 |
Другие влияния в эпизодах контакта 3 глава
|
|
|
|
На занятиях с супружескими парами Вивьен жаловалась, что ее муж, Стен, относится к ней без должного уважения. Стен, в свою очередь, считал, что жена не проявляет к нему сочувствия. Я попросил их высказать свои желания яснее. В дальнейшем диалоге стало ясно, что Вивьен понимает под "должным уважением": когда Стен приходит домой, он должен прежде всего спросить, как она себя чувствует, а не обрушивать на нее свои неприятности. Стен же хотел, чтобы жена просто его выслушивала, а не давала ценных указаний, от которых у него возникает ощущение, что она хочет принизить его, а вовсе не посочувствовать. Каждый из них понимал, что они вполне заслуживают и уважения и сочувствия. Теперь им стало ясно, что оба они способны проявить эти чувства, несмотря на то, что в начале их требования друг к другу были слишком туманными. Когда желания прояснились, их собственная энергия стала целенаправленной и эффективной. Чем лучше они будут знать, чего хотят, тем ближе подойдут к удовлетворению своих конкретных желаний.
Ценности и оценки
Обычно осознавание ценностей и оценок относится к более крупным структурам опыта, нежели ощущения, чувства и желания. Суммируя прошлый опыт жизни, такое осознавание интегрирует деятельность.
Осознавание оценок и ценностей можно наблюдать в описанном ранее примере Лили, которая увидела заброшенного ребенка в своей нерадивой секретарше. К этой оценке прибавилось ее осознание собственного представления о том, что заброшенный человек нуждается в поддержке и опеке, а не увольнении. Когда она осознала, что спроецировала собственную беспризорность на секретаршу, то смогла "развести" конфликтующие представления и поступить в соответствии с актуальными потребностями, а не устаревшими установками.
|
|
|
Лили сумела прийти к новому решению с помощью приятных ощущений, напомнивших о ее женственности. Спонтанные актуальные ощущения разрушили стереотипные суждения и оценки, которые контролировали ее поведение. Лили получила возможность яснее воспринимать направление, в котором хотела идти. Соединив заброшенность и женственность, она смогла прийти к следующим новым суждениям: 1) люди, похожие на заброшенных, не всегда нуждаются в защите; 2) тот, кто нуждается в поддержке, не всегда должен быть заброшенным. В результате Лили сделала вывод: хотя секретарша и похожа на заброшенную, все равно она работала плохо и ее следовало уволить. Кроме того, она осознала, что сама может нуждаться в любви, даже не будучи заброшенной. Лили поняла, что не обязательно быть беспомощной, чтобы вызывать теплое чувство другого человека – открытого и сильного, равного ей.
Здесь уместно вспомнить, что когда мы имеем дело с осознаванием оценок и ценностей, то внедряемся в область внутренних противоречий. Ценности, которые выстраивает человек в процессе жизни, часто содержат устаревшие представления и нуждаются в изменениях. Забота о заброшенных людях означала для Лили, что она и ее брат заслуживали внимания – это был акт самоутверждения, в котором она тогда отчаянно нуждалась. Забота не была для нее прихотью или капризом, а представляла первостепенную жизненную ценность. Однако сейчас для нее это было уже неактуально. Таким образом, ее ранние предпочтения должны были стать фигурой, чтобы их можно было переоценить и определить, насколько сейчас эти ценности необходимы и полезны. Если ценности по-прежнему служат актуальной потребности, они будут существовать и дальше. Если же нет и Лили просто "застряла" на ценностях, потребности в которых уже нет, – с ними можно расстаться. Тогда Лили окажется свободной в выборе более подходящих для нее ценностей.
|
|
|
Важную роль в оценках Лили сыграла ее проекция собственной заброшенности, которую она увидела в своей секретарше. Она могла признать заброшенность своего брата, но только не свою. Такая правда о себе была для нее непереносима. Кроме того, ей было чрезвычайно важно считать себя сильной и не нуждающейся в поддержке и чувствовать ответственность за беспомощного брата – то есть сохранять односторонние отношения, без взаимности. Она должна была чувствовать свою слабость и ранимость, но признать эти качества в себе никак не могла. Поэтому она и спроецировала потребность в поддержке на свою секретаршу, которая находилась в зависимом от нее положении. Она не могла принять желание поддержки как часть собственного опыта.
В безопасной ситуации терапии Лили позволила себе испытать волнение – и сначала увидела потребность в поддержке у своей секретарши, а потом открыла ее и в себе самой. В результате она сумела "разомкнуть" проекцию и принять собственную отвергаемую заброшенность. Лили расширила границы своих представлений о том, что она должна защищать заброшенных, и научилась различать тех, кто нуждается в заботе, и тех, кто вызывает разрушения и заслуживает другого отношения. Наконец, Лили пришла в новому решению, которое соединило ее женственность с потребностью поддерживать и принимать поддержку. При этом она сделала свой выборсвободно и смогла рассматривать себя как равную среди равных.
ЭКСПЕРИМЕНТ
Нельзя бесстрастно относиться к тому, что сохранилось и еще живо.
Бернард Беренсон
Еще Джон Девей, а затем Пауль Гудман, Джон Холт, Георг Деннисон и многие другие признавали важность действия в процессе обучения. Несмотря на это, большинство людей обычно настроены на эбаутизм (aboutism) в подходе к разрешению проблем. Они обсуждают свои проблемы с другими людьми, думают об этом, пока не приходят к тому, что, по их мнению, можно осуществить. Затем, выбрав нужный момент для действия, они могут попробовать что-то совершить.
Такие решения часто остаются лишь планами, подавляющими новизну и свободную импровизацию, то есть опять оборачиваются эбаутизмом. Поведение, основанное на прошлом опыте, не учитывающее актуальные желания и мечты, может стать механическим и безжизненным. Пробы и ошибки кажутся потерей времени, а свободное развитие нового – совершеннейшей чушью. Возьмем хрестоматийный пример: один студент-медик был настолько обязательным, что впадал в панику при малейшем отклонении от планов. Занятия медициной были для него сплошным мучением и бедолага уже не мог определить, кто принял такое решение – он сам или его родители. Страх напрасно потратить время, разочароваться в родительских и собственных ценностях или выбрать новое направление – все переплелось в нем. Он был накрепко привязан к прошлому и мог только мысленно строить прожекты о том, что мог бы сделать, а затем застывал в бездействии. Такой способ принятия решений обычно сводит ошибки до минимума, но одновременно и нивелирует индивидуальность как нежелательную помеху. В нашем обществе, нацеленном на достижение успеха, ставка на единственно верные и решительные действия стала настолько высокой, что любая ошибка обходится слишком дорого. Лишь немногие чувствуют, что могут попытаться реализовать те идеи и возможности, которые не окупятся.
|
|
|
Гештальт-терапия делает попытки восстановить связь между эбаутизмом и действием. Когда человек включает действие в процесс принятия решения, он вырывается из-под гнета своего эбаутизма, который может свести на нет все его усилия. Лучше всего решения принимаются, когда активное действие начинает выявлять положительные перспективы. Например, наш студент может пройти курс биологии, а затем прийти на прием к знакомому врачу, другу семьи, чтобы изучить на практике, как распространяется инфекция, как оказывают первую помощь и т.п. Если в результате он захочет изучать медицину – это будет его собственное, настоящее решение.
Эксперимент в рамках гештальт-терапии – это попытка противостоять тупиковому эбаутизму, он побуждает пациента к активному действию. В ситуации эксперимента человек может мобилизовать себя перед лицом актуальных требований жизни, отыгрывая свои невыношенные чувства и действия в относительной безопасности. Безопасность достигается тем, что рискованные действия пациента получают поддержку от терапевта или группы, которые то поощряют его, то побуждают к риску, в зависимости от того, что уместно в конкретный момент.
|
|
|
Например, один мужчина страдал от давления своего начальника. Во время терапии он представил шефа сидящим перед ним, и довел себя до того, что стал истошно кричать воображаемому начальнику, что хочет убить его! Эти чувства таились в нем, но были слишком опасны, чтобы выйти наружу. Даже в ситуации, где риск был минимальным, он все еще боялся своей чрезмерной ярости. В результате это чувство настолько захлестнуло его, что он испугался, даже несмотря на поддержку окружающих. Ведь поддержка возникает тогда, когда человек хочет ее получить.
На первый взгляд, привнесение в терапию незаконченного действия может стать имитацией реальности, только психологической игрой. Эксперимент не должен быть паллиативом или суррогатом актуальной жизни. В этом смысле эксперимент больше походит на искусство. Например, актер не просто воспроизводит сцену из жизни – он соединяет внешнюю реальность со своим внутренним опытом. Такой синтез может быть открытием даже для него самого. Нечто подобное происходит и в психотерапевтическом эксперименте. Человек не просто воспроизводит то, что уже произошло или могло бы произойти. Он соотносит реальность со своими потребностями в данный момент, не пытаясь предвидеть будущие события или переформулировать прошлые. В условиях эксперимента он отдается потоку актуальных переживаний, приходя к их осознаванию. Однажды почувствовав ритм своего бытия, он сможет изменить к лучшему свое реальное поведение, и его поведение в жизни не станет копией терапевтической ситуации.
Эксперимент не является пробой или запоздалым анализом. Если бы человек, который кричал на начальника, рассматривал эту сцену как репетицию реальной ситуации, это было бы явным абсурдом и саморазрушением. Однако эксперимент может дать человеку опору в будущем, если окажется тренировкой для лучшего контакта с начальником.
Наш творческий эксперимент отличается от искусства по крайней мере в одном важном пункте. Комментарий Герберта Рида[64] поможет нам прояснить это различие:
"Мы не можем знать себя; мы можем только выдавать себя и делаем это подсознательно и обрывочно. Мы выдаем себя жестами, интонациями голоса, почерком. Главное, что все эти формы или конфигурации (гештальты) автоматически показывают путь потока сознания. В этом смысле все искусство – это подсознательные проявления себя, которые не должны непременно осознаваться".
|
|
|
С точки зрения Рида, художественное творчество отличается от терапевтического в том, что мы-то как раз пытаемся привнести в терапию " выдающее" нас осознавание. И, пожалуй, это одна из наших основных целей. Осознавание которое помогает человеку, направляя его внимание на потребности, толкая к действиям, которые дают выход его естественным ощущениям.
В этом смысле мы делаем нечто противоположное художественному творчеству. Художник углубляется в свой внутренний мир и создает законченное произведение искусства, которое становится его "заявлением" на данный момент его жизни. Законченное произведение искусства имеет осязаемую форму, что делает его доступным для других. Это "высказывание", которое может трогать, ориентировать, поражать, восхищать, оно по-своему представляет людям их обычные переживания. Терапевт не может поместить свою работу в рамку и повесить на стену, у него не бывает "законченного произведения". Человек, который занимается творчеством, делает это только для себя и часто неохотно расстается со своей работой. Когда произведение искусства закончено, зрители могут вступить с ним в контакт. Искусство терапевта подводит пациента к действию, которое, в свою очередь, побуждает его к творческому диалогу со своим внутренним миром.
И все-таки то, что происходит в творческом эксперименте, похоже на художественное творчество, потому что содержит такие же качества – возбуждение, откровение и неожиданность. Как правило, процесс работы художника скрыт от посторонних глаз, но готовое произведение отражает его психологическую жизнь. То же происходит и с пациентом – он может трепетать, умирать, смеяться, плакать и испытывать разнообразные чувства в узких рамках терапевтического пространства. Он, как художник, попадает неизведанную область опыта, который находится в его собственной реальности, где успех не гарантирован. Когда пациент сталкивается с силами, которые прежде приводили его на опасную территорию, это становится настолько рискованным, что он невольно пугается. Тогда терапевт становится его проводником и компаньоном, помогает ему сохранять баланс между безопасностью и риском, делает предположения, ориентирует и поддерживает пациента. Развивая незавершенную тему и следуя за ней по направлению к естественному разрешению, терапевт и пациент становятся соавторами в создании драмы, которая "пишется" в процессе ее разворачивания.
Есть несколько форм, которые может принимать эксперимент. Мы разделили их на пять следующих моделей: 1) отыгрывание; 2) направленное поведение; 3) фантазия; 4) мечты; 5) домашнее задание.
Отыгрывание
Ранние критики упрекали гештальт-терапию за то, что она является терапией отыгрывания. Она действительно является терапией отыгрывания, но не в худшем смысле, который предполагает психоаналитическое определение этого понятия. Это слово приобрело дурной привкус, потому что традиционно означало, что пациент "пустит в дело" все разорванные мысли и несовместимые идеи, возникающие в процессе терапии. Терапевт может сильно нервничать при одной только мысли о том, что нечто, происходящее в процессе терапии может стать причиной пагубного поведения пациента за ее пределами. Терапевту вряд ли понравится, если пациент переспит со своей матерью, в ответ на реплику, что запрет на инцест Фрейд считал пагубным для человечества. При терапии "сдерживания" пациент будет работать над своими проблемами, оставаясь пассивным в жизни, и будет знать, что, завершив работу, он достигнет зрелости и ему достанет здравого смысла, чтобы вести себя пристойно.
Такая точка зрения выглядит пародией. Она предлагает упорное отрицание современных знаний о процессе научения, особенно того факта, что для лучшего эффекта, научение требует действия. Отыгрывание может быть единственным средством к открытым проявлениям пациента в психоанализе, так как психоаналитическая кушетка сковывает его естественные действия. В отличие от психоаналитика, гештальт-терапевт культивирует активность, для которой ищет удачный момент и заботится о том, чтобы она соответствовала жизни человека и его актуальным нуждам.
Ранее мы упоминали четыре уровня выражения чувств: блокированный, запрещенный, эксгибиционистский и спонтанный. Блокированные и запрещенные выражения чувств, как вы помните, – это выражения, которые не выходят наружу, потому, что либо побуждение остается незамеченным, либо выражение чувств сдерживается, хотя человек и испытывает побуждение выразить себя. Эксгибиционизм – это способ выражения чувств, который плохо приспособлен к реальной системе поведения человека. Спонтанные выражения проявляются сильно и естественно, они целостны и пластичны.
В момент отыгрывания человек находится на стадии эксгибиционистского выражения чувств, демонстрируя, кем он является, но не будучи таковым. Это критическая фаза. Во-первых, потому что для достижения спонтанности часто бывает необходимо обсуждение. Во-вторых, потому что человек может легко застревать на этой стадии и принимать ее за спонтанность, не признавая ее экспериментальный характер. Люди, которые настаивают на чистой спонтанности в действии, могут отказаться от стадии эксгибиционизма. Это значит, что они исключат все, что заставляет их чувствовать неловкость или фальшь, несмотря на то, что новое поведение могло бы быть ценным, хотя и не достаточно целостным. Часто людям необходимо пройти через стадию эксгибиционизма прежде, чем они смогут достичь глубоких внутренних изменений. Захочет ли педантичный человек рискнуть и проявить глупость или дурашливость? Если нет, – он останется тем, кто он есть, – то есть педантом. Но если он решится на незнакомое поведение, то сможет смягчить свою педантичность и приобрести новый опыт.
По сравнению с блокированной и спонтанной стадия эксгибиционизма нужна хотя бы потому, что в этот момент человек открыт для своей потребности совершить что-то новое. Доверяя своим потребностям, он интуитивно достигает внутренней опоры, даже если кажется неловким или вульгарным, странным или непредсказуемым. Того, кто делает предложение каждой малознакомой женщине, едва ли назовут человеком, который знает, чего хочет. Тем не менее, начинающий Дон Жуан, если он не застрял на стадии эксгибиционизма, в итоге может найти подходящий вариант поведения и для того, чтобы развивать отношения. К сожалению, на этой стадии легко задержаться, и задача терапевта состоит в том, чтобы определить разницу между эксгибиционизмом и спонтанным поведением. Ведь нередко браваду, наигранность и стереотипы можно принять за целостное новое развитие.
Для гештальт-терапевта "отыгрывание" – это инсценировка некоторых аспектов человеческого существования на терапевтической "сцене". Она может начаться с высказывания или жеста. Например, пациент делает короткий жест, а мы просим его продолжить движение до полного разворота. Представим, что он выполнил нашу просьбу и ему стало казаться, что он похож на льва, сидящего на задних лапах. Мы спросим его, как он это чувствует. Он отвечает, что ему захотелось рычать. " Ну, так порычи", – предлагаем мы. И он рычит, и в это время принимается ходить по комнате и трогать окружающих своими " лапами". Некоторых людей он пугает, некоторых развлекает, кого-то завораживает, сам же он от всего этого приходит в возбуждение, которое демонстрирует ему новую сторону собственного характера – сильную, животную, решительно ищущую контакта. Тогда он начинает понимать нечто такое, чего раньше не замечал. Проявляясь в подходящий момент, такие черты характера включаются в систему поведения человека и открывают перед ним новые просторы.
Отыгрывание может принимать различные формы. Мы выбрали только четыре примера, хотя его можно применять к разнообразным человеческим переживаниям.
1) Отыгрывание незаконченной ситуации из далекого прошлого. У Сью была установка не бояться. Она могла пребывать в состоянии фрустрации, смущаться, упорствовать, но только не бояться. У нее был "каменный" голос, напряженные шея и плечи, сдавленное горло. Я попросил ее вставить пальцы в горло, чтобы вызвать рвотный рефлекс, надеясь, что это поможет Сью расслабить горло и придаст ее голосу лучший резонанс. Кроме того, я полагал, что такой неожиданный поворот вызовет у нее чувство страха, которое она намеренно блокировала. Она стремительно засунула пальцы в рот, закашлялась, немного занервничала – но никакого страха и рвоты не получилось. Тогда я попросил ее попробовать еще раз. Случилось то же самое – стремительное движение, кашель, никакой рвоты, никакого страха и вообще никаких эмоций. Мы поговорили с ней о том, насколько она "стремительна" в жизни. Затем я попросил ее сделать еще одну попытку. На этот раз ей удалось вызвать рвотный рефлекс, но она снова закашлялась и прервала спазм. Сью заметила, что какая-то ее часть оставалась незатронутой и не реагировала на происходящее. Она вспомнила, что уже испытывала похожие переживания. Первый раз это случилось, когда на нее набросился брат, который был на пять лет старше ее. Он не раз повторял свои посягательства, и ей ни разу не удалось остановить его. Чем больше она просила о пощаде, тем более жестоким он становился. Тогда она поняла, что чем безучастнее будет, тем быстрее он успокоится. Ее безучастность, возникшая из-за отчаянных попыток справиться с братом, закрепилась и на поведении в других ситуациях, не связанных с братом.
В этот момент и началось отыгрывание. Я не стал беседовать с ней об отношениях с братом, а попросил Сью оставаться безучастной, чтобы я ни делал. Она согласилась. Я обошел ее со спины, положил руки ей на горло и начал душить. Она оставалась на удивление вялой. И все-таки в конце концов она стала решительно отпихивать мои руки от своего горла. Но я не ослабил хватку, и тогда она мгновенно прекратила сопротивление. В то же мгновение остановился и я.
Сью должна была заметить, что я мог задушить ее, так как она не дала мне обратную связь о том, что я причинил ей боль. Я почувствовал, что в ней поднимается агрессия против меня, и попросил в следующий раз, когда я снова подойду к ней, защищаться как можно решительнее. Когда я снова стал приближаться к ней все с тем же намерением, она поднялась прежде, чем я успел подойти, схватила меня за горло и начала бороться, пока мы не свалились на пол. В ответ на этот мощный отпор я опрокинул ее на спину и попытался положить на обе лопатки, несмотря на сильное сопротивление. Она вспыхнула и наконец вскрикнула: " Хватит!"
Итак, мне удалось добиться этого. Сью была под большим впечатлением не только от физического воздействия, но и от того, что к ней вернулись прежние чувства. Только на этот раз она получила новый результат. Ей было ясно, что я не ее брат и что она может повлиять на мир, который вовсе не так неизменен, как ей казалось. Ее скрипучий голос, напряженные шея и плечи, отсутствие страха, ее стремительность и безучастность – все эти признаки были ключевыми частями отыгрывания незаконченной ситуации.
Возможно, этот эпизод был несколько рискованным и не совсем профессиональным. И все же риск был невелик – к этому времени я уже долго работал со Сью и мог предполагать, что она выдержит такой физический контакт. Кроме того, она в достаточной мере доверяла мне, даже во время эксперимента. Все это дало мне основания считать, что такой опыт не оттолкнет ее от меня. Что же касается упрека в непрофессиональности... Профессиональная ответственность психотерапевта – состоит в том, что сделать все возможное и помочь пациенту восстановить утраченные чувства. Ведь ранние переживания Сью не были лишь слабой версией моего нападения на нее, значит и то, что происходило между ней и терапевтом, не должно было быть просто подобием контакта.
2) Отыгрывание незаконченной актуальной ситуации. Источником незаконченного действия может быть не только далекое прошлое. С незаконченными делами каждый из нас сталкивается каждый день. Как правило, незаконченные дела не становятся травмой для человека, но некоторые из них крепко застревают в голове, если от них вовремя не избавиться. Они забирают много сил, пока не будут завершены, и могут вызвать апатию, враждебность, подавленность и другие переживания, которые обычно находятся в фокусе терапии.
Мой пациент по имени Виктор жаловался на то, что жена постоянно вмешивается в его жизнь. Она умудрялась влезать в любые его разговоры. Я попросил одну участницу группы становиться между Виктором и любым человеком, с которым он будет разговаривать. Она энергично взялась за эту роль и показывала высший класс, словно баскетбольный защитник. Веселье и оживление группы резко контрастировало с подавленностью и вялостью Виктора. Но вскоре и он втянулся в процесс, активно пытаясь общаться с группой через голову мешающей ему женщины. Он стал говорить громче, увереннее, попросил ее заткнуться и убраться с его дороги. Потом он попытался преграждать ей путь, взяв ее за локти так, чтобы можно было двигаться с ней вместе и продолжать беседу в группой. В процессе отыгрывания стало ясно, что Виктор избавился от своей обычной пассивности. Он понял, что слишком кротко реагировал на вмешательства своей жены, и пришел к выводу, что она была более привлекательной в общении с людьми, чем он, когда оказывался от попыток вызвать к себе интерес. Кроме того, Виктор понял, что к агрессивности не обязательно относиться серьезно и что она не всегда ведет к открытой конкуренции.
Отыгрывание может быть веселым занятием, но это не умаляет его серьезности. Нужно видеть разницу между весельем с целью избежать проблемы и весельем, которое смягчает происходящее и не снижает его значимости для участников. У нас не было группы, где бы не возникали моменты буйного веселья. Был, правда, один случай, когда участники совсем не проявляли чувства юмора. Нам пришлось сделать это фокусом работы, пока чувство юмора не проявилось во всей полноте. Только после этого члены группы смогли воспринимать друг друга серьезно! Пока в группе отсутствовал смех, в ней отсутствовала жизнь. Когда же мы восстановили атмосферу юмора, доверие участников к друг к другу возросло, и они по-настоящему заинтересовались происходящим. Работа приобрела более глубокий характер. Шутя и играя, можно достичь в того, что при чересчур серьезном подходе могло бы стать болезненным или бесперспективным. Шутки, шаржи, карикатуры – все это портреты людей. Они высмеивают те черты человеческой личности, которым те придают слишком большое значение. Более того, юмор способствует творческому видению тех аспектов нашей личности, которые мы воспринимаем слабо или негативно.
Элементы игры, свойственные отыгрыванию, также являются источником живости. И все же у многих людей отыгрывание вызывает затруднения. Чаще всего они слишком серьезно относятся к происходящему, им трудно изменить свой интеллектуальный настрой и играть в какие-то игры. Необходимо очень точно выбирать момент, потому что такие участники готовы работать, только когда соблюдаются все условия и не допуская ни малейшего отклонения от ситуации. Дети, наоборот, интуитивно стремятся реагировать на запросы, направляя свои актуальные переживания в игру. Они играют в больницу, школу, дочки-матери, ковбоев и индейцев и т.п. Игра – это не только воспроизведение какой-то ситуации, она создает новую реальность, которая сама по себе обладает силой и побуждает к личному участию. То же самое происходит и при отыгрывании у взрослых. Когда человек больше не находится под гнетом заданной реальности и может изменить и принять новые условия, он восстанавливает подвижность тела и разума. В отличие от заранее предопределенных законов общества, игре свойственны неожиданности. Это творчество, похожее на творчество в сновидениях, описанное Фрейдом, это микрокосм, который основан на реальной жизни, только не ограничивается ее возможностями.
Настоящая игра обладает силой озарения. Когда я смотрел пьесу О'Нила "Комета альпиниста", то испытал доселе неизведанное чувство любви и несколько месяцев находился под этим впечатлением. Оно повлияло даже на мои отношения с людьми. Потом это чувство угасло, но даже спустя 15 лет оно иногда возвращается ко мне. По силе терапевтическая драма может сравниться с таким воздействием.
3) Отыгрывание особенностей характера. Слова выражают лишь малую толику того, что человек пытается сказать. Многие из них, особенно ключевые слова, требуют уточнения и дополнения, если вы хотите, чтобы они были совершенно понятны в их уникальном значении в контексте. То же самое можно сказать и о самом человеке и его понимании самого себя и других людей. Представьте себе, например, что человек хочет быть добрым, но не может, потому что его опыт требует оставаться всегда хитрым и расчетливым. Ему необходимо понять, как он лично представляет себе доброту, хитрость и расчетливость. Он мог бы привести примеры, когда он сам или другие люди проявляли доброту. Скажем, он может вспомнить, как однажды не стал отчитывать рабочего.
Когда он отыграет свой образ доброты, этот образ, возможно, будет существенно отличаться от его первоначального представления. То же может произойти и с определениями хитрости и расчетливости. Для одного человека хитрость ассоциируется с осторожностью животного, для другого -с паранойяльной настороженностью. Рассматривая отвлеченный смысл слова, мы никогда не поймем его контекстуального значения – слово живет своей собственной жизнью. Овеществление слова уводит от его практической функции – это более или менее эффективный способ обращения к процессу, который остается живым и постоянно меняющимся. Отыгрывание является одним из способов сохранять слово живым. Сохранение связи между речью и действием предполагает изменение и рост. В этом случае человек не будет чувствовать себя обреченным испытывать только какие-то определенные чувства.
Сайреса, одного из участников группы, тяготило то, что его родители были расчетливыми, хитрыми и слишком осмотрительными людьми. Сам он отвергал такой образ мыслей. Это было бы не плохо, если бы он так ревностно не оборонялся от подобных проявлений. В результате он стал вялым и апатичным. Я попросил Сайреса прочесть нам лекцию о пользе хитрости и расчетливости в надежде на то, что он приблизится к пониманию этих характеристик. Напыщенно и с большим удовольствием он начал читать нам лекцию о том, как работает с недвижимостью, заботясь о прибыли. Сайрес хорошо знал, о чем говорит, речь его была энергичной, выразительной и взволнованной. Он понял, что действительно получает удовольствие от того, чем занимается. Прежде он сдерживал свои порывы и был застигнут врасплох с помощью собственных же ярлыков.
Я мог бы использовать и другой прием – попросить его походить по комнате и проявить доброжелательность к каждому из присутствующих. Это дало бы ему шанс получить опыт собственной доброты и сделать этот опыт более живым и личным, чем в обыденной жизни. Ведь доброта была для него не просто речевым стереотипом – у Сайреса были свои представления о том, что значит быть добрым. Расчетливость и доброжелательность не были единственными чертами, которые ему нужно было изучать в себе. Сайресу необходимо избавиться от ярлыков, чтобы понять, кто он сам. Основная задача терапии заключается в том, чтобы в действии восстановить самоощущение и распознать свою индивидуальность, а не хранить верность неподвижным стереотипам.
|
|
|
