Акутагава Рюноскэ. Муки ада

----------------------------------------------------------------------- Пер. с яп. - Н.Фельдман. OCR & spellcheck by HarryFan, 1 October 2000 ----------------------------------------------------------------------- 1 Второго такого человека, как его светлость Хорикава, раньше-то, ужконечно, не было, да и впредь вряд ли будет. Ходила молва, будто перед егорождением у изголовья достопочтенной матушки явился сам святой Дайитоку[Святой Дайитоку ("Великая мощь и стойкость") - один из пяти "Великихзащитников учения Будды"; изображается с шестью ликами, шестью руками ишестью ногами, восседающим на белом быке среди языков пламени; в руках унего меч, трезубец, палица и колесо; поражает зло и болезни]. Как бы тамни было, он с самого рождения своего, говорят, непохож был на обыкновенныхлюдей. И оттого ни разу не случалось, чтобы мы не подивились тому, что емуугодно было сделать. Посмотреть хоть на его дворец у реки Хорикава, такой,как это говорят, "величественный", что ли? Там такое понаделано, что нам снашим простым разумением этого и не понять. Люди рассказывают о егосветлости невесть что, сравнивают его светлость с императором Ши Хуан-ди иЯнди [Ши Хуан-ди (основатель династии Цинь, правил в 246-210 гг. до н.э.)и Ян-ди (из династии Суй, правил в 605-617 гг.) - китайские императоры,отличались чрезвычайной жестокостью, а Ян-ди еще и неслыханнымраспутством], да ведь это, пожалуй, все равно что, как говорится впословице, слепому на ощупь судить о слоне. Однако его светлость помышлялне только о себе, о своем блеске и славе. Нет, он вникал и в то, что былокуда ниже его. Он, как говорится, радовался вместе со всем миром - такоеуж у него было великодушное сердце. Вот почему, даже когда его светлость оказался во дворце Нидзе во времяночных бесчинств злых духов, с ним не приключилось ничего дурного. И духсамого садайдзина Тору [садайдзин - одно из высших правительственных ипридворных званий; Тору (Минамото-но Тору, 822-895) - легенда о появленииего духа имеется в "Стародавних повестях" (27, 2)], который, как шламолва, из ночи в ночь появлялся во дворце Кавараин, на Третьей Восточнойулице, - в том дворце, что прославлен изображением видов Сиогама вМитиноку [Митиноку - старинное название ряда провинций на северо-востокеХонсю; Сиогама - прославленное красотой морское побережье], - так вот,даже этот призрак исчез, стоило его светлости на него прикрикнуть. Воткакое могущество было у его светлости, так что неудивительно, что народ вовсей столице - стар и млад, мужчины и женщины, когда заходила речь о егосветлости, говорили о нем, как о живом Будде. Прошел даже слух, что когдапри возвращении из дворца с праздника сливовых цветов понесли быки,впряженные в колесницу его светлости, и примяли одного старика, как разтам проходившего, то старик только сложил руки и благодарил за то, что понему прошли быки его светлости. Вот как все обстояло, и поэтому много чего можно будет порассказать ожизни его светлости даже в грядущие времена. Как он на пиру выставил вподарок гостям целых тридцать белых коней, как он при постройке мостаНагара отдал "в сваи" своего любимого отрока [речь идет о приношении вжертву человека, обычае, существовавшем в древней Японии при закладкезданий, мостов и т.п.], как повелел китайцу-монаху, что знал искусствоврачевания, разрезать себе нарыв на ляжке... Если перебирать все поотдельности - и конца не будет! Но из всего этого множества рассказовсамый страшный, пожалуй, будет о том, как появились ширмы с картиной мукада [на всем протяжении истории японского искусства художники писаликартины на шелку, в том числе на шелковых ширмах, большей частью двух- илимногостворчатых], что и сейчас в доме его светлости почитаются самойбольшой драгоценностью. Ведь даже его светлость, которого ничто на светене могло расстроить, и тот был тогда потрясен. А мы, кто ему прислуживал,еле живы остались, - об этом что уж говорить! Даже мне, служившей у егосветлости целых тридцать лет, никогда больше не приходилось видеть такиеужасы. Но прежде чем поведать вам об этом, нужно сначала рассказать омастере-художнике Есихидэ, что нарисовал эти ширмы с изображением мук ада. 2 Есихидэ... верно, и теперь еще есть люди, которые его помнят. Это былтакой знаменитый художник, что вряд ли в то время нашелся бы человек,который мог бы с кистью в руках сравниться с ним. В ту пору было ему,пожалуй, лет под пятьдесят. Посмотришь на него - такой низенький, тощий,кожа да кости, угрюмый старик. Во дворец к его светлости он являлся втемно-желтом платье каригину, на голове - шапка момиэбоси. Нрава был онпрегадкого, и губы его, почему-то не по возрасту красные, придавали емунеприятное сходство с животным. Говорили, будто он лижет кисти и оттого кгубам пристает красная краска, а что это было на самом деле - кто егознает? Злые языки говорили, что Есихидэ всеми своими ухватками похож наобезьяну; и даже кличку ему дали "Сарухидэ" [сару - обезьяна]. Да, раз уже я сказала "Сарухидэ", то расскажу заодно вот еще о чем. Вту пору во дворце его светлости возвели в ранг камеристки единственнуюпятнадцатилетнюю дочь Есихидэ, милую девушку, совсем непохожую на своегородного отца. К тому же, может, оттого, что она рано лишилась матери, онабыла задумчивая, умная не по летам, ко всем внимательная, и потому идворцовая управительница, и все другие дамы любили ее. Вот по какому-то случаю его светлости преподнесли ручную обезьяну изпровинции Тамба, и сын его светлости, большой проказник, назвал ееЕсихидэ. Обезьяна и сама по себе смешная, а тут еще такая кличка, вотникто во дворце и не мог удержаться от смеха. Ну, если бы только смеялись,это еще ничего, но случалось, что, когда она взберется на сосну в саду илизапачкает татами [плотные, толщиной 6-8 см циновки стандартного формата(около 1,8 кв.м), которыми застилается пол в японском доме; по такому полуходят без обуви] в покоях, люди забавы ради подымали крик: "Есихидэ,Есихидэ!" - чем, конечно, сильно донимали художника. Как-то раз, когда дочь Есихидэ, о которой я сейчас говорила, шла подлинной галерее, неся ветку сливы с письмом [по старинному этикету письмаподносились с какой-нибудь цветущей веткой], из противоположной дверинавстречу ей, прихрамывая, кинулась обезьянка Есихидэ - она, видно,повредила себе лапу и не могла взобраться на столб, как обычно делала. Аза ней - что бы вы думали? - гнался молодой господин, размахивая хлыстом икрича: - Негодный воришка! Постой, постой! Увидев это, дочь Есихидэ было растерялась, но тут как раз обезьянкаподбежала, уцепилась за ее подол и жалобно заскулила. Девушке сразу сталотак ее жалко - прямо не совладать с собой. С веткой сливы в руке онаотвела пахнущий фиалками рукав, нежно обняла обезьянку и, склонившисьперед молодым господином, ясным голоском обратилась к нему: - Осмелюсь сказать, это ведь животное. Пожалуйста, простите ее. Но молодой господин уже стоял перед ними. Он гневно нахмурился и топнулногой. - Чего заступаешься! Обезьяна украла мандарины. - Ведь это животное... - повторила девушка, набравшись смелости, апотом с грустной улыбкой добавила: - К тому же ее зовут Есихидэ. Выходит,будто вы гневаетесь на моего отца, и я не могу спокойно смотреть на это. Тогда, конечно, молодой господин овладел собой. - Вот как!.. Ну, раз просишь за отца, я, так и быть, уступлю и прощу, -сказал он неохотно, бросил хлыст и ушел через ту самую дверь, откудапоказался. 3 Дружба дочери Есихидэ с обезьянкой и началась с этого случая. Девушкаподвязала ей на шею, на красивой красной ленте, золотой колокольчик,полученный в подарок от молодой госпожи, и обезьянка уже не отходила отдевушки. А когда однажды дочь Есихидэ, простудившись, лежала в постели,обезьянка неотлучно сидела возле нее, - может, это только казалось, - сгрустной мордочкой и все время кусала себе ногти. С тех пор - странная вещь! - никто уже больше не мучил обезьянку, какбывало раньше. Напротив, мало-помалу ее стали ласкать, даже сам молодойгосподин иногда кидал ей персимоны или каштаны. Мало того, когда однаждыкто-то из слуг пнул обезьянку ногой, молодой господин очень разгневался; иговорили, что вскоре за тем его светлость повелел дочери Есихидэ явиться кнему с обезьянкой на руках именно потому, что ему стало известно, какразгневался молодой господин. Тут, кстати, до него дошли и рассказы о том,почему девушка так любит обезьянку. - Девчонка - хорошая дочь. Хвалю. Так по воле его светлости девушка получила в награду алое акомэ[придворная женская одежда, легкое платье, надеваемое под верхний наряд].А когда и обезьянка почтительно взяла в руки акомэ, делая вид, будто егорассматривает, его светлость изволил еще больше развеселиться. Да, вот какэто было, и, значит, его светлость стал благоволить к дочери Есихидэименно потому, что одобрил ее почтение и любовь к отцу, сказавшиеся в еелюбви к обезьяне, а вовсе не потому, что был сластолюбив, как говорилилюди. Правда, и такая молва пошла не без причины, но об этом я расскажу неторопясь, как-нибудь в другой раз. Пока же довольно сказать, что при всейее красоте не такой был человек его светлость, чтобы засматриваться накакую-то дочь художника. Так вот, дочь Есихидэ удалилась от его светлости с честью, но так какона была девушка умная, то не навлекла на себя зависти остальныхкамеристок. Напротив, с тех пор ее вместе с обезьянкой стали баловать, итак часто сопровождала она молодую госпожу на прогулку, что, можносказать, почти не отходила от нее. Однако оставлю пока что девушку и расскажу еще об ее отце, Есихидэ. Да,обезьяну вскорости все полюбили, но самого-то Есихидэ по-прежнему терпетьне могли и по-прежнему за спиной звали Сарухидэ. И так было не только водворце. В самом деле, и отец настоятель из Екогава, когда произносили принем имя Есихидэ, менялся в лице, словно встретился с чертом, и вообщеизволил его ненавидеть. Правда, поговаривали, будто причина в том, чтоЕсихидэ изобразил отца настоятеля на шуточных картинках, но это болталинизшие слуги, и не могу сказать наверняка, так ли это. Во всяком случае,отзывались о нем дурно везде, кого ни спросишь. Если кто не говорил о немплохо, то разве два-три приятеля-художника. Да еще люди, которые виделиего картины, но не знали его самого. Однако Есихидэ не только с виду был гадкий, у него был отвратительныйнрав, и нельзя не сказать, что ему доставалось по заслугам. 4 А нрав у него был вот какой: он был скупой, бессовестный, ленивый,алчный, а пуще всего - спесивый, заносчивый человек. Что он первыйхудожник в стране - это прямо-таки капало у него с кончика носа. Ладно быдело шло только о живописи, но он и в другом не хотел никому уступать ивысмеивал даже нравы и обычаи. Один старый ученик Есихидэ рассказывал мне,что, когда как-то раз в доме одной знатной особы в знаменитую жрицу Хигакивселился дух и она начала вещать страшным голосом, Есихидэ и слушать ее нестал, а взял припасенную кисть и спокойно срисовал ужасное лицо жрицы.Должно быть, и нашествие духа было в его глазах просто детскимнадувательством. Вот какой это был человек, и потому лицо будды Киссетэн [Киссетэн("Богиня счастливых знамений", санскр. Шримахадэви) - буддийская богиня,подательница блага; изображается прекрасной женщиной в пернатых одеждах икороне с жемчужиной исполнения желаний в правой руке] он срисовал спростой потаскушки; а будду Фудо [Фудо ("Неколебимый владыка") - один изпяти "Великих защитников учения Будды"; изображается как грозный карательгрешников, сидящий посреди пламени с мечом в руке] писал с оголтелогокаторжника, и много чего непотребного он делал, а когда его за этоупрекали, он только посвистывал. "Что же, боги и будды, которых Есихидэнарисовал, его же за это накажут? Чудно!" Такие слова пугали дажеучеников, и многие из них в страхе за будущее торопились его оставить. Какбы там ни было, он думал, что такого замечательного человека, как он, вего время нет нигде на свете. Нечего говорить о том, какой высоты Есихидэ достиг в искусствеживописи. Правда, так как его картины и по рисунку и по краскам во всемотличались от произведений других художников, то среди егонедоброжелателей, собратьев по кисти, поговаривали, что он шарлатан. По ихсловам, когда дело касается картин Каванари, или Канаока [Каванари(Кудара-но Каванари, 782-853), Канаока (Косэ-но Канаока, работал впоследней четверти IX в.) - прославленные художники своего времени], илидругих знаменитых старых мастеров, то о них ходят удивительные рассказы:то будто на разрисованной створке двери в лунные ночи благоухает слива, тобудто слышно, как придворные, изображенные на ширме, играют на флейте...Когда же речь идет о картинах Есихидэ, то говорят только странные и жуткиевещи. Например, о картине "Круговорот жизни и смерти" [обязательный сюжетросписи в буддийском храме: задача ее - отвратить от всякого проявленияжизни и пробудить стремление к нирване], которую Есихидэ написал наворотах храма Рюгайдзи, рассказывали, что когда поздно ночью проходишьчерез ворота, то слышатся стоны и рыдания небожителей. Больше того,находились такие, которые уверяли, что чувствовали даже зловониеразлагающихся трупов. А портреты женщин, нарисованные по приказу егосветлости? Говорили ведь, что не проходит и трех лет, как те, кто на нихизображен, заболевают, словно из них вынули душу, и умирают. Послушатьзлоязычных, так это самое верное доказательство, что в картинах Есихидэзамешано колдовство. Но поскольку Есихидэ, как я уже говорила, был человек особенный, то онтолько гордился этим, и когда как-то раз его светлость изволил пошутить:"Ты, кажется, любишь уродство?" - то он, неприятно усмехнувшись своими непо возрасту красными губами, самодовольно ответил: "Да, всем этимхудожникам-верхоглядам не понять красоты уродства!" Пусть он и первыйхудожник в стране, но так кичиться в присутствии его светлости... Недаромученик, о котором я давеча упоминала, потихоньку дал ему кличку"Тираэйдзю", хуля его за то, что он зазнается. Вы, наверно, знаете:Тираэйдзю - так звали черта, который давно в старину прибыл к нам изКитая. Но даже у Есихидэ, даже у этого человека, который не признавал никого иничего, было одно настоящее человеческое чувство. 5 Есихидэ до безумия любил свою единственную дочь, ту самуюдевушку-камеристку. Я уже говорила, что девушка была нежная, хорошая дочь,но и его любовь к ней отнюдь не уступала ее чувству, и если рассказать,что этот человек, который на храмы никогда не жертвовал, на платья дочериили украшения для ее волос денег не жалел никогда, может показаться, чтоэто просто ложь. Впрочем, любовь Есихидэ к дочери сводилась лишь к тому, что он еелелеял, а найти ей хорошего мужа - этого у него и в мыслях не было. Какоетам! Если за девушкой кто-нибудь приударял, он, наоборот, неостанавливался перед тем, чтоб набрать головорезов, которые нападали насмельчака и его убивали. Поэтому, когда по слову его светлости девушкупроизвели в камеристки, старик отец был очень недоволен и даже перед лицомего светлости хмурился. Должно быть, отсюда-то и пошли толки о том, чтоего светлость увлечен красотой девушки и держит ее во дворце, не считаясьс недовольством отца. Впрочем, хотя толки-то были ложные, но что Есихидэ из любви к дочерипостоянно просил, чтобы ее отпустили из дворца, это правда. Однажды, рисуяпо приказу его светлости младенца Мондзю [Мондзю (санскр. Манджушри) -буддийское божество мудрости; здесь имеется в виду изображение Мондзю вего юные годы], он очень удачно изобразил лицо любимого отрока егосветлости, и его светлость, весьма довольный, изволил милостиво сказать: - В награду дам тебе что хочешь. Выскажи твое желание, не стесняясь. Тогда Есихидэ - что бы вы думали? - дерзко сказал: - Пожалуйста, отпустите мою дочь! В других дворцах - дело особое, но тех, кто служил его светлостиХорикава, так ласкали... Где ж еще найдется человек, который бы так грубообратился с подобной просьбой? Это даже его светлость, такоговеликодушного, видимо, рассердило, и он некоторое время только молчасмотрел в лицо Есихидэ, а потом изволил резко сказать: "Нельзя", - и тутже поднялся. И такие вещи повторялись несколько раз. Как вспомнишь теперь,пожалуй, с каждым разом его светлость изволил смотреть на Есихидэ всехолоднее. Да и девушка, должно быть, беспокоясь за отца, часто приходила вкомнаты камеристок и горько плакала, кусая рукав. Тогда толки о том, чтоего светлость влюбился в дочь Есихидэ, еще усилились. Некоторые дажеговорили, будто ширмы с муками ада появились-де из-за того, что девушкапротивилась желаниям его светлости; но этого, разумеется, не могло быть. Как я понимаю, его светлость не хотел отпустить дочь Есихидэ потому,что он с жалостью думал о судьбе молодой девушки. Он милостиво полагал,что, чем оставлять ее у такого упрямого отца, лучше держать ее у себя водворце, где ей жилось привольно. Разумеется, он благоволил к килойдевушке. Но что у него были сластолюбивые помыслы, это досужие выдумки. Данет, можно сказать, что это просто ложь, лишенная всяких оснований. Но, как бы там ни было, только уже в то время, когда Есихидэ из-задочери оказался почти в немилости, его светлость, - о чем он помыслил, незнаю, - вдруг призвал к себе художника и повелел ему разрисовать ширмы,изобразив на них муки ада. 6 Стоит только сказать: "Ширма с муками ада", - как эта страшная картинатак и встает у меня перед глазами. Если взять другие изображения мук ада, то надо сказать вот что: то, чтонарисовал Есихидэ, не похоже на картины других художников, прежде всего,как бы это сказать, по расположению. В углу на одной створке мелконарисованы десять князей преисподней, а по всему остальному пространствубушует такое яростное пламя, что можно подумать, будто пылают меч-горы,поросшие нож-деревом [детали пейзажа ада по буддийским представлениям (см.изображение ада в рассказе "Ду Цзычунь")]. Только кое-где желтыми илисиними крапинками пробивается китайская одежда адских слуг, а так, куда никинь взгляд, все сплошь залито алым пламенем, и среди огненных языков,изогнувшись, как крест мандзи [буддийский символ в виде свастики, но сконцами, загнутыми налево; древнеиндийский символ вечности и блаженства],бешено вьется черный дым разбрызганной туши и летят горящие искрыразвеянной золотой пыли. Уже в этом одном сила кисти поражает взор, но и грешники, корчащиеся вогне, - таких тоже почти что не бывает на обычных картинах ада. Средимножества грешников Есихидэ изобразил людей всякого звания, от высшейзнати до последнего нищего. Важные сановники в придворных одеяниях,очаровательные юные дамы в шелковых нарядах, буддийские монахи с четками,молодые слуги на высоких асида [деревянная обувь в виде подошвы с двумяпоперечными деревянными подставками], отроковицы в длинных узких платьях,гадатели со своими принадлежностями - перечислять их всех, так и конца небудет! В бушующем пламени и дыму, истязуемые адскими слугами с бычьими иконскими головами, эти люди судорожно мечутся во все стороны, какразлетающиеся по ветру листья. Там женщина, видно, жрица, подхваченная заволосы на вилы, корчится со скрюченными, как лапы у паука, ногами ируками. Тут мужчина, должно быть, какой-нибудь наместник, с грудью,насквозь пронзенной мечом, висит вниз головою, будто летучая мышь. Когостегают железными бичами, кто придушен тяжестью камней, которых не сдвинети тысяча человек, кого терзают клювы хищных птиц, в кого впились зубыядовитого дракона, - пыток, как и грешников, там столько, что неперечесть. Но самое ужасное - это падающая сверху карета, соскользнувшая досередины нож-дерева, которое торчит, как клык хищного животного. Забамбуковой занавеской, приподнятой порывами адского ветра, женщина, такблистательно разряженная, что ее можно принять за фрейлину или статс-даму,с развевающимися в огне длинными черными волосами, бьется в муках, откинувназад белую шею, и вспомнить ли эту женщину, вспомнить ли пылающую карету- все, все так и вызывает перед глазами муки огненного ада. Кажется, будтоужас всей картины сосредоточился в этой одной фигуре. Это такоенечеловеческое искусство, что, когда глядишь на картину, в ушах сам собойраздается страшный вопль. Да, вот какая это вещь, и для того, чтобы она была написана, ипроизошло то страшное дело. Ведь иначе даже сам Есихидэ - как мог бы онтак живо нарисовать муки преисподней? За то, что он создал эту картину,ему пришлось перенести такие страдания, что сама жизнь ему опостылела.Можно сказать, этот ад на картине - тот самый ад, куда предстояло попастьи самому Есихидэ, первому художнику своей страны. Может быть, торопясь поведать вам об этой удивительной ширме с мукамиада, я забежала вперед. Ну, теперь буду продолжать по порядку и перейду кЕсихидэ в ту пору, как он получил от его светлости повеление написатькартину мук ада. 7 Месяцев пять-шесть Есихидэ совсем не показывался во дворец и занималсятолько своей картиной. Странное дело, стоило ему сказать себе: "Ну,принимаюсь за работу!" - как он, такой чадолюбивый отец, забывал дажеродную дочь. Тот ученик, о котором я давеча упоминала, рассказывал мне,что, когда Есихидэ брался за работу, в него точно лиса вселялась. Иправда, в то время прошел слух, будто Есихидэ составил себе имя в живописипотому, что дал обет богу счастья. В подтверждение некоторые говорили, чтонадо только потихоньку подсмотреть, как Есихидэ работает, и тогданепременно увидишь, как вокруг него - и спереди, и сзади, и со всех сторон- вьются призраки-лисицы. Правда то, что, взяв в руки кисть, он забывалобо всем на свете, кроме своей картины. И днем и ночью сидел он,запершись, и редко выходил на дневной свет. А когда писал ширму с мукамиада, то стал совсем как одержимый. Мало того что у себя в комнате, где и днем были спущены занавеси, онпри свете лампад тайными способами растирал краски или, нарядив учеников всуйкан или каригину, тщательно срисовывал каждого в отдельности. От такихчудачеств он не воздерживался никогда, даже еще до того, как стал писатьширмы с муками ада, при любой работе. Когда он писал в храме Рюгайдзикартину "Круговорот жизни и смерти", то спокойно присаживался передвалявшимися на дорогах трупами, от которых всякий обыкновенный человекнарочно отворачивается, и точка в точку срисовывал полуразложившиеся руки,ноги и лица. Каким образом находил на него такой стих - это, пожалуй, невсякий поймет. Рассказывать подробно сейчас не хватит времени, но еслиповедать вам самое главное, то вот как это происходило. Однажды, когда один из учеников Есихидэ (тот самый, о котором я ужеговорила) растирал краски, мастер вдруг подошел и сказал ему: - Я хочу немного соснуть. Только в последнее время я все вижу плохиесны. В этом не было ничего особенного, и ученик, не бросая работы, короткоответил: - Хорошо. Однако Есихидэ - что бы вы думали! - с небывало грустным видом смущеннопопросил: - Не посидишь ли ты возле меня, пока я буду спать? Ученику показалось странным, что мастер принимает так близко к сердцукакие-то сны, но просьба не была обременительна, и он согласился. Тогдамастер опять встревоженно и как-то смущенно продолжал: - Тогда ступай в заднюю комнату. А если придут другие ученики, то пустько мне не входят. Это была та комната, где он писал картины, и там при задвинутой, какночью, двери в тусклом свете лампад стояла ширма с картиной, поканабросанной только тушью. Ну вот, когда они пришли туда, Есихидэ подложилпод голову локоть и крепко заснул, как будто совсем обессилев отусталости. Но не прошло и получаса, как до слуха сидевшего возле негоученика стали доноситься какие-то непонятные, еле слышные стоны. 8 Стоны становились громче и постепенно перешли в прерывистую речь -казалось, будто утопающий стонет и вскрикивает, захлебываясь в воде. - Что ты говоришь: "Приходи ко мне"? Куда приходить? - "Приходи в ад.Приходи в огненный ад!" - Кто ты? Кто ты, говорящий со мной? Кто ты? -"Как ты думаешь, кто?" Ученик невольно перестал растирать краски и украдкой боязливо взглянулна мастера: морщинистое лицо старика побледнело, на нем крупными каплямивыступил пот, рот с редкими зубами и пересохшими губами был широкораскрыт, как будто он задыхался. А во рту что-то шевелилось быстро-быстро,словно дергали за нитку, - да, да, это был его язык. Отрывистые словасрывались с этого языка. - "Как ты думаешь, кто?" - Да, это ты. Я так и думал, что это ты. Тыпришел за мной? - "Говорю тебе, приходи. Приходи в ад!" - В аду... в адуждет моя дочь. Ученику стало жутко, ему вдруг померещилось, будто с ширмы соскользнуликакие-то зыбкие, причудливые тени. Разумеется, ученик сейчас же протянулруку к Есихидэ и что было сил стал трясти его, чтобы разбудить, но мастерпродолжал во сне, как в бреду, говорить сам с собой и никак не могпроснуться. Тогда ученик, собравшись с духом, плеснул ему в лицо стоявшуюрядом воду для мытья кистей. - "Она ждет, садись в экипаж... садись в этот экипаж и приезжай вад!.." В ту же минуту эти слова превратились в стон, как будто говорящемусдавили горло, и Есихидэ, раскрыв глаза, вскочил так быстро, словно егокольнули. Должно быть, необычайные видения сна еще витали под его веками.Некоторое время он испуганно смотрел прямо перед собой с широко раскрытымртом и наконец, придя в себя, вдруг грубо приказал: - Мне уже лучше, ступай! Зная, что мастеру нельзя перечить, иначе непременно получишь выговор,ученик поспешно вышел из комнаты, и когда он опять попал на яркийсолнечный свет, то облегченно вздохнул, как будто сам проснулся от дурногосна. Но это еще ничего, а вот примерно через месяц Есихидэ позвал к себе вкомнату другого ученика: художник, кусая кисть, сидел при тусклом светелампады и, резко обернувшись к вошедшему, сказал: - Слушай, у меня к тебе просьба: разденься догола! Так как и раньше случалось, что мастер давал такое приказание, ученик,быстро скинув одежду, разделся донага. Тогда Есихидэ как-то странноскривился. - Я хочу посмотреть на человека, закованного в цепи, так что, как мнени жаль тебя утруждать, исполни ненадолго мою просьбу, - хладнокровнопроизнес он. Этот ученик был крепко сложенный юноша, которому больше присталодержать в руках меч, чем кисти, но тут даже он испугался. Позже,рассказывая об этом, он всегда повторял: "Я думал, уж не сошел ли мастер сума, не хочет ли он убить меня". Но мастера его нерешительность, должнобыть, вывела из терпения. Перебирая в руках откуда-то взявшуюся тонкуюжелезную цепь, он стремительно, точно набрасываясь на врага, схватилученика за плечи, силой скрутил ему руки и обмотал цепью все тело, потомрванул за конец, и ученик, потеряв равновесие, во весь рост грохнулся напол. 9 В эту минуту ученик похож был на опрокинутую бутылку сакэ. Руки и ногиего были безжалостно скручены, так что шевелить он мог только головой. Ктому же цепь так стягивала его полное тело, что кровь в нем остановилась,и не только на лице и на груди, но на всем теле кожа у него сталабагровой. Но Есихидэ все это ничуть не беспокоило. Расхаживая вокруг этоготела, похожего на опрокинутую бутылку, и рассматривая его со всех сторон,он один за другим делал наброски. Какие мучения испытывал скованныйученик, об этом, пожалуй, незачем и говорить. Так, вероятно, продолжалось бы долго, если бы не произошло нечтонеожиданное. К счастью (а может быть, лучше сказать - к несчастью), из-застоявшего в углу комнаты горшка вдруг, извиваясь, узкой лентой потеклочто-то похожее на струю черного масла. Вначале оно двигалось впередмедленно, как липкая жидкость, но потом стало скользить быстрее и,поблескивая, подтекло к самому носу ученика. Тогда он с трудом, не помнясебя, застонал: "Змея, змея!" Как он потом рассказывал, ему казалось в этуминуту, что вся кровь в нем застыла, - и было отчего. Змея уже чуть некасалась своим холодным жалом его шеи, в которую въелись цепи. Этонеожиданное вмешательство испугало даже бесчеловечного Есихидэ. Поспешнобросив кисть, он нагнулся и мигом ухватил змею за хвост, так что онаповисла вниз головой. Змея, покачиваясь, подняла голову и обвилась самавокруг себя, но никак не могла дотянуться до его руки. - Из-за тебя пропал рисунок, - хрипло и злобно пробормотал он, бросивзмею в горшок в углу комнаты и с явной неохотой развязал цепь, которой былопутан ученик. Это было все, он даже не сказал ученику доброго слова.Должно быть, он досадовал не столько из-за того, что ученика могла укуситьзмея, сколько из-за того, что испортил рисунок. Потом уже стало известно,что и эту змею он нарочно держал у себя, чтобы рисовать с нее. Пожалуй, довольно рассказать это одно, чтобы вы в общем представилисебе его увлечение работой - неистовое, прямо бешеное. Но уж расскажузаодно, как другой ученик, лет тринадцати-четырнадцати, из-за ширмы смуками ада пережил такой ужас, который чуть не стоил ему жизни. У этогоученика была белая, как у женщины, кожа. Однажды вечером мастер позвал егов свою комнату, и он, ничего не подозревая, пошел на зов. Смотрит -Есихидэ при свете лампады кормит с рук сырым мясом какую-то невиданнуюптицу. Величиной она была, пожалуй, с кошку. Да и перья, торчавшие с обеихсторон, как уши, и большие круглые янтарные глаза - все это тоженапоминало кошку. 10 Есихидэ обычно терпеть не мог, чтобы кто-нибудь совал нос в его дела.Так было и со змеей, о которой я сейчас рассказывала, и вообще о том, чтоделалось у него в комнате, он ученикам не сообщал. То на столе у негостоял череп, то красовались серебряные шарики или лакированные подносики;смотря по тому, что он рисовал, в комнате его появлялись самые неожиданныепредметы. И куда он потом все это девает - никто не знал. Пожалуй, и толкио том, что ему помогает бог счастья, пошли отсюда. Поэтому ученик, решив, что и эта невиданная птица понадобилась мастерудля картины с муками ада, стоя перед мастером, почтительно спросил: - Что вам угодно? Но Есихидэ, как будто не слыша его, облизнул свои красные губы и указалподбородком на птицу. - Ну что, совсем ручная, а? - Как она называется? Я такой никогда не видал! - сказал ученик, сопаской поглядывая на ушастую птицу, похожую на кошку. - Что, не видал? - усмехнулся Есихидэ. - По-городскому воспитан, вотбеда... Эта птица называется филин, мне ее несколько дней назад подарилохотник из Курама. Только ручные среди них, пожалуй, редко попадаются. С этими словами он медленно поднес руку к птице, только что кончившейесть, и тихонько погладил ее по спине, от хвоста вверх. И что ж? - в тотже миг птица издала пронзительный крик и вдруг как взлетит со стола, дакак расправит когти, да как ринется прямо на ученика! Если бы он не успелзакрыться рукавом, она, наверно, истерзала бы ему лицо. Ахнув от страха,ученик стал махать рукавом, стараясь отогнать филина, а птица, щелкаяклювом, опять на него... Тут уж ученику было не до того, что здесь саммастер: он принялся и стоя отбиваться, и сидя ее гнать, и метаться потесной комнате то туда, то сюда, а диковинная птица все за ним - то повышевзлетит, то пониже опустится, и так и метит все через какую-нибудь щелочкупрямо в глаз. При этом она страшно хлопала и шелестела крыльями, и отэтого ему почему-то чудился не то запах опавших листьев, не то брызгиводопада, не то прелый дух перебродивших фруктов, что обезьяны прячут вдуплах... Сказать "жутко" - мало. Сердце у него сжималось, и тусклый светлампады казался ему лунным сиянием, а комната учителя - далеким горнымущельем, осажденным демонами. Однако ученика испугало не только то, что на него накинулся филин. Нет,волосы у него встали дыбом, когда мастер Есихидэ, хладнокровно глядя навесь этот переполох, спокойно развернул бумагу, вынул кисть и сталсрисовывать эту страшную картину - как женоподобного юношу терзаетдиковинная птица. Стоило ученику одним глазом увидеть это, как его охватилнесказанный страх, и он даже подумал, уж не собирается ли мастер убитьего. 11 Да и в самом деле, нельзя сказать, чтобы мастер не был на это способен.Ведь похоже было на то, что он нарочно позвал ученика, чтобы натравить нанего птицу и срисовать, как он будет метаться. Поэтому, когда ученикувидел, что делает мастер, он, не помня себя, спрятал голову в рукава,закричал страшным голосом и скорчился на полу у двери в углу комнаты.Тогда Есихидэ как-то испуганно вскрикнул и вскочил, но тут птица зашумелакрыльями еще сильнее, и в этот миг раздался оглушительный грохот, какбудто что-то упало и разбилось. Ученик, полумертвый от страха, невольноопустив рукав, поднял голову, смотрит - в комнате совершенно темно, итолько слышно, как мастер сердито кличет учеников. Наконец издалека отозвался какой-то ученик и торопливо вошел со свечойв руке. При коптящем огоньке стало видно, что лампада опрокинута, пол итатами залиты маслом и на полу валяется филин, судорожно хлопая однимкрылом. Есихидэ так и застыл, приподнявшись над столом, и с ошеломленнымвидом бормочет что-то непонятное. И неудивительно: вокруг филина, захвативего голову и полтуловища, обвилась черная змея. Должно быть, когда ученикскорчился у порога, он опрокинул горшок. Змея выползла, филин хотел ееклюнуть - вот и началась вся эта кутерьма. Ученики переглянулись и толькоподивились представшему перед ними странному зрелищу, а потом молчапоклонились мастеру и быстро вышли из комнаты. Что стало со змеей и птицейдальше - никто не знает. Подобным историям не было числа. Я забыла сказать - ширмы с муками адахудожнику повелели написать в начале осени, и вот до самого конца зимыученики все время жили под страхом этих чудачеств мастера. Но в конце зимыу мастера с работой стало что-то не ладиться, вид у него сделался ещемрачнее, говорил он с раздражением. А картина на ширме как была набросанана три четверти, так дальше и не подвигалась. Мало того, порой художникдаже замазывал то, что раньше нарисовал, и этому не видно было конца. Но что именно у него не ладилось - никто не знал. Да вряд ли кто истарался узнать: наученные горьким опытом, ученики чувствовали себя так,словно сидели в одной клетке с тигром или волком, и только старались непопадаться мастеру на глаза. 12 За это время не случилось ничего такого, о чем стоило бы рассказывать.Вот только... у упрямого старикашки почему-то глаза стали на мокром месте;бывало, как останется один - плачет. Один ученик говорил мне - раз онзачем-то зашел в сад и видит: мастер стоит на галерее, смотрит на весеннеенебо, а глаза у него полны слез. Ученику стало как-то неловко, он молчаповернулся и торопливо ушел. Ну, не странно ли, что этот самонадеянныйчеловек, который для "Круговорота жизни и смерти" срисовывал трупы,валяющиеся по дорогам, плакал, как дитя, из-за того, что ему не удается,как хочется, написать картину. Но пока Есихидэ работал как бешеный над своей картиной, будто совсемпотеряв рассудок, его дочь отчего-то становилась все печальней, и даже мыстали замечать, что она то и дело глотает слезы. Она и всегда былазадумчивая, тихая, а тут еще и веки у нее отяжелели, глаза ввалились -совсем грустная стала. Сначала мы гадали - то ли об отце думает, то лилюбовная тоска, ну а потом пошли толки, будто его светлости угодно сталосклонять ее к своим желаниям, и уж после этого все разговоры как ножомотрезало, точно все о ней вдруг позабыли. Как-то ночью, уже когда пробила стража, я одна проходила по галерее.Вдруг откуда-то подбежала обезьянка Есихидэ и ну дергать меня за подолюбки. Была теплая ночь, луна слабо светила, казалось, пахнет цветущимисливами. Вот я при свете луны и увидела, - что вы думаете? - обезьянкаоскалила свои белые зубы, сморщила нос и кричит, как сумасшедшая. Мнестало как-то не по себе, досада меня взяла, что она дергает за новую юбку,и я было оттолкнула ее и хотела пройти дальше, но потом передумала: ведьуже был случай, когда один слуга обидел обезьянку и ему досталось отмолодого господина. К тому же видно было, что и обезьянка так поступаланеспроста. Тогда я решила узнать, в чем дело, и нехотя прошла несколькошагов в ту сторону, куда она меня тащила. Так я оказалась у того места, где галерея поворачивала за угол и откудаза изогнутыми ветвями сосен был виден пруд, чуть поблескивавший даже вночном полумраке. И вдруг я с испугом услыхала из комнаты рядом тревожныйи в то же время странный тихий шум чьего-то спора. Кругом все замерло вполной тишине, не слышно было человеческого голоса, и только не то влунных лучах, не то в ночной мгле - не поймешь - плескались рыбы. Поэтому,услыхав эти звуки, я невольно остановилась. "Ну, если это кто-нибудьозорничает, я им покажу!" - подумала я и, сдерживая дыхание, тихонькоприльнула к двери. 13 Обезьянке, видно, казалось, что я мешкаю. Она нетерпеливо покружилась умоих ног, потом жалобно застонала, точно ее душили, и вдруг вскочила мнена плечо. Я невольно отвела голову в сторону, хотела от нее увернуться, аобезьянка, чтобы не соскользну

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: