й – год упущенных возможностей.

Я держу в руках книгу за которую давали… срок. Да-да, я в совсем не такие уж далёкие от нас времена несколько касаний к этой книге обходилось в 5 лет лишения свободы. Называется эта книга – «Народное сопротивление коммунизму в России» (каково название – как взрыв!). Под общей редакцией А. Солженицына, редактор-составитель и автор комментариев – М. Бернштам. Издано на русском языке в Париже в 1982 году в цикле «Исследования новейшей российской истории». Книга эта – бесстрастный сборник документов о трагедии тех лет. Документы самого разного происхождения: воспоминания участников сопротивления и мемуары карателей, отчёты дипломатов и стенограммы из штабов красных фронтов, воззвания антибольшевистских правительств и газетные передовицы тех лет.

Живая кровоточащая ткань времени, хирургический срез эпохи – недаром коммунистическая власть так боялась этой книги и с такой звериной ненавистью пресекала её путь к читателю[1]. Ведь при соприкосновении с такой литературой в одночасье рушатся все и всяческие штампы, коими мы столько лет руководствовались в своих оценках гражданской войны. Вот и сейчас самое беглое знакомство с запретной книгой рисует совершенно неожиданную для нынешнего читателя картину. О ней и пойдёт речь в этой главе.

Итак, том третий: «Урал и Прикамье. Ноябрь 1917 – январь 1919 годов. Документы и материалы».

Вот первое что бросается в глаза. Мы уже ранее, в предыдущих главах, затрагивали разные формы вооружённого сопротивления на Урале. Наш край – и в этом его уникальность для тех лет – познал все без исключения виды и типы антибольшевистской вооружённой борьбы. На Урале почти одновременно, в рамках хронологического отрезка, возникли и (что особенно важно) слились несколько потоков «контрреволюции», как тогда выражались большевики. Судите сами.

Первый поток. Рабочие восстания от Лобвы, Верхотурья и Надеждинска на севере до Златоуста, Шадринска и Верхнеуральска на юге и от Тюмени и Камышлова на востоке до Перми, Верещагино, Оханска и Камбарки на западе. Восстаниями были охвачены Нижний Тагил. Невьянск, Ревда, Шайтанск (Первоуральск); несколько раз вспыхивал Екатеринбург и его окрестности – ВИЗ, Берёзовский. Это без восстания в Ижевске и Воткинске, о котором речь пойдёт ниже.

Второй поток. Крестьянская война по всему краю – от выступлений в масштабах одного села (восстания в Пискоре, Косьве, Сеныче) до движений, охвативших целые регионы: так, сплошное море повстанческого движения залило территорию современных Пермского края, Челябинской и Курганской областей, юго-запада, востока и севера Свердловской области, Башкирии, Удмуртии, Прилегающих районов Татарстана, Марий Эл и Кировской области.

Третий поток. Казачье сопротивление в местах традиционного расселения уральского и оренбургского казачества: к осени 1919 года в руках большевиков здесь оставались лишь изолированные пункты (Орск, Актюбинск).

Четвёртый поток. Национальные движения в местах оживания татар, башкир, удмуртов, марийцев и других нерусских народов: в Башкирии – под руководством национального правительства (Ксе-Курултай) и под лозунгом национального возрождения.

Пятый поток. Дезертирство красных частей, не желавших воевать с собственным народом (Степановское восстание в Вятском краю, переходы питерских рабочих на сторону ижевских повстанцев).

Шестой поток. Победоносное наступление чехословаков и сибирских белогвардейцев.

Такого смешения разных потоков антикоммунистического сопротивления мы вряд ли где ещё найдём в России в 1918 году… И тут мы подходим к нескольким ошеломляющим выводам, которые с неизбежностью следуют из знакомства с документами.

Во-первых, Урал был фактически освобождён от большевиков повстанческим движением ещё до прихода белых. Последним приходилось только выбивать красных из крупных центров (Екатеринбург, Пермь) и очищать от них Транссибирскую магистраль.

Во-вторых, если оставить в покое казаков и башкирские национальные части (армию Уфимского правительства и «мюридов»-моджахедов ишана Курбангалиева), то можно говорить об едином рабоче-крестьянско-национальном повстанческом движении, ибо отряды рабочих, крестьян и национальные формирования действовали сообща и нередко под общим руководством. Это весьма ярко отражено в большевистских документах, где зачастую имеет место путаница в определениях, кто такие мятежники – несознательные рабочие, кулаки (читай: крестьяне) или «буржуи» (то есть белые). Такая картина, в частности – в документации красных по восстаниям в Берёзовском, Верхотурье, Лобве, Златоусте, Ирбите… Я уже не говорю о пропагандистских определениях типа «черносотенные» или «меньшевистские банды» – и то, и другое без иронии. Или вполне серьёзно об усольских и соликамских повстанцах как о «наёмниках англичан из Архангельска» (!). На что не пойдёшь, чтобы казать – хотя бы самим себе – что против тебя всего лишь «наймиты мировой буржуазии» (именно так!), а не народная антикоммунистическая революция…

Наконец, в-третьих. При ближайшем рассмотрении выясняется феноменальный факт: в рядах так называемых белых – те же самые рабоче-крестьянские повстанцы! Кстати, они так себя и называли – «белоповстанцы». То есть так называемое «зелёное» движение на практике кормило Белое. И, что примечательно, в рядах сибирских белых армий (да и волжских тоже) мы практически не найдём «хрестоматийных» белогвардейцев-«золотопогонников» – их там, что называется, кот наплакал.

Это уже много позднее, в ноябре, Колчак привезёт с собой солдат и офицеров бывших русских экспедиционных корпусов с Балкан и из Франции; из них-то и будут формироваться прославленные офицерские и штурмовые роты (у деникинцев аналог – «роты смерти», там они возникали на полгода раньше). Вступая в такие части, боец давал клятву: «С этой минуты я уже считаю себя погибшим за Россию!»[2] (об этом откровенно рассказано в одном из самых ранних произведений советской прозы – в «Падении Даира» А. Малышкина). Уденикинцев в так называемых «цветных» полках этому же служила наводившая ужас на красных униформа: чёрный мундир у марковцев, череп со скрещенными костями на рукаве у корниловцев (в фильме «Чапаев» авторы создали визуальный гибрид из таких элементов, не имеющий отношения к реальности).

Однако повторяю; всё это будет позднее, а пока, весной и летом 1918 года, белые армии пополняются и в Сибири, и на Урале, и в Поволжье за счёт вооружённых формирований повстанческого движения. То есть сами являются боевой элитой народной антикоммунистической революции.

Характерный пример. Пермь, как известно, была взята Северной армией А. Пепеляева. Так вот, его армия целиком и полностью состояла из сибирских крестьян-белоповстанцев. Численность армии была сравнительно невелика – 15 тысяч человек; из них 9 тысяч пали в жестоких боях с красными осенью 1918 года. Казалось, сил для рывка не хватит. Но Пепеляев – один из самых талантливых белых командармов[3] – связался с камскими антикоммунистическими повстанцами (они насчитывали десятки тысяч человек) и с рабочими Мотовилихинского завода в Перми. В нужный момент, 24 декабря, они синхронно ударили в тыл 3-й армии красных, и Пепеляев с 6 тысячами сибиряков прорвал фронт в ночь на 25 декабря, взяв Пермь. По словам М. Бернштама, «это была одна из самых блестящих побед сил антибольшевистского сопротивления». Сразу после этого свыше 40 000 крестьян-партизан Пермского, Осинского и Оханского уездов влились в армию Пепеляева; к ним присоединялась 8-тысячная Пермская дивизия – рабочие Перми, мобилизованными красными, но не пожелавшие защищать дело Ленина и Троцкого.

Таким образом, к 6 тысячам сибиряков Пепеляева присоединилось почти 50 000 уральцев. Так Северная армия белых в одночасье обросла плотью и кровью, став грозным противником для красных на протяжении всей войны – ибо, признанию и белых, и красных, уральские повстанцы были самыми упорными и самыми стойкими идейными (выделено мной – Д. С.) борцами против большевизма. А Мотовилихинский завод стал одной из главных экономических баз Белого движения на Востоке.

Такая же картина наблюдается и в других местах края. Южноуральские рабочие и крестьяне пополняли Западную и Южную армии М. Ханжина и Г. Белова, а Златоуст играл роль, аналогичную Мотовилихе. Да и части С. Войцеховского, освобождавшие от красных Екатеринбург, тоже состояли не из «золотопогонников», а всё из тех же сибирских белоповстанцев, в ряды которых вливались их уральские братья по оружию.

Вообще, по свидетельству очевидцев, тогда знаменем антибольшевистской борьбы на Урале и в Сибири был не российский триколор, а бело-зелёное знамя – символ свободной Сибири. Именно такие флаги и вывешивали на улицах своего города пермяки, встречая своих освободителей 25 декабря. Знамёна, где белый и зелёный цвета – символы Белого и зелёного движений – были соединены как знак единства в борьбе с большевистской тиранией[4].

И тут мы подходим к самому главному.

Если внимательно изучить документы, собранные в вышеупомянутом «запретном» сборнике, и суммировать численность всех повстанческих соединений на Урале, белых частей, идущих из Сибири, а также войск, действующих в прилегающем к Уралу Вятском крае (там крайним пунктом на западе, занятом повстанцами летом 1918 года, был город Царёвококшайск – нынешняя Йошкар-Ола) – получится 500-600 тысяч бойцов, а только в Вятском крае – 265 000 повстанцев. Прибавьте к этому Народную армию В. Каппеля в Казани и войска КОМУЧа на Средней Волге – ещё порядка от 50 до 100 тысяч. То есть в середине 1918 года на Восточном фронте красным противостояли силы сопротивления численностью в общей сложности до 700 тысяч! Однозначно утверждаю: у красных тогда на данном направлении таких «мощностей» не было.

Но и это ещё не всё. Безусловно, вершиной, кульминацией антикоммунистической войны в 1918 году явилось великое Прикамское восстание, длившееся 100 дней (август-ноябрь). Мы уже рассказывали об Ижевско-Воткинской рабочей дивизии белых. Но дивизия – это потом, в 1919 году, уже у Колчака. А тогда это – Ижевская Народная армия (командующий – полковник Д. Федичкин, по происхождению – потомственный рабочий). Численность – 70 000 человек (не считая примкнувших крестьянских и рабоче-партизанских отрядов Удмуртии, а также мелких народных армий Сарапула, Елабуги и Чистополя). Это самое крупное армейское соединение, действующее против большевиков: ни одна белая армия на Восточном фронте не имела тогда такой численности. Большевики называли ижевцев «белыми», но не было у рабочих бойцов Прикамья погон на плечах. Красное знамя, фабричный гудок, «Варшавянка» да белая нарукавная повязка с «мушкетёрской» надписью «Один за всех и все за одного» – вот символы народоармейцев.

Прикамское восстание явилось для тогдашней Москву тяжелейшим ударом во всех отношениях.

Во-первых, рабочие подняли оружие против «рабочей» власти в таких масштабах, что уже не скроешь и не спишешь на кулаков и буржуев – именно потому Троцкий будет отдавать беспрецедентные по жестокости приказы, беспрецедентные даже для того кровавого времени: «Стереть Ижевск и Воткинск с лица земли! Пленных не брать, жителей не щадить!». Таких приказов глава Реввоенсовета не отдавал ещё по отношению ни к кому[5]… Однако заводы надо было ещё взять – несколько волн красных наступлений разбилось о железную стойкость народоармейцев. Позором покрыл себя под стенами Ижевска «старый большевик» В. Антонов-Овсеенко: его отряды были буквально искрошены повстанцами. Впоследствии красные наблюдатели отмечали, что такая исступлённость и такое жестокое остервенение боёв, какие имели место под Ижевском, позднее наблюдалось только под Челябинском и при штурме Перекопа. Не было на Урале в те дни боле стойких бойцов, чем защитники Прикамья…

А во-вторых, одним ударом, буквально в течение дня, прикамские «мятежники» выбили из рук большевиков огромный и стратегический «архиважный» (как сказал бы Ильич) регион. Ведь, начав с обороны родных заводов, ижевцы и воткинцы вместе с крестьянскими партизанами, носившими названия «отряд Бабинцев», «отряд Ножовцев», «рота Перевозинцев», «роты Камцев и Ликинцев», «полк имени Минина и Пожарского», «конно-крестьянский дивизион» (воткинцы называли последних «наши казаки») – вместе с ними они освободили всю Удмуртию и часть Татарстана (до Чистополя), оказали ощутимое содействие повстанцам Вятского края до марийских земель включительно, освободили от коммунистической власти территорию с населением более миллиона человек, нанесли сокрушительное поражение 2-й армии красных и поставили их 3-ю армию перед угрозой катастрофы. Осенью 1918 года авангарды народоармейцев отделяло от позиций других народоармейцев – каппелевцев – и от аванпостов частей КОМУЧа расстояние всего в несколько десятков километров. Один рывок в сторону Тетюшей – и фронт сомкнётся, но… Страшной проблемой для прикамцев был снарядный и патронный голод: все боеприпасы, а также артиллерию они добывали в бою, отбирая их у красных. Естественно, этого явно не хватало. А боеприпасы были – в Казани, Симбирске, на освобождённых от красных уральских территориях. Следовательно…

Внимание, читатель! Вникни в остановку. Уже освобождён весь Урал, на повестке дня взятие Перми, казаки-дутовцы братаются на юге с самарскими бойцами-«учредиловцами», вот-вот восстанут рабочие верхней Волги от Нижнего Новгорода до Подмосковья (уже сражается Ярославль). Что в данном случае требуется в первую очередь от антибольшевистских сил? Объединиться, правильно выбрать направление ударов и побеждать! Ведь если, к примеру, Прикамскому восстанию будет своевременно оказана помощь боепитанием и войсками, то силы сопротивления могут почти без борьбы и потерь нанести удар через Прикамье на Пермь, Вятку и Тетюши (откуда рукой подать до Казани и Симбирска). И тогда – все силы уральского, сибирского и волжского сопротивления в едином кулаке. И вся средняя Волга без особых усилий окончательно уплывает из рук большевиков. А тогда можно смело устремляться вверх по Волге, поднимая на пути рабочие восстания в Нижнем, Костроме и других городах и пополняя тем свои ряды. Направление – Москва. Уже осенью 1918 года…

Я уже не говорю о том, что в таких условиях волне реальным становится захват Саратова и соединение с донскими и астраханскими казаками, осаждающими Царицын, то есть соединение с силами антибольшевистского Юга. А можно этого и не делать – бросить все ресурсы на взятие белокаменной: при численном перевесе повстанцев успех был более чем вероятен. Подчёркиваю: силами только Восточного фронта – без Краснова, без Деникина и ещё до того, как в Сибири объявился Колчак…

Я ещё раз намеренно акцентирую внимание читателей: таких грандиозных возможностей у Белого движения не будет более никогда! Ни разу за всю войну! Воистину, это время – кульминация трагедии; и большевики это знали – не случайно Ленин будет постоянно подчёркивать: на Восточном фронте решается судьба революции.

Почему же такие перспективы не стали реальностью? Почему 1918 год стал для антикоммунистического сопротивления временем упущенных возможностей? Основная причина: слившись в единый шквал народной войны, разные потоки повстанчества единства так и не обрели. Если рабочие и крестьяне ещё находили общий язык, то казаки и «националы» – не всегда: достаточно сказать, что башкирское сопротивление в это самое время по-настоящему воевало с КОМУЧем (отвлекая на себя до трети всех вооружённых сил последнего!). Даже между уральскими и оренбургскими казаками возникали подчас организационные трения – в ходе первого периода борьбы, с ноября 1917 года по апрель 1918-го[6]. Это всё играет на руку большевикам. О противоречиях внутри башкирского национально-освободительного движения я уже писал: там был чудовищный разлёт течений – от религиозного до социалистического (и сторонники последнего во главе с председателем Уфимского правительства А. Валидовым нанесли в конце 1918 года предательский удар в спину собственному делу, переметнувшись к большевикам). Наконец, имели место просто региональные, местечковые трения. Так, В. Молчанов – будущий ижевско-воткинский начдив, в то время командующий Алпашской дружиной в устье Камы – в своих мемуарах «Борьба на востоке России и в Сибири», к примеру, хвалит «своих» елабужских бойцов и порицает Уфимцев за «пробольшевизм» (это противоречит всему, что мы знаем о партизанских антикоммунистических боях в Уфимской губернии). Налицо элементарное местничество, явно не полезное общему делу…

Крайне отрицательную роль сыграло отсутствие лидера – как в личностном, так и в политическом смысле. Коллегиальное руководство Ижевско-Воткинским восстанием в лице Учредительного собрания (Прикомуч) себя явно не оправдало – единственным результатом его можно считать отставку командарма Д. Федичкина в самый ответственный момент борьбы и самороспуск самого собрания «из боязни быть арестованными Федичкиным» (именно!). Как следствие – утеря стратегической инициативы и последующий крах восстания. Разброд в руководстве уфимского Ксе-Курултая завершился развалом фронта, падением Уфы, самоликвидацией башкирского правительства и бегством А. Валидова в красный лагерь (а оттуда – за границу) – и это при том, что Башкирия отнюдь не исчерпала сил к сопротивлению и бойцы-башкиры в 1919-1920 годах были едва ли не гвардией у Колчака. Не на высоте оказались и казанские руководители, сдавшие город новоиспечённой армии Троцкого через месяц с небольшим после начала своей деятельности[7].

Но особенно не выдерживает никакой критики деятельность самарского КОМУЧа: его руководители оказались настоящими военно-политическими импотентами и не только не помогли никому из своих борющихся коллег – ни казанцам, ни прикамцам, ни казакам Краснова под Царицыным (а возможность явно имели: и войска, и оружия хватало, и расстояние до любого из вышеуказанных союзников было минимальным) – но даже и себя защитить не смогли, позорно сдав собственную территорию на милость наступающих дивизий Чапаева и Гая. Более того: самарские горе-руководители не смогли мобилизовать на свою поддержку немалый потенциал волжского крестьянства, настроенного явно антибольшевистски[8] – напомню, что территория, контролируемая КОМУЧем – это впоследствии театр военных действий двух крупнейших крестьянских восстаний против красных: «чапанной войны»[9] (начало 1919 года) и «вилочного восстания» (начало 1920 года). И ещё: падение Самары привело к падению Оренбурга и Уральска в конце 1918 года, причём вернуть белым их уже не удалось[10].

Свою огромную долю ответственности за неудачи 1918 (в частности, за катастрофу на Волге) несут тогдашние левые партии – эсеры и социал-демократы: именно последние и преобладали в КОМУЧе. Эсеры, которые могли и должны были стать политическим авангардом освободительной войны (от них этого ждали, и, что самое интересное, в этом их обвиняла коммунистическая пропаганда), по сути, растерялись и попрятались. То, что их отдельные представители сражались в рядах сопротивления, не отменяет тот факт, что ЦК этой партии (точнее, партии правых эсеров) официально отмежевался от этой войны и заявил о нейтралитете (в 1922 году их всё равно поволокут на так называемый «эсеровский процесс» – так-то, голубчики, раньше надо было думать!). Кроме того, множество эсеров было и в красных рядах – вспомните хотя бы главкома Восточного фронта М. Муравьёва! (Об этом у нас уже шла речь). А леворадикальная часть эсерства, максималисты – о чём мы тоже уже говорили – несмотря на огромное количество конфликтов с большевиками (в том числе вооружённых), в описываемых событиях выступила на красной стороне баррикады не как одиночки, а именно как организация в целом (в частности, послала свои отряды на подавление Прикамья!). Это притом, что – как помним – большевики максималистов явно использовали по принципу «на безрыбье и рак рыба» и откровенно не уважали (ещё раз вспомните уничтожающую характеристику, которую дал максималистам советский официоз устами А. Фадеева в романе «Разгром»).

Что же касается социал-демократов (меньшевиков), в том числе самарских, то они с началом Прикамского восстания выпустили официальный документ, начинавшийся словами: «Мы скорее примиримся с большевизмом, чем с реакцией!». «Реакция» – это, надо понимать, восставшие ижевцы… Большевики, кстати, за это сразу ухватились и… перепечатали меньшевистское обращение в своих типографиях, а затем разбрасывали его в виде листовок на позициях прикамских народоармейцев. Представляете российский театр абсурда: красные разбрасывают листовки белых для разложения рабочей повстанческой армии! Где, в какой стране возможен ещё подобный политический «сюр»? А ведь действовало! По воспоминаниям ветеранов Прикамского восстания, дезорганизовывало это бойцов весьма и весьма…

Подобную же позицию социал-демократы позднее заняли и по отношению к Колчаку: под их влиянием прикамцы в разгар восстания всерьёз обсуждали идею… войны с Омском[11]. Вышеописанное предательское поведение социалистического башкирского лидера А. Валидова также имеет аналогичное происхождение и объяснение. И не случайно, когда в конце 1918 года социал-демократы обсуждали место проведения своей партконференции (нашли время!), то саркастичный А. Пепеляев язвительно предложил им собраться в… Циммервальде. Вряд ли стоит напоминать, что именно в это швейцарском городке в 1915 году Ленин со товарищи провозгласил курс на разжигание гражданской войны в России…

Но самые главные вопросы приходится задавать белому командованию – вернее, его высшему эшелону.

Как я уже говорил, Прикамское восстание – кульминация событий 1918 года на Востоке. От вопроса, победит оно или захлебнётся в крови, зависит абсолютно всё. Зависит, если хотите, судьба России. И тогда вопрос: зная о проблемах восставших (а они к сентябрю прорвали информационную блокаду и дали о себе знать всем центрам сопротивления), помог ли им хоть кто-нибудь?

Ответ ошеломляющий: никто. Единственная помощь пришла из осаждённой Казани – оттуда капитан 2-го ранга В. Феодосьев на кораблях Камской флотилии доставил в Ижевск одну пушку с 50 снарядами, 100 гранатных капсюлей, 50 сёдел, 30 фунтов взрывчатки и 40 000 патронов. Учитывая размах событий – мизер. «Это всё – с горечью вспоминает на страницах лос-анджелесского журнала «Первопроходец» Д. Федичкин – что дала ижевцам богатая Казань». При этом флотилия Феодосьева бросила позиции и, не поставив повстанческое командование в известность, ушла в Уфу по реке Белой. А на её место немедленно приплыли… красные корабли Ф. Раскольникова. «Это было одной из главных причин, – констатирует Д. Федичкин – способствовавших падению Прикамского края».

Подчёркиваю: это была единственная помощь восстанию. Из Самары, как я уже говорил, ничего дождаться не пришлось. Но, что самое главное, не помогли и главнее силы белых на Урале. Предшественник Колчака в Омске генерал В. Болдырев на отчаянные призывы повстанцев о помощи не только не ответил, но даже… не занёс сведения о восстании в дневник, который он вёл ежедневно (и который сохранился). Ну ладно, Болдырев в конце концов был, по всеобщему признанию очевидцев, одним из самых бездарных белогвардейских руководителей – чего стоят хотя бы его абсурдные планы наступления на… Вологду, с которыми он в эти носился[12].

А остальные белые лидеры? Почему, к примеру, командующий Сибирской армией Р. Гайда всю осень пробивался к Перми от Екатеринбурга строго по Транссибу, в лоб, неся жуткие потери? Почему не повернул южнее, на Ижевск? Ведь убил бы одним выстрелом двух медведей: и восстание бы поддержал (что, ещё раз напомню, имело бы стратегическое значение), и Пермь бы взял малой кровью. Напоминаю: Пермь ему взять вообще не удалось – её, если помните, брал Пепеляев. То есть, и пролитая кровь солдат Сибирской армии оказалась напрасной, и народоармейцев подставили… Что это – тоже бездарность? Некоторые так и считали: профессор, генерал А. Головин зло писал: «Гайда сделал головокружительную карьеру от фельдшера (должность Гайды в чехословацком корпусе на момент мятежа – Д. С.) до командарма – и оказался не на своём месте: стратегически его «успехи» равны нулю».

Может, и так. Но вспомните «золотой правило разведчика»: если совпадений больше двух, это уже не совпадения. А в нашем случае?

В самом деле. Гайда – бездарен, Болдырев – бездарен. Ну, а Колчак? Его-то уж никак в бездарности не запишешь. А ведь факты – вещь упрямая: когда прикамские повстанцы, не получив подмоги и исчерпав все ресурсы сопротивления, пошли на прорыв и, сдав свои заводы В. Азину (который устроил там кровавую резню над оставшимися жителями), прорвались вместе с тысячными толпами беженцев на соединение с белыми в районе Красноуфимска – Колчак… отказался принять народоармейцев в свои ряды! Ему, видите ли, внешний вид повстанцев не приглянулся! Как же, одно красное знамя чего стоит[13]…

А когда штабисты всё-таки уговорили Верховного правителя не отталкивать таких несравненных бойцов, и народоармейцы встали в ряды сибирских армий – плечом к плечу с солдатами корпуса генерала Вержбицкого – они выбили красных со своих заводов в считанные дни. И что же сделал Колчак? Он… расформировал народоармейцев и распустил их по домам! А на их место поставил на передовую мобилизованных крестьян из 1-го Ялуторовского и 2-го Барабинского полков, которые тут же… сбежали к красным, открыв фронт. И большевики вновь, и уже окончательно, заняли Ижевск и Воткинск (на сей раз население, памятуя о зверствах красных, ушло на восток поголовно). Только тогда Колчак опомнился и приступил к формированию знаменитой Ижевско-Воткинской дивизии, но… «дорого яичко ко Христову дню» – Прикамье было потеряно.

Это уже бездарностью не объяснишь – тут дело серьёзней обстоит. Налицо глубокое недоверие к повстанческому движению (и его боевому авангарду – народоармейцам). А если учесть, что, как я уже говорил, белоповстанцы составляли львиную долю белых войск на Восточном фронте вообще, со стороны омского командования это – не что иное, как безрассудный авантюризм, попытка не считаться с реальностью. Такая политика в конечном итоге разобщила антибольшевистские силы, не дала возможность использовать уникальный исторический шанс и объективно способствовала поражению.

Вывод напрашивается очень печальный.

Руководство Белого движения на Востоке оказалось в ситуации, когда их военная и политическая компетентность оказалась много ниже тех задач, которые ставила перед ними жизнь. В результате белые лидеры не выполнили своих прямых обязанностей, не сделали того, что обязаны были сделать, погубили доверившихся им людей и отдали огромную страну на растерзание и откуп едва ли не самому бесчеловечному режиму в истории человечества.

[1] В высшей степени симптоматично, что и теперь, в постсоветской России эту книгу нельзя найти ни в одной общедоступной библиотеке.

[2] Своего рода «русское самурайство», что-то напоминающее психологию камикадзе…

[3] Между прочим, бывший школьный учитель, самоучка…

[4] У этого флага и этой символики – интересная генеалогия, о которой у нас разговор впереди.

[5] После окончания восстания в Прикамье красными будет уничтожено порядка 20 000 мирного населения (в одном Ижевске – до 800 человек).

[6] Между этими двумя казачьими войсками было множество разногласий – начиная с того, что уральцы были почти поголовно старообрядцами (и недолюбливали оренбуржцев-«никониан»); кроме того, уральские казаки не разделяли сепаратистских настроений дутовцев, тяготевших к максимальной автономизации (как и их коллеги на Дону, Кубани и Тереке).

[7] Победа красных под Казанью стала фактическим (а не мифическим, как 23 февраля) рождением регулярной Красной армии.

[8] У самарского КОМУЧа вообще с волжским крестьянством отношения были из рук вон плохие: например, «учредиловцы» требовали «добровольцев» в собственную армию из числа сельского населения – при отказе того или иного села дать таковых самарские народоармейцы эти села сжигали…

[9] После подавления этого восстания «чапанные» повстанцы прорвались на восток, соединились с уральскими казаками и впоследствии, в частности, принимали самое активное участие в Лбищенском рейде – том самом, в ходе которого оборвалась жизнь Чапаева. Вот откуда ещё шокирующая жестокость лбищенского боя – волжские «мятежники» не забыли зверства расправ краснозвёздных карателей над своими близкими и в плен «красных дьяволов» практически не брали.

[10] Для справки: сразу после взятия Уральска красные комбриги Ильин и Плясунков, бравшие город, начали на улицах города настоящее сражение между своими бригадами – за контроль над «освобождённым» городом! (В своё время оба они были участниками скандальной попытки убить Фрунзе как «царского генерала» в его собственном штабе, так что означенные комбриги были ребята беспредельные!). Это я сообщаю к тому, какая у красных на Южном Урале была обстановочка на передовой и в ближайшем тылу. И… со стороны белых – ни одной попытки переиграть ситуацию под Уральском! На наш взгляд, это и есть самая исчерпывающая характеристика качествам военно-политического командования белых на Востоке в «доколчаковский» период.

[11] Как увидим позднее, подобная линия имела и иное политическое основание.

[12] Красноречивая справка из дальнейшей биографии Болдырева (из энциклопедического справочника). «1 июля 1920 г. был назначен командующим всеми вооружёнными силами Дальнего Востока (отметив в дневнике, что подлинным «хозяином положения было тогда Дальбюро компартии»). На этом посту Болдырев сотрудничал с С. Лазо, работал в комиссии по роспуску частей старой армии. Остался во Владивостоке, и после его захвата Красной армией, 5 ноября 1922 арестован. В тюрьме заявил о своей готовности служить советской власти. Летом 1923 был амнистирован. Работал научным сотрудником Западносибирского института промышленных экономических исследований. Член авторского коллектива Сибирской Советской энциклопедии. 29 декабря 1932 (по другим данным в августе 1933) арестован по подозрению в контактах с японской разведкой, по другим данным – обвинению в организации контрреволюционного заговора. Расстрелян 20 августа 1933 года». Что и требовалось доказать.

 

[13] Не подумайте, что я издеваюсь над читателями – именно такая коллизия запечатлена в документах, опубликованных А. Солженицыным и М. Бернштамом.

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: