мышлении алкоголиков обнаруживается ряд откло­нений от нормы в сторону примитивных форм: недо­статочное отграничение существенных элементов от вто­ростепенных, нарушение процесса обобщения, конкретно-ситуационный характер мышления, затруднения при словесном обозначении понятий.

Мы коснулись роли соотношения мотива, цели и конт­роля за результатом в мышлении. На примере анализа специфики мыслительных процессов у больных с повреж­дением лобных долей и алкоголизмом рассмотрели мно­жество отрицательных следствий субъективно равной приемлемости всех решений.

В качестве примера другой крайности по этому па­раметру (равной неприемлемости решений) можно обра­титься к специфике соотнесения цели и результата при депрессии. Депрессии могут быть результатом неудач и бед у психически здоровых людей, возрастными явления­ми и следствием заболевания — маниакально-депрессив­ного психоза. Человек в состоянии депрессии видит все события неоправданно часто в черном цвете. Поэтому любой результат кажется ему недостаточным. Повышен­ная критичность приводит к оценке любого промежуточ­ного решения как неудовлетворительного. Тогда контроль препятствует движению к цели. Человек не переходит к осуществлению следующих звеньев в цепи действий, не делает никаких попыток найти выход из положения. От­сутствие усилий, естественно, порождает неудачу, а это, в свою очередь, подкрепляет неуверенность в себе — обра­зуется порочный круг.

Описанные примеры приведены здесь, чтобы акценти­ровать чрезвычайно важную роль адекватного соотноше­ния цели и результата в мышлении.

Теперь обратимся к динамическим характеристикам мыслительных операций. Скорость мыслительных опера­ций — один из важнейших параметров мышления, ею определяются широта охвата анализируемой ситуации, умение рассматривать признаки объектов и ситуаций как бы одновременно, способность оперировать не единичны­ми, а крупными блоками информации, т. е. в конце концов скорость оперирования связана с возможностью формирования понятийного мышления — главного инст­румента познания.

Особенно отчетливо роль скорости мыслительных опе­раций выявляется при анализе мышления больных эпи­лепсией. В связи с уменьшением скорости операций мыш­ление у них становится более инерционным, что посте­пенно ведет за собой деавтоматизацию навыков. Как уже подчеркивалось, формирование навыков автоматических умственных действий связано с обобщением отдельных мыслительных операций в блоки. Оперирование со все более обобщенными блоками определяет нарастание ско­рости выполнения мыслительных задач. Под влиянием убывающей (в связи с болезнью) скорости операций все сформированные при обучении мыслительные блоки раз­укрупняются и вновь становятся самостоятельными едини­цами. Каждый из элементов вновь, как и в начале обу­чения, требует к себе особого внимания и усилий для удержания в памяти, чтобы прийти к логически непро­тиворечивому заключению или правильно выполнить дей­ствие. Скорость мышления прогрессивно понижается. И как компенсация нарастают целеустремленность, точ­ность и педантичность. При этом определенные характе­ристики мышления изменяются в направлении, противо­положном тому, которое наблюдается у ребенка в период формирования понятийного мышления. Обнаруживается как бы возврат к элементам детской логики. Например, выявляется нечувствительность к противоречию, посколь­ку прямые и обратные операции не объединяются в пол­ностью обратимые композиции.

Мы уже упоминали, что в норме эгоцентризм ребенка преодолевается при овладении операцией свободного пере­носа начала системы координат. Именно это умение рас­ширяет мыслительное поле человека и позволяет по­смотреть на себя со стороны. Вследствие развиваю­щейся под влиянием болезни инерционности (так же, как при задержках развития децентрации у ребенка) наблю­дается использование вместо индукции и дедукции трансдукции, т. е. вместо переходов от частного к общему, и наоборот, человек в рассуждениях все чаще перехо­дит от частного к частному, что порождает несогла­сованность объема и содержания.

В норме возрастное развитие мыслительной операции обратимости делает доступным для человека свободное движение от частного к общему и от общего к част­ному — индукцию и дедукцию. Так, ребенок сначала при-

нимает во внимание только один признак предмета, затем переносит внимание, на другой, забывая о первом. Со временем, по мере автоматизации мыслительных операций, их укрупнения и овладения операциями с блоками, он осуществляет этот перенос все быстрее, и тогда возни­кает возможность объединить признаки, связать их. Имен­но высокая скорость переноса и малое число обобщен­ных элементов, позволяя удерживать их как бы одно­временно, способствуют уяснению и пониманию существа их отношений. Расширение поля восприятия в значитель­ной мере обеспечивается соответствующей скоростью связи признаков. Процесс прогрессирующей инерционно­сти нарушает эти связи и тем самым замедляет операцию синтеза в мышлении.

Как уже отмечалось, развитие мыслительных опера­ций в норме идет поэтапно, образуя иерархическую систему. Сначала мышление осуществляется как деятель­ность с реальными предметами, которые фигурируют как знаки — так организуются структуры внешних конкрет­ных операций. Понятно, что это процесс медленный, по­скольку он опосредован инерционными внешними опера­циями. Затем формируются системы действий в уме с представлениями и образами, но с опорой на непосред­ственное восприятие. В этом случае мышление протекает быстрее, чем при опоре на реальные действия с пред­метами. И только затем возникают логические операции, не связанные непосредственно с внешними опорами, и поэтому они реализуются еще быстрее. Деятельность осу­ществляется уже полностью во внутреннем плане с от­сутствующими объектами и опирается на знаковые, язы­ковые средства. Использование в качестве блоков авто­матизированных операций, целостных цепочек умозаклю­чений, знаменует следующий этап — дальнейшее ускоре­ние мышления. Высокая скорость базируется здесь на восприятии большой и малой посылок не изолированно, а симультанно, в единстве. В противном случае правиль­ный вывод принципиально невозможен.

Значение подобной иерархии в функционировании мышления выявляется с особой отчетливостью, когда она претерпевает обратное развитие в связи с заболеванием. Здесь очень наглядно видна значимость скорости процес­сов в динамике организации мыслительного акта. Как результат все нарастающей инерционности сужается

поле оперативного восприятия. Анализируя окружающую среду узким окном и не одновременно, а последователь­но, эти больные сохраняют способность справляться с за­дачами, но поневоле производят этот анализ медленнее, обнаруживая недостаточную интеллектуальную и эмоцио­нальную гибкость. Такие качества, как педантичность, аккуратность и настойчивость, развиваются у них как способ компенсировать тугоподвижность мыслительных процессов, поскольку только при помощи тщательного, последовательного выполнения всех элементов стоящего перед ними задания они могут обдумать и правильно выполнить задание. Сугубо последовательный, замедлен­ный анализ среды порождает в мышлении конкретность, стремление к детализации, возврат к эгоцентриче­ским тенденциям, что ведет к трудностям отделения глав­ного от второстепенного, гипертрофированной обстоятель­ности, неспособности к коротким формулировкам и быстро­му переключению [109].

Формирование любого навыка и мыслительного в том числе освобождает человека от активного контроля за исполнением всех составляющих действия и тем самым дает возможность перенесения внимания и ориентировки в более широкое поле деятельности. Вследствие нараста­ния инерционности мыслительных процессов эти опера­ции не только не становятся свернутыми и автомати­зированными по мере обучения, как это происходит у здоровых, а, наоборот, разукрупняются ранее свернутые, поэтому больной не только работает с каждой опера­цией отдельно, но вынужден и контролировать их порознь. Все это создает впечатление, что он как бы застревает на мелочах, мотив и цель деятельности все более смещается из широкой сферы на выполнение узкой.

Вместе со смещением мотива деятельности соответ­ственно смещается и ее смысл. Последовательное выпол­нение отдельных элементов задания всегда требует от­влечения хотя бы на время от конечной цели всей деятель­ности. Чем труднее для человека выполнение данного элемента, тем больше отвлечение от конечной цели, пока, наконец, она совсем не упускается из виду, и тогда само выполнение промежуточного действия становится само­целью. Поэтому говорят о сужении в ходе болезни поля ориентировки у больных. Вследствие малой скорости про­цессов это нарушение не позволяет им сразу охватить

все существенные элементы ситуации — они вынуждены переходить от одномоментного восприятия к замедленно­му, последовательному, а затем как бы возвращаться к началу для синтеза всего воспринимаемого.

Происходит деавтоматизация, «засоряющая» сознание больного переключением его внимания на выполнение того, что в норме является неосознанной вспомогатель­ной операцией. Так каждая подробность, каждая опера­ция может стать сама по себе сознательной целью, а затем и сознательным мотивом деятельности больного. Описанное превращение некогда вспомогательных дейст­вий в самостоятельные неизбежно меняет смысловое отно­шение к миру. То, что для здорового является пустяком, а иногда и вовсе незаметной деталью, для подобного боль­ного имеет эмоционально насыщенный смысл.

Нарушение динамики мышления проявляется в том, что этим больным трудно менять способ решения задачи, изменять ход своих суждений, переключаться с одного вида деятельности на другой. При классификации они оказываются не в состоянии переключаться с одного выделенного ими признака на другой. Из стремления к уточнению, из желания исчерпать при решении все мно­гообразие фактических отношений возникает своеобраз­ное резонерство, проявляющееся в обстоятельности, из­лишней детализации, которая и обозначается как «вяз­кость мышления», сопровождающаяся бедностью ассоциа­ций и их излишней конкретностью.

Чтобы довести действия до желаемого результата, несмотря на прогрессирующее дробление мыслительных операций, из-за чего ведущая к цели цепь действий становится все длиннее, необходимо все время укреплять мотивацию. Она должна быть столь сильной, чтобы обеспечить поддержание усилий на весь период поэтап­ного приближения к цели. Тем самым определяется осо­бая сила чувств этих больных, а повышенная эмоцио­нальность способствует насыщению любой операции не­адекватно глубоким смыслом [209]. Поскольку каждый элемент мыслительного процесса в этом случае оказывает­ся субъективно очень важным, то малейшее изменение стиля действия или переключение на другие обстоятель­ства при принятии решения даются с большим трудом. Установки носят инертный характер. Все это обедняет мышление, обращая его к избыточной конкретизации в

операциях классификации и ситуативным решениям в ущерб обобщенным, абстрактным оценкам.

Резюмируя отдаленные последствия замедления мы­слительных операций, можно сказать, что они приводят к специфической нечувствительности к противоречиям, пе­реходу от индукции к трансдукции — движению мысли от частного к частному, сужению оперативного поля восприя­тия, понижению интеллектуальной гибкости, повышению педантичности, последовательному восприятию и избыточ­ной конкретности мышления с затруднениями в отделе­нии главного от второстепенного.

Противоположное положение по скорости мыслитель­ных операций занимают случаи, когда она повышена по сравнению с нормой. Такое состояние может возникнуть у здоровых людей при сильном возбуждении, у больных — в маниакальной фазе маниакально-депрессивного психоза, а также при некоторых неврозах. Преобразование ди­намики мышления в связи с повышением скорости опе­рирования не гарантирует увеличения его продуктивности. Ускорение нередко приводит к характерной для этих больных поверхностности суждений, поскольку, оперируя слишком быстро, они не успевают учитывать всю со­вокупность фактов и пропускают промежуточные звенья в рассуждениях, что и ведет к ложным выводам [109].

Повышение скорости мышления может приводить не только к его поверхностности, но и к отвлекаемости: каждое новое впечатление, сказанное кем-то слово, лю­бой случайный раздражитель — все направляет мысли в новое русло. И эти мысли так быстро сменяют друг друга, что человек не может фиксировать их в сознании, поэтому не закончив одну мысль, он уже пере­ходит к другой [32]. Иными словами, мысли не успе­вают выстраиваться в логические последовательности, и человек теряет управление ими. Однако недостатки, свя­занные с поверхностностью суждений и отвлекаемостью, не всегда сопутствуют повышению скорости операций. Иногда в подобных состояниях люди могут обнаружи­вать большую сообразительность и поражать тонкостью и точностью аргументации.

Важность удачной организации информации в памя­ти и ее динамики интуитивно понятна — от организации и компоновки информации в памяти зависит возмож­ность нахождения решения задачи. При перегруппировке

материала мы как бы меняем веса тех или иных воз­можных решений, оцениваем их вероятность и правдо­подобность, соотносим их с целью, что и приводит в конце концов к решению. Следствия нарушения этого процесса особенно хорошо заметны в мышлении больных шизофренией, одна из сторон заболевания которых как раз и проявляется в нарушении процесса накопления инфор­мации в памяти и формирования статистик.

Если для здоровых прочность сохранения событий в памяти зависит от их значимости, частоты встречаемости в прошлом и поэтому легкость их вспоминания в про­цессе мышления различна, то для больных все события становятся приблизительно равнозначимыми и равнове­роятными, т. е. в памяти не формируется выраженный рельеф статистик событий. Иначе проявляется у них и влияние структуры жизненных ценностей и мотивов, так как по сравнению с нормой они более равновероятны и равнозначны. Тогда нет авторитетов, отсутствует давление на процесс мышления своего и чужого опыта, исклю­чается использование шаблонов и стереотипов, что очень облегчает поиск оригинальных, творческих решений. Ведь именно подобное давление прошлого опыта и пониженной самооценки (как опыта сравнения себя с другими) и огра­ничивает доверие к собственным гипотезам, а тем самым и полет фантазии человека в процессе творчества. Надо, однако, подчеркнуть существенное различие в творчестве здорового и подобного больного. Быть может, здоровый выдвинет меньше оригинальных идей, но он удерживает значимую для него конечную цель интеллектуальных уси­лий и потому с большей вероятностью придет к реше­нию. Больному трудно удержать цель, поскольку для него не существует особо значимых задач, все они примерно равнозначны.

Изменение характера взаимодействия с информацией в памяти многосторонне влияет на мышление. Остановим­ся только на нарушении коммуникации и непоследователь­ности суждений. У больных шизофренией патологический процесс еще в начальной стадии болезни вызывает сни­жение возможности получать положительные эмоции от контактов с внешними стимулами. Не имея возможности прочувствовать эмоционально значение окружающих со­бытий, они восполняют этот пробел за счет логики, пы­таясь к незначительным, обыденным явлениям подходить

с «теоретических позиций» [109]. Обеднение эмоциональ­ной чувствительности приводит к доминированию в их мышлении словесно-логических связей, которые не сопо­ставляются с непосредственным опытом и недостаточно опираются на чувственные представления и, следователь­но, не корректируют индивидуальные значимости отдель­ных событий в памяти.

Как уже отмечалось, в норме мера проникновения в существо проблемы определяется мерой переноса — транспонирования, чему обычно мешают различные пси­хологические барьеры, накапливающиеся в практике и сохраняемые в памяти. В ситуации равнозначности и равновероятности барьеров нет — сглажен исходный рельеф значимостей в памяти и нарушена динамика эмоционального управления ее полями. В норме гене­ральное направление перебора гипотез в памяти опре­деляется кроме рельефа значимостей отдельных событий эмоциональным «подогревом» определенных зон памя­ти в соответствии с иерархией ценностей личности. А когда в связи со сниженной мотивацией нет нерав­номерного подогрева? Тогда все равнозначимо, т. е. мо­тивы в равной мере утрачивают свои побудительные функции.

В норме при решении любой задачи человек пере­бирает в поисках ответа информацию в памяти и взве­шивает пригодность вариантов, переходя от более ве­роятных к менее вероятным, от менее значимых к бо­лее значимым. А если варианты примерно равновероятны и равнозначимы, то каково будет решение? Скорее всего оно будет направляться случайными ассоциациями. И дей­ствительно, для больных шизофренией характерна акти­визация маловероятных связей, которые они используют с такой же частотой, как и высоковероятные [32, 109]. Этим обстоятельством в значительной мере определяются своеобразие и богатство генерируемых ими ассоциаций. Однако эти ассоциации не всегда ориентированы систе­мой значимостей и прошлым опытом, зачастую они слу­чайные, отражающие лишь самые общие связи. Поэтому, несмотря на то, что больным не надо преодолевать каких-либо психологических барьеров и ничто не препятствует выявлению сколь угодно далеких аналогий при транспо­нировании идей, мало шансов, что найденное ими реше­ние будет не только оригинально, но и продуктивно, понятно, достаточно приемлемо. Ведь надо не только уметь летать, но и видеть цель полета.

В случае очень сильной эмоциональной мобилизации, необходимой для преодоления нарастающей инерцион­ности при медленном поэлементном движении к цели (на­пример, при эпилепсии), решение не транспонируется, по­скольку в полях памяти формируется рельеф с резкими перепадами, которые при завышенной значимости каждого результата образуют много барьеров, препятствуя перено­су принципа решения в далекие области. Тогда весьма затруднен процесс обобщения — все уникально. Ситуа­ция обратная при равной значимости опыта и устано­вок: эмоциональный рельеф следов событий в памяти сгла­жен и ничего не мешает свободному полету мысли — все можно сопоставить со всем — возникают условия для схоластического мудрствования (например, при шизофре­нии). В этом случае выбор информации в процессе мыш­ления характеризуется расширением круга признаков предметов и явлений, привлекаемых для решения мысли­тельных задач, наблюдается сверхобобщение, которое представляется как невозможность удержаться в опре­деленных, заданных смыслом задачи границах, как рас­ширение условий решаемых задач. Отмеченные особен­ности мышления обнаруживаются при спонтанном разго­воре и в ответах на вопросы. Больные не отвечают по сути вопроса, их ответы оказываются непонятными и не­ожиданными для обычного мышления, и в разговоре с ними трудно следить за ходом их мысли и понимать смысл выражений.

Суждения больных шизофренией в большинстве слу­чаев характеризуются не столько формальной «непра­вильностью», сколько парадоксальностью, странностью. Те значения смыслового содержания слова, которые у здо­рового человека находятся где-то далеко, в хвостовой части функции распределения, у больных возникают в сознании с такой же вероятностью, как и главные зна­чения слова. Например, пациенту задают вопрос: «Что общего между рекой и часами?» Он отвечает: «И в реке и в часах есть камни».

Больные с таким нарушением мышления не восприни­мают юмора. Считается, что шутка заключается в неожи­данном переводе маловероятных ассоциаций в домини­рующие или в необычном использовании значения слова.

Здоровые люди, не понимающие шутки, скорее всего используют только те значения смыслового поля слова, которые ассоциируются с данным словом с большой ве­роятностью. Иная причина непонимания юмора у больных шизофренией. Для них даже при знакомстве с ред­кими значениями слова все события равновероятны, поэ­тому неожиданности просто не может быть. Эти же при­чины мешают пониманию ими переносного смысла посло­виц.

Наиболее сохранены у них те виды умственной дея­тельности, которые характеризуются четкой, однозначно детерминированной схемой операций, жесткой, полностью «формализуемой» программой реализации, например вы­числения, грамматический строй. Существенное изменение эмоциональной сферы больных вплоть до эмоциональной сухости нередко приводит к катастрофическому снижению волевой активности вплоть до полного исчезновения же­ланий и способности к волевому усилию, что нарушает ключевое звено мышления — его пристрастность, мотивы и установки. Поэтому эти больные не могут эффективно использовать свои знания, нередко очень большие.

На другом полюсе по этому параметру находятся те больные, у которых возникает особая, доминирующая идея — идея «фикс» или даже бред. Внутри зоны бреда все события имеют столь повышенную значимость, что уже не соотносятся с критикой. Подобные представле­ния не могут быть корригированы ни самим больным, ни со стороны. Крайний пример влияния доминирующих идей наблюдается при паранойе, когда больные могут по­ражать силой логического мышления, которое при этом заболевании не нарушается. Аномалия состоит в том, что человек находится под влиянием доминирующей идеи, которая его преследует. Все, что происходит, сколь угодно тривиальные и отдаленные события интерпретируются как направленные на него. Любую информацию больной трак­тует неблагоприятным для себя образом. Отсюда понятно, что сколь угодно мощный интеллект, но направляемый по ложному пути, искривляемый и отклоняемый очагом до­минанты, не продуктивен.

Таким образом, нарушение организации информации в памяти, зависящее от недостаточности или избыточ­ности эмоциональной, личностной ее значимости, приво­дит, как было показано, к многообразным нарушениям

мыслительного процесса, к отрыву его от реальной дейст­вительности, гипертрофии формальных и логических опе­раций, и все это не позволяет адекватно решать мысли­тельные задачи.

Анализ подобного рода отклонений от нормы ясно показывает — только гармоничное сочетание всех значи­мых характеристик мышления делает его продуктивным инструментом познания.

⇐ Предыдущая12131415161718192021Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: