Я решил молча улыбнуться любимой и промолчал.

Мясо – по понятной причине – у плотоядных хуже, чем у травоядных, но девушка сумела избежать все недостатки. Она – настоящая мастерица! Воздадим же должное её еде!

 

…Когда с волчатиной было покончено, мы блаженно откинулись на спинки.

- Давно мы так не ели, как сейчас, - довольно сказала Арийка, - я не считаю те случаи, когда нас кормили – то мы в гостях были, а я говорю про то, чтобы поесть у нас.

- Умница ты моя, - улыбнулся я, - я тебе могу сказать больше: если не считать то, что было сегодня – а даже и вспоминать не хочется! – то могу сказать, что жизнь у нас налаживается. Ну ты сама видишь, правда?

- О да, я вижу, любимый, - мечтательно протянула Арийка, - но всё это благодаря тебе!

- Без тебя бы я мало что сделал, - сказал я, - так что можешь собой гордиться ещё и поэтому!

- О, милый, это так сладко для меня – то, что ты говоришь!, - воскликнула девушка, - и то, что ты говоришь!

Она сделала ударение на слово «что».

- Милая, вот ты знаешь, когда я вижу, что ты довольна, моё сердце тоже начинает петь!

- Ты сокровище моё, давай, кушай, кушай! Я хочу поскорее…, - тут девушка сама себя прервала. Потом встала из-за стола, прошла ко мне и положила руки мне на плечо, заглядывая через плечо и ласково глядя мне в глаза…

 

…Когда мы покончили с едой, мы вышли прогуляться. Я сказал:

- Милая, ты хотела что-то… помнишь? Когда я ел.

- Ах, сладкий ты мой, я просто хотела, чтобы ты ел в своё удовольствие и не отвлекался на меня!

- Да как же ты меня отвлечь-то могла, дорогая? – улыбнулся я, - ты мне всегда помощь, не важно, что я делаю.

- Сладкий, пошли домой! – воскликнула девушка, вложив – я это явственно почувствовал – в этот призыв столько силы, что я не мог отказать. Да и зачем отказывать?

 

…Придя домой – хотя мы и так были у себя, просто имелось в виду «в дом, в комнаты» - мы побежали наверх, девушка буквально стащила с меня верхнюю одежду и потащила наверх. Я успел заметить, что было где-то около половины девятого. Значит, час любви нам точно предстоял… И я не ошибался… Хотя… мог и ошибиться: более часа любви! Хотя для нас не имело значения никакого то, сколько и как мы занимались любовью, ибо было важно держать наши чувства, нашу любовь… сильными! Конечно, без этих занятий любовь не угаснет, но зачем отказывать себе в удовольствии?

Я, например, говорил уже, что понятия рая и ада мы делаем сами, но мне не нравится эта идея в целом. Просто я, говоря про эти две вещи, имею в виду то, что «ну здесь и ад!», к примеру. Подобные выражения не наши, не наших земель они. Они заимствованы. Их нам дали с христианством. У нас – до прихода крестоносцев – крестоносцами я называю тех, кто просто крест носит, не важно, с мечом в руках или без – не было таких понятий, у нас было язычество. Просто эти выражения устойчиво вошли в нашу речь из-за своей… ну, удобности, что ли. Вообще, это слова мусорные, на самом-то деле. Ну посмотрите правде в глаза!

Вообще, раз сейчас – ну полгода назад, какая в данном случае разница! – произошёл конец света, так не те ли правила диктуют, кто выжил? А выжили именно мы! Так что наше слово – закон!

Поэтому я предлагаю – коли так! – установить новый порядок: посжигать все церкви в округе, например, восстановить наше прошлое. Для начала – избавиться от всяких не наших словечек, вроде «ад» или «рай»… Я думаю, продолжать не надо – и так всё понятно.

И ещё кое-что, насчёт удовольствия… Вот чему учит христианская религия? В частности, тому, что надо отказывать себе во всём, потому что, дескать, «там, наверху» все радости будут. И вечное счастье будет. Так вот, это натуральное человеконенавистничество хотя бы по той причине, что я видел, как живут те, кто имеет большую власть над христианскими душами! Я видел! И то, что я увидел, мне не понравилось! Это – хуже, чем комары и мошки! Ибо если комар тебя укусит, то ты его убьёшь – и ничего тебе не будет! Наверное… я не знаю в совершенстве все законы христианства… да я не уверен, что те, кто эти законы проповедует, их сами хорошо знают… а если и знают, то далеко не всем из них следуют! – Это точно! Я видел. И не единожды…

…Так вот, если ты убьёшь комара, то – я надеюсь – тебя на костре как ведьмака не сожгут, но если ты убьёшь попа, то тебя и посадят, и расстреляют, и сожгут и ещё не знаю что сделают. Но не только за убийства казнили! Казнили, если ты придерживаешься родной веры! Сколько таких людей было уничтожено… и сколько всего с ними ушло! И вот христианский комар уселся на нашем северном теле и сосёт нашу арийскую кровь! Я считаю, что это намеренное уничтожение нас южанами. И посему предлагаю изгнать эту заразу с наших суровых и прекрасных северных земель! Огнём и мечом! Хотя некоторых можно и оставить – это те, кого можно будет перевоспитать. Остальных – убить. Как они убивали нас. А церкви посжигать. Учитывая то, что многие из них были построены на тех местах, которые представляли собой особые места для нас…

 

…А что я там говорил насчёт удовольствия? Кажется, то, что попы запрещают нам радоваться жизни, а сами живут так, что некоторым царствующим особам впору позавидовать. А мы, значит, должны мучится и голодать, во всём себе отказывать – и всё ради несуществующего рая? – Нет уж! И любовь предоставляется грехом – ну кроме той, конечно, что разумеется под словами «возлюби ближнего своего как самого себя». А почему тогда заниматься мужчине любовью с женщиной – это уже грех (ну или блуд… или как там это именуется)? Нет ли тут противоречья? А откуда тогда детям браться? «Непорочно»? Мы должны стать двуполыми существами, как этот ваш драгоценный христианский бог? Нет! Попы, оставьте это себе! Мы – нормальные люди! И мы будем размножаться так, как требует того природа, а не вы! А вас мы убьём. Только и всего.

Есть, конечно, вещь, которая совпадает и у язычников, и у христиан: это запрет менять свой объект любви. Это правильно: женщина должна быть только для одного мужичины, да. Но только как это кто объясняет! Кстати, интересная вещь: христианство запрещает многожёнство. А язычество – нет. Ибо христиане хотят всех смешать. Мы же хотим, чтобы яблоки оставались яблоками, а берёзы – берёзами. К чему я это сказал? А вот к чему: люди становятся смешанными, что нехорошо. А если у человека, скажем, две жены, одна – настоящая арийка, а другая – допустим – только наполовину, то от первой жены будут «чистые» потомки, а от второй – «очищенные». Но в любом случае – чище. Это, разумеется, при том, что ты сам – чистокровный ариец, настоящий северный мужчина. У меня пока была одна… ну, не жена пока – мы ещё не стали мужем и женою – а только… девушка, подруга, но она была настоящей арийкой. Вообще, в пределе двух деревень я не видел ни единого человека не нашей наружности. Может, были некие примеси, но я постараюсь, чтобы их не было больше. Надо будет эту мысль выдвинуть перед народом…

…А моя задача – это сделать так, чтобы у нас было много детей. Ну, пять, к примеру. Или четыре…

И я думаю, что, судя по тому, как мы любим друг друга, у нас это получится. А почему этого не должно получиться?

 

…Арийка – а в ней это чувствовалось, как я сказал – протащила меня наверх, раздела, разделась сама, и мы улеглись в своё ложе. Но жаркого поцелуя не последовало. Девушка просто с любовью глядела на меня. Потом она буквально обвилась вокруг меня… и я услышал её голос, мягкий, как шёпот листвы:

- Любовь моя, ты – самый прекрасный, самый лучший для меня, самый красивый… Скажи, чего бы ты хотел от меня больше всего?

Я начал с обычных слов своих в таких случаях, потом вдохнул и сказал:

- Дорогая… я, в первую очередь хочу, чтобы ты стала моей единственной и верной женой…

Последовали заключения меня в жарчайшие объятия. Девушка почти во мне была:

- Я знала, знала это! Ну а это же не единственное, милый?

Я, чтобы ещё раздобрить Арийку, сказал правду:

- Любовь моя… я хочу от тебя… но это уже от нас, скорее…

- Говори же, любимый, говори! Хотя..., - тут девушку словно озарило, - неужели детей?

- Ты, как всегда, права, - сказал я, - много детей. Очень много!

Девушка меня расцеловала. Не в губы, а так. А потом воскликнула со страстью в голосе:

- Да, желаемый, я тоже этого хочу! Очень! И я специально храню себя, - она посмотрела на себя, на своё прекрасное арийское тело, - для тебя, - тут она буквально вперилась глазами в меня, в мои глаза. Наши небеса соединились.

- Давай… но надо сделать им более достойные дом, чем тот, в котором мы живём… я доделаю то, чего тут не хватает, а ты… ты будешь держать честь и достоинство нашего дома!

- Да, сладкий, это будет для меня всем… А теперь… дай же мне насладиться тобой!

И я дал. Мы и так как будто вросли друг в друга, а теперь ещё и губами… И языками… они были как руки при встрече… я пока не переходил к более серьёзным действиям, ибо знал, что нельзя пока… мы ещё не были чисто телами готовы к детям, надо было ещё укреплять свои тела, надо было делать ещё более прекрасными, чем они были – а они были прекрасными! – и так далее. Но это речь шла именно о том, чтобы делать детей… мы этим и не занимались… пока… но что же нам мешало заниматься любовью так, чтобы детей пока не было? Возможно, христианин скажет, что мы блудом занимались, но это – ложь! Наглая и требующая наказания для того, кто её так яростно распространяет! Я у моей прекрасной Арийки был первым – ну и последним, разумеется, до конца этой жизни – и она была только моей. Так что такого, что у нас любовь была? Никто никому не изменял, всё было чисто. Так что пусть там попы сами размножаются «непорочно». А нас, здоровых людей, пусть не трогают. Эх, опять я полез туда… Всё, встречу такого негодяя – убью!

 

…А пока я даже и думать не хотел об этом. Любовь заполняла всю комнату, она силилась вырваться на волю – её не смущала Ненависть, на улице царящая – ей хотелось улететь вдаль, к звёздам, нет – ещё дальше! Она желала парить и не останавливаться, ей хотелось бесконечности! И вечности! Хотя любовь и так вечна… Любовь к народу, любовь к детям, любовь к той, что тебя любит… Эх.

 

…Весь низ живота моего был как будто наполнен кровью, а ещё было такое чувство, как будто там – ну или чуть повыше – порхали бабочки. И от этих бабочек поднимался знакомый поток сахара. Это и была любовь, так сказать. Я положил руку на живот любимой и почувствовал, что он такой же на ощупь, как и мой – в плане крови. Значит, моя обожаемая и обожествляемая – как и положено! – девушка чувствовала то же, что и я! Разве можно её не любить хотя бы – хотя бы! – за это? Разве можно?

 

…Вообще, надо заметить, что тело Арийки – на то я и прозвал-то её так! – было удивительным для меня. Во всех смыслах. Оно было невероятно по своей красоте, но в то же время оно было очень сильным и гибким, грациозным. Более гибким и грациозным, чем тело серны какой-нибудь. Или всё равно какой рыбы. Но оно было не тощим, как это бывает у вышеперечисленных существ, на нём буквально было написано самой природой, что тело это создано для любви и детей. И для обожествления этого тела – в общем, настоящее женской тело настоящей арийской, северной женщины.

Всё в этом тело поражало и радовало: и красивая, гордо поднятая голова с этими пухленькими, но суровыми – и не слишком огромными, как то бывает у жительниц южных стран, что мне так подчас внушает отвращение, особенно после моей красавицы – губками, и эти чудесные, магические глаза цвета северного неба – и такие же бездонные! – и красивая и пышная грудь, точь-в-точь для будущей матери – не представляю, как «плоские» женщины кормят своих детей – эта грудь всегда, когда я её видел, вызывала у меня внутри взрыв, эта грудь была настолько прекрасна, что я мог спокойно ругать всех художников, которые рисовали женские обнажённые тела с других женщин, за то, что они не использовали лучшее из возможного, хотя и понимал, что у них такой возможности не было, ибо Арийка была моя, мне хотелось спать на этой груди, она – мягче всех подушек в мире! – мне хотелось ласкать это чудо, выпить из него все соки – ибо они потом быстро восполнятся; и красивый, опять-таки, живот, который был тоже как подушка – и я не знаю, что же мягче – грудь или живот! – это был прекрасный живот женщины – если мужской живот, как и зад, должен быть довольно плосок – то женскому позволено больше, кстати, про зад-то я говорить не буду, но всё остальное в моей Арийке вызывало неподдельный восторг, и когда я сказал про всё это ей, то она была готова просто во мне раствориться – хотя я ей уже не раз давал возможность почувствовать это – и я чувствовал то же самое!

 

…На следующее утро было решено изменить все законы в соответствии с тем, что мы теперь – хозяева мира. Пусть знают это те, кто угнетал нас раньше, особенно христиане!

Я намерен был ехать в деревню, чтобы объявить это. Арийка меня остановила:

- Дорогой, а как же те твари, что мы видели?

Между прочим, я напрасно волновался, так как ничего не произошло с нашим домом, угроза живых мертвецов не коснулась на сей раз, поэтому я не боялся оставлять дом (ибо я ранее не был уверен в том, что мы вернёмся домой, а не на руины). Правда, за околицей бродили живые мертвецы, причём их немало было… но меня они не смущали. Я сказал девушке:

- Знаешь, милая, я могу тебе сказать, что есть вещь, которая куда страшнее, нежели Новоявленные со Жнецами, даже опаснее, чем те громадные волосатые твари, опаснее тех червей, что явились мне наяву!

У Арийки брови её светлые поднялись:

- Что же это такое, любимый мой? Неужели есть ещё что-то более страшное?

- Да, - сказал я тяжко, - есть такая вещь… эта вещь – даже не Ненависть… Эта вещь – слабость!

- Слабость? – воскликнула девушка, - это, я так понимаю, то, что нас подтачивает, подобно жуку-древоточцу? Это то, против чего надо бороться?

- Ты всё совершенно правильно поняла, - на сей раз очень спокойно ответил я, - ты так же поняла, в чём же состоит её коварство. Умница! Я так тебя люблю!

- А это очень важно, - подхватила девушка, - ты про это говорил… про любовь, про семью и так далее.

- Да, ты по-арийски мудра, - улыбнулся я, поцеловав подругу, - ну что же, поехали…

 

…Мы так и не взяли повозку, всё ездили на санях. Хотя ещё снега было много, так что это успокаивало. Но если подумать, то мы ездили на санях – причём хорошо так ездили, я ещё ни разу за голую землю не зацепился – в разгар весны, что само по себе как-то нехорошо. Пора бы уже дать зиме отступить, вообще – до времён – её ниспровергнуть. Я даже планировал проделать путь специально для колёс – убрать лишний снег – но потом подумал, что это же работы не на один день. А вдруг снег выпадет после этого? - Это ж вся работа насмарку! Эх! То, что я жил на христианами захваченной земле, давало о себе знать… Как я дошёл до такого… Но мне помогла девушка, которая видела, что даже главный идеолог может давать слабину… Она, во-первых, дала мне мысль, за которую надо установить столб, где расписать этот подвиг её ума, а, во-вторых, поцеловала – это всегда давало мне сил и мозгов, всегда развивало меня (заметно и не очень – но развивало обязательно; про магическую силу любви я говорил больше, пожалуй, чем о том, что могут сделать с тобой Новоявленные или о том, что ты с ними сделаешь).

Она предложила мне впрячь лошадей в то, что будет очищать землю.

- Даже если и останется что, это ведь колёсам не будет мешать, - говорила Арийка, - только надо, милый, выбрать день, когда будут заморозки, чтобы снег не комкался, либо…, - девушка задумалась, - либо когда будет очень тепло – ну, чтобы он хоть чуть-чуть подтаял. Понимаешь ли ты меня, дорогой?

Конечно, я её понимал. Должен сказать, что случаев, когда у нас возникли недоразумения, не было ещё. И не будет их – это я точно знаю. Конечно, были случаи, когда девушка говорила «не понимаю, объясни», к примеру – да что там – я тоже так говорил! – но это не конфликты были, отнюдь; просто не понял кто-то что-то и попросил разъяснить, «сделать ясным».

Только и всего.

 

… - Милая моя, ты – чудо! – вскричал я, совершенно не думая о том, что нас могут услышать те, кому бы нас лучше и не слышать вообще, но мне в таких случаях было всё равно, ибо моя красавица была на первом месте, а уже потом – моя шкура, - завтра же к этому приступим. Хотя ты знаешь… будет довольно забавно, если снег потом выпадет. Действительно смешно…

 

…Приехали в деревню. Я собрал всех на главной улице – мне не верилось, что некогда – а ведь не так давно это было, на самом деле-то! – именно на этой улице погибло несколько местных крестьян! Собрал я всех, значит, и высказал то, что было описано выше… про христианство, про язычество… о том, что надо делать со всей этой заразой, что заполонила наш Северный мир…

Тут мне пришло в голову ещё кое-что… я это говорить не стал… я подумал, что «бороться с весной» не является правильным, поскольку мы – люди Севера, зима – одно из тех, что нас являет миру (или что там от него осталось). Однако потом я решил, что не надо бороться, что пусть всё идёт своим чередом, пусть зима осень сменяет, а сама потом будет заменена весной. Мол, у нас всё отлично. Не что у них…

 

…Но я сказал только вчерашние мысли. При этом я стоял не отдельно от них, я, наоборот, старался «войти» в толпу, быть частью этих людей. Вообще, я и так был этой частью, но всё же… Я старался говорить как можно более горячо и убедительно, но при этом не должна была моя речь выглядеть непохоже на другие. А то кто знает, что они подумают? Мол, с ума сошёл или ещё что…

Надо было добиться того, чтобы они меня восприняли так, как надо. И крестьяне восприняли! Я был как поджигатель, который призывает народ к бунту. Правда, таких потом вешали. Ну или сжигали. Или отрубали им голову. Или расстреливали. Или топили. Или отравляли. Или забрасывали камнями. Или ещё как-нибудь уничтожали. А потом выдавали борцов против гнёта – очень часто было, что люди боролись против христианского гнёта – за разбойников. Надо бы что-то подобное сделать с этими попами несчастными…

 

…Это мы сделаем обязательно… но вернёмся к тому, что происходило на площади. Крестьяне восприняли меня хорошо – я опасался того, что они слишком долго пробыли под влиянием христианства – всё оказалось хорошо. Когда я окончил речь, то от души вздохнул. Девушка подошла ко мне:

- Что, милый, болит?

- Нет, что ты, солнце, - ответил я, - просто выдохся я. Надо немного передохнуть и съездить в Заречную деревню. Надо и им сказать тоже.

- Да, надо, - согласилась девушка, - но как же мы минуем… Ту Деревню?

- Как обычно, - сказал я, - будем прорываться.

 

…Через часа полтора мы достигли Деревни. Примерно в том же месте, где мы остановились вчера, я остановился и сегодня:

- Что мне тоже не хочется тут шум поднимать. Не то что лень… просто не хочу… не до этого нам сейчас, важен мысленный удар по противнику… а это – не забывай это! – и христиане тоже. Надо отучить от этой религии смерти всех арийских людей – тогда мы станем на путь процветания.

- Так что ты предлагаешь? – с поинтересовалась девушка, - как ты хочешь миновать Деревню?

Я тяжко вздохнул:

- У нас с тобой есть выбор: либо ехать и прорываться через орды живых мертвецов, ряды коих пополнились ещё и этими страшилами огромными да червями из моего сна – эх, знал бы я, что мой сон станет явью! – либо же поехать в обход.

- Так давай в обход, - бодро предложила девушка, - заодно разведаем обстановку!

- Да, но там у нас, понимаешь, такие места, где нога… да ничья уже! …давно не ступала! Там тяжело ехать будет. А пешком идти я не хочу, ибо это много времени займёт.

Повисла тишь. Наконец, девушка прервала её:

- Ну так что же, сладкий? Как решишь?

Я опять вздохнул и сказал:

- Едем в обход. Я хочу узнать, что делается там, на востоке. Я очень давно там не бывал. А за мысль спасибо тебе, любимая.

И я поцеловал Арийку.

 

…Мы решили ехать на северо-восток. Искать тропу сейчас было бессмысленно, ибо я хоть и помнил, где именно она находилась, но она была засыпана снегом, который никто не протоптал. Если дорогу между двумя деревнями постоянно – особенно последнее время, в связи с моим назначением – использовалась, то эта дорога, пролегающая по диагонали, не использовалась за ненадобностью уже давно. Но надо будет найти этот забытый тракт! Только будет это после того как снег оттает. Так что сейчас мы не стали ничего искать – тем более, что я вспомнил, что тропа та была ближе к началу дороги, так что идти на попятный я не мог…

…Мы просто помчались по тому месту, где меньше снега было (я не знал наверняка, что именно нас ждёт там, куда мы совались – я про снег, разумеется – но уж искать да выбирать ни времени не было, ни чего другого).

Не могу сказать, что я был так уже и прав насчёт того, что ехать будет тяжело… да, лошади были почти по грудь в снегу… иногда… но скакали бодро, видимо, надеясь на то, что в конце пути их покормят. Я тоже надеялся, что на покормят…

 

…Где-то через… нет, я даже приблизительно говорить не буду, ибо время в степи иной раз летит так, что и не заметишь, как проехал весь путь, а иной раз так тянется, как будто оно умирает. В общем, долго ли, коротко ли, но выехали мы к потоку. Там нас ждала пренеприятная неожиданность: лёд, который, хоть и был непрочным, всё же представлял собой хоть что-то, хоть какую-то опору, растаял. Вместо серого было чёрное. Я поджал губы. И спросил:

- Ну что, милая моя, что ты по этому поводу думаешь?

Девушка лишь тяжело вздохнула. Потом сказала:

- Едем дальше, к той деревне, - она указала на восток.

- Да, - сказал я, - нам ничего другого не остаётся. Я надеюсь, что переправа там найдётся. А ведь знаешь, что самое неприятное? – внезапно спросил я.

- Что здесь – не лес? И что деревья не свалишь? – спросила Арийка. Я ответил:

- Совершенно верно, дорогая. Ну что же, поехали. Не провалиться бы ещё здесь…

 

…Через некоторое время – ну через полчаса, что ли – мы заметили в заснеженной дали строения. Это и была та самая деревня, которую мы искали. На самом деле, это уже был как крохотный городишко. Тот город, что был за лесом и горами, тот, что на юге, на юго-западе, был куда больше, но это тоже был город. Но совсем крошечный, особенно по сравнению с тем.

- Надеюсь, тут-то мосты не разрушены, - высказался я, пока мы к нему подъезжали.

- Ты бы лучше надеялся на то, что нас там встретят достойно, - заметила Арийка. Я вместо ответа погладил себя по нашивкам на вороте. Девушка подняла брови. Я остановил сани и осторожненько сошёл на снег (я помнил, как провалился почти по грудь там, в горах). Потом обошёл сани и лошадей, осмотрел всё внимательно, потом залез обратно.

- В чём дело, милый? – спросила девушка. Я сказал:

- Всё хорошо, солнце моё, просто проверил. Эх, давай-ка глянем на городок. Посмотри, любимая, что именно нас там ждёт.

- Церковь, - недовольно сказала девушка, - а также люди… они ходят… нет, это не мертвецы, мне кажется…

Я пригляделся: вроде бы действительно живые… да-да, точно живые…

- Дальше, прошу тебя, - сказал я. Арийка продолжала:

- Вроде бы, больше ничего такого нет.

- Отлично, - сказал я, - едем.

С этими словами я тронул поводья. Скоро мы въехали в город…

 

…Когда мы въехали в город, на нас стали удивлённо смотреть. Потом о чём-то перешёптываться. Потом бегать за нами. Потом ещё какие-то люди прибежали. И всё это время все смотрели на мои нашивки и звезду на папахе. Потом мы выехали на главную площадь, видимо. Там ходили люди в довольно грязных бушлатах, попадались и прилично одетые. Потом нас окружила толпа людей разного пола и возраста. Они начали нас обо всём подробно расспрашивать (прямо как крестьяне из нашей деревни, когда мы у них впервые показались).

Мы разговорились. Оказалось, что город почти и не пострадал от ужаса живых мертвецов. Конечно, те донимали людей, но не так, как нас. Да что говорить, этих-то и не донимали вообще, если сравнить с нами! Особенно людей заинтересовал рассказ о том, что произошло в Сожжённой Деревне недавно. Про то, что было тогда, в день конца света, они, разумеется, знали – да кто же этого не знал, кто не видел этих столбов огня, этих огненных смерчей! – но никто не ходил туда, так что руководствовались только теми знаниями, которые у них были уже и тем, что было видно отсюда, а такого, прямо скажем, не особо-то и много было…

 

…Нас пригласили было в трактир, но я сказал, что нет у нас времени: уже вот-вот смеркаться начнёт, а путь уже неблизкий.

- Вы знаете, речка-то теперь растаяла, так что переправы-то и нет больше на том месте, где она раньше была. Дык не в том печаль! Я ведь уже говорил. Нет у нас времени и желания с этими кошмарами драться. Вот и поехали. Но если вы нам лошадей дадите, мы вам очень благодарны будем. Денег немного, ибо не знали мы, что нас тут теперь ждёт, так что… стало быть… - говорил я. Потом меня спросили насчёт того, что с самого начала их заинтересовало: моя одежда.

- Да, - говорю, - меня назначали Верховным Главнокомандующим, такова была воля народа нашего. Кстати, хотел спросить: а у вас-то тут как? Я про то, что церковь вижу…

Крестьяне сказали, что священники после конца света как с цепи сорвались: всё требуют поститься, давят на них, как только можно.

- Ясно, - говорю, - надо бы вам их тиранию сбросить… Мы вам в этом поможем. Однако, дорогие мои, спасибо за хлеб-соль, а нам пора…

 

…Лошадей нам заменили, и мы поехали. Мост оказался каменным, он был цел, что отрадно. Мы буквально пролетели по другой части города, той, что была на другом берегу. Другой берег был заросшим, но это ещё был не лес, а, скорее, лесостепь. Не могу сказать, что там было сильно легче ехать, но тем не менее… Наверное, через час мы уже ехали по тому лесу, в котором находилась сожжённая церковь. К этому времени было уже темным темно…

 

…Я стал замечать, что с тех пор, как мы стали сильнее, тьма словно бы стала нам уступать. Конечно, стали появляться новые кошмары наяву, но мы не давали слабину! Этим обязаны мы и тем, что уже и время прошло, мы привыкли к тому, что на улице ходили живые мертвецы и убивали всех налево-направо, мы стали приспосабливаться ко всему, что бы ни происходило – такова уж природа человека! – ну и, конечно же, любовь! Любовь – это то, что нас грело, когда мы насмерть мёрзли где-нибудь в степях, как тогда, когда мы попали в засаду в чистом поле, когда возвращались из той сгоревшей усадьбы, любовь – это то, чем мы наслаждались в бане, на кухне, в спальном ложе – да где угодно! Любовь была главным нашим оружием против любого супостата.

 

…Ещё я стал замечать, что нам стала по душе тьма. Не то, что тащили с собой мёртвые, а та тьма, что давала природа. Это была как бы бархатная темнота, это была ласкающая темнота…

…Вот уже и церковь! Я специально остановился около неё, чтобы полюбоваться на то, что сделали враждебные нам силы, как бы странно это не звучало. Я хотел сделать то же самое и с другими этими памятниками слабости – христианство учит слабости, как мы помним.

 

… - Всё, мы уже приехали, - сказал я Арийке. Та, в свою очередь, сказала:

- Как странно то, что мы едем с этой стороны… едем не туда, а оттуда, причём мы не дали никаких разворотов, а несёмся откуда-то издалека…

 

…Было темно как в погребе. Но, к радости нашей, деревня уже была близко – рукой подать. Приехали мы, крестьяне удивились. Они же не ждали нас. И испугались – они теперь вообще стали пугливы последние дни, я так заметил. Я решил уже лечь спать, было уже почти десять часов.

 

…Наутро, проснувшись и поев, мы с Арийкой вышли на улицу. Было сумрачно – ну это и понятно, ибо восемь утра ещё. Потом, правда, светлее не стало. Ну ничего. Это мне не помешало произнести речь. Крестьяне слушали меня так, как будто кое-что из того, что я говорил, было уже за их плечами. А ведь действительно было – церковь-то была сожжена! Хоть и не ими.

Надо вообще вот что сказать: эти мертвецы ходячие были, так сказать, олицетворением Сатаны, «сатанистами» в некотором смысле, но – на самом-то деле!! – они те же христиане, только наоборот! Переверни «дьяволопоклонника» - и получишь того же христианина! И получается порочный круг, так сказать. Родноверие же не впутано в этот круг. Так что если человек перестал быть сатанистом или христианином, что одно и то же, то он, почитай, выскочил из петли, которая затягивается…

 

…Теперь мы могли точно сказать, что и эта деревня теперь окончательно отвоёвана. Это было прекрасно. Мы теперь решили поехать на юг, к Сожжённой Деревне, чтобы пострелять тварей. Я решил, что мы всё бережём, бережём порох, то, может, его пора использовать? А то зачем тогда его копить? А то наступят прежние деньки – и порох будет не нужен, в общем-то, - а мы им и не воспользовались. Так что я сказал, что порох можно тратить спокойно.

- Только, - говорю, - не просто так, а по делу.

 

…Вот мы и поехали использовать порох по назначению. Были снаряжены пять саней: наши сани и ещё четыре с местными жителями. Мы, кстати, нечто подобное уже делали, только крестьяне были из другой деревни, из Озёрного (мы так её называли).

Арийка взяла с собой ещё и лук, ей хотелось «так пострелять».

 

…Помчались очень быстро, тем более, что дорога была уже протоптана нами и хорошо знакома.

Минут этак через тридцать пять мы почувствовали знакомый чёрный холод на сердце, увидели, что воздух почернел, стал «более трупным». Это означало, что мы подъезжали к Сожжённой Деревне…

…Мы решили не приближаться к речке, оставили сани в деревьях леса. Взяли оружие со всем необходимым и потихоньку пошли к реке. Увидев чёрный поток, я покачал головой. Но потом я и думать забыл про чёрный поток: картина на противоположном берегу заставила меня это сделать – там появились эти ужасные черви. Крестьяне все пришли в полнейший ужас, естественно, даже мне как-то противно стало… а ужасные существа не замечали нас…

 

…Я сказал девушке:

- Дай-ка мне, пожалуйста, свой лук… Я хочу сделать первый выстрел…

Девушка мне отдала свой лук. Я взял лук, положил стрелу на тетиву, прицелился… в кого бы из этих уродов выстрелить первым? Вот в того, что как будто сонный… нет, лучшего в того, что блюёт… Но тут появилось то, что стало моей целью мгновенно: это были два спаривающихся червя! Я даже и не знаю, как они могли спариваться, ведь если я ни разу не видел ни одной особи мужского пола! Хотя в этом мире всё возможно…

Оказалось, что я просто не приглядывался. Хотя должен в своё оправдание сказать хотя бы то, что мне и так их хватило, стану я ещё вглядываться там в их половые органы!

На самом деле, мужские особи тоже были, просто их было издалека от женских не так просто и отличить… Меня невольно занимал вопрос: а как же они с такими плохими, неудобными мужскими половыми органами размножались? Мне, конечно, не интересно, но всё же…

Но самое противное было то, что я заметил, что женская особь была уже беременна! Вот ведь мерзость! Я прицелился и выстрелил ей прямо в живот. Тварь издала жуткий визг, перемежающийся с воем. Я поскорее заткнул ей рот второй стрелой, чтобы она не привлекла остальных. Но было поздно…

Кстати, вторую стрелу я ей точно в рот пустил. Оставшийся червь-самец, после того, как его самку зверски убил я, начал в бешенстве метаться по поляне, потом попытался закончить начатое, но уже с мёртвой самкой. Меня это разозлило, я скомандовал «пли!». Первым залпом был убит этот яростный самец, а также несколько Новоявленных. Пули пробили их прогнившие черепа. Новоявленные с секунду постояли, потом падали. Их голов их сочилась гнилостная мерзость…

 

…Вторым залпом были убиты ещё два червя и штуки четыре Новоявленных (я теперь уже стрелял из ружья, девушка, не стрелявшая во время первого залпа, стреляла из лука).

Я велел перезаряжать. Появился Жнец! Тут произошла вещь, неприятно потрясшая меня: Жнец бросился бежать на нас! Не то, что на нас, а то, что бросился бежать – эти гады же раньше не бегали! Две огромные пули, что были выпущены из наших с Арийкой ружей, его смогли остановить. Он упал, но даже окончательно мёртвым продолжал выглядеть устрашающе. Его чёрная фигура всё ещё грозно белела.

- Видали? – яростным шёпотом говорю я своим людям, - они уже бегать научились! Что же дальше будет?

Тут настал выход новых огромных тварей!

- Бей в голову! – шёпотом сказал я. Крестьяне уже не вместе стреляли – кто когда успевал ружья заряжать. Пули четыре, думаю, и ещё четыре же стрелы понадобились на то, чтобы гигант затих навеки.

- Ого, - говорю, - это как же их убивать-то? Даже в голову стрелять – всё равно сколько пуль истратили! Слушайте, - внезапно мне в голову идея пришла, - а что если сейчас туда пойти и всех этих тварей перебить?

- Как же мы туда пойдём? – спросила девушка, - у нас не так уж и много пуль и пороха, да и самих нас мало.

- Я пойду вперёд, а вы меня прикройте, - спокойно ответил я, поднимая ружьё.

Девушка охнула:

- Что ты, милый, как же ты туда пойдёшь? Это же страшно опасно! И у тебя все прошлые раны не зажили!

- Ничего, - говорю, - ты же знаешь, дорогая моя…

Я намекнул на тот способ, которым мы с ней лечили все раны. Девушка меня поняла.

 

…Я был уже на середине брёвен – это были те самые брёвна, что и в прошлый раз; я их опять перекинул – когда вылезла очередная тварь. Я, перебравшись на другой берег, первым делом выстрелил в голову огромному существу, после чего кинул ружьё через поток девушке, которая его поймала. Огромный враг направился ко мне. Я решил, что теперь меня так просто не словишь, поэтому очень много передвигался по поляне – это была ещё не сама Деревня, но небольшой пяточёк перед ней. Я занёс лом над головой и, когда враг собрался мне кулаком двинуть в голову, ударил по руке гаду и сломал её. Тварь взревела от боли. Я крикнул:

- Я его добью – стреляйте в других!!

Я вонзил лом в горло врагу, после чего разнёс ему голову. Не знаю почему, но голова его была чудовищно крепкой. К счастью, он уже упал на колени, так что теперь-то я мог разнести ему голову спокойно. Относительно, разумеется…

 

…А вот и черви! Конечно, не за ними я полез, но был сильно рад отыграться за свой сон, в котором они меня зверски мучили. Кстати, о том, чтобы зверски мучить…

Я решил, что лёгкой смерти им не найти, поэтому решил бить не сразу в голову, а для начала по другим местам, от ударов по которым они не умрут. По крайней мере, умрут не сразу…

Таким местом стала, например, половая щель у самок этих уродливых созданий. Первый удар пришёлся с размаху и не колющий… Очередная беременная тварь… я ударил ломом по её животу, отчего она почти сразу родила что-то похожее на рыбёшку…

При этом самка зло и отчаянно визжала. Я нанёс удар – как копьём – прямо в щель, продев матку насквозь, после чего продырявил горло. И уже после этого разнёс её нечеловеческую морду ломом. В своей обычной манере.

 

…Следующей жертвой моей стал червь-самец. Этот напал как-то неприлично: выскочил на своих лапах из-за трупа самки…

Я не растерялся и нанёс снизу ему удар по его детородным органам. И тут же нанёс удар противоположной частью лома в лицо – если его можно таковым назвать. Как-то отпрыгнул – и тут же голову вражескую пробила пуля.

…Ещё один гигант! Сколько же их здесь? Ладно, сколько бы их ни было, а всех их перебить – это наша задача.

Я решил пойти напролом и побежал на него, держа лом так, как держат копьё копейщики. Первый удар пробил живот гада. Я ему вспорол кишечник, за что получил неслабый удар лапой в грудь (мне даже отсюда послышался женский слабый крик). Тварь вынула тяжеленный лом из своей брюшной полости, от боли низко рыча, и швырнула моё же оружие в меня. Такой поворот событий был мною предвиден. Но даже при этом он всё равно жал на меня. Я с трудом поймал лом…

 

…Я быстро подошёл к врагу и нанёс удар остриём снизу, прямо в гортань, целясь так, чтобы попасть в мозг. Я добился своего: мозг был пробит, гад упал и не шевелился более. Но… его собрат решил за него отомстить: удар с кулака поверг меня наземь, я ещё долго катился по земле и слушал, как кричала от боли за меня моя любимая. Лом больно бил меня по разным частям тела, в основном – по голове. Но было бы глупостью думать, что я так вот и остался лежать и ждать, когда за меня отомстят мои друзья. Или что я бросился потом бежать по деревьям поваленным на тот берег, похватал своих друзей в охапку и на санях умчался в ужасе прочь. Нет. Я поступил иначе. Так, как и подобает настоящему арийцу: я бросился с варяжской яростью в крови на врага и начал ломом разносить ему кости – рук, ног, тазобедренную кость, рёбра… - потом, пока тварь корчилась, нечеловечески рыча, я обошёл его сзади и несколькими мощными ударами сломал врагу его крепкий позвоночник. И самое последнее. Я воткнул лом как раз туда, где находился так называемый «жизненный узел»: это было то место, где продолговатый мозг переходит в спинной. Никто не в силах противостоять этому удару, это – смертельный удар. Мой нынешний враг – не исключение. Он умер ещё тогда, когда лом только «узел» и пробил. Когда кончик лома вышел из его пасти, он уже висел на моём оружии…

…Я только и успел вздохнуть, ибо опять меня атаковали враги – на сей раз всего лишь те, прежние. В первую очередь надо было убить Жнеца, ибо он представлял для меня наибольшую угрозу, хотя бы потому что у него была весьма грозная коса – они другого оружия, видимо, не признавали. Я первым ударом сломал эту косу. Всё, теперь уже Страж смерти не мог меня искромсать. Я не раз видел, как он это делает с другими людьми. Но он бы не был Стражем смерти, если бы не стал пытаться убить меня другими способами… Что он и начал делать. Обычный приём всех гуляющих мертвецов: они стараются сожрать то, до чего смогут дотянуться, в моём случае это были мои руки. Я пробил его сердце – потом сам пожалел, что сделал без должной аккуратности, ибо кровь врага хлынула на меня, она била мощной струёй – в этот же момент мозг первейшего из врагов был выбит чьей-то пулей. Ну я про него сразу и забыл: теперь моей основной целью были Новоявленные, ибо они были хоть и не настолько хитры, подлы и опасны, как Жнецы, но тоже являли собой смертельную угрозу. Я не стал с ними нянчиться и, имея заряд сил и злости, оставшихся с огромного чудовища, начал крушить их также ненавистные всем живым людям головы, даже не останавливаясь на то, чтобы, например, протыкать их сочащиеся гноем и прочей гадостью тела. Просто разбивал им головы. Иной раз представляя себе, что это какие-нибудь попы, которые захотели из меня демонов изгнать.

Таким образом, я давал знать, что я ещё силён, что я вечно силён, что им меня не сломать. Не знаю, кому именно я это показывал – не важно. Так было убито десять Новоявленных. И кто опять меня решил мучить? – Правильно, черви! На сей раз на меня навалилась целая толпа этих уродов. Меня это приятно разозлило. Я хотел почувствовать тот приятный выход ярости, когда ты убиваешь врагов. Это было обязательно, просто обязательно! Вот я и пошёл бить врага…

 

…Я решил, что надо сначала разделаться с теми, кто лезет на меня, а потом уже иметь дело с другими. Так я и сделал. Их ужасные морды были яростно изувечены моим ломом, который был в моей твёрдой и прекрасной руке. Лом наносил ужасные увечья врагам, одним из тех, что особенно мне нравились – помимо обычных ударов, разбивающих голову – был сокрушающий удар по ключицам, от которого получалась огромная вмятина. Получались открытые переломы, ужасающие торчащими костями. Но всё же самым-самым лучшим был мой любимый удар, от него так красиво разбрызгивались мозги!

 

…Вот осталось два порождения ужаса и смерти. Я зловеще им улыбнулся. Наклонился, поигрывая ломом. Который был весь в крови. И в омерзительной гнили.

- Подходи, походи! – вскричал я. Тот, что был дальше от меня, бросился на меня. Но напоролся на лом, который я предусмотрительно выставил. Одноглазая – теперь – тварь упала, ибо лом ей продырявил мозг. Ну что ж, остался – пока что! – последний. Я решил с ним «поиграть». То есть, по возможности долго его увечить. Это была ещё одна беременная самка. Да почему среди них столько беременных!? Что это за массовое размножение? Если бы люди так размножались, они бы уже… в общем, ни одной из этих тварей не было бы места!

Но меня поразило ещё кое-что: из половой щели нашей самки вытекало семя. Видимо, эти уроды желают размножаться постоянно, наверное, они хотят, чтобы именно их племя заполнило мир. Но мы не дадим им такой возможности. Пусть отправляются к попам, чтобы те научили их размножаться «непорочно» (девушка, когда я ей это сказал, очень долго смеялась)!

Я повалил – ломом, естественно – тварь и начал протыкать её ломом. Просто как я обычно втыкаю лом в землю. Только теперь на пути к земле было вражеское тело…

 

…Ещё была одна вещь, которая меня в негодование привела: это то, что грудь – и это тоже было у мерзостей! – начала выделять… молоко? Не знаю, что это было, но меня охватило теперь уже отвращение. Я начал крушить ломом всё ненавистное в этом теле противника – мне было ненавистно всё.

…Вот может показаться, что во мне слишком много ненависти. Но это ведь совершенно естественно! Разве есть люди, которые испытывают чувство любви к врагам? Нет, мне тоже нравятся враги, когда я их убиваю, допустим, но имеется-то в виду нечто другое! Но по описаниям того, как я занимался любовью с Арийкой, можно догадаться, что и любовь мне не чужда. Насколько я могу быть нежным к любимой арийской красавице, настолько я могу быть беспощадным к нашим врагам и просто полыхать ненавистью к ним!

 

…Я решил, что наносить знаменитый последний удар уже не нужно, ибо я уже так «обработал» тело похотливой самки, что она и без того удара умерла.

Я оглядел землю вокруг себя: она была завалена трупами и залита кровью. Снег, которого тут было немало, стал красно-бурым. Красным он стал из-за того что он покрылся кровью вражеской, это понятно. Бурым он стал из-за покрывавшей его гнили вражеской…

 

…Я решил сходить посмотреть, а что там дальше, в глубине страшной Сожжённой Деревни. Конечно, я знал, что там дальше, но хотелось посмотреть, изменилось ли там что-то или нет, а если изменилось, то как. Но когда я двинулся вглубь, я услышал, как девушка бросилась за мной вдогонку. У неё из оружия было ружьё да кувалда. Я было кинулся к ней со словами «Арийка, куда же ты? Не ходи, я один пойду!», но она меня прервала:

- Дорогой, я на то и Арийка, так что иду с тобой!

Мне нечего было противопоставить, так что я лишь вздохнул…

…Только мы исчезли из поля зрения крестьян, как девушка кинулась ко мне на шею со словами:

- Как ты, сладкий мой? Я ужасно за тебя переживала! Осторожнее будь, умоляю тебе! Я ж тебя так люблю! Не давай себя увечить!

Я, собрав все чувства, поцеловал девушку в губы и сказал:

- Обязательно, дорогая, обязательно… Я не дам себя изуродовать… Но всё же… шрамы украшают…

Девушка меня перебила:

- …мужчин. Но шрамы, а не увечья! Излишнее геройство вредно, любимый.

Я вместо ответа поцеловал её…

 

…Мы прошли саженей двадцать, но на нас так никто и не напал. Я ни на секунду не сомневался, что они, враги наши, никуда не исчезли, просто либо поблизости пока никого, либо они где затаились…

 

...Не скрою, что идти, пусть даже с любимой красавицей, по страшной Деревне было жутковато. Скоро мы уже дошли до знаменитого дома, того самого, в который некогда били молнии, на который больше всего пришлось ужасного огня. Того дома, в котором жили колдуны. Те самые колдуны, которые создали Чёрный Недуг, но его природу не до конца изучили… И склянки потом были уничтожены, а Недуг разлетелся во все стороны…

- Да. То самое место, - сказал я девушке, - ты знаешь, милая, даже тогда, когда эта деревня только сгорела, только стала Сожжённой, когда ещё в ней не было этих ужасных тварей, она уже тогда внушала ужас. А ведь посмотри, милая, воздух и сейчас такой же выцветший, как и тогда.

- Да, это место ужасно… - тяжко вздохнула Арийка, - и ты ведь тогда один был, любимый? Без кого-либо? И в одиночку наблюдал, как вражеские войска входят в Деревню? Эх, бедный ты мой… дай я тебя поцелую…

…И когда девушка меня поцеловала, на нас-то и напали. Это опять были черви.

Да, размножаются они быстро… Или это всё ещё те, что первыми появились? – Надеюсь, что да.

…Меня разозлило то, скорее уж, что меня оторвали от моей любимой. Так что я со словами «Видишь, дорогая, какие они ужасные?» начал крушить головы просто с дикой яростью и очень быстро, девушка только одного успела убить (порох она не расходовала по моему совету, я сказал оставить его на тех огромных уродов)…

 

…Мы вошли внутрь дома колдунов, которые теперь были Жнецами (у меня в голове, кстати, промелькнули те события, когда мы допрашивали колдуна, хотя правильней было бы сказать, что мы выбивали из него всё). То, что мы увидели, ошеломило нас: на полу валялось примерно десять изуродованных до невозможности человеческих трупов, они были залиты семенем этих червей (трупы были только женские, разного возраста). На холоде эти трупы посинели, даже почернели некоторые, а на них сидели черви и ели их. Меня охватила ярость. Я прыгнул на ближайшего ко мне червя с желанием разнести его проклятую голову, однако проворная тварь развернулась и полоснула меня своими ногтищами. Я тоже был проворен, но всё-таки этот гад меня достал чуть-чуть. Меня это только сильнее разозлило, я занёс лом вбок и размозжил гаду голову. Другие два гада были убиты Арийкой, а ещё три убил я…

…Но остальные враги не ждали: появилось двое этих гигантов! Девушка мгновенно выстрелила одному из них в глаз и, пока тот ревел, начала его крушить кувалдой. А кувалда, надо сказать, была огромная и очень тяжелая…

Мне же не так повезло, так как ружья у меня не было, так что я бился так, одним лишь ломом и яростью. Лом крушил ненавистные кости, протыкал ненавистное тело, но его обладатель был силён и тоже был зол, так что мне тоже было несладко: я получил несколько сильных ударов по голове и в живот, а также в грудь. Это меня не остановило, ибо я был потомком тех, кого вообще подчас сокрушить было невозможно, так что злости во мне прибавилось. Я уже не отбивался от врага, когда он атаковал, я тоже нападал, ибо лучшее средство защиты – это нападение. В результате мы сходились как две волны, как два меча. И не один не имеет мысли пораженческой!

Я крушил грудную клетку, к которой я пылал отдельной ненавистью, а вражеский кулак бил меня в мою грудь. Но я не останавливался на достигнутом: я наступал, постоянно наступал. Меня душила злоба, это была та злоба, которая должна была иметь место в бою. И ей, в принципе, не должно быть границ, ибо это бой не на жизнь, а на смерть. Христианство учит – на самом деле! – что и этот гнев надо сдерживать. Опять они со своими кротостью да смирением! Если бы я встретил какого-нибудь попа, особенно в тот момент, я бы ему объяснил бы, что нельзя покоряться врагу. А он пускай подставляет свою голову под мой лом. А я не собираюсь подставляться!

 

…Я глубоко вздохнул и бросился на врага в последнюю атаку. Она была последней потому что после неё он умрёт. Так и произошло: я занёс лом и ударил со всей силы по вражеской голове. Она разлетелась вдребезги. Враг упал. Я одержал победу.

Арийка своего врага уже добил. Он тоже лежал с головой, разбитой молотом…

 

…Мы вышли из ужасного дома, в котором воздух был настолько ужасен и чёрен, что давил даже на нас, на людей, которых, казалось бы, уже ничто не может давить, а что будет давить, то будет зверски убито! Но… мы пока ещё только набирали силу, пусть и с весьма высокой скоростью. Эти испытания только укрепляли нас, они делали нас грубее, твёрже, давали тот гнев, который необходим для победы. Но при этом не забиралось то, что называют хорошими чувствами. Любовь, к примеру. Любовь к своей юной арийской красавице.

 

…Итак, мы вышли. Улица оказалась полна. Полна врагами. Там были: Новоявленные, несколько этих пресловутых червей и одно огромное чудище. Я первым делом набросился на самых слабых и ничтожных в этой компании, то есть на Новоявленных, и даже отказал себе в удовольствии поиздеваться над ними. Просто их убил, одного за другим. Затем сделал то же самое и с червями. Они – после гигантов – казались немощными и жалкими, даже и не такими противными. Вот чудище представлялось почти таким же мощным и опасным. Но мы уже не одного такого убили, поэтому чуточку привыкли. В первую очередь было необходимо воспылать тем гневом, без которого не победить. Надо было дать понять всем своим союзникам, что эти чудовища не настолько сильны и опасны, какими пытаются казаться или каким их расписывают некоторые людишки. Необходимо было доказать друзьям, что эти огромные твари ничтожны.

…Мы и занялись этим. Так получилось, что чудище смотрело на девушку, а ко мне было спиной. Оно ринулось на Арийку. Она ударила по ногам этому гаду кувалдой и, наверное, сломала, всё же, ему кость. Гад жутко взревел (интересно, крестьяне, оставшиеся за потомком, не умерли со страху, услышав это?). Мне удалось каким-то образом повалить огромное существо (оно, судя по всему, потеряло устойчивость, а я сумел воспользоваться этим; но как же я определил, когда нужно толкать? - Опыт, думаю). Как только гигант упал, я подскочил и начал со всего размаха бить ломом по ненавистной голове. Арийка, которая была рядом, тоже начала бить ему молотом по голове. Так, по очереди, мы наносили удары, каждый из которых, если бы наносился человеку, был бы смертелен. Ну, ударь человека со всей силы по голове кувалдой или – тем более! – ломом. Проломишь человеку череп, у него мозги вылетят, только и всего.

 

…Разобравшись, таким образом, с очередной порцией уродов, мы пошли дальше. Но выяснилось, что потерпевшие поражение уроды желают нам отомстить. Только мы пошли дальше, только начали восстанавливать силы, как на нас навалилась толпа Новоявленных, двумя Жнецами возглавляемая. Я взял лом двумя руками и оттолкнул врагов. Они попадали назад. Я начал их бить издалека, так сказать. А когда враг опять подошёл близко, я начал ближний бой: раз – и проткнул очередную тварь, раз – и проткнул. Но, к сожалению, эта уловка действовала только на полуразложившихся. На тех, кто был ещё относительно цел, были необходимы иные методы.

Вот идёт на меня совсем свеженький Новоявленный. И резво так идёт! Я заметил, что в последнее время – а именно с того дня, когда произошёл Выброс Ненависти – наши враги стали куда более проворными, быстрыми и опасными, чем ранее. Особенно настораживало, что они становились быстрее: ведь если слишком много врагов или же просто нет времени драться, то можно было просто хорошенько ускориться. А теперь – нет. Хотя я и не знаю, научились ли они бегать.

…В общем, когда бежит на тебя такой вот враг, самое лучшее – ударить снизу остриём лома, чтобы лом прошил челюсть насквозь и прошёл через мозг. Или можно по-другому: просто проткнуть шею. Также можно ударить в глаз. Глаз – он везде глаз, одно из самых слабых мест на теле любого существа. Глаз не является, в принципе, серьёзным препятствием, а за глазом находится главная цель – мозг. Хорошо хоть то, что без мозга не живут даже эти твари, а то пришлось бы убивать ещё и безмозглых – в прямом смысле – существ.

 

…Первым из описанных способом я убил того, кто был первым, а третьим, «глазным», другого…

 

…Опять гиганты… Надоели они, конечно, ну что делать: мы ведь поставили цель избавиться от них. Да, можно было бы сидеть дома или же по церквушкам прятаться. Но это не про нас! Пусть трусливые попы-шкурники сидят в своих церквях! А мы – потомки тех, кого не сокрушить! Да, проклятым христианам удалось это, в конечном счёте сделать… точнее, им так казалось… да и сейчас кажется, мы-то живы! Но этим захватчикам удалось поубивать многих язычников вовсе не потому, что они, христиане, умнее, к примеру. Просто подлостью и обманом можно много достигнуть. Да и потом, мы, северяне, очень честны по своей природе, поэтому нас можно обмануть, мы ведь в некоторой степени предполагаем, что наши собеседники – или кто ещё – тоже не станут врать. Но это ж христиане, что с них, подлецов, взять… Ну ладно бы они просто врали! Ибо честные люди бы их потом разоблачили и так далее… А они убивали нас, жгли наши сёла, деревни! Они убивали нашу веру, они уничтожали идолов! Но не в идолах дело, хотя это тоже варварство ещё то. Дело в том, что они, далёкие южане, те, кто придумали эту ужасную религию, всегда нам завидовали нам, северянам. Во всём они завидовали: мы и красивее, и умнее, и порядочнее, и честнее… Да можно очень длинный список сделать! Вот эти подлецы и задумали погубить нас. Или хотя бы поработить. А потом уже убить. Только медленно убить, очень медленно. И не очень-то заметно. Но много раз у них это не выходило, поэтому они объявляли всякие там крестовые походы… После каждого такого похода многие из наших предков не возвращались домой. Да, это было почётно: пасть на поле битвы, но всё же… Дело в том, что христиане были чужеземными захватчиками. Потом эти изверги немного поумерили свой людоедский голод, как бы это ни удивляло. Потом они позволили нам жить. Вроде как. Но это был отнюдь не конец их ужасного плана по убийству нашей расы. Они решили: коль не удалось-таки полностью уничтожить «язычников и варваров», - ну или как там они нас называли – то надо убивать их потихоньку. И они стали это делать. Как? О, разными способами. Например, они подкидывали нам всякие ложные ценности, которые должны были бы развратить нас. Вообще, ударение на разврат было огромным: они, христиане, говорили, что у нас тут вообще невесть что творится, что мы погрязли в разврате, что у нас тут все совокупляются чуть ли не на улице и на глазах у всех, что совокупляются у нас с кем хотят… Давали они также и на жестокость: дескать, у нас можно было убивать. Да, муж мог убить неверную жену… или крестьянин мог убить вора, которого он обнаружил в своём доме… Но есть кое-что, что христианам не понравилось… поэтому они решили сделать то, чем им полагалась заниматься как подлецам: они начали извращать происходящее здесь. Никаких убийств у нас здесь и не было, на самом деле-то! Одно-два убийство за много-много лет! Да и то… А настоящие «массовые» убийства-то как раз при христианах и начались! Под каким только соусом они нас не убивали!

…Пора нам нанести ответный удар. Только раб мстит сразу, и только трус – никогда, напомню. Мы уже успели опуститься до уровня раба, раба христиан, но если мы опустимся до уровня трусов… Это будет страшный, несмываемый позор на нас… Поэтому я так и требовал, чтобы те крестьяне, которые поклоняются чужому богу, немедленно отбросили это всё! Поэтому я так пламенно требовал жечь церкви и убивать этих врагов наших!

 

…Но вернёмся к огромным тварям. Я стал представлять, что это – те самые попы, те самые священники, те, кто проповедует то, от чего мы можем вымереть. Это предало мне немало сил. Новая волна гнева, которая, как некогда волна огня с неба уничтожила ту деревню, среди останков которой мы сейчас деремся, заставляла бросаться в бой снова и снова. Ярость буквально душила меня. Меня ещё злило то, что у меня у самого не хватает иной раз сил, чтобы выместить гнев полностью.

…Наконец, эти гады были убиты. Я сказал девушке:

- Знаешь, Арийка, мне думается, что надобно с собой на всякий случай носить верёвку. А то этих громил иначе и не завалишь. А пули на них тратить… сама понимаешь.

Девушка согласилась, и мы пошли дальше.

…Вскоре показалось окончание этого кошмара: забрезжили последние дома Деревни, точнее, последние руины. Я только успел огорчиться, что больше тех огромных туш мы не увидим, как те с рёвом – вместо обычно рычания – вынеслись откуда-то из развалин. А я, надо признаться, подустал…

 

…Делать нечего, надо принимать бой. В любом случае надо принимать бой, а то отправимся к ним на закуску. На сей раз мне пришлось драться, фактически, не против одного чудища, а сразу против нескольких: девушка из-за них чуть было не выбыла из строя – она была слабее их, и когда одно такое чудище ударило, она просто не смогла сдержать удар, а уклониться не было возможности. В общем, мою бедную подругу чуть не отправили к богам во дворец. А ей было пока рано туда: одну из своих важнейших задач она ещё не выполнила – рано пока.

…Пришлось мне драться не только против двух моих страшилищ, но ещё и уберегать девушку, чтобы её противник не разорвал её на куски и не съел либо же – что ещё страшнее – не изнасиловал. А они это любят, похоже: я видел своими глазами, как одно такое чудовище буквально разрывало своим органом тело какой-то мертвячки. Та его, конечно, покусала, но чудовище продолжало её разрывать, ему уже было всё равно, похоже. Я не могу допустить, чтобы что-то произошло с моей любимой. Одна из моих задач заключается в том, чтобы охранять красоту и чистоту моей женщины. Её никто не имеет права касаться – кроме меня. А чему, между прочим, учит пресловутое христианство? А оно… да оно просто втоптало в грязь женщину. В христианстве есть только одна женщина, её так раньше и звали, пока духовенство этой религии не додумалось называть её девой – видимо, ставка делалась на возбуждение половых чувств. А сами нас ругали за «разврат»! Да уж…

Но это ещё не всё: у нас, у язычников, женщина всегда была выше по понятным причинам, некоторые я уже перечислял, некоторые – не единожды. Но христианство сказало, что… да все и так знают, что оно сказало, а также все знают, что после этого начались преследования прекрасного пола потому что они «ведьмы», потому что они «в сговоре с чёртом». Эх… Интересно, когда-нибудь они поймут, эти умники, что сатанисты эти есть те же христиане, только наоборот? Это две противоречащих друг другу группы в одной банде. Ни та группа, ни другая к язычеству отношения не имеет, если не считать того, что когда кто-нибудь из этой банды начинает угнетать язычника, тот их убивает. А ещё эти преследования имели и другую цель… женщины – как правило – погибали, так? А если погибает женщина, то рожать некому, ибо мужчине не дано. А тут и так всё понятно: рожать некому, народ вырождается. Этого и добиваются христиане. Но мы им не доставим такой радости! Мы будет продолжать своё потомство! И убивать христианских негодяев! Я не говорил, что нужно многожёнство? Если говорил, то повторюсь, лишним не будет. Много жён нам иметь нужно потому что, во-первых, так больше детей будет, а, во-вторых, будет очищаться наша северная кровь от всяких примесей. Ни для кого не секрет, что тем больше смешаешь, тем более бесплодным будет потомство. Я полагаю, что сия идея весьма и весьма понятно. Так что вот.

…Я считаю, что одно другому не мешает: мы можем бороться не только с живыми мертвецами, но и с нашими древними врагами – христианскими захватчиками. Но сейчас надо было сосредоточиться на борьбе с первыми. Думаю, что не надо разъяснять это.

 

…Эти мысли – в более сжатом виде – пролетели у меня в голове, и я опять почувствовал прилив сил. А потом ещё подумал про ту мёртвую женщину и ощутил в себе поток злобы. Эту злобу я направил на врага. Я не давал им себя обижать. Девушку – разумеется. Но та была в относительной безопасности, чего не скажешь обо мне. Я бил по рукам этим гадам, чтобы не дать им даже возможности ударить меня. В результате было вот что: кости пальцев и рук у громадных зверей – либо же людей, не знаю, - были переломаны, сами они корчились на земле. Я помог девушке подняться, дал ей её кувалду и, покуда она разбивала голову своему обидчику, занялся своими обидчиками. С чувством сладкой мести подошёл я к первому и воткнул лом в стылую промёрзшую землю, покрытую снегом. Прямо через глаз супостата. Я вздохнул. Очень тяжело вздохнул. Потом подошёл ко второму гаду.

Что мне с ним сделать? Он меня очень сильно и больно ударил, у меня аж в глазах потемнело. Я опять вздохнул и встал так, что он оказался подо мною. Я поднял лом и ударил ему точно между ног. И тут же был сбит с ног врагом, который, обезумев от боли, стал визжать, рычать и кататься по землю, судорожно хватаясь за то место, по которому я его ударил. Я подбежал к нему и стал колотить его ломом по спине. Потом, улучив момент, опять ударил его по тому же месту. Но на этом я не закончил: я ломом ударил туда. От крика чудища у меня голова чуть не лопнула. Я лишь злорадно посмеялся над врагом: не надо было на меня нападать. Потом я постарался воткнуть лом в землю, причём лом прошёл прямо через соответствующие органы этого страшилища. Я тут же зажал уши, чтобы потом голова не трещала от боли. Я ломом подцепил тело врага, которое уже почти и не двигалось, перевернул эту тушу и, замахнувшись, ударил по шее чудовищу. Оно мгновенно умерло.

 

…Я посмотрел на девушку, которая уже давно сидела и смотрела, как я убиваю врагов. Я подошёл к ней и улыбнулся. Она улыбнулась в ответ, глядя на меня с нежным, трудно передаваемым умилением на меня. В этот момент наши губы пошли на сближение и через пару мгновений встретились. Но нам не удалось поцеловаться в Сожжённой Деревне так, как хотелось. Раздался жуткий вой вперемешку с рычанием, и к нам выбежали – выбежали! – Новоявленные и целых четыре Жнеца. Я даже обратил внимание на то, что они бегают, не в первую очередь. Меня просто-напросто взбесило то, что нас оторвали друг от друга в такой момент! Я с яростным рёвом – не хуже, чем у мертвецов – бросился убивать Жнецов. Арийка в это время разбиралась с Новоявленными…

 

…Мой лом с размаху ударил по косе Жнеца. Коса с хрустом переломилась. Лом после этого удара ушёл вниз, поэтому я нанёс вышеописанный удар снизу, в гортань. Бешеный христианско-сатанинский огонь в глазах ожившего колдуна угас. Зато мои глаза смотрели твёрдо и холодно, по-арийски. Я хладнокровно убил ненавистного врага.

- И пусть каждый враг погибнет так! – рявкнул я, вытаскивая оружие из гортани, и нанося удары по голове другого Стража смерти. Голова под чёрным капюшоном превратилась в кашу, и фигура с разбитой головой упала на снег. В целом, картина довольно интересная была…

…Я меньше чем за минуту расправился со Жнецами. И пошёл убивать Новоявленных, а то девушка уже устала (я видел это). Я буквально набросился на них, через две минуты враги были избиты и изуродованы.

 

…Мы уже очень устали и решили идти назад. Девушка по дороге подобрала ружьё, из коего она выстрелила, а потом положила в укромное место. Примечательно, что на обратном пути нам никто не встретился.

…Скоро мы уже вышли на опушку, к чёрному потоку, где нас ждали крестьяне. Они сидели здесь и были очень напуганы. Я их не виню: сидеть в тылу, а не сражаться – это страшно. Всё сидишь и переживаешь там за других, а сам ничего не делаешь, ничем помочь не можешь… Собственное бессилие… печально и страшно…

 

…Мы буквально побежали к саням. Воздух стал не такой тяжёлый, более светлый, более прозрачный. Не такой сумеречный, как в Деревне, особенно подле дома колдунов. Там… не знаю, такое чувство, что все краски исчезли из мира, что всё серо-бурое. Даже кровь утратила свой цвет. Даже мёртвая кровь, гнилая кровь. Там и звуки воспринимались как сквозь вату… В общем, это место действовало страшно угнетающе на всё живое. И оно источало Ненависть и Злобу по всей округе.

…И вот теперь, когда мы возвращались в более нормальный мир, нас ужас не отпускал! Мы вышли из Тени, но нам стало страшно на свету! Нас словно успокаивал этот сумрак… Потому что мы – дети мрака. Хоть и внуки света, но дети мрака. Христианского мрака… Ох… Необходимо будет поехать на днях в тот городок, что вниз по течению реки, и сжечь церковь, там находящуюся… Может, хоть немного полегчает…

Но пока мы будем… ну, не отлёживаться… но от

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: