Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Волнения в Соединенных Штатах Америки




 

Кембридж, штат Массачусетс

(17 января 2012 года).

 

Вы как человек, которого интересует использование языка в политических целях, должны оценить иронию того, что слова «оккупировать» и «оккупация», имеющие отрицательное значение, используются сегодня в положительном, одобрительном смысле членами так называемого Оккупационного движения.

Это, конечно, весьма самобытное словоупотребление, ставшее невероятно ходким. Сегодня слово «оккупация» означает захват чего-либо ради достижения неких любезных нашему народу целей. Захват общественных мест игриво именуют «оккупацией». Откровенно говоря, я бы никогда не подумал, что такое может случиться. Сейчас зарождается еще одно движение под названием «Оккупируй мечту». Оно было создано представителями различных ответвлений Оккупационного движения и теми лидерами движения за гражданские права, кто еще барахтается на поверхности, — например, Бенджамином Чавесом[17]. Мечта, о которой они толкуют, — не та мечта, о которой люди беседуют меж собой в день памяти Мартина Лютера Кинга, и не плоская мечта о равных и справедливых гражданских правах. Настоящей мечтой Мартина Лютера Кинга было покончить с войной, покончить с повседневными людскими страданиями, а не только добиться равных гражданских прав, что само по себе было довольно сложно.

 

С того сентябрьского дня 2011 года, когда началось движение «Оккупируй Уолл-стрит», в обществе все чаще обсуждаются такие понятия, как «неравенство доходов», «концентрация богатства», «доходы топ-менеджмента», «бедность», «безработица».

Мысль об 1 % и 99 % действительно стала в обществе довольно распространенной. Оккупационному движению удалось затронуть чувства, ощущения и переживания, что спрятаны под самой поверхностью, — и вывести их на поверхность. Затем, неожиданно, все это взорвалось. Очень интересно, к примеру, перелистать Financial Times, наиболее влиятельную деловую газету в мире, и с удивлением обнаружить: она глядит на Оккупационное движение с большой симпатией — симпатизируя при этом не далеким целям этого движения, о них даже не заикаются, но его ближайшим целям. Ныне свободно используют многие образы и символы Движения — и делается это с полнейшим дружелюбным сочувствием.

Конечно, одновременно с этим предпринимаются невероятные по размаху попытки оклеветать и подорвать движение, которое называют «политиканством зависти». Почему бы тебе, олух, не умыться и потом не поискать работу? Это, несомненно, производит некое желаемое воздействие. Но все же Оккупационное движение зародило искру, и это изменило саму суть обсуждений ключевых проблем в стране — так же, как и тональность этих обсуждений.

Но, как и в любом другом деле, лидерам этого движения следует сначала хорошенько подумать, а потом уж действовать. Тактика захвата общественных мест оказалась невероятно успешной. Великолепная была тактика, и не только потому, что подобным образом намного легче привлечь внимание к какой-либо проблеме, но еще и постольку, поскольку возникала общность людей — невероятно важная вещь в таком обществе, как наше, ведь сегодня оно разобщено донельзя. Нынешние люди очень одиноки. Они сидят перед телевизором. Ты уже больше не можешь, как говаривали в старое доброе время, «посудачить и посплетничать с соседом» — это нынче не принято. Разобщай и властвуй! — таков основной нынешний политический прием, старый как мир. Одним из самых осязаемых достижений Оккупационного движения — станем для краткости звать его членов «оккупантами» — является то, что им удалось собрать людей вместе и создать функционирующие, свободные, демократические общины, где имеется все: общие кухни, библиотеки, медицинские пункты и свободные общие собрания, позволяющие людям свободно говорить и спорить. «Оккупанты» создали крепкие связи и взаимоотношения, которые, если сумеют сохраниться, смогут в будущем значительно повлиять на общество.

Но любая политическая тактика имеет свой срок жизни. Некоторое время она остается действенной, а затем результаты начинают ухудшаться. Это неизбежно. Поэтому очень важно на определенном этапе, возможно даже сейчас, спросить себя: не миновало ли время для «оккупационной» тактики? А не стоит ли затеять нечто новое — например движение «Оккупируй мечту»? В бедных районах Нью-Йорка и Бостона, а также других городов, где живут преимущественно представители этнических меньшинств, появилось движение «Оккупируй район». Люди собираются вместе для того, чтобы решать свои общие внутрирайонные проблемы. Они берут пример с главного Оккупационного движения, развертывающегося в городском центре, говоря: «Сделаем подобное и в своем районе». Вот это действительно важно.

Думаю, хорошо бы усвоить уроки Туниса и Египта, а также опыт самих Соединенных Штатов, относящийся к тридцатым годам XX века. Если рабочее движение в стране не вернется к жизни и не станет ядром всех новых общественных движений, то, полагаю, далеко такие движения не уйдут. Вернуть рабочее движение к жизни — при взгляде на сегодняшние США эта задача может, конечно, показаться невыполнимой, и в то же время условия для ее реализации не намного хуже, чем были в тридцатых годах. Не забывайте: к двадцатым годам американское рабочее движение, дотоле очень боевое и довольно успешное, почти полностью уничтожили.

Красная угроза и рейды Палмера[18] сокрушили рабочее движение, а также всякую свободную мысль; возникло новое американское мышление: дескать, бурная история кончается, настала эпоха утопий и пора нам завладеть миром! Нечто подобное наблюдалось и в начале девяностых. Но рабочее движение воскресло из пепла. Если обратиться к истории и вернуться в двадцатые годы, можно узнать: приезжие из других стран, включая консервативно настроенных людей, ужасались, видя, как обращаются с рабочими в Америке, насколько незавидное у них общественное положение. Ничего подобного не происходило ни в одной другой промышленно развитой стране. А в тридцатых годах рабочее движение в Америке возродилось, был создан Конгресс производственных профсоюзов США, по всей стране начались сидячие забастовки. Это может произойти вновь. Предпосылки для этого в американском обществе есть.

 

В 1968 году во Франции впервые прозвучал лозунг «Требуй невозможного». Что вы помните о том периоде, в некотором смысле похожем на нынешнее время?

То, что произошло тогда во Франции, очень важно. А самым важным — по крайней мере, для меня — было зарождение союза студентов и рабочих, что имело серьезные последствия. Это тот случай, когда из искры могло возгореться пламя настоящего пожара.

 

Чтобы начать сопротивление и бросить власти вызов, необходимо преодолеть страх. Кажется, «оккупантам» это удалось.

Да, это им удалось. Бросить вызов существующей власти всегда очень сложно. Не имеет значения, студент ли вы, ребенок ли в школе, подвергающий сомнению нечто происходящее вокруг вас, активист ли профсоюзного движения или политически инакомыслящий — кем бы вы ни были, даром это вам не пройдет. Правители, кем бы они ни были, очень редко с охотой отказываются от власти. Обычно они сопротивляются. В таком обществе, как наше, у них есть для этого очень много средств. В Соединенных Штатах деловая элита имеет обостренное классовое сознание. Она всегда ведет одностороннюю классовую войну, и если наталкивается на сопротивление, то мгновенно реагирует. Таким образом, да: придется заплатить, вам ничто не сойдет с рук даром. И страх ваш понятен. Если вы решили организовать на каком-то предприятии профсоюз, то легко можете подвергнуться наказанию. Такие наказания противозаконны, однако если вы живете в преступном государстве, то вам не поможет ничто. Государство не следит за соблюдением законов. В действительности даже сам акт нарушения всеобщей дисциплины — то есть попытка организовать людей — может быть наказуем.

Поэтому страх легко объяснить. В наши дни этот страх становится еще больше из-за настоящего наступления на основные гражданские права. Создана целая система контроля и репрессий. Ее не слишком часто используют, но все же она существует и при надобности может быть довольно жестокой.

 

К примеру, бессрочное задержание военными.

Новый Закон о национальной обороне не столь уж и страшен, как утверждается кое-где в Интернете, — но все же это довольно плохой закон. По сути своей он закрепляет те положения, что на постоянной основе применялись администрацией Буша-младшего и Обамы, когда никто, в сущности, не возражал и не возмущался. В общем, этот закон можно было бы даже назвать палкой о двух концах. Но, поскольку закон остается законом, дела обстоят неважно. Этот новый закон позволяет, среди прочего, привлекать военных для полицейских операций внутри страны: это нарушает принципы, уходящие своими корнями еще в конец XIX века. Этот новый закон обязывает задерживать всех, кого считают террористами или вражескими бойцами. Для граждан США военное задержание также предусмотрено — правда, в качестве предупредительной меры, и не является обязательным. Но все это довольно опасные шаги.

Впрочем, я не думаю, что Закон о национальной обороне — самое опасное посягательство на гражданские права, случившееся во время правления президента Обамы. Намного более опасные решения приняты нынешней администрацией. Самым опасным следует, пожалуй, считать решение Верховного суда Соединенных Штатов в деле Holder v. Humanitarian Law Project. Это дело — кстати, не получившее большой огласки — было передано в суд президентской администрацией, а представляла его в суде бывший заместитель министра юстиции Елена Каган, совсем недавно назначенная Бараком Обамой на должность члена Верховного суда. Организация Humanitarian Law Project консультировала множество самых разнообразных групп, входивших в официальный список иностранных террористических организаций, составленный Государственным департаментом США. Представители этой организации разговаривали с ними в основном о миролюбивых стратегиях. Администрация президента Обамы заявила в суде: организация оказывала «ощутимую поддержку» терроризму, и президентская администрация выиграла дело. В США к тому времени уже существовали законы, направленные против «ощутимой поддержки и помощи» группам, находящимся в списках террористических организаций. Им нельзя предоставлять оружие. Но Обама расширил закон и запретил даже разговаривать с ними. Таким образом, если, например, как написано в постановлении Верховного суда, вы начнете беседовать с кем-нибудь, кого Соединенные Штаты зачислили в террористы, и приметесь увещевать этих людей: да перейдите же к ненасильственным методам борьбы! — то вы окажете «ощутимую помощь» террористическим группам. Возможные последствия этого просто невероятны. И это решения исполнительной власти США: решения, пересмотру не подлежащие.

Если посмотрите на определение: кого надлежит считать террористом, — ужаснетесь. Пожалуй, наиболее вопиющим окажется случай с Нельсоном Манделой, вычеркнутым из списка террористов всего лишь четыре года назад. Администрация президента Рейгана, поддерживавшая режим апартеида в Южной Африке до самого последнего дня, осудила в свое время Африканский национальный конгресс как одну из «самых зловещих террористических организаций в мире». Стало быть, Мандела — террорист, ведь так сказали в Вашингтоне. Он только сейчас, впервые, имеет право свободно приехать в Соединенные Штаты без особого на то дозволения. А вот Саддама Хусейна убрали из списка террористов в 1982 году, чтобы США смогли предоставить ему военную, сельскохозяйственную и другую помощь, которой Хусейн добивался. Вся история этого террористического списка — сплошное издевательство над здравым смыслом.

Расширение понятия «ощутимой поддержки» терроризма до того, что ею считается простая беседа с кем-либо неугодным, означает: любого из нас можно судить по обвинению в поддержке терроризма. Постановление суда относительно этого дела привели в исполнение безотлагательно. Как только Верховный суд США вынес постановление, ФБР обыскало несколько домов и квартир в Чикаго и Миннеаполисе, намереваясь получить сведения о людях, подозреваемых в предоставлении ощутимой помощи палестинским группам и Революционным вооруженным силам Колумбии (ФАРК). Это уже весьма серьезное наступление на гражданские свободы.

И можно понять, почему и чего люди боятся. Правительство имеет в своих руках орудия воздействия, которых ему вроде бы и не положено иметь.

В недалеком будущем мы будем праздновать восьмисотлетие Великой хартии вольностей. Для своего времени Великая хартия вольностей была огромным шагом вперед. Она узаконила право любого свободного человека — позднее это значило просто «любого человека» — не подвергаться необоснованным преследованиям. Хартия создала понятие презумпции невиновности, право быть свободным от преследования государством и право на свободный, быстрый, справедливый суд. Последнее из вышесказанного впоследствии было расширено до понятия хабеас корпус [19] и стало частью американской конституции. Все это составляет основу англосаксонского права и остается одним из величайших его достижений; увы, сегодня все эти достижения просто пускают прахом.

Одним из самых удивительных примеров творящегося ныне является дело Омара Хадра, первого из узников Гуантанамо, представшего перед военной комиссией, — прошу заметить, не судом! — при администрации президента Обамы. Хадра обвиняли в том, что он якобы пытался оказать сопротивление американским солдатам, напавшим на его деревню. Омару тогда исполнилось пятнадцать лет. Вот в этом и заключалось его преступление. Пятнадцатилетний подросток пытается защитить свою деревню от вторгшейся в нее солдатни. Так Омар и стал террористом. Хадра держали на Гуантанамо — а перед этим на базе Баграм в Афганистане — восемь лет подряд. Полагаю, излишне рассказывать, что представляет собою военная база Гуантанамо. В конце концов Омар предстал перед военной комиссией, где ему предоставили выбор: либо не признавать себя виновным и остаться здесь навечно, либо признать себя виновным и провести в заключении еще восемь лет — всего-то навсего. Это нарушает все до единой международные конвенции, включая законы об обращении с несовершеннолетними. Конечно, этот случай — вопиющее нарушение любых международных принципов; повторяю: Омару в день «преступления» было всего пятнадцать лет. Вы думаете, общественность возмутилась? Ничего подобного, никто и глазом не моргнул.

В этом деле имеется еще одна изумительная подробность: Хадр числится гражданином Канады! Канадцы могли бы потребовать: выдайте Омара Хадра нам! — а затем освободить, если бы только этого захотели. Но и канадцы не решились отдавить ногу своему всесильному хозяину.

 

Расскажите об опасностях политического сектантства, которое исторически вбило множество клиньев в общественное движение шестидесятых годов. Ведь отчасти это сектантство было организовано самим государством через контрразведывательную службу Федерального бюро расследовании (COINTELPRO) — и другими способами.

Политическое сектантство — это очень серьезно. Основой политической активности американского народа в шестидесятых годах XX века было движение за гражданские права. Но к середине шестидесятых годов движение оказалось расколотым. Две организации — «Студенческий координационный комитет ненасильственных действий» и «Студенты за демократическое общество» — служили центрами притяжения для большей части политически активного студенчества и другой молодежи. Приблизительно в 1968 году левое крыло студенческого движения раскололось на две главные группы. Одной из них было «Прогрессивное рабочее движение» — по сути своей бывшее маоистской организацией. Члены этой группы заявляли: «Давайте встанем перед воротами завода General Electric в городе Линн, штат Массачусетс, и будем раздавать рабочим листовки, чтобы вовлечь их в маоистскую революцию». Я могу, разумеется, несколько преувеличивать, но в принципе именно такова и была их основная программа. Другая группа звалась «Синоптиками», ее члены заявляли: «Положение в стране столь ужасно и отвратительно, что необходима немедленная революция. Как ее устроить? Примемся бить стекла банков и нападать на врагов». Решили грабить банковских инкассаторов — и так далее, и в том же духе. Трудно сказать, какую из этих групп составляли большие и худшие нигилисты и анархисты. Пожалуй, все, что вытворяли обе, являлось одинаково пагубным.

Тогда было очень сложно предостеречь молодых людей от того, чтобы они не попали в ловушку этих растлителей. Некоторые устояли, но многие оказались втянутыми в «борьбу». Разразилось множество человеческих трагедий. Кое-кто из моих друзей многие годы провел за тюремной решеткой. Подобный уклон в левизну фактически и уничтожил студенческое движение.

COINTELPRO действительно сыграла свою роль в этой истории, только не стоит преувеличивать этой роли. Большая часть политического сектантства в действительности родилась внутри самого студенческого движения.

 

Одно из обвинении, выдвинутых в адрес движения «Оккупируй Уолл-стрит», звучало так: это движение не имеет вожаков, оно анархично и в нем отсутствует какая-либо идеология. Что вы думаете о процессе принятия решений, характерном для сегодняшних «оккупантов»? Ведь у них реально не существует никакой иерархии. К примеру, на все проводимые ими демонстрации приходят исключительно добровольцы.

Согласие, конечно, имеет свои достоинства, но также представляет собой и серьезную опасность. Все, кто давно занимается политикой, хорошо знают: решения, принимаемые на основе всеобщего согласия, на самом деле часто бывают авторитарными. Появятся некие небольшие группы активистов, решат захватить контроль над движением в свои руки — и будут упорно этого добиваться до тех пор, пока всем остальным не надоест сопротивляться; закончится тем, что упомянутые группы начнут управлять целым движением, — уже случалось много раз. Таким образом, да, согласие может быть явлением положительным, однако следует понимать и недостатки, ему присущие.

Не имея какого-либо политического руководства, движение понемногу склонилось к маоистскому образу мысли: дескать, «пусть расцветают сто цветов», и я думаю, это хорошо. Они не создавали какой-то единой партийной линии, подобно, скажем, старой Коммунистической партии. Или возьмем, к примеру, современный аналог политической партии, такой как Республиканская партия. У Республиканской партии сегодня существует некий катехизис. Если захотите стать кандидатом от Республиканской партии, то, за очень редким исключением, придется повторять этот катехизис хором со всеми остальными кандидатами: «Глобального потепления не существует! Нет налогам на богатых!»

Придется твердить десяток заученных фраз, независимо от того, согласны вы с ними или нет. Любой отошедший от партийной точки зрения тут же попадет в беду. Один из пунктов республиканского катехизиса гласит: если объявится кто-либо, кто нам не по душе, или кто-то, кто, как мы думаем, может повредить нам, то «мы их перебьем», как выразился Митт Ромни. Один из республиканских политиков по имени Рон Пол[20] заявил однажды во всеуслышание: «Пожалуй, стоит принять золотое правило… во внешней политике: относитесь к другим странам так, как вы бы хотели, чтобы они относились к нам». За это высказывание его в буквальном смысле освистали и чуть ли не силой вытолкали со сцены. Это напоминает старую Коммунистическую партию.

Движения «оккупантов» поступают вполне правильно, стараясь уйти от такой квазитоталитарной структуры. Однако согласие может зайти слишком далеко, подобно любой другой тактике. Я думаю, критика по адресу «оккупационных» движений, гласящая, будто ничего определенного они не предлагают и не требуют, не совсем справедлива. Предложений от «оккупантов» поступило уже вдоволь, многие из них вполне разумны и легко осуществимы. Некоторые настолько легко, что даже получили общественную поддержку — о них напечатаны одобрительные статьи в газете Financial Times. К примеру, «оккупанты» предложили ввести налог на любые финансовые транзакции, что не лишено смысла.

 

Да ведь это же бывший «налог Тобина», предложенный в свое время экономистом и лауреатом Нобелевской премии Джеймсом Тобином! Иногда его насмешливо зовут «налогом Робин Гуда».

Совершенно верно. Налог на проведение финансовых транзакций, конечно, мог бы иметь огромное значение для целого ряда стран, применяйся он справедливо. Но категорический отказ вводить налоги на богатство, превосходящее вообразимые пределы, является еще одной неотъемлемой частью республиканского катехизиса. Попытки изменить подобное положение дел и решить проблему радикального неравенства действительно имеют смысл.

Также имеет смысл задуматься о создании рабочих мест. Наихудшая нынешняя незадача — не бюджетный дефицит, а безработица. Думаю, подавляющее большинство американцев согласится со мной. Но банки со мной отнюдь не согласны, потому вопрос и не обсуждают в Вашингтоне.

Мы могли бы иметь неплохую систему здравоохранения, подобную существующим в других развитых странах. Это не пустые мечты. За это имеет смысл побороться. Государственная система здравоохранения имеет огромную поддержку среди американцев, да вот беда: финансовые институты выступают против нее, и поэтому власти даже не обсуждают этот вопрос. Национальная система здравоохранения, кстати, кроме всего прочего, сократила бы дефицит бюджета — хотя это и не играет особой роли.

Существует много других прямо-таки революционных целей, которые, как я считаю, вполне осуществимы. Так, к примеру, некая транснациональная корпорация решила закрыть эффективно работающее в США предприятие, поскольку то не дает достаточной прибыли. Если руководство корпорации захочет закрыть завод и перенести производство в Китай, рабочие этого предприятия и жители города, в котором предприятие находится, имеют право взять его под свой контроль. Могут купить его или взять в управление, и таким образом сохранить производство и, следовательно, рабочие места. Подобная практика существует в деловом мире, где, кстати, также действует закон, гласящий: любые корпорации обязаны действовать в интересах своих акционеров и всех прочих заинтересованных лиц. Заинтересованными лицами в данном случае выступают все, кого касается происходящее на предприятии, — рабочие, жители города, где предприятие находится, и многие другие.

Движение «оккупантов» могло бы, по крайней мере, явить не меньшую изобретательность, чем заурядный учебник экономики. Если они последуют по этому пути — возможно, в обществе и наступят многообещающие перемены.

 

Социолог Иммануил Валлерстайн [21]  заявляет: «Капитализм находится в конце своего пути». Не слишком ли рано говорить о закате капитализма?

Не понимаю, о чем вообще идет речь. Знаете, в США капитализма никогда не было; выходит, нечему и заканчиваться. Существует некий вид государственного капитализма. Если вы летаете самолетом, то, в сущности, летаете на переделанном для гражданских нужд бомбардировщике. Если покупаете лекарства в аптеке, то знайте: основные исследования, необходимые для фармацевтического производства, оплачены из государственной казны. Вся индустрия высоких технологий просто нашпигована государственной системой контроля и правительственными субсидиями. А если поглядите на то, что многие рассматривают в качестве альтернативы нам — то есть на Китай, — убедитесь: Китай является также государственным капитализмом, просто созданным в иной форме. Вот и не понимаю, что же именно должно прийти к концу, какой именно капитализм.

Дело совсем в ином: могут ли эти экономические системы, какими бы они ни были, приспособиться к сегодняшним проблемам и обстоятельствам? Например, не существует никакого оправдания, экономического или любого другого, для колоссальной и все увеличивающейся начиная с семидесятых годов XX века роли финансовых учреждений. Даже некоторые из самых уважаемых экономистов в мире указывают: финансовые учреждения влияют на мировую экономику отрицательно. Главный экономический обозреватель газеты Financial Times Мартин Вулф прямо заявляет: необходимо лишить финансовые учреждения того огромного общественного влияния, которое имеется у них сегодня. Существует множество различных возможностей, позволяющих изменить сложившееся положение дел. Во многих отраслях промышленности рабочие могут взять контроль над предприятиями в свои руки. Есть интересная работа на эту тему, написанная известным экономистом Гаром Алперовицем: он долгие годы находился в самой гуще организационных процессов, проходивших вокруг контроля рабочих над предприятиями. Это не революция, но микроб совсем другого капитализма — капитализма, где преобладают рынки и прибыли.

 

Говард Зинн однажды высказался так: «У всех правительств есть одна большая слабость — и не важно, велика ли армия каждого конкретного государства, сколько у него денег или насколько тщательно оно контролирует информацию, доступную народу, — слабость коренится в том, что государственная власть зависит от того, насколько покорны и послушны граждане, солдаты, служащие, журналисты, учителя, писатели и художники. Как только все эти люди начнут подозревать, что их обманывают, и перестанут поддерживать правительство, правительство потеряет свою законность и, следовательно, власть». Зинн также написал, что люди «с предельной ясностью понимают — если только их внимание не приковывается правительством и средствами массовой информации к разразившейся войне, — что миром заправляют богачи».

В сущности, правильно сказано. И все же, ни в коем случае не возражая Говарду, замечу: помилуйте, все это старо как мир. Думаю, классической была формулировка, данная Дэвидом Юмом[22] в трактате, озаглавленном «О первоначальных принципах правления», где Юм точно подметил, что «сила всегда на стороне подвластных». Независимо от того, милитаристское перед нами общество, или частично свободное, или такое, какое мы — но, правда, не Зинн — зовем тоталитарным, — именно подвластным и принадлежит в действительности государственная власть. Правящему классу необходимо найти способ сдержать подданных, не дозволить им воспользоваться своей властью. Применение силы имеет определенные границы; часто необходимо не подавлять, но убеждать. Правящему классу нужен способ, дозволяющий убедить людей принять главенство правителей. Если этого не сделать, все просто рухнет.

Когда принуждение уже не действует, поневоле прибегают к убеждению. В богатых развитых странах это стало настоящим искусством. В Великобритании и Соединенных Штатах, столетие тому назад самых свободных обществах мира, правящие классы — тори в Британии и мыслящие властители в США — весьма четко понимали: пределы принуждения уже были достигнуты, преступать их нельзя. Подданные получили уже чересчур много свободы: рабочие партии в парламенте, профсоюзы, организации по защите женских прав. Таким образом, правящая элита поневоле начала контролировать людские взгляды и мнения. Вот тогда и зародились так называемые «связи с общественностью». Эдвард Бернейс[23], прогрессивный либерал, «гуру» американской индустрии по связям с общественностью, выразил в свое время мнение — как обычно, общепринятое и расхожее: «То, что мы делаем, должно быть воспитывающей демократией, управляемой грамотным меньшинством, которое знает, как обуздывать народные массы и водить их строем, на военный лад». Мы должны любыми средствами или убедить народ, или переубедить его — дабы самим удержаться у власти. Кто бы ни высказал подобное мнение — всегда является членом «разумного меньшинства». Действуют посредством пропаганды. Этот термин в те времена использовался абсолютно открыто. Бернейс даже назвал свою книгу «Пропаганда». Это слово приобрело отрицательное значение только в тридцатые годы прошлого века, но прежде им пользовались абсолютно свободно. В наши дни пропаганду вежливо зовут рекламой или употребляют эвфемизм: связи с общественностью.

Таковы основы индустрии, контролирующей мнения и взгляды общества, заставляющей людей погрязнуть в бессмысленном потреблении, разобщающей их множеством различных способов. На это уходят огромные средства. Маркетинг — лишь одна из разновидностей пропаганды. Если бы кто-нибудь, помимо рыночных идеологов, принимал рынки всерьез — если бы сами дельцы принимали рынки всерьез, то маркетинга в нынешнем его виде не возникло бы вовсе. Если вы изучали курс экономики в университете, вам твердили: рынки основаны на том, что хорошо информированные потребители принимают рациональные потребительские решения. Но ведь бизнес тратит огромные средства, именно водя «хорошо информированных потребителей» за нос, чтобы те принимали безрассудные потребительские решения. Это ведь абсолютно очевидно — стоит лишь пристально поглядеть на нашу рекламу. Существуй поистине рыночная экономика — американская компания General Motors выпустила бы на телевидение тридцатисекундную рекламу, говорящую кратко и просто: «Вот характеристики автомобилей, которые мы начинаем продавать в следующем году». Но они, естественно, этого не делают: хотят захватить наибольшую долю автомобильного рынка.

И политическая элита, и представители деловых кругов пытаются подорвать демократию одними и теми же способами. В восьмом классе любой средней школы вам расскажут: демократия заключается в том, что хорошо информированные избиратели сделают рациональный выбор. Но политические партии думают обратное. Именно поэтому в своей деятельности они используют лозунги, риторику, ставят целые спектакли, именуемые «связями с общественностью», проводят поистине сумасшедшие выступления — все, что угодно; только никто и никогда не скажет вежливо и спокойно: «Я намерен сделать то-то и то-то. Голосуйте за меня». Таким образом, можно смело заявить: страх и ненависть по отношению к рыночной экономике и демократии в основном имеют одни и те же корни.

Насколько знаю, первым все эти процессы четко описал и разъяснил Юм. Власть и на самом деле принадлежит народу, а значит, главная задача власть имущих и их окружения — церкви, интеллектуалов и других — разобщить народ, удалить его от власти. Один из самых известных интеллектуалов XX века Уолтер Липпман[24], также бывший прогрессивным демократом, однажды сказал, что мы обязаны защищать порядочных людей, то есть разумное меньшинство, от «рева и топота обезумевшего стада». Именно для этого и создана огромная индустрия по связям с общественностью.

 

В конце 2011 года обозреватель газеты New York Times Дэвид Брукс известил читателей о том, что Институт Гэллапа, исследовавший общественное мнение, задал следующий вопрос: «Что представляет наихудшую угрозу государству в будущем: большой бизнес, большие профсоюзы или большое правительство?» Почти 65 % опрошенных ответили: государство, а 26 % сказали: бизнес. Не является ли это примером того процесса убеждения и процесса достижения согласия среди народа, о котором вы говорили?

Если копнуть несколько глубже, возникнет иной вопрос: «А чего же вы ждете от правительства?» Ответ окажется прост: «Пускай оно прекратит выручать банки правдами и неправдами. Именно за это я ненавижу правительство. Не надо выручать банки. Прекратите освобождать богатых от налогов. Пусть богатые платят больше налогов. Правительство должно выделять больше средств на здравоохранение и образование». И так далее, и тому подобное. Этот вопрос Института Гэллапа изначально так сформулирован, чтобы дать возможность людям вроде Дэвида Брукса делать вышеизложенные умозаключения.

Возьмем, к примеру, программу помощи неимущим и малоимущим (Welfare). На сегодня большинство американских граждан резко возражают против этой программы. Однако не стоит упускать из виду — очень многие одобряют то, что эта программа делает для неимущих, и поддерживают ее. Выходит, если нынче задать вопрос: «Должны ли мы выделять больше средств на программу помощи неимущим?» — ответ будет недвусмысленным: нет! Но если задать вопрос иначе, спросить: «Должны ли мы выделять больше средств на помощь матерям с маленькими детьми?» — ответ будет столь же недвусмысленным: да! Это пример успешной пропаганды. Пропаганда весьма успешно очернила Welfare. Президент Рейган изрядно приложил к этому руку, красочно живописуя состоятельную афроамериканку, подъезжающую на лимузине с шофером к офису Welfare: получить чек, а по чеку — часть ваших денег, заработанных в поте лица. Никому, конечно, такое не нравится; все настроены против Welfare. Но скажите, что будет с матерью-одиночкой, не способной прокормить своего ребенка? О, тут уж мы за то, чтобы ей помочь.

Если посмотреть на происходившее в шестидесятые годы, заметим: с тех пор произошли серьезные изменения в восприятии подобных вещей. Очень интересное исследование на эту тему недавно появилось в журнале Political Science Quarterly. Концепция «Нового курса» президента Рузвельта подразумевала: поддерживать нуждающихся, удовлетворять их основные потребности — справедливо и правильно. Еще бы! — мать нескольких маленьких детей имеет право кормить их досыта. В шестидесятых годах эта школа мысли претерпела изменения. По мере того как система Welfare расширялась, концепция стала выглядеть иначе: можете получать помощь, но вы должны работать. Кончилось тем, что Welfare (содействие неимущим) превратилось в workfare (содействие трудящимся). Когда у власти оказался президент Клинтон, маленькие дети уже утратили человеческое право поесть досыта. Родители получали простое пособие — до тех пор, пока не находили работу, искать которую были обязаны согласно правилам. Любопытный образ мыслей: получается, растить детей — забава, а не работа. Поразительный цинизм. Все, кто растил детей, знают: это не просто работа, но тяжелая, самоотверженная работа. Даже с экономической точки зрения, пользуясь довольно отвратительной терминологией обычной экономики, воспитание детей создает то, что называют «человеческим капиталом». В любом курсе экономики вам скажут: человеческий капитал (иными словами, качественная рабочая сила и здоровое пушечное мясо) крайне важен для государства. Как создается разменная единица человеческого капитала в четырехлетием ребенке? Матери следует находиться дома и заниматься ребенком, воспитывать его, а не мыть посуду в ресторане, пока полубеспризорное дитя шатается по улицам. Но, увы, работающим семьям не выделяется никакой помощи — в итоге семьи зачастую разрушаются. Упомянутые изменения приводят к поразительным сдвигам в людских умах.

За всеми этими изменениями стоит огромная сила: поборники «:семейных добродетелей». Люди, именующиеся консерваторами, заявляют: «Мы обязаны поддерживать семейные добродетели! Для этого мы запрещаем аборты — лишаем женщину права на выбор: обзаводиться детьми или нет, — а затем отказываем женщинам в помощи, когда приходится детей поднимать. Вот как нужно блюсти и насаждать семейные добродетели». Внутренние противоречия в подобных заявлениях просто ошеломляют.

Разговоры о механизме контроля внутри страны напоминают мне рассуждения Аристотеля о демократии. Что же он говорил?

Изучение любой политической системы в наши дни основывается на Аристотелевой «Политике» — эту книгу очень любопытно читать. Аристотель повествует в основном о Древних Афинах. Однако он изучал различные политические системы — олигархические, монархические, — и ни одна из них Аристотелю не понравилась. Он заявил: демократия, вероятно, лучшая политическая система из всех существующих, но и в ней есть великие пороки. Аристотель был очень озабочен этими пороками. Один из них поразителен по своей сути — причем сохранился в своем первозданном виде доныне. Аристотель пишет: «Если бы люди (людьми в те времена звали только свободных мужчин — рабы и женщины людьми не считались) при демократии имели право голоса, то бедняки оказались бы в большинстве. И свое право голоса они использовали бы для того, чтобы от<

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...