Религия рабского хозяйства.

(Происхождение антропоморфизма богов)

Но тем не менее было бы нелепо все содержание культуры, расцветшей главным образом по берегам Средиземного моря, выводить лишь из последовательного приручения одних домашних животных, что в свою очередь явилось результатом длительной охоты за дикими зверями в полосе холодного и холодно-умеренного пояса. Домашний скот, несомненно, один полюс культуры, который предполагает другой — охоту за плодами земли в тепло-умеренном поясе благодатного юга. Из синтеза этих двух полюсов не мертвящего холода и не изнеживающего тепла, фауны и флоры старого света и могло распуститься роскошное древо общечеловеческой культуры. Производительные силы всего Средиземноморья, несомненно, складывались из соединения этих двух экономических факторов. Постановка же вопроса о том, какой полюс был более важным и необходимым для развития культуры, по нашему мнению, смахивал бы на простую схоластику или иезуитский вопрос, который часто адресуется к малым детям: «папа лучше или мама?» Многие дети инстинктивно умеют находить и очень мудрый ответ: «оба лучше». И в данном случае следовало бы дать тот же немудрящий ответ. Если автор в настоящей статье счел возможным выделить из религиозных и мифологических представлений наиважнейшие элементы, которые более всего продиктованы скотоводческим хозяйством, то это, разумеется, лишь методологический прием, необходимый для того, чтобы в живом хозяйственном организме и его идеологической надстройке учесть то, что пришло из северного полюса. На эту сторону дела большинство ученых почему-то меньше всего обращает свое просвещенное внимание, воспевая еще со времен Бокля дифирамбы чарующему климату роскошного юга, где природа цветет вечною весною. (Развиваемая нами мысль о господстве в пределах всего старого света пастушеских народов над земледельцами принадлежит проф. Р. Випперу. См. сборник его статей и публичных лекций, изд. под заглавием «Две интеллигенции» и др. очерки. Москва 1912 г. Мы лишь детализируем его общее положение, расчленяя пастушество на ряд эволюционных этапов и рассматривая содержание древней истории, как взаимную борьбу скотоводов — за право господства и эксплуатации всех слабых племен). Конечно, мы не можем оспаривать откровение больших научных авторитетов, что лето и весна — прекрасные явления, но, когда возникает вопрос кому и в какой мере человек обязан своим практическим опытом, хозяйственной выучкой, накоплением полезных знаний, зима и осень имеют достаточное основание обидеться за лицеприятное и близорукое присуждение ученым жюри лаврового венка их противникам.

Солнце всегда было притягательным для человека. Богатые и неиссякаемые производительные силы теплого юга всегда влекли туда людей из северных широт. Как вода с высоких мест собирается в низины, так и людские потоки постоянно устремлялись на юг. Поэтому берега Ледовитого океана пустынны до сих пор, а южные и западные полуострова Евразии битком набиты людьми. Значит постоянные течения людского потока с севера на юг и с континентального востока на влажный запад — есть общий и простейший закон. Обратные течения были исключениями. Но однако все крупные авторитеты современной археологии, соблазняясь непохвальным примером Исуса Навина, хотели бы остановить нормальное течение, вызванное солнцем и влажностью, и даже повернуть его обратно. Они центр культуры металлов находят в Месопотамии. Правильно ли это, согласно ли это с естественными законами тех времен, когда природа и стихия доминировали над человеком?

Вопрос о центрах металлической культуры решается довольно просто: откуда пришли верховые кони, там люди и должны были прежде научиться делать сплавы олова и меди, чтобы отлить бронзовые удила для обуздания дикого коня, ибо голыми руками и простой веревкой нельзя управлять им. Следовательно, и более ранняя культура меди пришла в Месопотамию и в долину Нила со степными быководами. Нет оснований и позднее железо отрывать от очагов скотоводческого быта. В библейских сказаниях самое понятие скотоводства неизменно связывается с кузнечным ремеслом. Из двух сыновей праотцев Адама и Евы — Каин (Тубал-Каин, тубал — кузнец) был скотовод, а Авель — земледелец. Если по книге Бытия история древнего Востока начинается с убийства Каином — скотоводом и кузнецом земледельца Авеля, то это и есть простая историческая истина, которую народные мудрецы того времени знали и понимали много тысяч лет раньше современных патентованных историков, блуждающих среди трех сосен.

Социальное явление можно уложить в отдельные ящики с этикетками: это касается — «археологии», а это «лингвистики», а это «литературы греков» и т. д. только в наших ученых кабинетах. Живая жизнь всегда была неделима, иногда легче понять ее, не раздирая по частям ея ризу и не кидая жребия, какой большой авторитет с громким ученым званием должен сказать по такому то частному вопросу свое веское слово. При рассматривании всякой картины, в том числе и живой человеческой истории, существует известное фокусное расстояние, определяющее наивыгоднейшую позицию для зрителя. Не рекомендуется быть дальше ея, но великая беда, если вы очутитесь ближе и через очки ученого специалиста начнете вникать в мельчайшие подробности: из-за деревьев и кустарников исчезнут контуры леса. Чтобы понять очертание Гизехского сфинкса вероятно не нужно располагаться с микроскопом между его лапами, а будет гораздо лучше расположиться от него не ближе ста саженей и отнюдь не прибегать к помощи зрительных труб.

Ж. Г. Льюис в своей «Истории философии» высказал очень простую и правильную мысль — «чтобы знать более, нужно быть более, чем простыми людьми».

Учитывая климатические и географические особенности благодатного юга и отражение их на религиозной идеологии, следует лишний раз подчеркнуть, что растительное богатство теплого юга, необычайное плодородие тамошней земли, создавая обилие всякой пищи, способствовали и чрезмерному размножению там людей. Отсюда и большая интенсивность там конкуренции и взаимной борьбы людей, более сгущенные картины — порабощения человека человеком.

Процесс постепенного очеловечения животноподобных богов трудно было бы понять, не учитывая влияния рабского хозяйства. Религиозная мысль чрезвычайно консервативна; она, как мы убеждаемся на примерах эволюции богов чистого скотоводческого быта, имеет свою хозяйственную логику — равнение по господствующим производительным силам. Скот создавал благополучие человека, давал ему сытость, обеспечивал досуг, служил дополнительными ногами при передвижениях, он пахал землю, он давал победу над врагами, он дарил владельцам прекрасных Елен, он вводил их во владение роскошными и плодородными долинами, он делал их господствующим классом... Отсюда и упрощенное умозаключение: благодетельное божество, обитающее где-то на далеких небесах, должно быть скотоподобным. Оно послало на землю своих детей для служения человеку, обрекло их на спасительное страдание. Религиозная мысль фиксирует свое внимание почему-то на страдающем «сыне божием», а не дочери божией? Запрягаются в телегу и плуг не коровы, а быки, мучительному холощению подвергаются не самки, а сильные самцы. Отсюда и одностороннее развитие идеи «страдающего сына божияго».

При рабском хозяйстве новая производительная сила побивает рекорд в своей полезности, учет богатства отдельных хозяев идет уже не по числу голов скота, а по числу владеемых рабов. Если раньше спасительное служение сына божияго заключалось в том, что он становился дополнительными ногами человека, то при рабском хозяйстве он служит дополнительными руками. Если чистые номады понятие богатырь образуют от имени быка — проводителя «буга», «буху» — багатыр, бухатыр, то при рабском хозяйстве оседлого быта понятие богатыря неизменно связывается с образом вечного труженника и страдальца Геракла (или Самсона). Но однако скотоводческая традиция сказывается в том, что и Геракл имеет своего близнечного брата Ификла, ибо тружен- ники — быки и кони в древности всегда работали парами.

Дальше, когда возникает вопрос об угождении божеству теми или другими жертвами, отказом от ценных благ в пользу божества, мог ли раб составить исключение из прочих хозяйственных благ? Страдальческое служение раба не принудит ли по привычной логике предшествующего быта — наделить и раба званием страдающего сына божияго, не изменит ли и лика благодетельного божества, богатого своими милостями: спускающего с неба — то волка, то быка, то коня, то человека — раба? Тяжелый крест страдания пары быков и коней — дышло и ярмо не перейдет ли по наследству и на рабов, которые первоначально наверно вербовались из военнопленных, заковываемых в цепи? Быки прикреплены к плугу спереди, а рабы сзади. В чем принципиальная разница между хозяйственной ролью тех и других? Древнее право, как мы знаем, долгое время не знало различия между разными видами живой собственности.

Животноподобные боги древности очеловечиваются не сразу: лицо человеческое, ноги и руки звериные. Это — переходная форма. Идеология чистого скотоводческого быта не сразу уступает свои позиции: религиозная мысль находит среднее арифметическое, какой-то общий знаменатель — сочетание разных производительных сил, обеспечивающих благополучие человека. Если мы возьмем древнее земледелие, два сына божия влекут тяжелый плуг спереди, а третий направляет сзади. Все трое впряглись в это хозяйственное дело не по своей доброй воле. Все трое несут крест подневольного страдания — ярмо и дышло.

Итак, антропоморфизм богов и идея страдающего сына божиего логически вытекают из основных принципов рабского хозяйства и идеологии предыдущего чистого номадизма, как ослепленный Самсон, в качестве военнопленного раба мелющий хлеб у филистимян (кн. судей гл. 16), так и Геракл, совершающий свои знаменитые подвиги, служа рабом у Эврисфея, дают достаточно веское доказательство того, что подневольный человеческий труд, точно так же, как и хозяйственное служение скота, находили свое отражение в мифологических сказаниях и религиозных воззрениях людей переходного периода от пастушества к оседлому быту. Вся колоссальная фигура Геракла, заполняющего собою добрую треть древнегреческой мифологии, есть ничто иное, как ясный след более древнейших воззрений — обожествления рабов. Самсон «от чрева матери до самой смерти» считался «назореем божиим», т. е. первоначально был типом священного раба. (Ср. священных быков и коней). Самсон и Геракл оба — «сыны божие»: первый родился от бездетной женщины после благовествования ангела, а второй почитался сыном самого Зевса; оба голыми руками убивают льва: оба погибают от предательства жен. Очевидно, греческий Геракл является дальнейшим развитием сюжета о библейском Самсоне.

Греческих гиередулов (принесенный в жертву богу) — прихрамовых рабов, «божиих жен» по законам царя Хаммураби, и библейских «назореев божиих» (Кн. Числ. гл. 6), о которых написано — «он посвятил себя в назореи господу, свят он» —мы не можем не рассматривать, как религиозную идеологию рабского хозяйства. Эти религиозные обычаи, первоначально возникши в связи с рабским хозяйством, позднее перешли и на свободных людей. Отсюда и путанница понятий у позднейших эпигонов, а также у современных ученых.

В период чистого скотоводческого быта немногочисленные рабы вероятно были пастухами господского стада. Поэтому и «сыны божии» имеют постоянную связь с пастушеским занятием. Праотец Иаков, богоборец, был пастухом у Лавана, Моисей пас овец у Иофора, тестя своего, (Исход гл.3 §1), Ромул и Рем — пастухи, Иисуса младенца находим в обществе пастухов, Кир, царь персидский, воспитывается у пастуха, Александр Македонский укрощает дикого коня и т. д. Все это — очевидные следы обожествления рабов. Таким образом, если языковой консерватизм и сохранил в имени христианского бога веское доказательство культа степного коня, то по своему содержанию культ страдающего Иисуса больше тяготеет к рабскому хозяйству. Перенесение же имени коня на нового священного тотема — раба не нарушает стройности наших построений, ибо в конечном счете это имя, как мы видели, имеет общий нарицательный смысл — «душа».

Разряженный север почти не знал унизительного рабства, не мог ведать и развращающей роскоши. Тунгусские и чукотские магнаты, владельцы многотысячных стад оленей, по образу жизни мало чем отличаются от своих вечных батраков. В Хатанской тундре до сих пор существует обычай опекания и кормежки богатыми оленеводами бедных хозяев, если от случайных бедствий численность их оленей падает ниже определенной нормы. В таких случаях обычай лишает их права самостоятельного распоряжения своими оленями и заставляет питаться за счет приплода стад богатых оленеводов, размножая свой собственный. При упромышлении дикого оленя у всех тунгусов северной тайги — священный и нерушимый обычай мясо добычи делить между всеми чумами, шкуру оленя охотник обязан преподнести в дар случайному гостю, а у него остаются котелок мяса и «рожки да ножки» убитого оленя. Это суровая природа вынуждает людей прибегать к формам взаимного страхования и диктует им простое житейское правило: по отношению всех ближних твоих поступай так, чтобы и они делали то же самое по отношению к тебе. Мне стало обидно за великого философа Эммануила Канта, которому приписывается откровение и формулировка этой этической нормы, когда случайно в северной тундре Ленского края я натолкнулся и на другой обычай полярных дикарей тунгусов и якутов: усталые путники, приезжая в пустые поварни или «голомо» в зимнюю студеную пору, находят готовый запас дров, что дает им возможность немедленно отогреться и сварить пищу, которую они не принимают за целый день; но... суровый обычай страны льдистой ночи обязывает этих спутников перед их отъездом — заготовить и оставить на месте такой же запас дров, чтобы следующие случайные гости не очутились в критическом положении. Что сие значит? Трескучие морозы вероятно во тьме давно прошедших тысячелетий людям, дрожащим от холода, повелительно продиктовали— «не желай ближнему своему того, что самому себе не желаешь!» Если последний обычай мы вправе сопоставить с «великой» этической истиной христианства — «люби ближнего твоего как самого себя», то обычай тунгусских охотников, пожалуй, будет повыше рангом — «люби ближнего и дальнего больше, чем самого себя».

Иная картина социальных отношений господствовала в благодатном и многолюдном юге. Здесь тысячелетиями существовал кастовый строй, образовавшийся последовательными волнами новых и новых завоевателей. Последние свои привилегии могли поддерживать лишь силою оружия. Поэтому внутри одного гражданского общества должна была царить вечная вражда и взаимная ненависть. О человеколюбии, о любви и уважении к себе подобному тут нечего и говорить: здесь поистине homo homini lupus est.

Вот почему на фоне всеобщего попирания всех элементарных законов естественной этики, евангельские примитивные заповеди могли показаться великим откровением, ибо «чем ночь темней, тем ярче звезды».