Коммунистическая диктатура и крестьянская война

Большинство читающих эти строки живет в городах. Наше мышление – городское, мы привыкли, что город должен быть обеспечен продовольствием. Но нужно понять и наших предков, которые в большинстве своем жили в деревне, пахали и сеяли, и всю свою жизнь были «обязаны». Сначала помещикам и государю, а затем многочисленным городским властям, за которыми стояла масса голодных горожан. И по сию пору даже антикоммунистически настроенные авторы исходят из того, что крестьяне были «обязаны». А значит, важнейшая задача революции – наделение крестьян землей и волей – противуобщественная затея. По мнению С.А. Павлюченкова, «в сущности, в первом полугодии 1918 года оказался полностью проведенным в жизнь лозунг «Земля — крестьянам», и этот лозунг на практике оказался лозунгом голода… Будучи воплощенным в жизнь, лозунг «Земля — крестьянам», которым революционеры всегда приманивали на свою сторону крестьянство, привел к отказу крестьян от обязанностей по отношению ко всему обществу»^[203]. Вот так – если крестьянин голодает от безземелья – это ничего, это нормально. А стоит ему начать работать на себя – общество в опасности. Ибо общество в понимании либерала и коммуниста – это не большинство людей, а «высшие интересы», созревшие в голове элиты. А элиту надобно хорошо кормить. И обслуживающие ее городские слои — тоже. А ведь город должен обслуживать и крестьянское большинство страны. Крестьянство нуждалось в продукции города и было готово обменивать продовольствие на мануфактуру, металлические и иные промышленные изделия. «Земля – крестьянам!» — лозунг всеобщей сытости для тех, кто производит что–то полезное. Голод вытекал не из стремления крестьян работать на свое благо на своей земле, а из развязанной в стране гражданской войны, которая, в частности, вылилась в войну города и деревни. Передача земли крестьянам могла стимулировать сельскохозяйственное производство в условиях гражданского мира, сохранения промышленного производства и денежного обращения, автономных общественных организаций, в том числе кооперативного снабжения. Голод на территории, контролируемой большевиками, стал результатом не передачи земли крестьянам, а растущего насилия над ними, прекращения выполнения городом полезного для деревни производства. Отцами голода были отцы города. Крестьяне с удовольствием давали бы рабочим хлеб, если бы те предоставляли им в обмен промышленные товары. Попытку такого прямого, в обход власти, товарообмена предприняли в январе — марте только махновцы. Большевиков такая практика не устраивала. Во–первых, в таком случае они теряли контроль над обществом. Во–вторых, промышленность уже не могла полнокровно обеспечить интересов крестьян. И без того обессиленная войной, она была окончательно развалена национализацией. Рывок к коммунизму был экономически неэффективен, и никакими «обязанностями перед обществом» крестьянину нельзя было доказать, что он должен просто так содержать миллионы «дармоедов».

С началом гражданской войны стала интенсивно формироваться система, получившая позднее название «военный коммунизм». Но эта система не была просто военным режимом (как диктатура белых). За ней стояла идея создания принципиально нового общества.

В соответствии с теорией марксизма, которой придерживались большевики, коммунизм — общество, в котором все люди свободно трудятся на благо всех, имеют равные возможности, безвозмездно обмениваются продуктами своего труда. При коммунизме не существует эксплуатации человека человеком. Теоретически коммунизм мог возникнуть только на высокой стадии экономического развития, превышающей достижения капитализма. В то же время первая стадия коммунизма — социализм — должна была стать результатом социальной революции, разрушающей капитализм. Революция разрушает не только общественный строй, она также приводит и к экономическому упадку, что отдаляет возможность построения коммунизма. Это важное противоречие не было убедительно решено теоретиками социализма вплоть до начала века.

Большевики предприняли радикальные меры по созданию коммунистических отношений в России — стране, экономическое развитие которой отставало от уровня ведущих капиталистических стран, которая находилась в состоянии революции и жесточайшей гражданской войны, распада общественных и экономических связей. В результате создаваемое большевиками общество имело мало общего с социализмом, о котором писали мыслители XIX века, включая Маркса и Энгельса. Но все же политика Ленина имела некоторые общие черты с социалистической идеей Маркса — стремление к ликвидации рыночных отношений, к прямому управлению всем производством и распределением из единого центра и по единому плану.

Политика ускоренной замены рыночных отношений государственным управлением и распределением получила название «военного коммунизма». Создавая его, большевики решали две задачи: создавали основы нового общества, как казалось — принципиально отличного от капитализма, ликвидирующего эксплуатацию человека человеком, и концентрировали в своих руках все ресурсы, необходимые для ведения войны.

Любое сопротивление центральной власти подавлялось, остатки демократии были ликвидированы. В «советской» зоне процесс фактического прекращения власти советов завершился к 1919 г. Даже «Правда» вынуждена была заметить, что лозунг «вся власть советам» сменяется лозунгом «вся власть чрезвычайкам»^[204]. Редактор «Известий» Ю. Стеклов признавал среди своих: «Никогда, даже в злейшие времена царского режима, не было такого бесправия на Руси, которое господствует в коммунистической Советской России, такого забитого положения масс не было. Основное зло заключается в том, что никто из нас не знает, чего можно и чего нельзя. Сплошь и рядом совершающие беззакония затем заявляют, что они думали, что это можно. Террор господствует, мы держимся только террором»^[205]. Чего же удивляться – в стране диктатура, а диктатура по Ленину – это власть, опирающаяся не на закон, а на насилие.

В условиях, когда промышленность была разрушена, и работали только предприятия, ремонтировавшие транспорт и вооружения, главным ресурсом была продукция сельского хозяйства, продовольствие. Необходимо было накормить бюрократию, рабочих и военных. При этом большевистская власть была против того, чтобы горожане свободно покупали продовольствие у крестьян, ведь в этом случае преимущества получали более состоятельные люди, сохранившие накопления и имущество, которое можно было обменять на хлеб. Большевистская власть опиралась на наиболее обездоленные слои населения, а также на массу красноармейцев, партийных активистов и новых чиновников. Преимущества при распределении продовольствия должны были получать именно они. Торговля была запрещена, вводилась система «пайков», при которой каждый человек мог получать продовольствие только от государства. Эта система создавала абсолютную зависимость человека от государства.

В январе 1919 г. был введен колоссальный продовольственный налог — продразверстка. С его помощью из крестьян удалось выколотить больше хлеба — за первый год продовольственной диктатуры и начала продразверстки (до июня 1919 г.) было собрано 44,6 млн. пудов хлеба, а за второй год (до июня 1920 г.) - 113,9 млн. пудов. Напомним, что только за ноябрь 1917 г. еще не разгромленный продовольственный аппарат Временного правительства собрал 33,7 млн. пудов^[206] - без расстрелов и гражданской войны в деревне.

Куда шло это продовольствие? Значительная его часть просто сгнивала: «Из Сибирской, Самарской и Саратовской губернских организаций, закупающих ненормированные продукты, везут мерзлый картофель и всякие овощи. В то же время станции Самаро–златоустовской и Волго–бугульминской железных дорог завалены хлебом в количестве свыше 10 млн. пудов, которые за отсутствием паровозов и вагонов продорганам не удается вывезти в потребляющие районы и которые начинают уже портиться»^[207].

Тот хлеб «и разные овощи», который удавалось спасти от гниения, в основном шел в войска. Один из крупнейших большевистских исследователей гражданской войны Н. Какурин писал: «В момент полного развития вооруженных сил страны особенно выделилось значение армии как преимущественного потребителя производства страны»^[208]. Армия потребляла 60% рыбы и мяса, 40% хлеба, 100% табака^[209]. Не удивительно, что голодали рабочие и крестьяне. Обитателям Кремля было обеспечено регулярное трехразовое питание. В рацион входило мясо (в том числе дичь) или рыба, масло или сало, сыр, икра^[210].

Там, где крестьянам удавалось обмануть продразверстку, они пытались выменять хлеб на какие–нибудь промтовары у горожан, в том числе и рабочих. Таких «мешочников», заполонивших железные дороги, останавливали и репрессировали заградительные отряды, призванные пресечь неподконтрольный государству продуктообмен. Хлеб не должен уходить в города помимо государства, помимо «львиной доли», принадлежащей армии и бюрократии. Для полного сходства с дофеодальными обществами большевики установили внеэкономическое принуждение к труду. И в дополнение ко всему этому — всепроникающая террористическая сила чрезвычайных комиссий. Такова была картина дороги, которая, как казалась ее вождям, вела к коммунизму.

Попытка «прорыва в будущее» с помощью грубого насилия и тотальной централизации обернулась провалом в прошлое. Вместо посткапиталистического общества получилось дофеодальное – доиндустриальная деспотия, в которой корпорация поработителей собирала дань с крестьян, убивая сопротивляющихся.

Пока шла война, Ленин не обращал внимание на этот парадокс. Его вдохновляло разрушение капитализма, будоражил драматизм военной борьбы. Тем временем разрушение капитализма оборачивалось разрушением индустриальных отношений, без которых модернизация полу–аграрной страны невозможна. А какой коммунизм без современной технологии?

Коммунистический идеал «висел в воздухе», не опираясь на устойчивую производственную базу. Только по окончании гражданской войне Ленин с ужасом осознает, насколько далеко большевики оказались от социализма после рывка в сторону коммунизма.

Система «военного коммунизма» вызвала массовое недовольство рабочих, крестьян и интеллигенции. Советское общество было расколото на радикальный сторонников и противников коммунистов. Сопровождавшие большевистскую революцию разрушения и общественные катаклизмы, отчаяние и невиданные прежде возможности социальной мобильности порождали иррациональные надежды на скорую победу коммунизма у значительной части городских слоев. Но еще более широкие массы города и деревни саботировали указания коммунистов, а то и поднимались на борьбу. Не прекращались стачки и крестьянские волнения. Недовольные арестовывались ЧК и расстреливались. Иногда чекисты и части Красной армии открывали огонь по бунтующим рабочим, несмотря на то, что рабочий класс провозглашался классовой опорой партии большевиков.

Крестьянство составляло большинство населения России, и от его поведения зависел исход гражданской войны и революции. Однако крестьянство не было единой силой. Материальное положение сельских тружеников было различным. Большая часть бедняков поддерживала большевиков и левых эсеров, среднее крестьянство — эсеров, кулачество симпатизировало контрреволюции и отчасти эсерам. Впрочем, прямого соответствия материального положения крестьянина и его политической позиции не было. Зажиточный крестьянин мог сражаться в Красной армии, чтобы отомстить белым за убитых родственников, а религиозный бедняк мог поддержать белых, поскольку они защищали церковь от произвола большевиков.

* * *

 

Массы, протестовавшие против коммунистической политики, нередко шли под советскими лозунгами, защищая от коммунистов идеи Октябрьской революции. Часть участников крестьянских движений были за власть советов, но против коммунистов и их новых порядков – «коммунии». Другая часть продолжала поддерживать эсеров, тем более, что события доказали правоту их критики большевиков. До осени 1918 г. эти крестьянские выступления не были самостоятельными и ориентировались на революционную демократию, сражавшуюся с большевиками под красным флагом Комуча и затем Директории. Но после того, как Колчак покончил с революционно–демократической альтернативой большевизму, крестьянские движения стали действовать на два фронта — и против красных, и против белых.

С этого времени можно говорить о Крестьянской войне 1918–1922 гг. – самой масштабной в истории нашей страны. В отличие от крупных волн крестьянский восстаний (таких как события 1861–1862 гг. и 1928–1932 гг.) крестьянские войны имеют один или несколько постоянных очагов, с которыми государство не может справиться в течение длительного времени – большей части войны. Но война разливается шире этих очагов, вспыхивает множеством более скоротечных, но нередко более массовых восстаний. Махновское движение было наиболее устойчивым очагом этой войны. Но ее география и формы были гораздо шире.

Наиболее массовым было движение дезертиров. Большинство крестьян не желало воевать за «коммунию». Уклоняясь от мобилизации, крестьянские парни уходили в леса и начинали партизанить против коммунистов, создавая отряды «зеленых». Они убивали советских работников, нападали на небольшие отряды красной армии. Сотни тысяч «зеленых» партизанили в Московской, Ярославской, Костромской, Вологодской, Владимирской, Тверской и др. губерниях, связываясь кто с левыми эсерами, кто с белыми, чтобы получить оружие и боеприпасы. В январе–июле 1919 г. восстания произошли в 124 уездах европейской части России^[211].

Война «зеленых» и красных была жестокой – убийства совработников перемежались с расстрелами пойманных повстанцев. Но иногда неактивных «зеленых» раскидывали по красным частям и отправляли на фронт – РККА остро нуждалась в пушечном мясе.

Вторым источником потрясений было изъятие хлеба и лошадная повинность. Здесь сильнее всего страдали хлебные и прифронтовые районы Черноземья и Поволжья. Дело было не только в тяжести самой повинности, но и в злоупотреблениях местных коммунистов, которые бандитствовали хуже бесконтрольных атаманов. Так, председатель Сенгилеевского уездного комитета РКП(б) по любому поводу отправлял крестьян в «холодную», избивал их, отнимал понравившиеся ему вещи. Его бойцы следовали за руководством, и грабеж принимал нестерпимые масштабы. Бойцы продотряда, явившегося в уезд не были трезвенниками, а напившись, открывали пальбу на улице^[212]. Как видим, карикатуры на Махновское движение были в реальности практикой коммунистической власти (белогвардейцы, как мы обнаружим, были не лучше). «Гуляние» продотряда в селе Новодевичьем кончилось плачевно – 5 марта крестьяне ударили в набат (то–то коммунисты потом так торжественно сбрасывали колокола с церквей – в одной лишь антирелигиозной кампании дело), сбежались да скрутили коммунистов. Председателя Сенгилеевской ЧК убили. Так началось одно из крупнейших в истории гражданской войны восстаний, известное как «чапанная война» (по названию крестьянской одежды). Она охватила Симбирскую, Пензенскую, Уральскую, Оренбургскую и Казанскую губернии. Только в Сенгилеевском очаге восстания поднялось 25 тыс. крестьян. К ним присоединился пехотный полк в Самаре, но он не сумел овладеть городом.

Потомки пугачевцев взяли Ставрополь на Волге (ныне Тольятти), блокировали Сызрань, угрожали Самаре. 11 марта красные перешли в контрнаступление и 14 марта подавили основные очаги восстания.

В момент наивысшего подъема восстания в нем участвовало 180 тыс. крестьян. Но создать устойчивую организацию повстанцы не смогли, восстание было подавлено. Погибло более 2000 крестьян и несколько сот коммунистов^[213].

«Чапанная война» отличается от «махновщины» и «антоновщины» большими масштабами, но и скоротечностью. Внезапно начавшись, она вскоре и прекратилась. Крестьяне показали коммунистам опасность своего гнева, четко выдвинули требование прекращения злоупотреблений (и Ленин показал на VIII съезде партии, что понял это). Но и содействовать белым «чапанные» не желали. Их больше устроило бы примирение воюющих сторон на какой–то срединной основе, сохраняющей завоевания Октября (как не вспомнить платформу эсеров, которая еще несколько месяцев назад считалась «белой», а еще раньше получила поддержку крестьян на выборах, и почти тогда же легла в основу большевистского «Декрета о земле»). Крестьяне говорили: «Нам надоела война, почему коммунисты не примирятся с белогвардейцами, мы желаем мира»^[214].

Объясняя, почему поднялись на борьбу, крестьяне говорили: «мы с радостью прогоняли чехов и встречали власть советов, но когда с нас стали требовать все, мы стали обижаться на Советскую власть…»^[215]

В наказах своим делегатам крестьяне писали, что были вынуждены «восстать не против Советской (власти), но против коммунистических банд с грязным прошлым и настоящим», которые «ставят диктатуру», кооптируют в советы своих приспешников и не считаются с нуждами крестьян, грабят и делают всевозможные «пакости». Они требовали «крестьянского самоуправления», выборов в советы от крестьян, «но не только из одних рабочих и коммунистов»^[216].

Суммируя мнения крестьян, повстанческий штаб заявлял в своем воззвании: «Мы объявляем, что Советская власть остается на местах, советы не уничтожаются, но в советах должны быть выборные лица, известные народу – честные, а не те присосавшиеся тираны, которые избивали население плетями, отбирали последнее, выбрасывали иконы и т.п… Да здравствует советская власть на платформе Октябрьской революции»^[217].

Восставшие выступали за Октябрьскую революцию и советы, но против коммунистов, предвосхищая лозунги Кронштадтского восстания 1921 г.

В воззвании повстанческой комендатуры Ставрополя, который стал центром восстания, также говорилось: «Мы ни на шаг не отступаем от Конституции РСФСР и руководствуемся ею». Восстание направлено против «засилья коммунистов»^[218]. Воззвание подписано комендантом Долининым. Его биография показательна. Алексей Владимирович Долинин родился в семье середняков, воевал на фронтах Мировой войны, дослужился до ротмистра и получил Георгиевский крест. Вернувшись в родное село Ягодное, был избран членом волисполкома и, как человек справедливый, стал народным судьей волости. Руководил отчуждением помещичьих земель. Типичная биография лидера крестьянского восстания в период гражданской войны. Во время «чапанного» восстания стал одним из его лидеров. Поднял односельчан, сформировал отряд, двинулся на Ставрополь. Возглавив комендатуру, созвал совещание делегатов, на котором 9 марта был избран Временный исполком Совета повстанцев. После взятия Ставрополя красными 13 марта сумел скрыться, под вымышленным именем вскоре поступил в Красную армию, воевал против Деникина и поляков, дослужился до начштаба бригады Кубанской кавдивизии. Был ранен, из госпиталя написал заявление во ВЦИК, где признался в участии в восстании и просил его помиловать. В апреле 1920 г. был амнистирован, вернулся в родную деревню, где безо всяких преследований прожил до самой кончины в 1951 г.^[219] Долинин был сторонником революции, и «чапанное восстание» было для него революционным актом, призванным исправить политику Советской власти. Не удивительно, что и в дальнейшем он был на стороне красных.

И лозунги этого восстания, и даже сама биография Долинина, опровергают не только коммунистические, но и белогвардейские мифы о гражданской войне, получившие продолжателей в современной историографии. Реальность крестьянских восстаний не оставляет камня на камне, например, от выводов М. Бернштама^[220] об «историческом единордстве повстанчества и всего народного сопротивления с белым движением». Не выдерживает проверки фактами и мнение Т.В. Осиповой о том, что «крестьянское сопротивление носило, вне всяких сомнений, антисоциалистический характер»^[221]. Лозунг «чапанной войны» «Да здравствует советская власть на платформе Октябрьской революции!» трудно признать антисоциалистическим. Это же касается и других крупнейших очагов крестьянской войны. Махно выступал не только за социализм, но даже за коммунизм, лидеры Тамбовского восстания действовали в русле эсеровских лозунгов. Сама Т.В. Осипова признает значительное влияние на повстанцев эсеров и идеи советов без коммунистического диктата. Справедливости ради укажем на то, что Т.В. Осипова напомнила М. Бернштаму, что крестьянское движение «не поддержало и режим белых»^[222].

Лишь меньшая часть крестьянского движения поддерживала белых. Прежде всего это касается казаков. В отличие от крестьянских войн прошлого, они превратились в достаточно консервативный социальный слой. После разгрома Каледина и Дутова казаки в большинстве своем были относительно равнодушны к антибольшевистскому движению конца 1917–начала 1918 гг. Но большевики не доверяли казачеству, считая этот слой кулацким и реакционным. В январе 1919 г. развернулась политика «расказачивания». Казаков лишили привилегий, права носить оружие. На их земли, которые они получили за военную службу, переселяли иногородних и кавказцев. Эта политика сопровождалась массовыми расстрелами «верхов казачества» и протестующих казаков, изъятием лошадей, хлеба и имущества. И вот от станицы Вешенской по степи стремительно разлилось пятно восстания. Стремясь с помощью «расказачивания» укрепить советскую власть на Дону, большевики создали здесь прочный очаг антибольшевистской борьбы.

Весной 1919 г. полыхало Поволжье до Астрахани, Черноземье от Курска до Тамбова, Тверская губерния. И в других уголках Советской России было неспокойно. Ленин на VIII съезде РКП(б) 18–23 марта заявил о курсе на союз с крестьянами и провозгласил лозунг «не сметь командовать!» Впрочем, при сохранении коммунистической диктатуры он имел мало смысла и был прототипом сталинской борьбы с «перегибами». Но на короткое время большевики стали вести себя осторожнее в деревне. До некоторой степени смягчилась политика в отношении социалистических партий. Бумажные уступки не помогали – восстания в Тамбовской, Воронежской и Саратовской губерниях создали угрозу тылам Южного фронта.

Немаловажно, что Крестьянская война, одним своим концом ударившая по коммунистам, другим била по белым. Но об этом – ниже.

В большинстве своем крестьяне не ждали Колчака и Деникина как освободителей и не желали помогать «помещикам». Наступление белых заставляло крестьян потерпеть со своими претензиями к большевикам, тем более, что мобилизация и продразверстка вычерпала возможности села, и в коммунистическом наступлении на деревню наступила пауза. С конца лета 1919 г. крестьянская война на советской территории временно идет на спад.

Причина волнообразного характера крестьянской войны – колебание крестьянской стихии между красной и белой угрозами и отсутствие политического руководства движением в центральный регионах России. Коммунисты бдительно следили за тем, чтобы эсеры не сумели восстановить связи с крестьянской массой. К тому же партия эсеров была дезорганизована из–за противоречий по поводу отношения к белым и красным. Авторитет левых эсеров в условиях их расколов на почве отношения к советскому правительству тоже был не велик.

Несмотря на то, что народный идеал советской власти, которая ничего не требует от рабочих и крестьян, а выражает исключительно их интересы, был близок к анархистской доктрине, анархисты не сумели создать влиятельной организации, которая бы установила связи с массами недовольных. Ни одна из групп городских анархистов не смогла найти путь к сердцу крестьян, и причина этого лежала в самих анархистских группах – донельзя радикальных и потому малопонятных практичному крестьянину. Крестьянские вожаки, включая Махно, с недоверием относились к городским политикам.

Махно, сохранявший собственное политическое лицо, и здесь оказывается зеркалом крестьянского движения – с его попытками жить при коммунистах, протестами против их политики, восстанием и неприятием белых. На примере Махновского движения хорошо видно, что крестьянское движение было самостоятельной силой в гражданской войне, которая, однако, не сторонилась союзов и компромиссов ради собственных интересов.

Но на Украине, где власть коммунистов была восстановлена только в начале 1919 г., подъем крестьянской войны начался с некоторым запозданием по сравнению с центральными районами России. Зато крестьянское движение здесь имело лучшие возможности для самостоятельной организации.

 

Союзники

Взаимоотношения с центральной советской властью представляют собой наиболее драматичную сторону истории махновского движения. Основу сотрудничества этих двух сил составляла не только совместная борьба с белыми, но и близость лозунгов, образов будущего «без помещиков и капиталистов», самосознание себя как «советских». Разногласия были очевидны, но первоначально обе стороны надеялись на то, что союзник осознает «свои ошибки».

Если большевистское руководство возлагало в этом надежды на комплекс воспитательных и реорганизационных мероприятий, то Махно — скорее на логику революционного процесса, на сближение авангарда революции с позицией широких трудовых масс, в том числе и крестьянских: «…В этих зеленых, толстых и сочных стебельках растет великая, не подлежащая цифровой оценке помощь революции. Нужно только, чтобы революционные власти поумнели и отказались от многого в своих действиях; иначе ведь население пойдет против революции: иначе население, трудовое население не найдет в завоеваниях революции полного удовлетворения и одним только отказом оказать революции добровольную материальную (в смысле пищи) помощь нанесет ей удар несравненно более сильный, чем какие бы то ни было вооруженные отряды калединской, корниловской и иной контрреволюции»^[223], — вспоминал Махно о своих надеждах в отношении большевиков. Увы, большевики «не поумнели», и коммунистическая власть столкнулась с крестьянством.

Махновская «военная демократия» напрямую выражала мнение крестьян. Поэтому весной 1919 г. все более очевидным становилось различие самих подходов к решению социально–политических проблем. В ход пошли классовые оценки. Большевики обвиняли в «мелкобуржуазности» любую оппозицию, возникающую в революционном лагере. Не составило исключения и махновское движение. Но «мелкобуржуазность» была теоретической, а в агитации против махновцев использовалось и более серьезное обвинение — бандитизм. Так, например, в докладе заведующего александровским агитпросветом на съезде заведующих уездными агитпросветами Екатеринославской губернии 1 апреля 1919 г. (то есть в период официально «теплых» отношений между махновцами и красными) говорилось: «Александровский уезд является прифронтовой полосой, в районе его, а именно в с. Гуляй–поле, расположен штаб «батьки» Махно, тот район представляет собой особое государство в государстве. Вокруг этого знаменитого штаба сконцентрировались все силы левых эсеров, анархистов, отъявленных бандитов и преступников–рецидивистов»^[224].

Уже в эмиграции Аршинов пытался проникнуть в психологию коммунистов, в логику, которая движет их действиями: «Период разрушения, преодоления сил капиталистического режима закончился, начался период коммунистического строительства, возведение пролетарского здания. Поэтому революция может идти теперь только через органы государства. Продолжение же прежнего состояния страны, когда рабочие продолжают командовать с улицы, с фабрик и заводов, а крестьяне совсем не видят новой власти, пытаясь наладить свою жизнь независимо от нее, носит в себе опасные последствия, может дезорганизовать государственную роль партии»^[225]. С точки зрения Аршинова за партийным эгоизмом коммунистов маячит классовый эгоизм «новой буржуазии». А отсюда вывод: чтобы революция развивалась не сверху вниз, а снизу вверх, чтобы трудящиеся сами, без опеки сверху создавали новые формы жизни, чуждые эксплуатации, необходима принципиально беспартийная система. Это, конечно, не значит, что партии следует запретить (махновский район был многопартийным). «Беспартийная» система предполагает, что партии и общественные движения имеют одинаковые возможности влиять на Советы, но ни одна организация не может захватить власть в масштабах страны.

Критика партийности звучит и в размышлениях Махно: «Революционные партии при всех своих потугах, подчас колоссальных и достойных уважения, не могут вместить в рамки своих партийных доктрин ширь и глубину жизни трудящихся»^[226].

* * *

 

Первые сведения о махновцах донесла до Красной Армии разведка: «По всей линии оперирует Махно со своими войсками. Войско у него организованное, командный состав подобранный, сознательный. Совсем иное войско там оперирует — добровольцы. Чувствуется страшная ненависть к петлюровцам…»^[227] К этому моменту махновцы контролировали район Орехово–Пологи–Воскресенская–Лозовая. Красное командование стремилось выйти сюда и превратить действующие здесь партизанские соединения в красные полки.

Между тем махновцы, еще в начале января вобравшие в свой состав несколько тысяч полувооруженных повстанцев Приазовья, страдали от нехватки боеприпасов и винтовок. Несколько дней боев с белыми — и боезапас был израсходован, а повстанцы прижаты к Гуляй–Полю. Сдавать свою «столицу» они не хотели. 24 января — 4 февраля 1919 г. здесь велись ожесточенные бои с переменным успехом. Лишенные патронов бойцы отбивались от превосходящего их по численности неприятеля в штыковых схватках.

Несмотря на противоречия с большевиками, махновцы в сложившихся условиях были обречены на союз с ними. Единственную возможность достать боеприпасы и вооружение давала Красная Армия. Еще в начале января Махно приказывал Чубенко: «Может удастся соединиться с Красной армией, которая по слухам захватила Белгород и перешла в наступление по всему Украинскому фронту. Если будешь иметь с ней встречу, заключи с ней военный союз»^[228]. Махно не дал Чубенко полномочий на ведение каких–либо политических переговоров с красными, и эмиссар «батько» ограничился лишь заявлением о том, что «мы все идем за советскую власть»^[229].

С севера в район действий Махновцев входила Первая Заднепровская дивизия под командованием Дыбенко.

* * *

 

Павел Ефимович Дыбенко представлял собой тот характерный тип революционера, который метался между анархизмом и большевизмом, сочетая свойственное многим анархистам буйство с большевистской авторитарностью. Как и Махно, он вышел из низов, и уже в юности, работая грузчиком, вступил в контакт с революционным подпольем, вернее всего – анархистским (сам Дыбенко позднее пытался представить себя старым большевиком). Но кружок, к которому примкнул Дыбенко в Риге, был не террористическим, а пропагандистским, посему юноша не оказался на каторге, а был призван во флот. Там он связался с большевиками и принялся за пацифистскую пропаганду. Дыбенко к тому же отличался физической силой, что помогло ему приобрести авторитет среди матросов. После начала революции 1917 г. Дыбенко стал депутатом Гельсингфорсского совета, а в мае возглавил Центробалт – организацию матросов Балтийского флота, среди которых были широко распространены не большевистские, а анархистские идеи. Эта позиция предопределила дальнейшую карьеру Дыбенко. Большевик во главе Центробалта – большая удача Ленина. Дыбенко понимал большевистскую теорию так, что она почти не отличалась от анархизма, и матросы шли за ним. В этот период он всерьез думал, что власть окажется в руках советов как совершенно демократических органов самоуправления.

За участие в июльский событиях Дыбенко просидел месяц в Крестах, зато вышел в ореоле революционной славы, которая подкрепилась и участием в боях с немцами у Даго в октябре. Теперь у большевиков был свой кандидат в морские министры. Блестящему революционеру – не менее яркая подруга – член ЦК большевиков А. Коллонтай. Приняв активное участие в организации Октябрьского переворота, Дыбенко вошел в Совнарком.

Как же такой большой человек оказался в приднепровских степях во главе всего лишь дивизии?

Все стало рушиться после того, как в феврале 1918 г. немцы двинулись на Петроград. Отряды моряков во главе с Дыбенко были наголову разбиты. В обстановкой острой политической борьбы вокруг Брестского мира Дыбенко оказался «крайним» за поражение и был снят с поста. Дыбенко и Коллонтай продолжали выступать против Брестского мира, и тогда бывшего наркома арестовали. Выйдя на свободу под поручительство жены, Дыбенко сбежал в Самару, где стал вождем леваков от анархистов до левых эсеров. Накануне бунта леваков в Самаре большевики договорились с Дыбенко о прощении грехов. Самарского Махно из него не получилось. Но и былого доверия партии не было. Пришлось начинать военную карьеру сызнова – на этот раз сухопутную. Командовать подпольщиками, батальоном. Наступление красных на Украину стало шансом – батальон быстро вырос в дивизию – крестьянство поддержало большевиков, о которых сохранило хорошие воспоминания с 1918 г. За месяц Украинский фронт вырос в 3–4 раза. А тут новые перспективы – в дивизию Дыбенко вливаются отряды, каждый из которых может стать армией – бывший петлюровец Григорьев и анархист Махно. Уж с анархистом–то Дыбенко найдет общий язык. А сам – вперед на Крым, где можно создать свою вотчину.

* * *

 

После встречи Чубенко с Дыбенко 26 января махновцам были переданы патроны, позволившие уже 4 февраля перейти в наступление. Под Михайловкой махновцы разбили белых, насчитав около сотни трупов противника. Взяв Орехов и Пологи, 17 февраля махновцы вошли в Бахмут. В это врем численность махновцев оценивалась уже в 7000 бойцов^[230].

Военно–политический союз был скреплен передачей повстанцам нескольких тысяч итальянских винтовок, которые еще сыграют в истории движения свою роковую роль. Махно получил патроны к ним, а также 2 миллиона рублей жалованья бригаде.

Махновцы вошли в качестве 3–й бригады в состав Первой Заднепровской дивизии под командованием Дыбенко. В эту же дивизию на правах бригады вошли формирования атамана Никифора Григорьева, переметнувшегося от петлюровцев. Украинская государственность переживала тяжелые времена. От нее уходила часть войска, крестьяне были недовольны политикой Директории и сочувственно встречали красных.

Красные командиры получили установку наладить хорошие отношения с атаманами. «Дыбенко ему сказал, что он на самом лучшем счету у большевиков коммунистов», — вспоминает Чубенко о встрече комдива с Махно. Вероятно, на встрече Дыбенко пожаловался Махно на анархистов. Последний по окончании встречи назвал их «политическими шарлатанами», которые «набрали авансов у Советской власти и не отчитались», что ухудшает отношения с красными^[231]. Впрочем, к этому времени у Махно накопились и свои противоречия с первой волной городских анархистов, прибывших в район, и претензии коммунистов пали на благодатную почву.

Большевистское оружие позволило вооружить ждавшее своего часа крестьянское пополнение. В результате 3–я бригада 1–й Заднепровской дивизии стала расти как на дрожжах, обгоняя по численности и дивизию, и 2–ю Украинскую армию, в составе которой 3–я бригада сражалась позднее. Если в январе у Махно было около 400 бойцов, то в начале марта — уже 1000, в середине марта 5000, а в конце апреля 15–20 тысяч. Пополнившаяся в результате «добровольной мобилизации», махновская бригада развернула наступление на юг и восток. Первоначально красные командиры относились к формированию махновцев скептически: «Под Бердянском дело — табак. Махно льет слезы и вопит о поддержке»^[232]. Через неделю, однако, пройдя с боями за полтора месяца свыше 100 км, махновцы ворвались в Бердянск. Западный бастион Деникина был ликвидирован.

Одновременно другие махновские части отодвинули на такое же расстоян<

⇐ Предыдущая3456789101112Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: