 |
— Что произойдет с тобой, когда ты будешь умирать ?
|
|
|
|
— Что произойдет с тобой, когда ты будешь умирать?
— Мне будет больно и страшно. — Он почти не дышит, вглядываясь в свой черный рисунок.
— От чего тебе будет страшно?
— От того, что я не знаю, что со мной будет потом.
— А что с тобой будет?
— Хуже всего, если ничего не будет. Если б я мог еще попасть в ад, еще куда ни шло.
— Подожди, а рая там нет?
— Нет, рай — это сказки.
— Как это?
— Вот так. Тот, кто всю жизнь жил правильно, все делал хорошо, тот попадает в ад, где надо все время много работать. А вот тот, кто жил неправильно, совершал плохие поступки какие-нибудь, тот не попадает никуда, для него все прекращается.
— Тебе рассказал кто-нибудь про это?
— Нет. Я сам так думаю.
— Умирать тогда, наверное, совсем страшно. Или ад— или ничего. Ничего себе перспектива! — неподдельно изумилась я.
Это была, безусловно, в большей степени картина его жизни, чем смерти: он был почти отличником, стремящимся к безупречному поведению и знаниям с настойчивой подачи его строгой мамы. Все свое свободное время он посвящал урокам, и все равно никак не удавалось получать одни пятерки. Ко мне он попал с сильной тревогой и неумением за себя постоять.
— А я не знаю, что будет со мной после смерти, — честно призналась я. — Может, я буду просто духом, живущим в других мирах, а может, ничего и не будет: я просто умру, и все на этом закончится.
— И вам не страшно?
— Страшно, конечно. Поверь мне, многим людям действительно очень страшно, почти всем, просто в этом не так легко сознаться.
— Ну ладно тогда, — сказал он с явным облегчением и заерзал на стуле.
|
|
|
— Может, мы зря с тобой затеяли весь этот разговор, как думаешь?
— Нет, не зря. Со мной никто об этом не говорил. Но рисунок я оставлю у вас, он получился неаккуратным, мама будет недовольна.
Дети чувствуют сильное одиночество, если такую сложную тему им не удается разделить с друзьями или взрослыми. Им тогда кажется, что они одни боятся смерти, что с ними будет как-то по-особенному плохо и они с этим не справятся. Поэтому они придумали защитные механизмы, которые, кстати, остаются с нами до старости. По данным Ирвина Ялома, американского психотерапевта, активно исследовавшего эту тему, эти механизмы таковы:
— Вера в конечного спасителя. Берет свое начало от всеобъемлющей родительской заботы и защиты. Вера в то, что мама или папа всегда меня cпасет, важно только, чтобы они постоянно были рядом.
— Вера в то, что дети не умирают. Это распространенное утешение, к которому начинают прибегать дети (особенно если эту ложную мысль поддерживают их родители).
— Персонификация смерти — наделение ее чертами, образом, ликом. Дети придумали смерть с косой, смерть-скелетину. Все, что угодно, все, что имеет очертания и форму, с чем легче бороться, чем противостоять чему-то неведомому, данному тебе при рождении.
— Высмеивание смерти, вызов ей. Это способ почувствовать себя сильнее и хитрее, чем смерть.
Защитные механизмы, с одной стороны, оберегают нас всех от чрезмерного стресса, с другой стороны, не позволяют взрослым почувствовать конечность собственной жизни, понять, что мы не вечны.
Безусловно, раннее столкновение со смертью может сильно травмировать малыша, но еще никому не удавалось контролировать этот процесс. Люди, животные, насекомые, рыбки все равно умирают, и от этого невозможно оградить ребенка. Но помочь ему пережить эту утрату — вполне посильная задача для любящего родителя.
|
|
|
Горе
Детское горе, пожалуй, чуть больше, чем злость и страх, «разрешено» во взрослом мире. Оно меньше осуждается, запрещается и высмеивается. Но при этом, как ни странно, активно пресекается или подавляется. Хотя горе — не более чем совершенно естественная реакция на потерю. Взрослые узурпировали за собой право переживать из-за проблем и потерь и лишили этого права детей, почему-то решив, что маленьким людям переживать совершенно не из-за чего. А это абсолютная неправда. У детей иногда случаются моменты вселенского, по меркам детского мира, горя, хотя взрослым все это будет казаться сущими пустяками: умер любимый хомячок, потерялась любимая игрушка, сломался любимый компьютер, уехал хороший друг. Все это — ситуации потери (а не только смерть близких людей). А также развод родителей, переезд на другую квартиру или в другой город, перевод из одного садика в другой, вынужденный уход из спортивной секции, смена учителя, окончание школы. Любая из этих ситуаций означает, что нечто, чем он, быть может, очень дорожил, закончилось. Это неизбежно когда-то случается, но тем не менее это — потеря, на которую некоторые дети вполне естественным образом реагируют горем.
В нашей культуре плакать почему-то почти неприлично. Даже когда тебе больно, когда грустно или невыносимо тяжело. Даже когда расстаешься с любимыми или кого-то хоронишь. Если бы вы только знали, насколько это неправильно с точки зрения психологии! Непрожитое, неоплаканное горе делает из людей «живых мертвецов», по-другому не скажешь. Множество взрослых клиентов, обратившихся ко мне за консультацией, чувствовали «эмоциональную тупость», которую они описывали как «ничего не хочется», «ничего не радует, не задевает», «не могу ничем увлечься, почувствовать вкус жизни», «кажется, жизнь уходит сквозь пальцы», «не чувствую, что живу». Почти за каждой из таких историй оказывалась неоплаканная потеря, непрожитое горе.
Людям неприятно видеть чужие слезы, у них портится настроение, появляется вина или непонятная ответственность. И тогда первое, что они говорят, видя плачущего ребенка: «Не плачь, все образуется, все будет хорошо! » И они, как правило, правы в том, что «все будет хорошо», но это потом, когда-то в будущем. А прямо сейчас плачущему ребенку очень плохо: обидно, горько, грустно. И это «плохо» ему разделить не с кем, потому что кое-кто не переносит его слез и старается быстро запихнуть его в будущее, в котором «все будет хорошо». Мне кажется, это происходит из-за того, что мы сами не умеем переживать горе и потому не даем переживать его другим. Грустно, не правда ли?
|
|
|
В старые времена к горю относились мудрее. Кто- то мне рассказывал, что его бабушка, когда он начинал плакать, обнимала его и приговаривала: «Горе-то какое, ну поплачь, поплачь, детка моя! » Слезы проходили сами через 10 минут, и жизнь снова становилась прекрасной. А плакальщицы на похоронах голосили: «Да на кого ж ты нас покинул?! Да улетел наш сокол ясный... », тем самым провозглашая право на горе, поддерживая его и помогая проживать.
У горя тот же механизм, что у злости и страха: если с ним не бороться, оно нарастает, достигает своего пика и постепенно уходит, освобождая от себя владельца, оставляя при этом светлую печаль о случившейся потере. Непрожитое горе висит камнем в нашей душе, мешая чувствовать жизнь во всей ее полноте.
Какое счастье, что маленькие дети все-таки умеют плакать! Как жаль, что, вырастая, многие из них отучаются это делать, потому что когда-то их за это начинали ругать и стыдить. Особенно мальчиков. Для строгих пап опять хочется сделать заявление: мальчики точно так же чувствуют горе, обиду и боль, как и девочки! Часто даже острее, потому что иногда им совершенно некому пожаловаться и получить сочувствие.
|
|
|
