Как навести порядок на полках: советы новоиспеченного устного историка 5

«УСТНАЯ ИСТОРИЯ» между прочим

Екатерина Мельникова, Центр устной истории, ЕУСПб

На днях я решила заняться уборкой. Я не собираюсь посвящать вас во все тонкости моего хлама, а расскажу о занятии, многим из вас хорошо знакомом: я разбирала ксерокопии статей.

У меня плохая память и очень сильное чувство собственничества. Поэтому я люблю ксерокопировать статьи, главы из книг и целые книги. Мне нравится иметь их у себя под рукой. Для того чтобы не только хранить, но иногда и пользоваться ксерокопиями, я тщательно вкладываю каждую статью в пластиковый карман, а затем вставляю в картонную папку со скоросшивателем. Так делают все.

У меня есть несколько папок, у каждой — свое название, своя тема. Находить нужную статью гораздо проще, если ты знаешь, в какой именно папке она лежит. Но бывает, что я не успеваю раскладывать ксероксы как полагается и просто засовываю их куда придется. Тогда у меня скапливается груда неразобранных статей и, чтобы найти нужную, приходится тратить полчаса на просмотр всех папок друг за другом. В один из таких просмотров, когда мое терпение окончательно лопнуло, я и решила заняться уборкой. Решила раз и навсегда все разделить, разобрать, написать бирочки, определить для каждой статьи свое место и тем самым облегчить себе жизнь.

Узкоспециализированные исследования, посвященные антропологии грамотности, с легкостью нашли себе подходящее место. Без проблем прошли экзекуцию и статьи по истории, социологии и этнографии книги, экзорцизму и эсхатологическим ожиданиям (все это темы, связанные с моей диссертацией).

Наконец, дело дошло до желтой папки с надписью «Устная история». Поначалу и здесь все шло хорошо. Джон Боднар «Power and Memory in Oral History: Workers and Managers at Studebeker» — название говорит само за себя. Алистер Томсон и Пол Томпсон, Алессандро Портелли, Рональд Грил, Элизабет Тонкин — не о чем даже размышлять. Все эти классики устно-исторического жанра радостно отправляются в красивую желтую папку. Но дальше начались трудности.

Первым, кто испортил установившуюся было гармонию, оказался Эрик Хобсбаум и его «Изобретение традиций». Он мог бы украсить собой любую папку, но почему-то очень хотелось положить его именно сюда. Следом появились «Wisdom Sits in Places» Кит Бассо и уже старенькая статья Нади Лоуелл из сборника «Locality and Belonging». Обе посвящены антропологии ландшафта. Спрашивается, какое они имеют отношение к устной истории? Никакого. И уж тем более никакого к ней отношения не имеет performance- centered approach to Folklore. И в самом деле, разве об устной истории статья Роджера Абрахамса «Complicity and Imitation in Storytelling: a Pragmatic Folklorist’s Perspective»? Или знаменитая книга Ричарда Баумана «Story, Performance and Event: Contextual Studies of Oral Narrative»? Конечно, нет. Но все-таки странным казалось положить их отдельно от «History-Telling as a Multivocal Art» А. Портелли и «The Teller of the Tale: Authors and Their Authorisations» Э. Тонкин. Работу Дэвида Хаффорда «Traditions of Disbelief» я взяла в руки уже без особого энтузиазма, а на главах из монографии «Sites of Memory, Sites of Mourning» Джея Уинтера решила закончить уборку. Хорошо, что мне не нужно сортировать книги. Хорошо, что у меня дома нет полки под названием «Устная история». Как повезло мне и как не повезло библиотекарям!

Весь этот рассказ о статьях, которые трепетно хранятся у меня дома, я затеяла только для того, чтобы объяснить, почему заниматься «устной историей», окончив факультет этнологии Европейского университета, непросто. Как бы тщательно я ни пыталась изучать историю «устной истории», мне все время хочется ее «дописать».

Хочу подчеркнуть — я не пытаюсь создать какую-то но­вую антологию «устной истории». Названные выше исследо­вания и подходы сформировались и развивались вне устно­исторических дисциплин, а их авторы, вероятно, удивились бы соседству с устно-историческими работами. И все же это исследования, без которых, на мой взгляд, разговор об «устной истории» невозможен.

В России сейчас заниматься «устной историей» стало модно. Широкоизвестный на Западе термин, ассоциирующийся с альтернативной историей и социальным протестом, новизной, актуальностью и конъюнктурным успехом, был воспринят у нас как таковой, то есть прежде всего как лозунг, требующий к себе внимания. Многие исследователи, раньше и не помышлявшие об «устной истории», с удивлением открыли, что и они тоже могут написать эти гордые слова на своих штандартах. Но только ли в предприимчивости дело?

С момента декларации первого устно-исторического проекта в 1948 году были предложены десятки, если не сотни, определений «устной истории», казалось бы, решающие проблему ее размежевания с другими дисциплинами, позволяющие раз и навсегда уяснить ее место в ряду социальных наук. И несмотря на все определения, теоретические обоснования и методологические рассуждения, единственным верным и абсолютно достаточным условием отнесения той или иной работы к сфере «устной истории» до сих пор остается наличие узнаваемого словосочетания в заглавии.

Оказывается, что «устную историю» могут «делать» историки, социологи, фольклористы, этнологи, антропологи.

С чем, собственно говоря, мы имеем дело? Многие и многие специалисты используют устные данные в своей работе. У каждого — свои вопросы, свои задачи. Устные воспоминания, повествования, высказывания всегда оказываются нужны для чего-то. Пытаемся ли мы понять, какую роль в своей жизни отводят крестьяне Северо-Запада России периоду немецкой оккупации, стремимся ли выяснить механизмы адаптации советских переселенцев на территории бывшей финской Карелии, хотим ли разобраться в том, как создавался и распространялся героический дискурс о войне или как украинское население бывших штетлов конструирует образы живших здесь прежде хозяев. Ставя перед собой исследовательские задачи, мы каждый раз заново решаем, что и у кого спрашивать, как записывать, публиковать, интерпретировать. Решение поставленных проблем всегда предполагает обращение к другим, не устным источникам — архивным документам, публикациям в прессе, кино, музыке, мемуарам. Но если так, являются ли эти темы устно-историческими? И, в конечном счете, возможна ли вообще «устная история» устных историков? Если не ограничиваться в определении «устной истории» только пафосом «истории из первых рук», то что, кроме сохранения свидетельств очевидцев, является ее исключительной прерогативой? Честно говоря, у меня нет ответов на эти вопросы.

«Устная история» растворяется во множестве других дисциплин, направлений, исследований. Можно было бы попытаться отделить ее от них, отобрать что-то по-настоящему устно-историческое и положить в отдельную желтую папку, но стоит ли это делать?

На мой взгляд, именно в неотделимости «устной истории» от других гуманитарных дисциплин и заключается ее главная ценность. Междисциплинарность в данном случае — не красное словцо или дань моде, это единственно возможная форма существования «устной истории» в любой институционально выраженной форме. Эта ниша позволяет представить самые различные перспективы использования устных источников — от исследований истории памяти до трансформации локальных идентичностей, самые разные методы работы с ними — от скрупулезного нарративного анализа индивидуальных биографий до типологизации наиболее популярных сюжетов воспоминаний о войне.

Именно здесь могут и должны быть представлены подходы Пьера Нора и Мориса Хальбвакса к изучению памяти, Бенедикта Андерсона и Томаса Эриксена — к исследованию на­ционализма, Ричарда Баумана и Романа Якобсона — к анализу фольклора. Восходя к принципиально различным научным направлениям и развиваясь в различных академических тра­дициях, они, тем не менее, должны оказаться на одной полке, если эта полка принадлежит устному историку.

Год назад в серии «Языки славянской культуры» вышел перевод книги известного немецкого египтолога Яна Ассма- на «Культурная память», посвященной древним культурам Ближнего Востока и Средиземноморья. Во введении Ассман пишет: «В настоящей работе речь пойдет о взаимосвязи трех тем: “воспоминание” (иначе говоря: обращение к прошлому), “идентичность” (иначе говоря: политическое воображение) и “культурная преемственность” (иначе говоря: складывание традиции)». Взаимосвязь этих тем, как мне кажется, и есть «поле» устного историка, независимо от того, идет ли речь об эпохе Среднего Царства или современных жителях Новгородской области. И в том и другом случае оказываются актуальны проблемы интерпретации устных воспоминаний, то есть того, что люди говорят о себе и своем прошлом. И одинаково существенными в данном случае являются как методы фольклористики, так и антропологии, истории и социологии.

Мой взгляд на «устную историю», конечно, не бесспорен. Но моя главная задача как координатора Центра устной истории Европейского университета заключается не в продвижении собственных взглядов, а в обеспечении возможностей для взаимодействия и диалога специалистов различных дисциплин, заинтересованных в профессиональном анализе устных данных. Именно поэтому я приглашаю всех, кому интересна эта сфера деятельности, к участию в междисицип- линарном семинаре по «устной истории» и в мастерских по «устной истории», начинающих работу в Европейском университете с сентября 2005 года.

Основная цель междисциплинарного семинара по «устной истории» заключается в обсуждении результатов исследований, предпринятых на базе устных источников. Мастерские по «устной истории» — это семинары, которые будут посвящены практическим вопросам, связанным с проведением интервью. В рамках этого формата предполагается обсуждение анализа отдельных интервью, особенностей интервьюирования представителей различных социальных и профессиональных групп, специфики составления опросников по специальным темам, технических и этических проблем интервьюирования и последующей обработки данных.

И не забудьте зайти на наш сайт: http://www.eu.spb.ru/oralhist