 |
Потребности, составляющие роскошь 9 глава
|
|
|
|
Но это будет возможно только в таком обществе, где все будут пользоваться довольством и досугом.
Тогда создадутся художественные общества, в которых каждый сможет применить свои способности, так как искусство не может обойтись без целого ряда побочных работ, чисто ручных или технических.
Эти художественные общества возьмут на себя заботу об украшении жилищ своих членов, как это сделали молодые эдинбургские художники, добровольно взявшиеся за украшение стен и потолков местной большой больницы для бедных.
Если художник или скульптор создаст произведение, вытекающее из чисто личного чувства, он подарит его любимой женщине или любимому другу. И не будет ли такое произведение, созданное с любовью, несравненно выше тех картин, которые пишутся, и статуй, которые лепятся теперь для удовлетворения тщеславия всяких буржуа и банкиров только потому, что они могут заплатить за них много денег?
То же будет и со всеми другими удовольствиями, которых человек ищет помимо необходимого. Тот, кому захочется иметь рояль, войдет в общество людей, фабрикующих музыкальные инструменты.
Там он будет отдавать этому делу часть остающейся у него свободной половины дня. Какое бы ремесло он ни знал, лишь бы знал его в совершенстве, он сумеет приложить свою руку к фабрикации рояля, - и через несколько времени он получит желанный рояль. Если его привлекает изучение астрономии, он присоединится к обществу астрономов, в которые будут входить и философы, и наблюдатели, и вычислители, и фотографы, и художники, выделывающие астрономические инструменты, и ученые, и любители, - и он получит нужный ему телескоп, а сам, в свою очередь, внесет свою долю труда в общее дело, потому что астрономическая обсерватория так же нуждается в работе каменщика, столяра, литейщика, механика, как и в работе мастера-художника, завершающего выделку оптического инструмента нарезкою делений.
|
|
|
Одним словом, тех пяти или шести часов, которыми будет располагать каждый после того, как он отдаст несколько часов производству необходимого, будет более чем достаточно для удовлетворения всех бесконечно разнообразных потребностей, составляющих роскошь. Тысячи обществ возьмут на себя эту обязанность. То, что теперь является привилегией ничтожного меньшинства, станет доступным для всех. Роскошь перестанет быть глупым и кричащим удовлетворением тщеславного буржуа и станет удовлетворением действительно художественного вкуса.
Счастье всех от этого только увеличится. В труде сообща, с легким сердцем, в виду достижений желанной цели - книги, произведения искусства или предмета роскоши, - человек найдет ту побудительную силу, тот необходимый отдых, который делает жизнь приятной.
Когда мы работаем для уничтожения различия между господами и их рабами, мы работаем, следовательно, для счастья как тех, так и других - для счастья всего человечества.
ПРИВЛЕКАТЕЛЬНЫЙ ТРУД
I
Когда социалисты говорят, что общество, освободившееся от капитала, может сделать труд приятным и уничтожить всякую работу, внушающую отвращение или вредную для здоровья, над ними обыкновенно смеются. А между тем мы уже теперь видим поразительные успехи в этом направлении; причем везде, где были введены такого рода улучшения, хозяевам оставалось только радоваться происходящему вследствие этого сбережению сил.
Завод и фабрику можно, несомненна, сделать такими же здоровыми и привлекательными, как научную лабораторию; и нет сомнения также, что сделать это бывает выгодно во всех отношениях. В просторном помещении, при хорошем воздухе работа идет лучше, и легче находят себе применение различные мелкие усовершенствования, ведущие к сбережению времени и труда. И если в наше время помещения большей части фабрик так грязны и нездоровы, то это происходит оттого, что при постройке их рабочий совершенно не принимался во внимание и человеческие силы тратятся в них самым нелепым образом.
|
|
|
Однако уже и теперь - хотя пока еще в виде редкого исключения - можно видеть кое-где фабрики настолько хорошо обставленные, что работать там было бы вполне приятно, если бы только работа не продолжалась больше четырех или пяти часов в день и если бы каждый мог вносить в нее некоторое разнообразие сообразно своим наклонностям.
Мы можем указать, например, на один завод - к сожалению, занимающийся изготовлением военных снарядов и орудий, - который в смысле разумной санитарной организации не оставляет желать ничего лучшего. Он занимает площадь в двадцать десятин, из которых пятнадцать покрыты стеклянной крышей. Пол сделан из огнеупорного кирпича и так же чист, как в домике какого-нибудь рудокопа, а стеклянную крышу тщательно моют специально занимающиеся этим рабочие. На этом заводе выковывают стальные слитки весом до 1200 пудов, но присутствие огромной печи, внутри которой температура доходит до тысячи градусов, не чувствуется даже в тридцати шагах от нее: вы замечаете ее только тогда, когда раскаленная стальная масса выходит из пасти чудовища. И этим чудовищем управляют всего трое или четверо рабочих, которые открывают то один, то другой кран, причем силою давления воды в трубах приводятся в движение огромные рычаги.
Вы входите в этот завод, ожидая, что вас сейчас же оглушит стук молотов, и видите, что молотов вовсе нет: огромнейшие пушки весом в 6000 пудов и оси больших пароходов выковываются просто давлением молотов, приводимых в движение давлением воды в трубах. Для сдавливания металлической массы рабочий, вместо того чтобы ковать, просто повертывает кран. И при такой гидравлической ковке металлическая масса становится более ровною и без изломов, какова бы ни была ее толщина.
Вы ждете ужасного лязга и грохота машин, а между тем видите, что машины разрезывают металлические массы в пять сажень длиною так же беззвучно, как будто они резали кусок сыра. А когда мы поделились нашим впечатлением с сопровождавшим нас инженером, он спокойно ответил:
|
|
|
«Для нас это вопрос экономии. Вот эта машина, например, строгающая сталь, служит нам уже сорок два года; если же ее части были бы плохо подобраны или слишком слабы и оттого трещали и скрипели бы при каждом движении, она не прослужила бы и десяти лет! Вас удивляют плавильные печи? К чему же терять теплоту, вместо того чтобы ею пользоваться для самой же печи? Это был бы совершенно лишний расход. В самом деле, зачем заставлять кочегаров жариться, когда теряемая путем лучеиспускания теплота представляет собою целые тонны угля? Такою же лишнею тратою были бы и молоты, заставлявшие прежде дрожать все здания на двадцать верст в окружности. Ковка давлением гораздо лучше, чем ударом, и стоит она дешевле, потому что потери меньше. Просторное помещение вокруг станков? хорошее освещение? чистота? - все это чистейший расчет. Человек работает лучше, когда он хорошо видит и когда ему не тесно. Вот в нашем прежнем помещении, в городе, у нас действительно все было очень скверно. Теснота - ужасная. Вы знаете, как страшно дорого стоит там земля из-за жадности землевладельцев».
То же самое можно сказать и об угольных копях. Всякий знает, хотя бы из романа Золя или из газет, что представляют собою теперь угольные копи. Между тем и будущем, когда копи будут хорошо проветриваться, температура в них будет такая же ровная, как теперь в рабочей комнате; не будет в них лошадей, осужденных всю жизнь прожить и умереть под землей, так как вагонеты с углем будут передвигаться либо по бесконечному стальному канату, приводимому в движение у входа в копь, либо электричеством; везде будут вентиляторы, и взрывы станут невозможными. И это также не мечта; в Англии уже существуют несколько таких копей, и одну из них, где все устроено именно так, мне удалось осмотреть. И здесь так же, как на заводе, хорошее санитарное устройство привело к громадной экономии в расходах. Несмотря на свою большую глубину (210 сажень), эта копь дает тысячу тонн угля в день всего с двумястами рабочих, т. е. пять тонн (300 пудов) в день на каждого рабочего, между тем как во всех двух тысячах копей Англии среднее количество добываемого каждым рабочим угля едва доходит до 300 тонн в год, т. е. всего 60 пудов в день.
|
|
|
Можно было бы привести еще много других примеров в доказательство того, что по крайней мере по отношению к устройству материальной обстановки мысль Фурье о «привлекательном труде» далеко не составляет неосуществимую мечту. Но социалисты так много уже писали об этом, что в настоящее время все признают, что заводы, фабрики или копи возможно сделать такими же чистыми, как лучшие лаборатории современных университетов, и что чем лучше они будут устроены в этом отношении, тем производительнее будет человеческий труд.
Неужели же после этого можно сомневаться в том, что в обществе равных, в обществе, где «рабочие руки» не будут продаваться из-за куска хлеба, - труд станет на самом деле отдыхом и удовольствием? Всякая нездоровая или противная работа исчезнет, потому что при этих новых условиях она несомненно окажется вредной для всего общества в целом. Такой работой могут заниматься рабы; свободный же человек создаст новые условия труда - труда привлекательного и несравненно более производительного.
То же будет и с домашними работами, которые теперь общество взваливает на женщину - этого страдальца за все человечество.
II
Общество, возрожденное революцией, сумеет уничтожить и домашнее рабство - последнюю форму рабства, которая вместе с тем, может быть, и самая упорная, потому что она самая старинная. Но освобожденное общество примется за это иначе, чем это думали государственные коммунисты - обожатели суровой власти с их аракчеевскими «армиями труда».
Миллионы человеческих существ никогда не согласятся жить в фаланстере. Правда, даже наименее общительный человек испытывает по временам потребность встречаться с другими людьми для общего труда - труда, который становится более привлекательным, если человек чувствует себя при этом частью одного огромного целого. Но часы досуга, посвящаемые отдыху и близким людям, - дело гораздо более личное. А между тем фаланстеры, и даже фамилистеры[xxv][25]* не считаются с этой потребностью или если и считаются, то пытаются удовлетворить ей искусственным образом.
Фаланстер, который, в сущности, представляет не что иное, как огромную гостиницу, может нравиться некоторым, или даже всем в известные периоды их жизни; но огромное большинство людей все-таки предпочитает жизнь семейную (конечно, семейную жизнь будущего). Люди больше любят отдельные квартиры, а норманская и англосаксонская раса предпочитают даже отдельные домики из четырех, пяти или более комнат, в которых можно жить своей семьей или в тесном кружке друзей.
|
|
|
Фаланстер может быть хорош иногда, но он оказался бы очень плох, если бы стал общим правилом.
Человеческая природа требует, чтобы часы, проводимые в обществе, чередовались с часами одиночества. Одно из самых ужасных мучений в тюрьме состоит именно в невозможности остаться одному, точно так же как одиночное заключение становится, в свою очередь, пыткой, когда оно не чередуется с временами, проводимыми в обществе других.
Нам говорят иногда, что жизнь в фаланстере экономнее, но это - самая мелочная и пустая экономия.
Настоящая, единственно разумная экономия состоит в том, чтобы сделать жизнь приятной для всех, потому что, когда человек доволен жизнью, он производит неизмеримо больше, чем когда он проклинает все окружающее[xxvi][26].
Другие социалисты отрицают фаланстеры, но когда их спрашивают, как устроить домашние работы, они отвечают: «Всякий будет делать свою работу сам. Управляется же моя жена с домашней работой, ну и барыни будут делать то же самое». А если вы имеете дело с играющим в социализм буржуа, то он обращается с приятной улыбкой к жене и говорит: «Не правда ли, душечка, ты отлично обошлась бы без прислуги в социалистическом обществе? Ты, конечно, стала бы работать, как жена нашего приятеля Павла Иваныча или бравого столяра Ивана Петровича?»
На что жена отвечает с кисло-сладкой улыбкой: «Конечно, дружок», - а про себя думает в то же время, что, к счастью, это будет еще не так скоро.
Будь то служанка или жена, мужчина всегда рассчитывает взвалить домашние работы на женщину.
Но женщина, с своей стороны, тоже начинает требовать наконец своей доли в освобождении человечества. Она больше не хочет быть вьючным животным своего дома; довольно с нее и того, что она столько лет своей жизни отдает на воспитание детей. Она не хочет быть в доме кухаркой, судомойкой, горничной! Впереди всех других идут в своих требованиях американки, и в Соединенных Штатах слышатся повсюду жалобы на недостаток женщин, готовых заниматься домашними работами.
Барыни предпочитают искусство, политику, литературу или какие-нибудь забавы; работницы, с своей стороны, делают то же самое, и повсюду слышатся охи да вздохи насчет невозможности найти <прислугу>. В Соединенных Штатах мало встречаешь американок, которые согласились бы на рабство домашней прислуги.
Решение вопроса подсказывается, впрочем, самою жизнью, и это решение, как водится, очень просто.
Машина берет на себя три четверти всех хозяйственных работ.
Вы чистите сами свою обувь и знаете, какое это нелепое занятие. Водить двадцать или тридцать раз щеткой по сапогу, - что может быть глупее этого? Только потому, что миллионы европейцев, мужчин и женщин, вынуждены продавать себя для исполнения этой работы за какое-нибудь логовище и скудное пропитание, только потому, что женщина чувствует себя рабою, возможно, чтобы целые миллионы рук проделывали каждодневно эту глупейшую операцию.
А между тем у парикмахеров уже имеются машинные круглые щетки для приглаживания как ровных, так и взъерошенных волос. Почему же, в таком случае, не приложить того же приема и к другой оконечности человеческого тела? Отчего же нет? И действительно, так и делают. В больших американских и европейских гостиницах уже входит в употребление такая машина для чистки сапог, и эта машина распространяется и помимо гостиниц. Так, например, в Англии в некоторых больших школах, где мальчики живут по пятидесяти и даже по двести человек у учителей, начальники этих пансионов сдают чистку сапог особому предпринимателю, который берет на себя вычистить каждое утро на машине тысячу пар сапог. И это оказывается, конечно, выгоднее, чем держать сотни служанок специально для этого глупейшего занятия. Один знакомый мне бывший сапожник собирает с вечера всю эту груду сапог, а утром рассылает их вычищенными на машине.
А возьмите мытье посуды. Есть ли где-нибудь такая хозяйка, которая любила бы эту работу - скучную и грязную, которая только потому исполняется руками, что труд домашней рабыни считается ни во что?
В Америке и этот рабский труд начинает понемногу заменяться более осмысленным трудом. Есть города, где горячая вода так же проведена в дома, как у нас холодная, и это уже облегчает решение вопроса. А одна женщина, г-жа Кокрэн, разрешила его наполовину: изобретенная ею машина моет, вытирает и сушит двадцать дюжин тарелок или блюд меньше чем в три минуты. Такие машины производятся в Иллинойсе и продаются по ценам, доступным для более многочисленных семейств.
Что же касается маленьких семей, то они со временем будут отдавать свою посуду в мойку так же, как теперь отдаются уже башмаки для чистки, - причем, вероятно, обе эти функции будет брать на себя одно и то же учреждение.
Женщины чистят ножи, сдирают себе кожу с рук, выжимая белье, метут полы и чистят ковры, поднимая облака пыли, которую потом нужно с большим трудом удалять из всех щелей, куда она садится, но все это делается так по сию пору только потому, что женщина продолжает быть рабыней.
Между тем вся эта работа уже могла бы выполняться гораздо лучше машиной. А когда во все дома будет проведена двигательная сила, тогда всевозможные машины, упрощенные так, чтобы они занимали немного места, вступят в свои права. Машина, высасывающая пыль, впрочем, уже выдумана.
Заметим, что сами по себе все такие машины стоят очень недорого, и если теперь мы платим за них так много, то это зависит от того, что они мало распространены, а главное - что всевозможные господа, спекулирующие на земле, на сыром материале, на фабрикации, на продаже, на налогах и т. д., берут с нас по крайней мере в три или четыре раз дороже действительной стоимости, наживаясь каждый на всякой вновь возникающей потребности.
Но маленькие машины, которые можно иметь в каждом доме и квартире, не есть еще последнее слово в освобождении домашнего труда. Семья должна выйти из своей теперешней обособленности, соединиться в артель с другими семьями, чтобы сообща делать ту работу, которая теперь делается в каждой семье порознь.
В самом деле, будущее вовсе не в том, чтобы в каждой семье была одна машина для чистки сапог, другая для мытья тарелок, третья для стирки белья и т. д. Будущее принадлежит одной общей печи, которая отапливает все комнаты целого квартала и таким образом избавляет от необходимости разводить сотни огней. Так и делается уже в некоторых американских городах; из общей печи проводится по трубам во все дома и во все комнаты горячая вода, и чтобы изменить температуру комнаты, достаточно повернуть кран. Если же вы хотите развести в какой-нибудь комнате огонь, то вы может зажечь газ или электрическую печь в вашем камине. Вся огромная работа чистки каминов и поддерживания в них огня, которая поглощает миллионы рабочих рук в Англии, таким образом понемногу исчезает, а женщины хорошо знают, сколько времени теперешние камины отнимают у них.
Свеча, лампа и даже газ уже отживают свой век. Существуют целые города, где достаточно нажать пуговку, чтобы получить свет, и весь вопрос об электрическом освещении сводится теперь на то, как отделаться от целой армии монополистов, повсеместно захвативших (при помощи государства) электрическое освещение в свои руки.
Наконец, - опять-таки в Америке - идет уже речь об образовании таких обществ, которые почти вполне могли бы устранить домашнюю работу. Для этого достаточно было бы одного такого учреждения для каждой группы домов. Особая повозка приезжала бы за корзинами подлежащих чистке сапог, за грязной посудой, за бельем, за мелкими вещами, которые нужно чистить (если это стоит того), за коврами - и на другой день привозила бы уже исполненную, и хорошо исполненную, работу. А в час утреннего завтрака на вашем столе мог бы появиться горячий чай или кофе и весь завтрак.
В самом же деле, посмотрите, что делается теперь. Между двенадцатью и двумя часами дня миллионов тридцать американцев и миллионов двадцать англичан съедают кусок жареной говядины или баранины или вареной свинины - изредка курицы или рыбы - и порцию картофеля и тех или других овощей, смотря по времени года. И так делают они изо дня в день и из года в год, изредка разнообразя чем-нибудь свой обед. Для того чтобы сжарить это мясо и сварить эти овощи, по крайней мере десять миллионов огней горят в течение двух или трех часов и десять миллионов женщин тратят время на приготовление этих обедов, в которые, в общем, входит не больше десяти различных кушаний.
«Пятьдесят огней, - пишет одна американка, - там, где достаточно было бы одного!» Завтракайте, если хотите, у себя дома, в семье, со своими детьми; но зачем, скажите пожалуйста, этим пятидесяти женщинам терять каждое утро два-три часа на приготовление такого немудреного обеда? Выбирайте себе сами кусок говядины или баранины, если уж вы такой лакомка, приправляйте себе сами овощи, если вы предпочитаете тот или другой соус. Но пусть будет всего одна большая кухня и одна хорошо устроенная плита, чтобы сжарить мясо и сварить эти овощи на пятьдесят семей!
Жить, как мы теперь живем, конечно, бессмысленно; но происходит это оттого, что труд женщины никогда ни во что не ставился; оттого, что до сих пор, даже люди, стремящиеся к освобождению «человечества», никогда в своих освободительных мечтаниях не принимали во внимание женщину; оттого, что они считают несовместимым со своим мужским достоинством думать «об этих кухонных делах», которые поэтому и взваливают, как на вьючное животное, на женщину.
Освободить женщину не значит открывать ей двери университета, суда или парламента, потому что освобожденная женщина всегда взваливает домашний труд на какую-нибудь другую женщину.
Освободить женщину - значит избавить ее от отупляющего труда кухни и прачечной; это значит устроиться так, чтобы дать ей возможность, кормя и выращивая своих детей, вместе с тем, иметь достаточно свободного времени, чтобы принимать участие в общественной жизни.
И это осуществится, это уже начинает осуществляться. Мы же должны помнить, что революция, которая будет только наслаждаться красивыми фразами о Свободе, Равенстве и Братстве, но сохранит домашнее рабство женщины, не будет настоящей революцией. Целой половине человечества, находящейся в кухонном рабстве, пришлось бы впоследствии начать свою революцию, чтобы освободить себя от другой половины.
СВОБОДНОЕ СОГЛАШЕНИЕ
I
Унаследованные нами предрассудки и все наше совершенно ложно поставленное воспитание и образование так приучили нас видеть повсюду правительство, закон и суд, что в конце концов мы начинаем думать, что если бы не постоянная бдительность полиции и властей, то люди перегрызлись бы, как дикие звери, и что если бы государственная власть вдруг рухнула, то на земле водворился бы полный хаос. Так нас учили; а мы, как добрые школяры, так и твердим вослед за «большими». А между тем мы проходим, совершенно не замечая того, мимо тысяч различных учреждений, созданных людьми без всякого вмешательства закона, - учреждений, которые достигают гораздо более значительных результатов, чем все то, что происходит под правительственной опекой.
Откройте любую ежедневную газету. Ее страницы посвящены почти исключительно действиям правительства и политическим соображениям. Прочти ее какой-нибудь китаец, - и он подумает, что в Европе ничего не делается без приказания свыше. Но попробуйте найти в такой газете что-нибудь, касающееся тех учреждений, которые возникают, растут и развиваются помимо правительственных предписаний,- и вы не найдете ничего или почти ничего. Если в ней и есть отдел «Разных происшествий», то только потому, что они имеют касательство к полиции. О какой-нибудь семейной драме или о каком-нибудь акте протеста упоминается только в том случае, если в дело вмешалась полиция.
Триста пятьдесят миллионов европейцев живут изо дня в день, любя или ненавидя друг друга, работают или прокучивают свои «доходы», страдают или наслаждаются жизнью, но их жизнь (если не считать литературы, театра и спорта) остается совершенно неизвестной для газет, покуда в нее так или иначе не вмешается правительство.
То же самое можно сказать и об истории. Мы знаем до мельчайших подробностей жизнь какого-нибудь короля или парламента; история сохранила для нас все хорошие или дурные речи, произносившиеся в разных говорильнях и - как заметил мне один старый парламентарный английский политик, - никогда еще не повлиявшие при голосовании ни на один «голос». Визит, сделанный одним королем другому, хорошее или дурное расположение духа того или иного министра, его остроты и его «интрижки» - все это тщательно сохраняется историею для потомства. Но попробуйте восстановить повседневную жизнь средневекового города или познакомиться с механизмом того громадного обмена товаров, который происходил между ганзейскими городами, или узнать, как город Руан строил свой собор, не имея на то казенных миллионов,- и вы увидите, как это трудно. Истории известно, в какие дни у такого-то великого короля был насморк, но созидательною деятельностью народа, вне ратуши и парламента, она не любит заниматься. Если даже какой-нибудь ученый посвящает свою жизнь этим вопросам, то его труды остаются неизвестными, между тем как истории политические, которые неверны уже потому, что говорят только об одной стороне жизни обществ, «плодятся год от году», читаются и преподаются в школах.
И, устремив все свое внимание на парламенты, министров и королей, мы даже не замечаем той громадной работы, которая совершается ежедневно повсюду свободными группами людей, - работы, которая именно и составляет заслугу нашего века.
Вот почему мы постараемся отметить хоть некоторые из наиболее ярких проявлений этой созидательной работы и показать, что без всяких правительств люди отлично умеют - если только их интересы не совершенно противоположны - приходить к соглашению для совместного действия, даже в очень сложных вопросах.
Конечно, в современном обществе, основанном на частной собственности, т. е. на грабеже и на узком, следовательно, бессмысленном индивидуализме, этого рода явления должны быть очень ограничены. Соглашение между людьми не всегда бывает совершенно свободно и часто имеет в виду мелочную или даже вредную цель. Но мы ищем не примеров для слепого подражания, которых современное общество и не могло бы нам дать: мы хотим показать, что несмотря на гнетущий нас индивидуализм, в нашей жизни все-таки находится обширное поле для свободного соглашения и что обойтись без правительства гораздо легче, чем кажется. Если люди, которых основное начало жизни выражается словами: «каждый - для себя», могут вступать в соглашения и вести крупные дела, не назначая над собою капрала, то не легче ли согласиться людям, имеющим общую, общественную цель?
Мы уже раз указывали на пример железных дорог, но остановимся несколько на нем. Как известно, Европа покрыта сетью железных дорог около 300000 верст длиною, и по этой сети можно путешествовать теперь с севера на юг и от Кале до Константинополя без всякой остановки, часто даже не пересаживаясь из вагона в вагон (если ехать со скорым поездом). Мало того: посылка, сданная на каком бы то ни было вокзале, дойдет до человека, которому она предназначается, где бы он ни был, в Турции или в Азии; отправителю достаточно написать место назначения на клочке бумаги.
Этих результатов можно было достигнуть двояким путем. Какой-нибудь Наполеон, Бисмарк или другой воитель мог завоевать всю Европу, и, сидя где-нибудь в Париже или Берлине, он мог бы начертить на карте линии железных дорог и распорядиться порядком движения поездов. Коронованный идиот, Николай I, мечтал поступить именно так. Когда ему представили различные проекты железной дороги между Москвою и Петербургом, он взял линейку, провел по карте России прямую линию между обеими столицами и сказал: «Вот вам линия железной дороги». Дорогу так и построили - по прямой линии, засыпая овраги и воздвигая мосты, которые через несколько лет пришлось бросить, потратив таким образом неистовые деньги на каждую версту пути.
Это один из возможных способов; но на деле железные дороги почти везде создались совершенно иначе. Они строились по частям; затем эти части связывались между собою, и наконец многочисленные компании, которым принадлежали эти части, сговаривались относительно того, как согласовать часы прихода и отхода поездов так, чтобы можно было перевозить товары по всевозможным направлениям, не выгружая их каждый раз, когда приходится переезжать с одной сети дорог на другую.
И все это было устроено путем свободного соглашения,- путем обмена писем и предложений, путем съездов, на которые представители являлись не для того, чтобы написать закон, обязательный для всех, а для того, чтобы, обсудивши разные вопросы, вернуться затем каждый к своей компании с проектом соглашения, которое можно было принять или отвергнуть.
Конечно, были и затруднения; встречались упорные люди, которых трудно было убедить. Но общий интерес в конце концов примирил всех, причем для покорения упорствующих не оказалось никакой надобности призывать на помощь начальство и солдат.
Эта гигантская железнодорожная сеть и происходящее по ней огромное движение товаров представляют собою, несомненно, самую характерную черту нашего века, и все это - дело свободного соглашения. Если бы кто-нибудь предсказал пятьдесят лет тому назад, что объединение совершится этим путем, наши деды приняли бы его за помешанного.- «Никогда,- воскликнули бы они, - вам не удастся привести к соглашению сто акционерных компаний! Это - сказка, утопия! Установить единство действия можно только при помощи центрального управления, с директором, умеющим заставить себе повиноваться!»
И вот, всего интереснее в этом деле именно то, что для европейских железных дорог не существует ничего подобного центральному управлению: ни министра европейских железных дорог, ни диктатора, ни европейского парламента, ни даже управляющего комитета! Все делается путем договора.
Когда какой-нибудь государственник говорит нам, что «никогда нельзя будет обойтись без центрального правительства, хотя бы для управления движением товаров», мы можем, поэтому, спросить его:
«А как же обходятся без него европейские железные дороги? Каким образом им удается перевозить по всей Европе миллионы путешественников и целые горы товаров? Если железнодорожные компании могли столковаться между собою, то почему же не смогут столковаться таким же образом и рабочие, когда они завладеют железнодорожными линиями? И если петербургско-варшавская и парижско-бельфорская компании могут действовать с необходимым единством без всякого начальства над ними, то почему же такое начальство непременно должно существовать в обществе, состоящем из групп свободных работников? Неужели, по-вашему, мошенникам легче вступить в соглашение, чем честным людям?»
II
Когда мы стараемся показать на примерах, что даже и теперь, несмотря на несправедливость, лежащую в основе современного общественного устройства, люди отлично могут - если только их интересы не прямо противоположны - прийти к соглашению без всякого вмешательства власти, то мы заранее знаем, какие нам выставят возражения.
|
|
|
