 |
Dolce vita, прекрасная и летальная
|
|
|
|
Dolce vita, прекрасная и летальная
Вы ходили когда-нибудь ночью на мост Понте Веккио? И не ходите.
Меня позвали туда нежной умоляющей запиской – и эта полночь едва не стала для меня последней. От масляной чёрной реки пахло рыбьей кончиной. На флорентийских колокольнях бесповоротно пробило двенадцать. Незнакомец в глухом длинном плаще, карауливший у парапета, произнёс на ломаном английском: «Иди за мной! » И мы пошли тесными коридорами улиц, вступили в густой жилищный мрак, и пружина этой сумасшедшей истории со свистом разжалась – лишь затем, чтобы я стал свидетелем убийства десятиминутной давности. У меня и сейчас мороз по коже от той картины: стройная смуглая жертва распахивает миндальные глаза, встаёт с постели и моет под краном окровавленные груди с таким видом, словно меня там нет. И грубый нетерпеливый шёпот за дверью.
Ещё будет пара минут – для бегства, до приезда карабинеров.
Но не будет ни выходов, ни разгадок! Их просто не будет.
Зато теперь я знаю, где пресловутые «любовь» и «кровь» рифмуются точней всего, – это Италия.
* * *
Вот смотрите. Однажды летом человек садится и пишет на голубоватом листке веленевой бумаги: «Умри, Флоренция, Иуда…» Именно так, дословно. «Умри, – пишет он, – Флоренция запятая Иуда…» Можете себе представить? Я – почти не могу. А меньше чем через месяц он же пишет: «Флоренция, ты ирис нежный…» Довольно жёсткий мужчина, без сантиментов, и вдруг вот так: «ты ирис нежный»!
В сущности, даже не важно, кто он. А важно – что ОДИН И ТОТ ЖЕ человек. Об одном и том же городе. Меньше чем через месяц. Это и есть «любовь» и «кровь», зарифмованные так, что иногда нечем дышать.
Ну хорошо, мне легче. Я, например, почти равнодушен к Риму, с его форумами, львиными рвами и сладким засильем Лоренцо Бернини.
|
|
|
Но как быть с другим нежным ирисом, а лучше сказать – с водяной лилией, которая уже одиннадцать веков сводит весь мир с ума? Таких «иуд», таких прекрасных предательниц ещё надо поискать – всё равно не найдёшь. Сначала она обзаводится самым лучшим (без преувеличения) на свете любовником, потом бросает его под свинцовые плиты, в такую тюрьму, откуда вообще ни один живой человек не вышел по своей воле. А потом, когда он – единственный! – сам вырвался и сбежал, она, видите ли, позволила ему подыхать на чужбине, тоскуя по ней. И вот эта бешеная тоска кавалера Казановы по его ненаглядной неверной Венеции до сих пор высится и звенит над каналом Орфано и над Мостом Вздохов – выше Дворца Дожей и выше Кампаниллы, торчащей и голой, как маяк.
Теперь она дарит ему бронзовый памятник на своей главной площади (памятник любовнику – неплохо звучит) и пускает за деньги желающих заглянуть в ту самую камеру, где он даже не мог встать в полный рост.
Зато она приласкала другого беглеца, картавого рыжего гения, Нобелевского лауреата, до 32 лет мечтавшего снять комнату на первом этаже палаццо, написать там пару элегий, «туша сигареты о сырой каменный пол, на исходе денег вместо билета на поезд купить маленький браунинг и не сходя с места вышибить себе мозги, не сумев умереть в Венеции от естественных причин». Она завлекла его летальной кинолентой Висконти с Дирком Богардом в главной роли и заснеженным Сан-Марко, обогрела десятидолларовым эспрессо во «Флориане» и наконец жадно убаюкала на одном из своих островов.
* * *
Венеция, как и вся туристическая Италия, напоминает красиво стареющую примадонну, существующую за счёт своих прелестей, на деньги обожателей со всех континентов. На самом же деле ей глубоко наплевать, нравится она нам или нет. Она живёт очень своей жизнью – и, вольно или невольно, учит нас тому же.
|
|
|
Урок итальянского аристократизма: находясь на вершине райского, божеского ботфорта, воспринимать это как должное. Говоря о своей жизни: «Dolce Vita», подразумевать: сладкая, страшная, летальная, самая прекрасная.
Пляжные дикости и приличия
Один нормальный мужчина, катастрофически охладевший к стервозной жене (при всей её фотомодельной долготе и гламурности), признался мне, что в самые интимные моменты от холодности и пустоты его спасает «чувство пляжа». Судя по семейным снимкам, это жаркое и солёное состояние навсегда связано у него с долговязой, похожей на оленёнка девушкой, которая не была тогда светской леди, ещё не заявляла мужу: «Если ты голова, то я шея! », а просто лежала вся мокрая, счастливая рядом, на пляжном полотенце, запыхавшись после обоюдного заплыва за какие-то немыслимые буйки.
А другой мужчина, чуть-чуть нагловатый культуролог по фамилии Генис, восхваляя частные бассейны, изругал пляжи. В них, говорит, есть какая-то «насильственная коммунальная публичность». Публичность – да. Но про «насильственную» – это он сильно загнул. Никакое, одну минуточку, «насилие» не заставит миллионы взрослых, вменяемых дам и господ со всего мира одиннадцать месяцев в году так деятельно готовиться к пляжному безделью: холить и прихорашивать стратегически значимые части тела (плюс предварительный загар), с ревнивым тщанием примерять купальники и тёмные очки, затариваться особо нежной косметикой… И наконец, срываться огромными стаями из натруженных своих континентальных городов, то заснеженных, то запылённых, – в долгий, сонный, почти обморочный перелёт, на исходе которого их ждёт горизонтальное положение у воды, под пальмами и зонтами, под голым солнцем и голыми взглядами чужаков.
… Тут вам с дикой любезностью тащат поднос – цветные коктейли со льдом. Вы говорите: «No, thanks! » Потому что ежу понятно, из какого крана этот лёд наливают. Сразу козлёночком станешь… Ну тогда закажите хотя бы за пару копеечек яхтинг, и рафтинг, и прочие надувные бананы – утеха для завсегдатаев ЦПКиО, где вы просто обязаны, перевернувшись, дружно ухохотаться.
|
|
|
И тут же обязательно бродит красивый такой конь педальный, у которого где надо накачано, где надо – подбрито. Он уже заучил по-английски «Ай лав ю! » и «Бьютифул! », поэтому смело пасётся между телами, от зоны бикини до стринговой полосы, возбуждаясь подножным кормом. Даже если первая и вторая скажут ему: «Да пошёл ты! », то восьмая – конечно, замужняя, из Соликамска – с приятным волненьем уступит. И будет ей романтичное счастье с прощальной курортной слезой. Всего-то пять скоропостижных фрикций в гостиничной койке – а светлая память до скончанья грустных соликамских лет. Ведь, между нами говоря, только раз бывают в жизни встречи… Только раз судьбою рвется нить! … А дежурному принцу педального типа тоже приятно – галочка в книге рекордов и циферка в личном зачёте.
Где ещё, кроме пляжа, ты будешь, лёжа на спине, смотреться в синюю перистую высоту с таким отважным произвольным допущением, что это не высота, а наоборот – страшная, бездонная глубина? И тебе уже конкретно хочется туда. И ты уже плавно планируешь – не в смысле служебной планёрки, а как планёр на восходящих тёплых потоках… Значит, так. Пикируем аккуратно, минуя свору горластых чаек. Погода лётная. Курс на зюйд-вест…
И вдруг самый близкий твой человек, лежащий рядом, длинненькой нежной ступнёй тихо-тихо трогает тебя там, где ещё в принципе не ступала нога человека. Дескать, ты куда без меня полетел??
Вечером, накануне обратного перелёта, волна с отливом уходит в открытое море. Ну, типа, прощай, свободная стихия! … Но стихия абсолютно отрешённо взирает на случайных, заезжих людей, поскольку ей некогда – она дико занята своим тяжким глубоководным делом. И при виде этой грандиозной работы как-то стрёмно – жаловаться на судьбу или сочинять себе сладкие чувства, быть романтически несчастным и питаться подножным кормом. Ты ведь не конь педальный, так ведь?
|
|
|
