Приложение: медицинский бюллетень.

Год

С.-Петербург

4 (16) генваря 1832 г.

За разными препятствиями не мог поранее отвечать на письмо твое, любезный Иван Федорович, от 24 декабря; благодарю за добрые желания на новый год. Дай Бог, чтоб он прошел мирно; но вряд ли! Сумасбродство и нахальство Франции и Англии превосходят всякую меру, и чем это кончится, нельзя предсказать. Радуюсь, что вы спокойно начали новый год и что можно было открыть театры. Инструкция, данная тобой корпусным командирам касательно офицеров, весьма хороша. Насчет возвращающихся польских солдат предоставляю тебе поступить по твоему усмотрению; хорошо бы их приманить в нашу службу, хотя с некоторыми выгодами, дабы край от них очистить. Жду бюджета с нетерпением, верю, что нелегко концы свести. Жаль, что Энгель не остается, он умел скоро им полюбиться; надо скорее будет решить о гр. Палене. Красинского последний рапорт также весьма любопытен; надо тебе будет войти в положение горных жителей, которые за приостановлением работы на заводах в крайней нужде; источник сей доходов весьма значительный и может много помочь. Здесь у нас все в порядке и смирно. На маскараде 1-го числа было во дворце за 364 человека; и в отменном благочинии. Скоро, полагаю, должны дойти вторые пехотные резервы, равно и гренадерские. Из рапортов с радостью вижу постепенное усиление полков. Желаю тебе по прочим частям войска также постепенно подвигались к должному устройству, ибо надо быть ко всему готову. Прощай, любезный Иван Федорович, верь искренней моей дружбе.

Твои навеки доброжелат.

Н.

Жена тебе кланяется.

С.-Петербург

10 (22) генваря 1832г.

Письмо твое, любезный Иван Федорович, получил я за несколько дней и искренно благодарю за добрые вести о положении армии; надеюсь, что по милости Божией принятые тобой меры будут иметь желательные мною последствия. Кн. Шаховскому я дозволил долее здесь пробыть; он было хотел совершенно оставить корпус по семейным обстоятельствам, и с трудом мог я его уговорить остаться; его бы трудно было заместить; он настоящий гренадерский командир. Энгель получил уже увольнение, хотя мне сего весьма жаль; он дело понимал и совершенно действовал сходно моим намерениям. Оставлять сие место не занятым долго невозможно.

Будущее Положение для Королевства видел. Весьма бы полезно было кончить оное в твоем присутствии. Так как последние известия из Лондона меня успокоили, то я двинул гвардию домой; н считаю, что в нынешнюю минуту без большого затруднения тебе можно сюда прибыть на самое короткое время; что будет весьма полезно по всем предметам, мы в один час с тобой больше сделаем и решим, чем в несколько месяцев на бумаге. Стало, разрешаю тебе, ежели не увидишь препятствий, приехать ко мне ныне же. Полагаю, на всю поездку достаточно будет трех недель. Здесь кончим мы все, что касается до будущего Положения Королевства и расположения армии. В отсутствие твое старший будет командовать по наружности; оставь все подробности кн. Горчакову.

С каким нетерпением ждать тебя буду и с какою радостью обниму! Стало, до свидания.

Здесь все тихо и хорошо. Прочее сам увидишь. Жена тебе кланяется. Прощай, любезный отец командир, верь искренней моей дружбе.

Твои навеки доброж. Н.

С.-Петербург

2 (14) марта 1832 г.

Любезный Иван Федорович, с отъезда твоего я три раза ПОЛУЧИЛ твои известия из Дуги, Суража и из Соколовки: жалею, что починка экипажа тебя заставила провесть столь неприятно целые сутки. Ты уже должен быть известен о наглой и неслыханной дерзости французов, завладевших насильно и среди ночи Анконой; не знаю, чем кончится; но ежели и это союзники мои перенесут терпеливо, то поздравляю их с самыми прекрасными последствиями; удивляться же сему я никак не могу, ибо полтора года сие предвижу вопреки уверению противного других, кои из-за ослепления или трусости не хотели признавать того, что для меня очевидно было. Покуда я никаких перемен не делаю в наших распоряжениях. Ежели мои союзники атакованы будут в Германии, то мы готовы; в противном случае не мне начинать войну. Но время сие ради Бога употреби в пользу, усугубя надзоры за приведением всего в должный вид и образование. По рапортам ты силен числом людей, но желательно, чтоб и обучение не совершенно пропадало.

Больных по госпитальным рапортам очень прибывает. Вели Горчакову объехать войска и донести, в каком положении фронтовая и хозяйственная части ныне находятся? Я ищу, кого из своих ген.-адъютантов можно мне будет послать для того же предмета. Письмо сие везет к тебе Ф. А. Фельдман, которого тебе поручаю в милость. Вчера прибыл сюда сын Т. Лубенского, для определения в службу; первый пример; желательно, чтоб подействовал на прочих; призови, пожалуй, отца и скажи ему, сколько мне приятно видеть, что он слова мои не забыл.

Не худо б было придумать, как бы польские флорины уравнять ценностью с нашей монетой, приноровя так, чтоб не было более со временем в Польше иной монеты, как наша; и дав звание флоринов нашим 1/4 рубля; как полагаешь, хорошо ли будет?

Ежели обстоятельства более объяснятся к войне в Германии, то я намерен послать ген.-адъютанта Нейдгардта в Вену; дабы узнать, чего австрийцы хотят? и какие предположения в военном смысле у них в виду, дабы нам заблаговременно знать, что наше будет дело. То же полагаю сделать и с пруссаками. Гвардия наша начинает вступать, и в отличном виде.

Здесь все тихо, но в крайнем ожесточении на французов. Прошу княгине поцеловать за меня ручку. Жена моя тебе кланяется. Прощай, любезный отец командир; верь искренней моей дружбе.

Твой навеки доброжелат.

Н

Всем нашим кланяюсь.

С.-Петербург

31 марта (12 апреля) 1832 г.

Я получил письмо твое, любезный Иван Федорович, в прошлую субботу вечером, за которое благодарю. Весть о назначении депутации мне весьма приятна и делает честь удальству гр. Витта; влияние, которое выбор лиц произвести должен в целом крае и во всей Европе, будет весьма полезно и не может не изумить демагогов. Ты весьма хорошо сделал, что назначил им вспомоществование и присылаешь с ними адъютанта. Здесь будет им прием в Георгиевской зале, с тем, чтоб дать всю возможную сему важность в лице России и польстить ее честолюбию. Словом, дело это прекрасное, и не могу тебя довольно за оное поблагодарить. Что касается до соблюдения новодарованного учреждения, надо крайне избегать всякого оному нарушения. Но ежели из прощенных офицеров кто нарушит спокойствие, то таковых предавать военному суду, как неблагодарно вторично нарушивших присягу; тем, кажется, избегнем мы дальнейшее. Лубенские теперь все в руках наших, надо показывать, что мы верим их преданности, но продолжать за ними строго надзирать [...]. С радостью слышу, что находим успех в образовании войск; постепенно уведомляй меня, каково пойдет. Теперь до сентября останутся у тебя оба корпуса; а осенью воротить 3-й, которому всех ближе домой. Жду с любопытством, что решишь по цитадели, а потом по Модлину. Послал ли Жомини осмотреть Раховский пункт? Прежде еще, чем получил письмо твое, я уже назначил гр. Строганова в министерство внутренних дел, Коссецкого - юстиции и Фурмана в финансов. Раутенштрауха нашел я полезнее оставить членом правительственного совета и государственного совета, чем давать особую часть; ибо он хорош как советник по всему, но крут и груб в личных сношениях, заведывая особой частью. С тех пор, увидев третьего дня Энгеля, я удостоверился, что я правильно судил, ибо и он совершенно разделяет сие мнение. Притом, ежели когда-либо будешь ты в отсутствии, то он совершенно способен будет временно председательствовать.

Здесь все в порядке; по политике все по-старому. Жена моя вам кланяется; а я целую ручки княгине. Прощай, любезный Иван Федорович, верь искренней моей дружбе.

Твои навеки доброжелат. Н.

Гр. Витту скажи спасибо. Вот письмо, на которое, кажется, и ответа не нужн.

С.-Петербург

5 (17) апреля 1832 г.

Письмо твое, любезный Иван Федорович, получил я в субботу поздно вечером. Радуюсь, что все спокойно, и молю Бога, чтобы так и осталось. Ты хорошо сделал, что набор отложил до отъезда депутатов, скоро ли едут? Жду с нетерпением, что мне Фельдман от тебя привезет касательно цитадели?

Я всегда полагал, что более 50 домов под сломку не пойдет; касательно работы, то кажется мне, так как революционное правительство наряжало жителей на работу, то справедливо употребить и ныне ту же меру, производя солдатскую плату по 40 копеек медью; можно ли? Ты меня поставил в неприятное затруднение по предмету отправления библиотек, ибо писал о возникших вопросах прямо официально Грабовскому, который про это ничего не знал. Должно про подобные вещи писать записками ко мне в собственные руки, ибо касаются моих повелений как русского Государя, наказующего вероломство поляков; и потому ежели и есть какое затруднение, то должно непосредственно меня об атом уведомлять. Сие тем более в сем случае нужно было, что и самая просьба не основательна, в особенности Societe Litteraire (Литературное общество (фр.)): ибо, как они ни говорят, но Чарторижский и Немцевич были главные члены их и первые в революции; а как мы вошли военной рукой в Варшаву, то и все подобные предметы суть трофеи наши. Из милости я могу ими жаловать их вновь, но принадлежат они нам. Вперед прошу решительно сего избегать. Известия из Австрии весьма любопытны, хотя не новы.

Орлов прибыл в Лондон и принят отлично.

Сюда прибыл маршал Мортье, я его не видел еще, но его хвалят. По последним сведениям из Лондона кажется, что Англия решилась пристать к нам трем, чтоб требовать от Франции немедля оставить Анкону. Замечания твои насчет Головина справедливы, не знаю покуда, кого назначить на место г. Витта, когда он кончит свои занятия по суду. Твоя рекомендация г. Сулима для меня важна, и я буду иметь его в виду. Здесь все тихо и в должном порядке. Жена тебе кланяется. Княгине целую ручки. Завтра иду к исповеди; прошу тебя простить, ежели в чем невольно огорчил, в одном смею тебя уверить - в искренней моей благодарности и нелицемерной неизменной дружбе, с которою навсегда тебе доброжелат.

Н.

С.-Петербург

12 (24) апреля 1832 г.

В четверг, выходя от обедни, получил я письмо твое, любезный Иван Федорович, от 1 (13) апреля. С сердечным сожалением вижу, что несогласие мое на утверждение г. Раутенштрауха в комиссию внутр. дел тебя огорчило; решившись на это, я не имел иной пели, как пользу службы. Отдавая полную справедливость ему и в способностях, и в том усердии, которое ныне нам оказывает, я убежден был и остаюсь, что несравненно он полезнее будет в общем совете, как старший член, чем управляющим столь важною частью, где нам нужен собственно русский и надежный. Покойный брат 15 лет имел при себе г. Раутенштрауха, знал его и уважал все его дарования, употреблял его с полною деятельностью, но никогда не вверял ему отдельной части, ибо знал его характер и недостатки и держал его строго, чему я был часто свидетель. Употреблять его таким же образом и полезно, и нужно, но не иначе. Вот моя исповедь.

13 (25). На днях уведомило нас австрийское правительство, что хотя не предвидит причины близкому разрыву с Францией, но, следуя за поведением оной и постепенно возрастающею дерзостью ее, даже в делах внутренних Германии, они решились настаивать у короля прусского серьезно заняться всеми предварительными мерами для предупреждения нахального начала войны. Они просят содействия моего при короле, дабы убедить его на сие решиться, и предлагают дать в случае нужды вспомогательный корпус для центральной армии в 50 тыс. человек!

Первое, совершенно сходное и с моим убеждением, я принял; но второе предложение я отверг решительно, сказав, что ежели помощь России нужной быть может, так она не иначе явится, как с 200 тыс. человек, как прилично ее величию и кн. Варшавскому!

Повторяю, что не вижу на сей раз опасности, ибо Франция одна никогда не может отважиться начать войну с целой Европой; она тогда опасна быть может, ежели дадут ей время и способ поставить вверх дном южную Германию; что всячески ныне старается сделать; но против чего, кажется, принимают весьма благоразумные меры. Ежели же нам надо будет явиться, то наша армия должна составить центр между пруссаков и австрийцев, вероятно, действуя в Саксонии, на Франкфурт на Майне. Тогда назначу 1-й, 2-й и 3-й пехотные гренадер. и гвардейский пехот. корпуса и 1-й, 2-й, 3-й и 4-и резерв. кавал. с приличным числом казаков. Предвижу возможность таковой потребности, надо подумать, кому мы поручим твою должность по Царству? - ежели б Энгель согласился, лучше б не нужно было, ибо военную часть в Царстве можно б было тогда вручить гр. Кайсарову, который с 5-м корпусом должен будет занять сей край. Лучшего, как Энгель, не найдем, разве Витта оставить.

Нейдгардт едет в Доберон к водам; я поручил ему в проезд через Берлин переговорить с пруссаками и условиться обо всем; что из сего будет - увидим.

Строганова я отправлю на днях; надеюсь, что он с прежним усердием примется вновь за дело. Надеюсь, что и Раутенштраух в той пространной сфере, которую я ему назначил, будет по-прежнему полезен. Жду с любопытством последствий твоей поездки в Модлин. Княгине прошу поцеловать ручку. Жена моя тебе кланяется, а я душевно обнимаю.

Твой навеки доброжелат. Н.

Елагин Остров

29 мая (10 июня) 1832 г.

Вчера утром получил я письмо твое, любезный Иван Федорович, от 23-гo (4) числа. Радуюсь душевно, что закладка цитадели счастливо исполнена, прошла благополучно и что ты при сем случае был доволен успехами войск. Что касается до неприсутствия поляков при сем торжестве, то, признаюсь, я понимаю, что было б сие им чересчур тяжело. Их раздражение по причине рекрутского набора кончится ничем, я уверен; но уверен я и в том, что с окончанием оного и с удалением всего сего сброда вздорных и нам столь враждебных люден все совершенно успокоится и даже, может быть, примет вовсе другой оборот. Что касается до сожалений наших к ним, оно совершенно неуместно и ты хорошо делаешь, что не даешь сему воли. Ты весьма правильно говоришь, нужна справедливая строгость и непреодолимое постоянство в мерах, принятых для постепенного их преобразования. Не отступлю от этого ни на шаг.

Благодарности от них я не ожидаю и, признаюсь, слишком глубоко их презираю, чтоб она мне могла быть в какую цену; я стремлюсь заслужить благодарность России, потомства, вот моя постоянная мысль; с помощью Божиею, не унываю и буду стараться, покуда силы будут; и сына готовлю на службу России в тех же мыслях и вижу, что он чувствует, как я. По совершенной неизвестности исхода дел в Европе, я решился остановить гренадер вдоль правого берега Двины; равно и 4-й резервный корпус по Днепру. Так будут они в 6 недель наравне с хвостом твоей армии, ежели б нужно было двигаться. Здесь все тихо и хорошо; войска готовятся к лагерю.

Вчера прибыл Поццо из Парижа, я его 12 лет не видал, и мы друг друга могли поздравить стариками. Он крайне любопытен и уверяет, что более года не быть миру; что Филипп первый свалится, а за ним будет la terreur (террор (фр.)) и война неизбежна!

Вот и все мои новости. Жена моя тебе кланяется, а я целую ручки княгине. Прощай, любезный Иван Федорович, верь искренней дружбе моей.

Тебе искренно доброжелат. Н.

Александрия

5 (17) июня 1832 г.

Вчера утром получил я письмо твое, любезный Иван Федорович, от 30-го (12) числа. Слава Богу, что набор, несмотря на крик и нарекания, идет тихо и хорошо; надеюсь на милость Божию, что так и кончится. Рапорт кн. Горчакова вообще довольно удовлетворителен; и все твои вслед оного предписания весьма хороши; я не сомневаюсь в старании всех, но в умении, после столь ужасной потери испытанных старых шт.-офицеров; потеря невозвратная.

Твое опасение за Германию совершенно и я разделяю; опасность вижу ныне я тут, а не во Франции; дай Бог, чтоб меры. принимаемые Австрией и Пруссией, были успешны; но, по-моему, поздно спохватились и вряд ли помогут или остановят зло. Во Франции, как кажется, началась серьезная драка не в одной Вандее, но и в пяти или шести ближайших к оной департаментах; и ежели 6 герцогиня Берри не наделала своим сумасбродством беду, трудно б было не ожидать важных последствий. Одно важно уже то, что междоусобная война началась; а так как мы верно Францию не атакуем, что одно могло временно соединить враждующие партии, то ясно кажется мне, что не может нам Франция одна быть страшна. Но оборони Боже давать волю революции торжествовать ненаказанно в Германии; тогда Франция усилится ею, и война будет и неизбежна, и ужасна!

Здесь у нас по-прежнему холодно, тихо и смирно; на днях думаю дочерей отправить морем в Доберон и намереваюсь проводить их до высоты Ревеля; а оттуда возвратиться сухим путем. Жена тебе кланяется; целую ручки княгине, а тебя душевно обнимаю.

Твои навеки доброжелат. Н.

Александрия

28 июня 1832 г.

Любезный Иван Федорович, письмо твое от 20 июня получил я третьего дня поутру, и благодарю за все добрые вести. Слава Богу, что у тебя все тихо и спокойно идет; это, верно, и бесит наших врагов; в особенности в Англии ругательства на меня превосходят воображение; подстрекают на сие кн. Чарторижский и младший сын Замойского. Странно и почти смешно, что английское правительство избрало к нам в послы, на место лорда Гетидера, лорда Дургама, того самого, который известен своим ультралиберальством, или попросту сказать якобинством. Говорят, что будто он самому своему правительству, то есть друзьям своим, сделался беспокоен, и чтобы уволить его под благовидным предлогом и польстить его гордость, шлют его к нам, в надежде, что он у нас исправится. Я так благодарен за честь, и, право, ремесло берейтора мне невмочь, и охотно его избавился б, ежели б мог; впрочем, может быть, его удаление из центра интриг менее будет опасно; у нас же удостоверится, ибо умен; говорят, что он во многом совершенно ложное имеет понятие, и, может быть, переменить свой образ мыслей. Доброе желание правительства быть с нами в ладах доказывается и тем, что они сменили тотчас консулов своих в Мемеле и в Варшаве, как нам противных. Вполне разделяю твой образ мыслей касательно хода дел во Франции. Может ли быть что глупее и подлее, как роль короля, который, решившись раз потчевать тех, коим обязан своим воцарением, и стало, казалось, что с ними разошелся, объявил Париж в осадном положении, и все это к ничему! стало, нигде не прав, и сам себя в грязь положил, из которой, по правде, лучше 6 ему было никогда не вылезать. Проект Гродно рассматриваю; равно и проект укрепления границ. Здесь у нас все тихо, но холодно и до сего дня такая грязь, что я войска должен был разрешить вывести из лагеря; сущая беда; говорят, что и везде так. Записку о ходе верховного суда читал и понимаю, что скоро идти не может, сколь сие ни желательно. Судить военным судом скрывателей оружия не только можно, но и должно. Письмо польского офицера весьма любопытно; хорош народ!

Радуюсь, что Горчаков находит успех. Хорошо бы Гиленшмиту тоже осматривать артиллерию; она в плохом еще виде. Учебные команды для 2-го и 3-го корпусов на днях идут.

Жена тебе кланяется, княгине целую ручки. Тебя же от всего сердца обнимаю. Верь искренней моей дружбе.

Твой навеки доброжелательн. Н.

Лагерь при Красном Селе

5 (17) июля 1832 г.

Благодарю тебя душевно, любезный Иван Федорович, за письмо твое от 27-го числа и за поздравление со днем моего рождения. Дай Бог, чтоб мне удалось упрочить благосостояние России; тогда я умру спокоен. Радуюсь, что у тебя все тихо и спокойно, несмотря на все предсказания наших друзей. Вчера я видел наших раненых и нашел их в добром духе; но раны есть ужасные! Слухи о Венгрии надеюсь, что несправедливы; чуть ли это не желания ли одни господ поляков и надежды их; впрочем, зародыш всему дурному в них есть, этому я верю; но быть не может, чтоб было в войсках, тем более, что, по системе австрийской, никогда войска венгерские не стоят вместе; они же лучшая у них всегда пехота. Сегодня прибыл Дургам, я его видел в Кронштадте и, несмотря на его неприятную рожу, должен признаться, что слышал от него более хорошего, чем ожидал, и ни слова о Польше; увидим, что дальше будет. У нас покуда такой холод, как будто в сентябре, и более двух дней теплых не было. Завтра ученье в цель артиллерии, будет 120 орудий. Хорошо б и у вас сим заняться. Радуюсь, что ты войсками ныне довольнее; надеюсь, что все к лучшему пойдет. Грабовский мне пишет, что ты его милостиво принял и что вообще тебя все любят и уважают; и что дела идут весьма удовлетворительно. Жалеет только, что суд над злодеями наряжен не военный; ибо сим дело долго тянется. Жена моя тебе кланяется, я целую ручки княгине. Прощай, любезный Иван Федорович, верь искренней моей дружбе.

Твой навеки доброжелательн. Н.

Александрия

12 (24) июля 1832 г.

Я получил письмо твое от 5-го (17) третьего дня поутру и радуюсь, любезный Иван Федорович, что все идет тихо и хорошо. Отчет по финансовой части крайне удовлетворителен и любопытен, делает честь Фурману и всему устройству сей части в Польше и доказывает, что край сей не совершенно истощен, как полагали. Отчет кн. Горчакова также весьма удовлетворителен и обещает хороших последствий. Вчера я смотрел образцового полка команды, идущие во 2-й и 3-й корпуса; могу сказать, точно отличные; надо строго только наблюдать, чтобы не отходили ни в малейшей вещи от сих образцов. Дургам прибыл; я его сперва принял инкогнито, быв в Кронштадте; он был tres embarasse (очень смущен (фр.)); но я его скоро ободрил и должен признаться к своему удивлению, что был им весьма доволен. Он никакого не имеет поручения, как только уверить нас в искреннем их желании быть с нами в теснейшей дружбе. Ни слова мне про Польшу; но в разговорах изъяснил он с другими, что в обиду себе считает, что полагали, чтоб он согласиться мог на какое-либо поручение подобного рода; что дело это наше собственное, как ирландское их; словом, говорит как нельзя лучше. Я был у них на корабле, который ведено было мне показать, и меня приняли как своего, все показывая. Признаюсь, я ничего хорошего тут не видел; и они сами с удивлением смотрят и говорят про наши корабли. Важно то еще, что в парламенте было предложение министров, чтоб платить причитающуюся долю долга нашего в Англию; спор был упорный; дошло до того, что министры объявили, что они, в случае отказа, оставят министерство; и наконец 46 голосами перевес остался на их стороне в пользу нашу. Дело весьма важное и доказывающее, сколь они силятся с нами ладить. Франция в таком положении, что ежечасно должно ждать перемены в правительстве; но что из сего выйдет, один Бог знает. Мы будем спокойно ждать, ни во что не вмешиваясь. Калишские кадеты прибыли и премилые ребята. Княгине целую ручки. Жена моя тебе кланяется; а я сердечно обнимаю; твой навеки доброжелательный.

Н.

Александрия 28 июля

(10 августа) 1832 г.

Я получил письмо твое, любезный Иван Федорович, в воскресенье вечером среди всех попыхов маневров. Что посольство Дургама вскружило все головы в Варшаве, сему я верю весьма; но тем пуще обмануться в своих ожиданиях, ибо он даже рта не разевал. Вообще я им весьма доволен; мы разных правил, но ищем одного, хотя разными путями. В главном же мы совершенно одного мнения: сохранение согласия между нами, опасение и недоверенность к Франции и избежание елико возможно войны. Он мне признался уже, что совершенно с фальшивыми мыслями об России к нам прибыл; удивляется видеть у нас истинную и просвещенную свободу; любовь к отечеству и к Государю; словом, нашел все противное своему ожиданию. Поедет в Москву, чтобы видеть сердце наше; весьма ему здорово.

Будет ли от австрийцев и пруссаков решительное поддержание условленных мер, не знаю; надеюсь, но не уверен; а считаю, что сим все может быть выиграно или навсегда потеряно. Про результат посылки кн. Вреде еще ничего не знаю, но ежели так, то разделяю твое опасение. Покушение польских рекрут не важно, но неприятно; надо однако будет над несколькими сделать пример, взыскав и с наших за слабое смотрение. Происшествие с полковн. Шлипенбахом в моих глазах гораздо важнее, ибо пример несубординации в вышнем офицере и пред фронтом, в присутствии корпусного командира. Я бы отдал его под суд, ежели б не знал за хорошего офицера, пусть посидит покуда в крепости.

Рибопьер прислал мне копию с сообщенного ему показания прусским правительством об открытом заговоре и говорит мне, что тебе о том донес; что это такое?

Маневры у нас кончились благополучно; я был весьма доволен всеми войсками; но пехотой и артиллерией особенно; мы делали до 40 верст почти без привалов; и не было усталых. Все прошло весело и с хорошей погодой; а сегодня буря жестокая. В Кронштадте собран флот на рейде 17 кораблей, 12 фрегатов, а всех 49 вымпелов; картина прекрасная. Жена тебе кланяется. Целую ручки княгине, а тебя душевно обнимаю.

Твой навеки доброжелательный Н.

С.-Петербург

1 октября 1832 г.

Мне приходится благодарить тебя, любезный Иван Федорович, за три твоих письма, из которых первое получил я в Смоленске, второе в Москве, а последнее третьего дня здесь. Исполнив поездку мою, простиравшуюся в одну сторону до Киева, в другую до Воронежа, возвратясь на Москву в 23 1/2 дня, мне точно не было никакой возможности ранее тебе отвечать. Твое удовольствие состоянием войск меня особенно обрадовало и доказывает, что неусыпные труды твои и твое усердие умел перелить в душу подчиненных.

Спасибо тебе и им за таковой отличный успех. Я также почти везде совершенно доволен был состоянием войск, мною осмотренных, в особенности кавалерии, которая в блестящем виде.

Прием, тебе сделанный в Люблине, и замеченный тобою дух в тамошних сословиях крайне меня удивил и порадовал; ежели сему искренно верить, так надо благодарить Бога, что наконец открыл им глаза и убедил их в истинной их пользе. Славу Богу.

Посылаю тебе оригиналом записку, мною полученную из Дрездена, от нашего посланника, самого почтенного, надежного и в особенности осторожного человека; ты увидишь, что мое мнение насчет Собаньской подтверждается.

Долго ли граф Витт даст себя дурачить этой бабой, которая ищет одних своих польских выгод под личиной преданности, и столь же верна гр. Витту, как любовница, как России, быв ей подданная. Весьма хорошо б было открыть глаза графу Витту на ее счет, а ей велеть возвратиться в свое поместье на Подолию.

Жду ежеминутно разрешения жены моей, моли за нас Бога, чтобы даровал нам и сей раз счастливо пройти сию критическую минуту.

Здесь все тихо и хорошо. Не знаем, чем разрешится Голландская гроза и будут ли англичане довольно глупы и дерзки, чтобы вести французов в Бельгию, а гарнизоны их в крепости, строенные на английские деньги против Франции. Принц Оранский мне пишет, что они с 100 000 войска готовы защищаться до последней капли крови, и я сему нимало не сомневаюсь. Странное и непостижимое стечение обстоятельств. Прощай, любезный Иван Федорович, верь искренней моей дружбе.

Твой искренно доброжелательн.

Н.

Жена моя тебе кланяется, а я целую ручки княгине.

С. -Петербург

21 октября (2 ноября) 1832 г.

С новым удовольствием читал я письмо твое, любезный Иван Федорович, от 12-го (24). Отличное состояние войск и постепенный успех, тобой в них замечаемый, меня крайне радуют. Последние твои предписания насчет зимних занятий и способ, тобой избранный для усовершенствования всех начальников в больших действиях, совершенно согласны с моими желаниями; а твои слова, что все служат верой и правдой, служат мне залогом, что все замеченное к весне усовершенствуется до желаемой степени. Мне весьма приятно, что были присланы свидетели из прусской армии, ибо то, что видели они, послужит неверящим доказательством, что армия наша, вопреки их уверениям, существует и существует на помощь нашим друзьям и на погибель врагам; ты весьма хорошо сделал, что им все показал. Насчет дел европейских по сей день должен тоже повторять, что не знаю, что будет, но верить не могу, чтоб англичане осмелились начать войну против Голландии и в особенности в эту пору; и еще менее, чтоб позволить могли французам идти занять Бельгию. Твое желание в письме исполнилось, ибо получил оное после счастливого разрешения жены. Слава Богу, он услышал молитвы мои и поддержал в одиннадцатый раз силы доброй почтенной моей жены. Дай Бог, чтоб новорожденный мой Архистратиг был верным слугой своему отечеству; буду на то его готовить, как готовлю братьев. Жена моя тебе кланяется и благодарит за добрые желания. Целую ручки княгине.

Забыл было сказать тебе про Малетского. Про обстоятельство, о котором в бумаге своей упоминаешь, что будто он отклонял от постройки Модлина, я никогда не слыхал и желаю знать, кто тебе сие сказывал. Но ты сам видел работы его в Замосце; он прекрасный строитель, коего таланты терять жаль, у нас же точно мало надежных строителей; после Опермана изворачиваемся кое-как, и я полагал, что, оставя его под отчетностью инженер-департамента, можно было употребить в Бресте, поручив тебе, наравне с Модлиным, главное заведывание построения крепости.

Прощай, верь искренней дружбе, любезный Иван Федорович, тебя искренно любящий и доброжелат.

Н.

С. -Петербург

24 ноября (6 декабря) 1832 г.

Отвечаю на два твоих письма, любезный Иван Федорович, от 10-го и 18-го чисел сего месяца. Ожидав ежеминутно приезда графа Витта, я откладывал писать до свидания с ним, думая, что он изустно многое от тебя привезет. Сегодня только узнали мы через письмо его, что он в дороге заболел. Жалею весьма, что ты себя столь мало поберег, что схватил лихорадку. Слава Богу, что так прошло, но молю тебя, будь осторожен и не пренебрегай своим здоровьем. Успехи по Модлину невероятные и делают честь строителям. Признаюсь, устройство сей крепости и Варшавской цитадели считаю я величайшей важности.

Записку Фурмана разбираю и отвечать буду при будущем случае; но все трудно мне понять, не имея всего бюджета перед глазами, который мне желательно скорее получить.

Вчера был я в Кронштадте и видел 1500 поляков уже во фронте; ими все не нахвалятся, не только нет беглых, но даже не было с приходу и одного пьяного. То же получил я донесение из Кавказа, так что надеюсь, что скоро и забудут, что они не всегда здесь служили. Влияние на умы, произведенное вступлением французов в Бельгию, весьма естественно; но дело еще не похоже на всеобщую войну. Противная войне партия в Англии беспрестанно усиливается, и я полагаю, что скоро кончится переменою в министерстве. Всего забавнее то, что Дургам за нас поссорился со всеми товарищами и не ездит более в совет! О люди! люди!

Предположения твои насчет формирования артиллерии совершенно согласны с тем, что я предполагал сделать. Формирование же подвижных магазинов на сем основании сколь ни выгодно, но требует по затруднению большого соображения, чем мы ныне же займемся.

Здесь все тихо и хорошо, зима у нас стоит ровная, но снег выпал только сегодня и сегодня же в первый раз можно было ехать на санях. Все внимание обращено ныне на происшествия в Голландии. В Испании, кажется, все с ума сошли, и надо и там ждать суматохи. Из Турции нового ничего не имею, но жду ежечасно; покуда велел готовиться флоту.

Жена моя тебе кланяется, а я целую ручки княгине. Прощай, любезный Иван Федорович, верь искренней моей дружбе.

Твой навеки доброжелательн. Н.

С.-Петербург

25 декабря 1832 г.

(6 генваря 1833 г.).

Начинаю ответ мой на письмо твое от 14-го (28) числа поздравлением с наступающим новым годом; дай Боже, чтоб оный прошел в мире и тишине; но ежели присуждено нам сразиться с общим врагом, то да благословит всемогущий Бог оружие наше, на защиту правого дела и во славу России! Сегодня был обыкновенный парад и молебен и произвел на всех присутствующих то же глубокое впечатление, которое возбуждает всегда. Возвратясь домой, получил стороной известие о падении Антверпенской цитадели. Жаль! - тем более что столь славная защита заслуживала быть увенчанной выручением, и что бездействие армии непонятно! К чему было лить кровь, ежели с тем, чтоб ничего не произвесть; странно и непонятно.

Ты хорошо делаешь, что занимаешься приготовлениями к рекрутскому набору и на весьма справедливом основании.

Здесь все тихо и хорошо. Жду приезда кн. Горчакова и гр. Красовского, чтоб условиться об исполнении предлагаемого переформирования армии в новый состав, который нам даст большие выгоды. Еще не решаюсь, как к оному приступить.

Все сии дни меня замучили бумагами, и я насилу отделался. Всякий как бы нарочно ищет свалить с плеч на меня. Жена тебе кланяется, а я целую ручки княгине. Прощай, любезный Иван Федорович, верь искренней неизменной моей дружбе.

Твой навеки доброжелительн. Н.

Год

С.-Петербург 12 (24) генваря 1833 г.

Я поручил графу Чернышеву уведомить тебя, любезный Иван Федорович, о причине моей невольной неисправности. Схватив простуду на маскараде 1-го числа, перемогался несколько дней, как вдруг сшибло меня с ног до такой степени, что два дня насилу отваляться мог; в одно со мной время занемогла жена, потом трое детей, наконец почти все в городе переболели или ныне занемогают, и решили, что мы все грипп, но не гриб съели, быть так, и скучно, и смешно; сегодня в гвард. саперн. бат. недостало даже людей в караул. Но, благодаря Бога, болезнь не опасна, но слабость необычайная; даже доктора валятся. Теперь начал я выходить и опять готов на службу. Письмо твое от 6-го числа получил сегодня при Горчакове, с которым обедал. Я им очень доволен, и, сколько видеть могу, счастье его не избаловало, жаль бы, ибо я его очень люблю. Я начинаю разделять надежду твою мир на сей год видеть еще сохраненным; но, правду сказать, не знаю, радоваться ли сему, ибо зло с каждым днем укореняется; наша же сторона бездействием слабеет, тогда как противная всеми адскими своими способами подкапывает наше существование. В голову сего я ставлю французско-египетское нашествие на султана. Знают, что не могу я допустить другим завладеть Царьградом, знают, что сие приобретение насильное, противное нашим выгодам, должно поднять зависть Австрии и Англии, и потому наше долготерпение вознаграждается сею новою возрождаемою задачей, которую один Бог решить может и которая должна отвлечь значительную часть сил наших! Из Царьграда, после известия разбития и пленения визиря, новых никаких известий я не получал; довольно странно.

Здесь кроме кашля, чиханья и оханья все тихо и спокойно. Из Грузии получил известия, что все идет хорошо и по всем показаниям зачинщик всего дела царевич Окропир, живущий в Москве, женившийся на графине Кутайсовой и которому полтора года тому назад позволил съездить в Грузию; и он этим воспользовался для начатия заговора, я по твоей записке справку сделать велю.

Княгине целую ручки. Жена моя тебе кланяется, а я сердечно обнимаю.

Твой навеки доброжелательный Н.

Александрия

12 (24) июня 1833 г.

Письмо твое, любезный Иван Федорович, от 4-го числа получил я три дня тому и душевно тебя благодарю за содержание оного. Я следую твоим советам, мой отец командир, и беру все те осторожности, которые здравый рассудок велит; твои верные молодцы линейные меня окружают и всюду смотрят, где я бываю; но поверь мне, что вернее всего положиться, впрочем, на милосердие Божие; его воле предался я не с языка, но от всего сердца, и совершенно спокойно жду, что Ему угодно будет решить.

Между тем поимка Завиши с сообщниками у тебя и Шиманского у Долгорукова, о котором он тебе верно сообщил, весьма важна.

Показания последнего весьма любопытны и дают совершенное понятие о всем ходе сего "прекрасного" предприятия. Благодарю тебя, что так славно начали дело о построении крепости на устье Вепржа; одного этого недоставало, чтоб окончательно упрочить нашу позицию, которая теперь точно будет прекрепкая. Посылаю тебе из любопытства письмо ко мне графа Ребиндера и адрес, мне врученный депутацией в Гельсингфорсе; как бы везде так хорошо думали, куды как бы нам легко было! Завтра идем в лагерь, маневрируя на всех дорогах, откуда войска идут, и погода у нас чу

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: