Станислав Лем. Футурологический конгресс

Stanislav Lem. Kongres futurologiczny, 1971 Перевод К. Душенко, 1994,1997 Повесть Восьмой Всемирный футурологический конгресс открылся вКостарикане. По правде говоря, я не поехал бы в Нунас, если бы непрофессор Тарантога: он дал мне понять, что там на менярассчитывают. Еще он сказал (и это меня задело), что астронавтикастала, в сущности, бегством от земных передряг. Всякий, кто сытими по горло, удирает в Галактику, надеясь, что самое худшееслучится в его отсутствие. И в самом деле, возвращаясь изпутешествий, особенно в прежние годы, я с тревогой выискивал виллюминаторе Землю -- не уподобилась ли она печеной картофелине.Поэтому я не очень-то сопротивлялся, а только заметил, что неразбираюсь в футурологии. И в насосах мало кто разбирается,возразил Тарантога, однако все мы кидаемся к помпам, услышав:"Течь в трюме!" Правление Футурологического общества выбрало Костариканупотому, что темой конгресса был демографический взрыв и мерыборьбы с ним, а Костарикане принадлежит мировой рекорд по темпамроста населения; предполагалось, что это удвоит эффективностьнашей работы. Правда, злые языки называли иную причину: в Нунасенаполовину пустовал новый отель корпорации "Хилтон", между тем наконгресс, кроме самих футурологов, ожидалось столько жежурналистов. Теперь, когда от отеля не осталось камня на камне,я, не боясь обвинений в рекламных захваливаниях, могу соспокойной совестью утверждать: "Хилтон" был превосходен. Мояоценка имеет особый вес, ведь по натуре я сибарит, и лишь чувстводолга иногда заставляло меня предпочесть комфорту каторжный трудастронавта. Над плоским пятиэтажным цоколем костариканского "Хилтона"возвышались еще сто шесть этажей. На крышах уступов зданияразмещались теннисные корты, бассейны, солярии, дорожки длякартинга, карусели, служившие одновременно рулетками, тир (гдеможно было стрелять по манекенам, изображавшим кого угодно, навыбор, -- спецзаказы выполнялись в течение суток), а такжераковина открытой эстрады с установками для опрыскиванияслушателей слезоточивым газом. Мне достался сотый этаж, откуда ямог созерцать лишь иссиня-коричневую изнанку смога, нависшего надстолицей. Кое-что из гостиничного инвентаря меня озадачило --например, трехметровый железный прут в углу ванной комнаты,маскхалат в платяном шкафу, мешок сухарей под кроватью. Наяшмовой стене ванной, рядом с полотенцами, висел моток настоящейальпинистской веревки, а вставляя ключ в дверной английскийзамок, я заметил небольшую табличку: "Дирекция гарантирует, что вэтом номере БОМБ нет". Теперь, как известно, ученые делятся на оседлых и кочующих.Первые по старинке что-то исследуют, вторые разъезжают повсевозможным конференциям и конгрессам. Кочующего ученого легкораспознать: на груди у него карточка с фамилией и ученойстепенью, в кармане -- расписание авиарейсов; подтяжки у него безметаллических пряжек, портфель -- на пластмассовой защелке, а то,чего доброго, завоет сирена устройства, просвечивающегопассажиров в поисках кинжалов и кольтов. Научную литературу такойученый читает по дороге в аэропорт, в залах ожидания игостиничных барах. По понятным причинам я был не в курсепоследних достижений земной культуры и спровоцировал сигналытревоги в аэропортах Бангкока, Афин и самого Нунаса, а всепотому, что во рту у меня шесть стальных коронок. В Нунасе яхотел заменить их фарфоровыми; увы, непредвиденные события этомупомешали. А насчет сухарей, прута, веревки и маскхалата один изфутурологовамериканцев снисходительно разъяснил мне, чтогостиничное дело в нашу эпоху требует неведомых ранее мербезопасности. Каждый такой предмет повышает выживаемостьпостояльца. На эти слова я, по легкомыслию, должного внимания необратил. Заседание было назначено на вторую половину дня, и уже утроммы получили полный комплект материалов конгресса -- превосходноизданных и со множеством приложений. Особенно радовали глазотрывные купоны из глянцевой плотной бумаги со штампом"Копуляционный талон". Научные конференции тоже пострадали отдемографического взрыва; популяция футурологов растет столь жебыстро, как и все человечество, так что конгрессы проходят всутолоке и спешке. О чтении докладов с трибуны и речи быть неможет, знакомиться с ними нужно заранее. Утром, однако, было недо того, поскольку хозяева пригласили нас на коктейль. Этаскромная церемония обошлась почти без приключений, толькоделегацию США забросали тухлыми помидорами. Не успел я поднятьбокал, как Джим Стэнтор, знакомый журналист из ЮПИ, сообщил, чтона рассвете похищены консул и третий атташе американскогопосольства в Костарикане. В обмен на дипломатовпохитители-экстремисты требовали освободить политзаключенных, апока, чтобы подчеркнуть весомость своего ультиматума, присылали впосольство зубы заложников, один за другим, грозя эскалациейнасилия. Впрочем, этот инцидент не нарушил дружественнойатмосферы приема. Присутствовал лично посол США, произнесший спичо необходимости сотрудничества между народами; правда, выступалон под охраной шести плечистых парней в штатском, которые держалинас на мушке. Мне, признаюсь, стало как-то не по себе, а тут еще,на беду, стоявший рядом темнокожий делегат Индии, которого мучилнасморк, полез в карман за платком. Как впоследствии убеждал меняпресс-секретарь Футурологического общества, примененные средствабыли необходимыми и гуманными. Охрана вооружена автоматамибольшого калибра, но малой пробойной силы, такими же, как уохраны пассажирских самолетов, и посторонние ничем не рискуют --не то что раньше, когда пуля, уложив террориста, прошивала ещепять-шесть ни в чем не повинных людей. И все же не слишкомприятно, когда сосед, изрешеченный пулями, падает к вашим ногам,даже если это обычное недоразумение, которое исчерпывается путемобмена дипломатическими нотами. Впрочем, вместо того чтобы рассуждать о гуманной баллистике,мне следовало бы объяснить, почему я так и не успел просмотретьматериалы конгресса. Во-первых (подробность малоприятная),пришлось спешно менять окровавленную рубашку; к тому же завтракаля, вопреки обыкновению, не у себя, а в гостиничном баре. С утра япривык есть яйца в мешочек, а гостиница, где можно получить ихпрямо в постель целехонькими, с нерастекшимся желтком, пока непостроена. Дело тут, разумеется, в непрестанном разрастаниистоличных отелей. Если от кухни до номера полторы мили, ничто неспасет желток от взбалтывания. Как я слышал, эксперты "Хилтона",занимавшиеся этой проблемой, единственным выходом призналисверхзвуковой лифт, но sonic boom -- грохот при прохождениизвукового барьера -- в замкнутом пространстве отеля привел бы кразрыву барабанных перепонок. Конечно, кухонный автомат мог быдоставлять прямо в номер сырые яйца, которые у вас на глазахавтокельнер варил бы в мешочек, но отсюда недалеко и дособственного курятника в номере. Вот почему утром я пошел в бар. Девяносто пять процентов обитателей гостиниц составляют нынеучастники конференций и съездов. Гость-одиночка,турист-индивидуалист без опознавательной карточки на лацкане ибез портфеля, распухшего от ученых бумаг, стал редок, как черныйжемчуг. Одновременно с нашим конгрессом в Костарикане проходилаконференция молодых бунтарей группировки "Тигры", конгрессАссоциации Издателей Освобожденной Литературы, а также Обществафилуменистов. Обычно делегатам-коллегам достаются соседниеномера, но мне, в знак особого уважения, дирекция выделилаапартаменты на сотом этаже, поскольку здесь имелся пальмовый садс женским оркестром, исполнявшим концерты Баха; попутнооркестрантки совершали коллективный стриптиз. Без этого я,пожалуй, мог бы и обойтись; к сожалению, свободных номеров уже небыло -- пришлось довольствоваться тем, что дают. Едва я уселся вбаре, как широкоплечий курчавобородый сосед (по его бороде я мог,не хуже чем по меню, прочитать, что он ел на прошлой неделе)сунул мне прямо в нос массивную, с окованным прикладом,двустволку и, радостно гогоча, осведомился, какого я мнения о егопапинтовке. Я не понял, о чем он, но предпочел не показыватьвиду. Молчание -- лучшая тактика при случайных знакомствах. Иправда, он тут же с готовностью объяснил, что скорострельныйдвуствольный штуцер с лазерным прицелом -- идеальное оружие дляохоты на Папу Римского. Болтая без удержу, он достал из карманапомятую карточку; на снимке он изготовился к выстрелу -- мишеньюслужил манекен в круглой шапочке, какие носят кардиналы и Папы.Бородач, по его словам, как раз достиг своей лучшей формы иотправлялся в Рим на церковные торжества, чтобы застрелить Егосвятейшество на площади Святого Петра. Я нисколько ему неповерил, но он, не умолкая ни на минуту, показал мне: авиабилет,карманный требник и памятку для американских паломников, а такжепачку патронов с крестообразной головкой. Из экономии билет онвзял лишь в одну сторону, не сомневаясь, что разъяренныепилигримы растерзают его на куски. Мысль об этом, похоже,приводила его в превосходное расположение духа. Сперва я решил, что передо мною маньяк или профессиональныйэкстремист-динамитчик, каких в наше время хватает. Ничуть небывало! Захлебываясь словами и поминутно сползая с высокоготабурета -- ибо его двустволка то и дело падала на пол, -- онобъяснял мне, что сам-то он истовый, правоверный католик; тембольшей жертвой будет с его стороны эта операция ("операция П",как он ее называл). Нужно взбудоражить совесть планеты, а чтовзбудоражит ее сильнее, чем поступок столь ужасающий? Он, мол,сделает то же, что Авраам, согласно Писанию, хотел сделать сИсааком, только наоборот: не сына ухлопает, а отца, к тому жесвятого, и явит тем самым пример высочайшего самоотречения, накакое только способен христианин. Тело он обречет на казнь, душу-- на вечные муки, а все для того, чтоб открыть глазачеловечеству. "Ну, ну, -- подумал я, -- не многовато ли развелосьжелающих открыть нам глаза?" Его филиппика не убедила меня, и япошел спасать Папу, то есть сообщить кому-нибудь об "операции П";но Стэнтор, который встретился мне в баре на семьдесят седьмомэтаже, даже не выслушал меня до конца и, в свою очередь,рассказал мне, что в подарках, преподнесенных недавно Адриану XIделегацией американских католиков, оказались две бомбы с часовыммеханизмом и бочонок, наполненный не вином для причастия, анитроглицерином. Равнодушие Стэнтора стало понятнее, когда яузнал, что экстремисты прислали в посольство уже целую ногу --неизвестно лишь чью. Впрочем, его позвали к телефону, и нашабеседа оборвалась; кажется, на Авенида Романа кто-то поджег себяв знак протеста. В баре на семьдесят седьмом этаже атмосфера цариласовершенно иная, нежели у меня наверху. Здесь было полнобосоногих девиц в сетчатых блузках до пояса, некоторые -- пришпагах; у многих косички прикреплялись, по самой последней моде,к медальону на шее или к обручу, утыканному гвоздиками. Кто онибыли, филуменистки или секретарши Освобожденных Издателей, незнаю; судя по цветным фотографиям, которые они разглядывали,речь, скорее, шла об Освобожденной Литературе. Я спустился надевять этажей ниже, к своим футурологам, и в очередном барепропустил рюмку с Альфонсом Мовеном из агентства Франс Пресс. Впоследний раз попытался я спасти Папу, но Мовен, выслушав меня состоической выдержкой, только промычал, что месяц назад какой-топилигрим-австралиец уже стрелял в Ватикане, хотя и с совершенноиных идейных позиций. Мовен рассчитывал на интересное интервью снеким Мануэлем Пирульо, которого разыскивали ФБР, Сюрте, Интерполи десяток других полицейских служб. Этот субъект основал фирмууслуг нового типа, выступая в роли эксперта по покушениям сприменением взрывчатых веществ (отсюда его псевдоним"Бомбардир"), и прямо-таки козырял своей безыдейностью. Нашубеседу прервала рыжеволосая красотка в чем-то вроде кружевнойночной рубашки, продырявленной автоматными очередями, -- каквыяснилось, связная экстремистов; ей поручили провести репортерав их штаб-квартиру. На прощанье Мовен вручил мне рекламнуюлистовку Пирульо. Настала пора, говорилось в ней, покончить сэскападами безответственных дилетантов, которые динамит неотличают от мелинита, а гремучую ртуть -- от бикфордова шнура; вэпоху узкой специализации нелепо кустарничать, пренебрегаяпомощью добросовестных и квалифицированных специалистов. Наобороте помещался ценник услуг в валюте наиболее развитых стран. Профессор Машкенази вбежал, когда футурологи началистекаться в бар, бледный как смерть; его била нервная дрожь: онкричал, что в номере у него бомба с часовым механизмом. Бармен,привычный, как видно, к таким происшествиям, не раздумывая,скомандовал: "В укрытие!" -- и нырнул под стойку. Однако вскорегостиничные детективы установили, что это всего лишь розыгрыш: вкоробку из-под печенья кто-то из футурологов засунул обыкновенныйбудильник. Шутник, похоже, был англичанином, они обожают такиеpractical jokes [Розыгрыши (англ.).]. Впрочем, инцидент тут жепредали забвению, ибо явились Дж.Стэнтор и Дж.Г.Хаулер, репортерыЮПИ, с текстом ноты правительства США относительно похищенныхдипломатов. Нота была составлена на обычном дипломатическомязыке, и ни зубы, ни нога не назывались в ней прямо. Джим сказал,что правительство может решиться на крайние меры. Стоящий увласти генерал Аполлон Диас склоняется к мнению "ястребов" -- нанасилие ответить насилием. На заседании (правительство заседалонепрерывно) было предложено нанести контрудар, то есть вырвать уполитзаключенных, выдачи которых требуют экстремисты, по два зубаза зуб и -- поскольку адрес их штаб-квартиры неизвестен --послать эти зубы до востребования. В экстренном выпуске "Нью-Йорктаймс" обозреватель газеты Сульцбергер взывал к человеческомуразуму и солидарности. Стэнтор под большим секретом сообщил мне,что Диас конфисковал принадлежащий правительству США поезд своенным снаряжением; он шел транзитом через Костарикану в Перу.Экстремисты еще не напали на мысль похищать футурологов, что с ихточки зрения было бы вовсе не глупо, ведь в тот моментфутурологов в Костарикане насчитывалось больше, чем дипломатов.Впрочем, стоэтажный отель -- организм до того огромный и столькомфортабельно изолированный от всего света, что вести извнедоходят сюда, словно с другого полушария. Пока что футурологи непроявляли ни малейших признаков паники; никто не штурмовал бюропутешествий отеля -- желающих немедленно вылететь в Штаты илидругую страну было не больше обычного. На два часа был назначен банкет по случаю открытия, а я неуспел еще переодеться в вечернюю пижаму; итак, я поехал к себе, апотом, задыхаясь от спешки, спустился на 46-й этаж, в Пурпурныйзал. В фойе меня встретили две прелестные девушки в однихшароварах (их бюсты были расписаны незабудками и подснежниками) ивручили сверкающий глянцем проспект. Не взглянув на него, я вошелв пустой еще зал; при виде накрытых столов у меня перехватилодыхание. Не потому, что они ломились от яств, нет -- шокировалиформы всех закусок без исключения; даже салаты имели видгениталиев. Обман зрения полностью исключался, ибо невидимыеглазу динамики грянули популярный в определенных кругах шлягер:"Лишь кретины и каналии ненавидят гениталии, нынче всюду сталомодно славить орган детородный!" Появились первые гости,густобородые и пышноусые, впрочем, люди все молодые, в пижамахили без оных; а когда шестеро официантов внесли торг, то при видеэтого непристойнейшего в мире творения кулинаров мне сталоокончательно ясно: я ошибся этажом и попал на банкетОсвобожденной Литературы. Сославшись на то, что потерялась моясекретарша, я поспешил улизнуть и спустился на этаж ниже, чтобыперевести дух в подобающем месте; Пурпурный зал (а не Розовый,куда меня занесло) был уже полон. Разочарование, вызванное непритязательной обстановкойприема, я, насколько мог, скрыл. Горячих блюд не было, к тому жеиз огромного зала убрали все кресла и стулья, дабы гости питалисьстоя. Пришлось проявить необходимую в таких случаях ловкость,чтобы пробраться к тарелкам с наиболее существенным содержимым.Сеньор Кильоне, представитель костариканской секцииФутурологического общества, очаровательно улыбаясь, разъяснялнеуместность кулинарных излишеств: ведь темой дискуссии будет, вчастности, грозящая миру голодная катастрофа. Нашлись,разумеется, скептики, утверждавшие, что обществу просто урезалидотации, отсюда и бережливость устроителей. Журналисты, по родузанятий вынужденные поститься, шныряли по залу в поисках интервьюсо светилами зарубежной прогностики; вместо посла США прибылвсего лишь третий секретарь посольства, с мощной охраной, один вовсем зале -- в смокинге (бронированный жилет трудно укрыть подпижамой). Гостей из города, как я слышал, подвергали досмотру, ив холле будто бы уже высились горы изъятого оружия. Первое заседание было назначено на пять вечера, оставалосьдостаточно времени, чтоб отдохнуть, и я снова отправился на сотыйэтаж. После пересоленных салатов хотелось. пить, но баром моегоэтажа прочно овладели динамитчики и бунтари со своими девицами, яже был сыт по горло беседой с бородатым папистом (илиантипапистом). Пришлось ограничиться водой из-под крана. Не успеля допить стакан, как в ванной и обеих комнатах погас свет, ателефон, какой бы номер я ни набирал, упорно связывал меня савтоматом, рассказывающим сказку о Золушке. Спуститься на лифтене удалось -- он тоже вышел из строя. Из бара доносилось хоровоепение молодых бунтарей; те уже стреляли в такт музыке, хотелосьбы думать, что мимо. Подобные вещи случаются и в первоклассныхотелях, хотя утешительного тут мало; но что удивило меня большевсего, так это моя собственная реакция. Настроение, довольноскверное после беседы с папским стрелком, улучшалось с каждойсекундой. Пробираясь на ощупь и опрокидывая при этом стулья, ятолько кротко улыбался в темноту, и даже колено, разбитое в кровьо чемоданы, ничуть не уменьшило моей благосклонности ко всему насвете. Нащупав на ночном столике остатки второго завтрака,который я заказал в номер, я вырвал из программы конгрессалисток, свернул его, воткнул в кружок масла и зажег. Получиласькоптящая, правда, но все-таки плошка; при ее мерцающем свете яуселся в кресло. У меня оставалось два с лишним часа свободноговремени, включая часовую прогулку по лестнице, ведь лифт неработал. Мое душевное состояние претерпевало странныеметаморфозы; я следил за ними с живым интересом. Мне было наредкость весело, просто чудесно! Я с ходу мог бы привести массудоводов в защиту всего, что со мною случилось. Мне было ясно какдважды два, что номер "Хилтона", погруженный в кромешную тьму, вчаду и копоти от масляной плошки, отрезанный от остального мира,с телефоном, рассказывающим сказки, -- одно из приятнейших местна свете. К тому же мне страшно хотелось погладить кого-нибудь поголове, на худой конец пожать кому-нибудь руку -- и чтобы приэтом мы проникновенно заглянули друг другу в глаза. Я в обе щеки расцеловал бы злейшего врага. Расплывшеесямасло шипело, дымило, и плошка поминутно гасла; то, что "масло"рифмуется с "погасло", вызвало у меня прямотаки пароксизм смеха,хотя как раз в эту минуту я обжег себе пальцы, пытаясь сновазажечь бумажный фитиль. Самодельный светильник едва теплился, а ямурлыкал себе под нос арии из старых оперетт, не замечая, что отчада першит в горле и слезы струятся из воспаленных глаз.Вставая, я упал и ударился лбом о чемодан, но шишка величиной сяйцо лишь улучшила мое настроение, насколько это было ещевозможно. Почти удушенный едким, вонючим дымом, я прямотакипокатывался со смеху в приступе беспричинной восторженности.Потом лег на кровать, не застеленную с утра, хотя было далеко заполдень; о нерадивой прислуге я думал как о собственных детях:кроме ласковых уменьшительных прозвищ и нежных словечек, ничегоне приходило мне в голову. А если я задохнусь? Ну что ж -- отакой милой, забавной смерти можно только мечтать. Эта мысль,совершенно чуждая моему душевному складу, подействовала на меня,как ушат холодной воды. Мое сознание удивительным образомрасщепилось. В нем по-прежнему царила тихая умиротворенность,безграничное дружелюбие ко всему на свете, а руки до такойстепени рвались погладить кого ни попадя, что за отсутствиемпосторонних я принялся бережно гладить по щекам и с нежностьюпотягивать за уши себя самого; кроме того, я несколько разподавал левую руку правой -- для крепкого рукопожатия. Даже ногитянулись кого-нибудь приласкать. Но где-то в глубине сознаниявспыхивали сигналы тревоги. "Здесь чтото не так, -- кричал во мнеприглушенный, далекий голос, -- смотри, Ийон, в оба, берегись!Благодушие твое подозрительно! Ну, давай же, смелее, вперед! Несиди развалившись, как Онассис какой-нибудь, весь в слезах отдыма и копоти, с лиловой шишкой на лбу, одурманенный альтруизмом!Не иначе это какой-то подвох" Тем не менее я и пальцем нешевельнул. В горле у меня пересохло, а сердце колотилось какбешеное -- не иначе как от нахлынувшей на меня вселенской любви.Я побрел в ванную, изнемогая от жажды; вспомнил о пересоленномсалате, которым потчевали нас на банкете (если шведский столможно назвать банкетом); потом представил себе для пробы господЯ.В., Г.К.М., М.В. и других моих злейших врагов и понял, чтожелаю лишь одного: братски пожать им руки, сердечно расцеловать иобменяться парой дружеских слов. Это уж было слишком. Я застыл,держа одну руку на никелированном кране, а другой сжимая пустойстакан. Затем медленно набрал воды и, скривив лицо в какой-тостранной гримасе -- в зеркале я видел борьбу различных выраженийсобственного лица, -- выплеснул воду в раковину. ВОДА ИЗ-ПОД КРАНА! Да, да. После нее все и началось. Что-тотакое в ней было! Яд? Но разве бывает яд, который... А впрочем,минутку... Ведь я -- постоянный подписчик научных журналов инедавно читал в "Сайенс ньюс" о новых психотропных средствах изгруппы так называемых бенигнаторов (умилителей). Они вызываютбеспричинное ликование и благодушие. Ну конечно! Эта заметкастояла у меня перед глазами. Гедонидол, филантропин, любинил,эйфоризол, фелицитол, альтруизан и тьма-тьмущая производных!Одновременно, путем замещения гидроксильных соединений амидными,из тех же веществ были синтезированы фуриазол, садистизин,агрессий, депрессин, амокомин и прочие препараты биелогическойгруппы; они побуждают избивать и тиранить все подряд, вплоть донеодушевленных предметов; особенно славятся врубинал и зубодробин. Зазвонил телефон, и тут же включился свет. Голос портьеторжественно и подобострастно приносил извинения за аварию. Яоткрыл дверь в коридор и проветрил номер -- в гостинице,насколько я мог понять, царило спокойствие; потом, все еще вблаженном угаре, обуреваемый желанием благословлять и осыпатьласками, закрыл дверь на защелку, сел посреди комнаты и попыталсяпривести себя в чувство. Очень трудно описать мое состояние.Любая трезвая мысль словно увязала в меду, барахталась вгоголе-моголе глуповатого благодушия, утопала в сиропевозвышенных чувств, сознание погружалось в сладчайшую из трясин,захлебывалось жидкой глазурью и розовым маслом; я через силузаставлял себя думать о том, что для меня всего омерзительнее --о бородатом головорезе с противопапской двустволкой, оразнузданных пропагандистах Освобожденной Литературы и ихвавилоно-содомском пиршестве, снова о господах Я.В., Г.К.М., М.В.и прочих прохвостах и негодяях, -- и с ужасом убедился, что всехя люблю, всем все прощаю; мало того, немедленно приходили на умаргументы, извиняющие любое зло и любую мерзость. Могучая волналюбви к ближнему захлестнула меня; но особенно донимали меняощущения, которые лучше всего, пожалуй, назвать "позывом кдобру". Вместо того чтобы размышлять о психотропных ядах, яупорно думал о сиротах и вдовах: с каким наслаждением я утешил быих! Как непростительно мало внимания уделял я им до сих пор! Аголодные, а убогие, а больные, а нищие -- Боже праведный!Неожиданно я обнаружил, что стою на коленях перед чемоданом ивыбрасываю его содержимое на пол в поисках вещей поприличнее --для неимущих. И опять в подсознании зазвучали далекие голоса тревоги."Берегись! Не дай себя заморочить! Борись, бей, спасайся!" --донесся откуда-то слабый, но отчаянный крик. Я буквальнораздваивался. Я до того проникся кантовским категорическимимперативом, что не обидел бы даже мухи. Какая жалость, что в"Хилтоне" нет мышей или хоть пауков, -- я бы их пригрел,приласкал! Мухи, клопы, комары, крысы, вши -- голубчики вы мои! Яторопливо благословил стол, лампу и собственные ноги. Но рассудокуже возвращался ко мне; не теряя времени, я ударил левым кулакомпо правой руке, раздававшей благословения, и взвыл от боли. Да,это было недурно! Это, пожалуй, могло бы меня спасти! На моесчастье, позыв к добру был направлен не внутрь, а наружу:ближнему я желал несравненно лучшей участи, нежели себе самому.Для начала я несколько раз заехал себе по физиономии, да так, чтозахрустел позвоночник, а из глаз посыпались искры. Отлично, таквот и надо! Когда лицо совсем онемело, я принялся за лодыжки.Ботинки у меня, слава Богу, были тяжелые, с чертовски твердойподошвой; после серии жестоких пинков мне стало немного лучше, тоесть хуже. Я осторожно попробовал представить себе тумак в спинуГ.К.М. Теперь это уже не казалось абсолютно невозможным.Щиколотки обеих ног нестерпимо болели, но, должно быть, как разпоэтому я смог вообразить даже пинок, адресованный М.В. Необращая внимания на острую боль, я продолжал себя истязать. Тутгодился любой остроконечный предмет; сперва я орудовал вилкой, апосле булавкой, извлеченной из новой, ни разу не надеваннойрубашки. Впрочем, мое настроение менялось не плавно, а сперепадами; чуть позже я снова был готов взойти на костер радиближнего, с новой силой прорвался во мне гейзер благородныхпорывов и жертвенного экстаза. Сомневаться не приходилось: ЧТО-ТОБЫЛО В ВОДЕ ИЗ-ПОД КРАНА! Да, да!!! В моем чемодане давновалялась непочатая упаковка снотворного. Оно приводило меня взлое и мрачное расположение духа, поэтому я им и не пользовался;хорошо, хоть не выбросил. Проглотив таблетку, я заел еепочерневшим маслом (воды я страшился как дьявола), затолкал себев рот две кофеиновые пастилки, чтоб не уснуть, сел и со страхом--но и с любовью к ближнему -- стал ожидать исхода химическойбитвы в своем организме. Любовь еще насиловала меня, я чувствовалсебя умиротворенным, как никогда. Все же препараты зла началипревозмогать химикаты добра: я по-прежнему был готовблагодетельствовать, но уже с разбором. И то хорошо, хотя навсякий случай я предпочел бы побыть -- недолго -- последниммерзавцем. Через четверь часа все как будто прошло. Я принял душ ивытерся жестким полотенцем, время от времени награждая себязуботычинами -- профилактики ради; заклеил пластырем избитые вкровь щиколотки и костяшки пальцев, пересчитал синяки (я ивправду разукрасил себя на совесть), надел свежую рубашку,поправил перед зеркалом галстук, одернул смокинг, напоследокзаехал себе под ребро, для поднятия духа и для контроля, и вышел-- в самую пору, чтобы успеть к пяти. В отеле, вопреки ожиданию, все было как обычно. Я заглянул вбар -- тот почти опустел; прислоненная к табурету, стоялапапинтовка, две пары ног высовывались из-под стойки, одна из нихбосая, но вряд ли причиной тому было альтруистическоесамоотречение. Несколько динамитчиков дулись у стены в карты, ещеодин бренчал на гитаре, мурлыча все тот же непристойнейшийшлягер. Внизу, в холле, толпились футурологи. Они тоже спешили назаседание, впрочем, не выходя из отеля: конференц-зал находился вего цокольной части. Все это сначала меня удивило; по некоторомразмышлении, однако, я понял: в таком отеле воду из-под крана непьют, жажду утоляют здесь кока-колой и швепсом, в крайнем случае-- чаем, соками или пивом. К спиртному подается минеральная илисодовая вода; а тот, кто имел несчастье совершить ту же ошибку,что я, теперь, наверное, корчится в судорогах вселенской любви,запершись у себя в номере. Поэтому, решил я, лучше даже незаикаться о своих ощущениях; я здесь человек чужой, кто мнеповерит? Это все, скажут, аберрации и галлюцинации. Чего доброго,примут за наркомана, дело обычное. Впоследствии многие меня упрекали: я, дескать, выбралтактику страуса или улитки; не промолчи я тогда, и все быобошлось хорошо. Но это -- очевидное заблуждение. Постояльцевотеля я, может, и предостерег бы, однако события в "Хилтоне"никак не влияли на политические перипетии Костариканы. По пути в конференц-зал я набрал кипу местных газет -- такаяуж у меня привычка. Я, конечно, читаю не на всех языках, нопо-испански человек образованный всегда что-нибудь разберет. На возвышении красовалась повестка дня, обрамленная зеленью;первым пунктом шла глобальная урбанистическая катастрофа, вторым-- катастрофа экологическая, затем -- климатическая,энергетическая и продовольственная, после чего обещан былперерыв. Военная, технологическая и политическая катастрофыоткладывались на другой день, вместе с дискуссией на свободныетемы. Докладчику отводилось четыре минуты -- многовато, пожалуй,ведь было заявлено 198 докладов из 64 стран. Для экономии временидоклады надлежало изучить заранее, а оратор лишь называл цифры --номера ключевых абзацев своего реферата. Чтобы лучше усвоить этупремудрость, мы включили карманные магнитофоны и мини-компьютеры;между ними должна была завязаться потом основная дискуссия.Стенли Хейзлтон из США сразу ошеломил зал, отчеканив: 4,6, II,откуда следует 22; 5, 9, ergo 22; 3, 7, 2, 11, из чего опять жеполучается 22!! Кто-то, привстав, выкрикнул, что все-таки 5 и,может быть, 6, 18, 4. Хейзлтон с лету опроверг возражение,разъяснив, что так или этак -- кругом 22. Заглянув в номернойуказатель, я обнаружил, что 22 означает окончательную катастрофу. Японец Хаякава сообщил о разработанной егосоотечественниками модели жилого здания в восемьсот этажей -- сродильными клиниками, яслями, школами, магазинами, музеями,зоопарками, театрами, кинозалами и крематориями;предусматривались подземные помещения для погребальных урн,телевидение на сорок каналов, опохмелители и вытрезвители, залына манер гимнастических для занятий групповым сексом(свидетельство передовых убеждений проектировщиков), а такжекатакомбы для субкультурных групп нонконформистского толка.Любопытным новшеством было намеченное в проекте ежедневноепереселение каждой семьи на другую квартиру -- ходом либо пешки,либо коня, во избежание скуки и стрессов. Вдобавок, это здание в17 кубокилометров, стоящее на дне океана, а крышей достигающеестратосферы, намечалось снабдить матримониальным компьютеромсадомазохистского образца (по данным статистики, пары садистов смазохистками, и наоборот, наиболее устойчивы, ибо каждый партнернаходит в другом то, что ищет), а кроме того, центромантисамоубийственной терапии. Другой японский делегат, Хакаява,продемонстрировал макет такого дома в масштабе 1:10 000, ссобственными резервами кислорода, но без резервов продовольствияи воды, то есть с частично замкнутым циклом жизнеобеспечения. Всевыделения, не исключая предсмертного пота, подлежали регенерации.Третий японец, Яхакава, зачитал список деликатесов, синтезируемыхиз выделений жильцов. Тут, между прочим, значились искусственныебананы, пряники, креветки, устрицы и даже синтетическое вино,которое) несмотря на свое не слишком благородное происхождение,не уступало, если верить докладчику, лучшим винам Шампани. Позалу стали разносить пробные дозы в изящных бутылочках ипаштетики в блестящей фольге, но футурологи не спешили пригубитьвино, а паштетики потихоньку засовывали под кресло; я поступилтак же. Первоначальный план, согласно которому дом-гигантснабжался пропеллерами (на случай коллективных воздушныхэкскурсий), -- был отвергнут. Во-первых, потому, что таких домовдля начала предполагалось изготовить 900 миллионов; вовторых,подобные путешествия все равно не имели бы смысла. Даже если быжильцы выходили на экскурсию из тысячи дверей сразу, они всеравно никогда бы не вышли: прежде чем последний из них покинетздание, успеют подрасти родившиеся за это время младенцы. Японцы, по-видимому, были от своего проекта в восторге.После них слово взял Норман Юхас из США и предложил семь методовборьбы с демографическим взрывом: уговоры, судебные приговоры,деэротизация, принудительная целибатизация, онанизация, строгаяизоляция, а для упорствующих -- кастрация. Каждая супружескаячета должна была просить разрешение на ребенка, а затем ещевыдержать три экзамена -- по копуляции, воспитанию и взаимномуобожанию. Нелегальное деторождение объявлялось наказуемым, аповторное -- каралось пожизненным заключением. К этомуто докладуи прилагались те миленькие проспекты и отрывные талоны, которыемы получили утром в числе материалов конгресса. Хэйзлтон и Юхаспредвидели появление новых профессий, как-то: матримониальныйосведомитель, запретитель, разделитель и затыкатель; проектнового уголовного кодекса, в котором зачатие фигурировало вкачестве тягчайшего из преступлений, был нам немедленно роздан.Тут случился прискорбный инцидент: с галереи для публики кто-тошвырнул бутылку со взрывчатой смесью. "Скорая помощь" (она былатуг как тут, укрытая в кулуарах) сделала свое дело, а службанаблюдения за порядком быстро прикрыла исковерканные кресла иостанки ученых нейлоновым покрывалом с жизнерадостными узорами;как видно, устроители заранее обо всем позаботились. В паузах между докладами я попробовал читать местные газетыи, хотя испанский понимал с пятого на десятое, все же узнал, чтоправительство стянуло в город танковые части, поставило на ногивсю полицию и объявило военное положение. По-видимому, кромеменя, никто не догадывался о том, что творится за стенами"Хилтона". В семь объявили перерыв, чтобы участники моглиподкрепиться -- разумеется, за свой счет; возвращаясь в зал, якупил очередной экстренный выпуск официозной газеты "Насьон" ипарочку экстремистских "вечерок". Даже при моем весьмаприблизительном знании языка эти газеты показались мненеобычными. Блаженно-оптимистические сентенции о христианскойлюбви -- залоге всеобщего счастья -- перемежались угрозамикровавых репрессий и столь же свирепыми ультиматумамиэкстремистов. Такой разнобой объясняла одна лишь гипотеза: частьжурналистов пила водопроводную воду, а прочие -- нет. В органеправых воды, естественно, было выпито меньше; сотрудникиоплачивались здесь лучше и за работой подкреплялись напиткамиподороже. Впрочем, экстремисты, хоть и не чуждые аскетизма во имявысших идеалов и лозунгов, тоже не слишком часто утоляли жаждуводой, если учесть, что картсупио (напиток из перебродившего сокарастения мелменоле) в Костарикане невероятно дешев. Не успели мы погрузиться в мягкие кресла, а профессорДрингенбаум из Швейцарии -- произнести первую цифру своегодоклада, как с улицы послышались глухие взрывы; здание дрогнуло,зазвенели оконные стекла, но футурологиоптимисты кричали, что этопросто землетрясение. Я же склонялся к тому, что какая-то изоппозиционных группировок (они пикетировали отель с самого началаконгресса) бросила в холл петарды. Меня разубедил еще болеесильный грохот и сотрясение; теперь уже можно было различитьстаккато пулеметных очередей. Обманываться не приходилось:Костарикана вступила в стадию уличных боев. Первыми сорвались сместа журналисты -- стрельба подействовала на них, как побудка.Верные профессиональному долгу, они помчались на улицу.Дрингенбаум попытался продолжить свое выступление, в общем-тодовольно пессимистическое. Сначала цивилизация, а послеканнибализация, утверждал он, ссылаясь на известную теориюамериканцев, которые подсчитали, что, если ничего не изменится,через четыреста лет Земля превратится в шар из человеческих тел,разбухающий со скоростью света. Однако новые взрывы заставилипрофессора замолчать. Футуролога в растерянности выходили из зала; в холле онисмешались с участниками Конгресса Освобожденной Литературы,которых, судя по внешнему виду, начало боев застало в разгарзанятий, приближающих демографическую катастрофу. За редакторамииздательской фирмы А.Кнопфа шествовали их секретарши (сказать,что они неглиже, я не мог бы -- кроме нательных узоров в стилепоп-арт, на них вообще ничего не было), с портативными кальянамии наргиле, заправленными модной смесью ЛСД, марихуаны, иохимбинаи опиума. Как я услышал, адепты Освобожденной Литературы толькочто сожгли in effigie американского министра почты и телеграфа --тот, видите ли, приказал своим служащим уничтожить листовки спризывами к массовому кровосмешению. В хо

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: