Логотерапия и вызов страданию 2 глава

Чаще, чем когда-либо, психоаналитики сообщают, что они сталкиваются с новым типом невроза, который характеризуется, главным образом, потерей интереса и безынициативностью. Они жалуются, что в таких случаях традиционный психоанализ не эффективен. Снова и снова психиатры принимают пациентов, которые сомневаются в том, что жизнь имеет какой-то смысл. Такие случаи я называю «экзистенциальным вакуумом». Что касается того, насколько часто встречается данный феномен, я использую данные исследования, проведенного среди моих студентов в Венском университете: только 40% студентов (немцев, швейцарцев и австрийцев), посещавших мои лекции в Германии, утверждали, что они на своем собственном опыте испытали чувство крайнего абсурда, в то время как уже не 40, а 81% студентов (американцев), посещавших мои лекции в Англии, признались, что испытали тот же опыт. Из данного процентного соотношения мы не делаем вывод о том, что экзистенциальный вакуум является преимущественно американским заболеванием; он, скорее, является явлением, сопутствующим индустриализации.

Мне представляется, что экзистенциальный вакуум является следствием двойной потери: потери инстинктов, обеспечивающих безопасность животного в окружающем мире, и в более поздний период потери традиций, которым подчинялась жизнь человека в прежние времена. Сегодня инстинкты не подсказывают человеку, как он должен действовать, равно как и традиции больше не являются руководством к действию.

Готова ли психотерапия иметь дело с нуждами современности? Помимо прочего, я считаю небезопасным для человека сводить поиск смысла к стереотипным интерпретациям, утверждающим, что это — «не что иное, как защитные механизмы» или «вторичная рационализация». Я думаю, что поиск человеком смысла своего существования и даже простой интерес к нему, то есть его духовные чаяния, равно, как и его духовные разочарования, должны быть оценены по достоинству и не должны ни подавляться, ни устраняться через анализ[13]. Поэтому я не разделяю точку зрения Фрейда, которую он выразил в своем письме к княгине Бонапарте: «В тот момент, когда человек спрашивает о смысле и ценности жизни, он болеет»[14]. Скорее я подумаю, что такой человек только доказывает, что он — человек. Я помню, как мой научный руководитель в высшей школе однажды объяснил, что жизнь, в конечном счете, — не что иное, как процесс окисления. Услышав это, я вскочил и запальчиво спросил: «Если это так, то в чем смысл жизни?» Возможно, этим вопросом я впервые актуализировал свое духовное «я».

Стремление найти смысл жизни — это не просто «вторичная рационализация» инстинктивных влечений, это главная мотивационная сила в человеке. В логотерапии мы говорим в данном контексте о воле к смыслу в противоположность как принципу удовольствия, как и принципу воли к власти. В самом деле, «удовольствие» — это не цель человеческих устремлений, но, скорее, их побочный продукт; и «власть» это не цель, но средство, ведущее к цели. Таким образом, представители школы «принципа удовольствия» ошибаются, когда рассматривают побочное следствие в качестве цели, а сторонники школы «воли к власти» заблуждаются, когда рассматривают средства как цель.

Психотерапия пытается привести пациента к осознанию того, к чему он реально стремится в глубине своего «я». Выводя то или иное содержание в сознание, логотерапия не ограничивается инстинктивным бессознательным, но также учитывает духовные чаяния человека: она старается извлечь его стремление к смыслу жизни, прояснить смысл его существования. Другими словами, мы должны углублять самопонимание наших пациентов не только на субчеловеческом, но и на человеческом уровне. Пришло время ввести понятие так называемой глубинной психологии, которую некоторые называют высшей психологией.

В логотерапии пациент поставлен перед смыслами и целями и должен реализовывать их. Здесь может "встать вопрос — не слишком ли велик для пациента груз такого долженствования. Как бы то ни было, в эпоху экзистенциального вакуума гораздо большую опасность для человека представляет отсутствие достаточной нагрузки. К патологии приводят не только стрессы, но также их отсутствие, ведущее к ощущению пустоты. Недостаточность нагрузки, как следствие утраты смысла, так же опасна для психического здоровья, как и перегруженность. Нельзя избегать всякого напряжения. В любом случае человеку не нужен гомеостаз, ему, скорее, нужно серьезное напряжение — такое, какое возникает при наличии серьезных требований (Auffordentngscharakter), присущих смыслу человеческого существования. Жизнь человека приводится в порядок его смысловой ориентацией, подобно металлическим опилкам в магнитном поле. Таким образом, поле напряжения возникает между тем, что человек делает, и тем, что он должен делать. В этом поле действует, как я называю ее, экзистенциальная динамика. Эта динамика, скорее., тянет человека, чем толкает; вместо подчинения смыслу он решает, должна ли его жизнь организовываться серьезными требованиями смысла его существования.

Как нужна человеку сила гравитации (по крайней мере, в обычных условиях жизни), так нужна ему и влекущая сила, исходящая их смысла его бытия.

Человеку нужно проявить и реализовать этот смысл. Влияние экзистенциальной динамики, которое отражается в логотерапевтическом понятии «смысловой ориентации», было отмечено Котхеном, когда он открыл значительную положительную корреляцию между ориентацией на смысл и психическим здоровьем[15]. Дэвис, Маккорт и Соломон показали, что галлюцинаций, имеющих место во время сенсорной депривации, нельзя избежать, просто обеспечивая субъект сенсорными восприятиями, но можно избежать, восстанавливая смысловой контакт с внешним миром[16]. И наконец, Пирл Шредер сообщил, что у клиентов, показавших высокий уровень ответственности, терапевтические изменения оказались более значительными, чем у индивидов с низким чувством ответственности[17].

Сильная смысловая ориентация может также продевать жизнь или даже спасать ее. Первое напоминает мне тот факт, что Гёте работал семь лет над завершением второй части «Фауста». В конце концов, в январе 1832 года он завершил рукопись и через два месяца умер. Осмелюсь предположить, что в течение последних семи лет своей жизни он биологически жил за пределом своих возможностей. Он задержал свою смерть и оставался жив, пока не закончил свою работу и не реализовал смысл. Что же касается того, что смысловая ориентация спасает жизнь, я сошлюсь на свой клинический и метаклинический опыт, приобретенный в живой лаборатории концентрационных лагерей[18].

Акцентируя пользу смысловой ориентации и ее решающее значение для сохранения и восстановления психического здоровья, я далек от недооценки таких полезных средств психиатрии, как электрошок, транквилизаторы или даже лоботомия. Несколько раз за время моей клинической работы я диагностировал показания для лоботомии, которую и делал в нескольких случаях сам — впоследствии я не сожалел о том, что провел эти операции. Мы также не должны в тяжелых случаях эндогенной депрессии лишать пациента того облегчения, которое может принести электрошок. Я считаю неверным, что в таких случаях нельзя освобождаться от чувства вины только потому, что за ним действительно стоит настоящая вина. В этом смысле каждый из нас становится виновным в течение своей жизни; эта экзистенциальная вина является атрибутивной для конечного человека. Просто пациент, страдающий эндогенной депрессией, переживает ее патологически деструктивно. Из этого не следует, что экзистенциальная вина является причиной эндогенной депрессии. Эндогенная депрессия только вызывает патологическое сознание этой вины. Так же, как появление рифа из моря при отливе не является причиной отлива, но обусловлено им, так и чувство вины, появляясь во время эндогенной депрессии — эмоциональном отливе, — не является причиной депрессии. Более того, проявление для пациента его экзистенциальной вины во время состояния депрессии может настолько усилить его стремление к самообвинению, что оно, в конце концов, провоцирует самоубийство.

Иное происходит при невротической депрессии. В этом случае типично невротическое бегство должно быть прекращено. Это бегство имеет отношение не только к вине, но также к двум другим составляющим того, что я называю трагической триадой человеческого бытия, — к боли и смерти. Человек должен смириться со своей конечностью в этих трех аспектах, приняв как факт: 1) что он потерпел неудачу; 2) что он страдает и 3) что он умрет. Итак, после того, как мы рассмотрели вину, давайте вернемся к боли и смерти.

Принципом логотерапии является то, что смысл жизни может быть найден не только через восприятие благ, но также через страдание. Вот почему жизнь не теряет своего смысла до самого последнего момента. Даже беспросветная судьба, связанная, например, с неизлечимой болезнью, дает человеку шанс реализовать самый глубокий смысл. Все зависит от той позиции, которую он занимает в такой ситуации. Жизнь можно сделать осмысленной: 1) тем, что мы даем миру своим созиданием; 2) тем, что мы берем от мира в нашем восприятии и 3) той позицией, которую мы занимаем в отношении мира, что включает в себя определенное выбираемое нами отношение к страданию.

Позвольте мне проиллюстрировать то, что я имею в виду. Однажды пожилой врач обратился ко мне за помощью по причине жестокой депрессии. Он не мог пережить потери своей жены, которая умерла два года назад, и которую он любил больше всего на свете. Как я мог помочь ему? Что я должен был сказать ему? Я не стал ему ничего говорить, а вместо этого задал ему вопрос: «Что бы произошло, доктор, если бы вы умерли первым, а вашей жене пришлось бы пережить вас?» Он ответил: «О, это было бы ужасно для нее; как же она должна была бы страдать!» Я сказал: «Вы видите, доктор, ей удалось избежать таких страданий; и именно вы избавили ее от этих страданий, но теперь вы взамен должны жить и оплакивать ее». Он не сказал больше ни слова, но пожал мою руку и спокойно вышел из моего офиса. Страдание в определенном смысл перестает быть страданием в тот момент, когда оно обретает смысл, такой, как смысл жертвы.

Конечно, это не было, собственно говоря, терапией, поскольку, во-первых, его отчаяние не было заболеванием, и, во-вторых, я не мог изменить его судьбу — ведь я был бессилен воскресить его жену. Но я по крайней мере сумел изменить его отношение к судьбе так, что он смог увидеть смысл в своем страдании. Логотерапия настаивает на том, что человек должен быть озабочен не тем, как найти удовольствие или избежать боли, но, скорее, тем, как найти смысл своей жизни. Таким образом мы видим, что человек готов страдать, если только он убежден, что его страдания имеют смысл.

Согласно учению логотерапии человеческая свобода ни в коей мере не является свободой от условий, но, скорее, свободой занять определенную позицию по отношению к условиям. Поэтому выбор позиции в отношении смысла страдания увеличивает свободу. Действуя таким образом, человек в определенном смысле возвышается над миром и своим затруднительным положением. Я постараюсь проиллюстрировать сказанное своим опытом, который я почерпнул в первые дни пребывания в концентрационном лагере в Аушвице. Шансы выживания там были не более, чем один из двенадцати. Даже рукопись книги, которую я прятал в своем пальто, мне не представлялось возможным спасти. Эта рукопись была первой версией моей книги «Доктор и душа: введение в логотерапию», которая была позднее, в 1955 году, опубликована в Нью-Йорке. В концентрационном лагере я должен был сдать свою одежду с рукописью. Итак, я должен был пережить потерю своего духовного ребенка и ответить на вопрос — лишила ли эта потеря мою жизнь смысла. Ответ на этот вопрос мне пришел скоро. В обмен на мою одежду мне дали лохмотья заключенного, которого уже послали в газовую камеру; в кармане я нашел одинокую страницу из еврейского молитвенника. В ней была главная иудейская молитва Shema Yisrael, представлявшая собой заповедь: «Люби твоего Господа всем своим сердцем, всей своей душой, со всей твоей силой», или, как можно было бы интерпретировать ее, — заповедь сказать жизни «да», несмотря на обстоятельства, страдания или даже смерть. Я сказал себе, что жизнь, смысл которой зависит от того, будет ли опубликована рукопись, не является, в конечном счете, стоящей жизнью. Таким образом на той единственной странице, заменившей многие страницы моей рукописи, я увидел символический призыв впредь переживать свои мысли вместо того, чтобы просто записывать их на бумаге.

Здесь я хочу рассказать следующий случай. Мать двоих мальчиков попала в мою клинику после попытки самоубийства. Один из ее сыновей был разбит детским параличом и мог передвигаться только в инвалидном кресле, другой ее сын только что умер в возрасте одиннадцати лет. Мой помощник доктор Кокоурек пригласил эту женщину присоединиться к терапевтической группе. Он вел в этой группе психодраму и случилось так, что я зашел в комнату как раз в тот момент, когда эта мать рассказывала свою историю. Она не смирилась со своей судьбой, она не могла пережить потерю сына, но, когда она попыталась совершить самоубийство вместе с искалеченным сыном, он не только отказался от него сам, но смог и ее удержать от самоубийства. Для него жизнь оставалась наполненной смыслом. Почему не для его матери? Как могли мы помочь ей найти смысл?

Я спросил у другой женщины, находившейся в группе, сколько ей было лет. На ее ответ, что ей было тридцать, я возразил: «Нет, вам не тридцать, вам сейчас восемьдесят лет, и вы лежите на смертном одре. Вы оглядываетесь на свою жизнь, жизнь, которая была бездетной, но полной финансовых успехов и социального престижа». Затем я предложил ей представить себе, что бы она чувствовала в такой ситуации. «Что вы подумаете об этом? Что вы скажете себе самой?» Я процитирую ее ответ так, как он был записан на магнитофонной пленке: «О! Я вышла замуж за миллионера; у меня была легкая жизнь, полная богатства; и я прожила ее! Я флиртовала с мужчинами. Я дразнила их! Но сейчас мне восемьдесят; у меня нет своих детей. Оглядываясь назад, как пожилая женщина, я не вижу, для чего все это было нужно; на самом деле я должна сказать, что жизнь прожита неудачно!»

Затем я предложил матери искалеченного сына представить себя в такой же ситуации. И снова я цитирую запись; «Я хотела иметь детей, и мое желание осуществилось; один мальчик умер, другой, калека, будет отправлен в институт, если я не смогу о нем позаботиться. И хотя он беспомощный калека, это последний мой мальчик. Поэтому я сделала возможной для него более полноценную жизнь; я вырастила более полноценного человека из своего сына». В этот момент она заплакала, но продолжила: «Что касается меня самой, я могу, оглянувшись назад, примириться с моей жизнью, потому что я могу сказать, что моя жизнь была наполнена смыслом, и я очень пыталась реализовать его; все, что я сделала лучшего, я сделала для своего сына. Моя жизнь не была неудачной!» Представляя себе то, как она будет смотреть на свою жизнь со своего смертного одра, она вдруг смогла увидеть смысл своей жизни, смысл, который охватывал все ее страдания. Таким же образом для нее стало ясно, что даже короткая по продолжительности жизнь, как у ее умершего сына, может быть настолько богата радостью и любовью, что в ней окажется больше смысла, чем в некоторых жизнях, длившихся по восемьдесят лет.

По прямому и вертикальному пути страдания человек пересекает измерение удачи и неудачи, которое превалирует в современном деловом мире.

Бизнесмен движется между полюсами удачи и неудачи. Homo pattern, однако, поднимается над этим измерением; он движется между полюсами смысла и бессмысленности, которые находятся на линии, перпендикулярной по отношению к линии удачи и неудачи. Что я имею в виду? Кто-то может наслаждаться жизнью, наполненной удовольствиями и властью, и в то же время испытывать чувство ее совершенной бессмысленности. Вспомните пациентку, чью записанную на пленку оценку своей жизни я воспроизвел выше. Напротив, становится понятным, что человек, даже столкнувшись с безнадежной ситуацией, еще может реализовать смысл своей жизни, как таковой. Он может лишиться богатства и здоровья и все еще желать страдания, быть способным страдать, — ради дела, в отношении которого взял на себя обязательства, ради человека, которого любит, или ради Бога. Вспомним пациентку, которую я цитировал последней. Такое достижение, несомненно, является камнем преткновения и глупостью для материалистов, понять его поможет диаграмма, приведенная выше.

Через свою свободу человек не только способен отделять себя от мира, но он способен также на самоотстранение. Другими словами, человек может занять нужную позицию в отношении самого себя: он. как духовная личность, может сформировать то или иное отношение к своему психологическому характеру. Следующая история является хорошей иллюстрацией этой, специфически человеческой, способности к самоотстранению. Во время Первой мировой войны еврейский военный доктор австрийской армии сидел рядом с полковником, когда начался сильный обстрел. В шутку полковник сказал: «Еще одно доказательство превосходства арийской расы над семитской! Вы ведь боитесь, не правда ли?» — «Конечно, я боюсь, — ответил доктор, — но кто выше? Если бы вы, мой дорогой полковник, боялись так же, как я, вы бы долго бежали отсюда без оглядки». Страх и тревожность как таковые в расчет не берутся. Что имеет значение, так это наше отношение к фактам — оно больше, чем сами факты. Это также применимо к фактам нашей внутренней жизни.

Специфически человеческая способность к самоотстранению может использоваться посредством специальной логотерапевтической техники, которую я назвал «парадоксальной интенцией». Ганс О. Герц, клинический директор больницы в Коннектикуте, получил замечательные результаты в применении этой техники. В этом контексте я люблю цитировать профессора Туидди, который пишет в своей книге по логотерапии: «...Логотерапия, в противоположность многим так называемым экзистенциальным психотерапиям, предлагает ясную терапевтическую процедуру»[19].

Сегодня проявлению чьей-то свободы иногда мешает то, что я называю калечащим пандетерминизмом, который так распространен в психологии[20]. Пан-детерминизм докторов играет на руку фатализму пациентов, усиливая таким образом неврозы у последних[21]. Существует, например, мнение, что религиозная жизнь личности полностью обусловлена переживаниями раннего детства и что представление о Бога формируется в соответствии с образом отца. Чтобы проверить эту корреляцию, я поручил своему персоналу Венской многопрофильной больницы опросить пришедших в течение дня в поликлинику пациентов. Этот опрос показал, что у двадцати трех пациентов был позитивный образ отца, у тринадцати — негативный. Но только шестнадцать субъектов с позитивным образом отца и только двое — с негативным образом отца позволили себе быть полностью детерминированными этими образами в своем религиозном развитии. Половина от общего числа опрошенных развивали свои религиозные представления независимо от образов своих отцов. Таким образом, одна половина опрошенных показали, что их воспитывали, а другая — что воспитывали себя сами. Обедненная религиозная жизнь не всегда связана с влиянием негативного образа отца (семеро опрошенных), даже худший образ отца не может сделать невозможным полноценное отношение к Богу (одиннадцать опрошенных).

Здесь я готов услышать возражение со стороны теологов, которые могут сказать, что успешное развитие у кого-то религиозной веры вопреки неблагоприятным условиям воспитания нельзя представить себе без вмешательства божественной благодати: если человек должен верить в Бога, ему помогают благодатью. Однако не надо забывать, что мое исследование ограничено рамками психологии или, скорее, антропологии, оно производится на человеческом уровне. Благодать, однако, относится к сверхчеловеческому измерению и, поэтому, проявляется на человеческом уровне только как проекция. Другими словами, то. что на естественном уровне происходит по воле человека, на сверхестественном уровне может интерпретироваться как постоянная помощь со стороны Бога. Логотерапия, как мирская практика и теория, конечно, воздерживается от перехода границ медицинской науки. Она может открыть дверь в религию, но это пациент — не доктор — должен решить, хочет ли он войти в эту дверь[22].

В любом случае мы должны остерегаться интерпретации религии просто как результата психодинамики с ее бессознательной мотивацией. В противном случае мы упустим суть и потеряем из виду аутентичный феномен. Или мы будем уважать свободное решение человека — за Бога или против него, — или тогда религию придется считать заблуждением и воспитанием иллюзии.

Человеку угрожают его вина в прошлом и его смерть в будущем. И то, и другое неизбежно, с тем и с другим человек должен смириться. Таким образом, человек сталкивается с человеческой ограниченностью с точки зрения неизбежности ошибок и смертности. Понятно, что именно принятие этой двойной человеческой конечности придает человеческой жизни дополнительный смысл, поскольку только перед лицом вины имеет смысл совершенствоваться, и только перед лицом смерти имеет смысл действовать.

Человеческое бытие преходяще, и это лежит в основе ответственности человека — сущности существования. Если бы человек был бессмертен, то мог бы на законном основании откладывать все свои дела; не было бы необходимости делать что-то именно сейчас. Только в условиях преходящего характера жизни, побуждающего и вынуждающего человека действовать, использование проходящего времени имеет смысл. На самом деле только преходящие аспекты жизни являются возможностями; как только мы успешно реализуем возможность, мы преобразуем ее в действительность и, таким образом. делая ее прошлым, спасаем ее. Однажды став действительностью, возможность обретает вечность. Все, что находится в прошлом, спасено от того, чтобы быть преходящим. Поэтому оно, скорее, окончательно сохранено, чем безвозвратно утеряно. Оно по-прежнему существует, возможно, даже в своей наиболее защищенной форме.