Сон 1. Северная Таврия, октябрь 1920 г.

Хождение по мукам

Книга первая СЕСТРЫ

Начало 1914 г. Петербург, «замученный бессонными ночами, оглушающий тоску свою вином, золотом, безлюбой любовью, надрывающими и бессильно-чувственными звуками танго — предсмертного гимна жил словно в ожидании рокового и страшного дня». Молодая чистая девушка Дарья Дмитриевна Булавина приезжает в Петербург на юридические курсы из Самары и останавливается у старшей сестры Екатерины Дмитриевны, которая замужем за известным адвокатом Николаем Ивановичем Смоковниковым. Дома у Смоковниковых — салон, его посещают разные прогрессивные личности, толкующие о демократической революции, и модные люди искусства, среди них — поэт Алексей Алексеевич Бессонов. «Все давным-давно умерло — и люди и искусство, — глухо вещает Бессонов. — А Россия — падаль... А те, кто пишет стихи, все будут в аду». Чистую и прямодушную Дарью Дмитриевну так и тянет к порочному поэту, но она не подозревает, что ее любимая сестра Катя уже изменила мужу с Бессоновым. Обманутый Смоковников догадывается, говорит об этом Даше, обвиняет жену, но Катя убеждает обоих, что все неправда. Наконец Даша узнает, что это все-таки правда, и со всем жаром и непосредственностью молодости уговаривает сестру повиниться перед мужем. В результате супруги разъезжаются: Екатерина Дмитриевна — во Францию, Николай Иванович — в Крым. А на Васильевском острове живет добрый и честный инженер с Балтийского завода Иван Ильич Телегин и сдает часть квартиры странным молодым людям, которые устраивают на дому «футуристические» вечера. На один из таких вечеров под названием «Великолепные кощунства» попадает Дарья Дмитриевна; ей совершенно не нравятся «кощунства», но сразу зато ей понравился Иван Ильич. Летом Даша, направляясь в Самару к отцу, доктору Дмитрию Степановичу Булавину, неожиданно встречает на волжском пароходе Ивана Ильича, к тому времени уже уволенного после рабочих волнений на заводе; их взаимная симпатия крепнет. По совету отца Даша едет в Крым уговаривать Смоковникова помириться с женой; в Крыму бродит Бессонов; там же неожиданно появляется Телегин, но только для того, чтобы, объяснившись Даше в любви, проститься с ней перед отъездом на фронт — началась первая мировая война. «В несколько месяцев война завершила работу целого века». На фронте нелепо гибнет мобилизованный Бессонов. Дарья Дмитриевна и вернувшаяся из Франции Екатерина Дмитриевна работают в Москве в лазарете. Смоковников, воссоединившийся с женой, приводит в дом худощавого капитана с обритым черепом, Вадима Петровича Рощина, откомандированного в Москву для приема снаряжения. Вадим Петрович влюблен в Екатерину Дмитриевну, пытается объясниться, но пока без взаимности. Сестры читают в газете, что прапорщик И. И. Телегин пропал без вести; Даша в отчаянии, она еще не знает, что Иван Ильич бежал из концентрационного лагеря, был пойман, переведен в крепость, в одиночку, потом еще в один лагерь; когда ему угрожает расстрел, Телегин с товарищами снова решается на побег, на этот раз удачный. Иван Ильич благополучно добирается до Москвы, но встречи с Дашей длятся недолго, он получает предписание ехать в Петроград на Балтийский завод. В Питере он становится свидетелем того, как Заговорщики сбрасывают в воду тело убитого ими Григория Распутина. На его глазах начинается февральская революция. Телегин едет в Москву за Дашей, потом молодые супруги снова переезжают в Петроград. Комиссар Временного правительства Николай Иванович Смоковников с энтузиазмом выезжает на фронт, где его убивают возмущенные солдаты, не желающие умирать в окопах; его потрясенную вдову утешает верный Вадим Рощин. Русской армии больше нет. фронта нет. Народ хочет делить землю, а не воевать с немцами. «Великая Россия теперь — навоз под пашню, — говорит кадровый офицер Рощин. — Все надо заново: войско, государство, душу надо другую втиснуть в нас...» Иван Ильич возражает: «Уезд от нас останется, — и оттуда пойдет русская земля...» Летним вечером 1917 г. Катя и Вадим гуляют по Каменноостровскому проспекту в Петрограде. «Екатерина Дмитриевна, — проговорил Рощин, беря в руки ее худенькую руку... — пройдут годы, утихнут войны, отшумят революции, и нетленным останется одно только — кроткое, нежное, любимое сердце ваше...» Они как раз проходят мимо бывшего особняка знаменитой балерины, где размещается штаб большевиков, готовящихся к захвату власти.

Книга вторая ВОСЕМНАДЦАТЫЙ ГОД

«Страшен был Петербург в конце семнадцатого года. Страшно, непонятно, непостигаемо». В холодном и голодном городе Даша (после ночного нападения грабителей) родила раньше срока, мальчик умер на третий день. Семейная жизнь разлаживается, беспартийный Иван Ильич уходит в Красную Армию. А Вадим Петрович Рощин — в Москве, во время октябрьских боев с большевиками контужен, едет с Екатериной Дмитриевной сначала на Волгу к доктору Булавину пережидать революцию (уж к весне-то большевики должны пасть), а потом в Ростов, где формируется белая Добровольческая армия. Они не успевают — добровольцы вынуждены уйти из города в свой легендарный «ледовый поход». Неожиданно Екатерина Дмитриевна и Вадим Петрович ссорятся на идейной почве, она остается в городе, он следует на юг вслед за добровольцами. Белый Рощин вынужден вступить в красногвардейскую часть, добраться вместе с нею в район боев с Добровольческой армией и при первом же случае перебегает к своим. Он храбро воюет, но не доволен собой, страдает из-за разрыва с Катей. Екатерина Дмитриевна, получив (заведомо ложное) известие о смерти Вадима, отправляется из Ростова в Екатеринослав, но не доезжает — на поезд нападают махновцы. У Махно ей пришлось бы худо, но бывший вестовой Рощина Алексей Красильников узнает ее и берется опекать. Рощин же, получив отпуск, мчится за Катей в Ростов, но никто не знает, где она. На ростовском вокзале он видит Ивана Ильича в белогвардейской форме и, зная, что Телегин красный (значит, разведчик), все-таки не выдает его. «Спасибо, Вадим», — тихо шепчет Телегин и исчезает. А Дарья Дмитриевна живет одна в красном Петрограде, к ней является старый знакомый — деникинский офицер Куличек — и привозит письмо от сестры с ложным известием о смерти Вадима. Куличек, посланный в Питер для разведки и вербовки, втягивает Дашу в подпольную работу, она переезжает в Москву и участвует в «Союзе защиты родины и свободы» Бориса Савинкова, а для прикрытия проводит время в компании анархистов из отряда Мамонта Дальского; по заданию савинковцев она ходит на рабочие митинги, следит за выступлениями Ленина (на которого готовится покушение), но речи вождя мировой революции производят на нее сильное впечатление, Даша- порывает и с анархистами, и с заговорщиками, едет к отцу в Самару. В Самару же нелегально добирается все в той же белогвардейской форме Телегин, он рискует обратиться к доктору Булавину за какой-нибудь весточкой от Даши. Дмитрий Степанович догадывается, что перед ним «красная гадина», отвлекает его внимание старым Дашиным письмом и по телефону вызывает контрразведку. Ивана Ильича пытаются арестовать, он спасается бегством и неожиданно натыкается на Дату (которая, ничего не подозревая, была все время тут, в доме); супруги успевают объясниться, и Телегин исчезает. Некоторое время спустя, когда Иван Ильич, командуя полком, одним из первых врывается в Самару, квартира доктора Булавина уже пуста, стекла выбиты... Где же Даша?..

Книга третья ХМУРОЕ утро Ночной костер в степи.

Дарья Дмитриевна и ее случайный попутчик пекут картошку; они ехали в поезде, который атаковали белые казаки. Путники идут по степи в сторону Царицына и попадают в расположение красных, которые подозревают их в шпионаже (тем более что Дашин отец, доктор Булавин, — бывший министр белого самарского правительства), но неожиданно выясняется, что командир полка Мельшин хорошо знает Дашиного мужа Телегина и по германской войне, и по Красной Армии. Сам же Иван Ильич в это время везет по Волге пушки и боеприпасы в обороняющийся от белых Царицын. При обороне города Телегин серьезно ранен, он лежит в лазарете и никого не узнает, а когда приходит в себя, оказывается, что сидящая у постели медсестра — это его любимая Даша. А в это время честный Рощин, уже совершенно разочарованный в белом движении, серьезно думает о дезертирстве и вдруг в Екатеринославе случайно узнает о том, что поезд, в котором ехала Катя, был захвачен махновцами. Бросив чемодан в гостинице, сорвав погоны и нашивки, он добирается до Гуляйполя, где находится штаб Махно, и попадает в руки начальника махновской контрразведки Левки Задова, Рощина пытают, но сам Махно, которому предстоят переговоры с большевиками, забирает его в свой штаб, чтобы красные подумали, будто он одновременно заигрывает с белыми. Рощину удается побывать на хуторе, где жили Алексей Красильников и Катя, но они уже уехали неизвестно куда. Махно заключает временный союз с большевиками для совместного взятия Екатеринослава, контролируемого петлюровцами. Храбрый Рощин участвует в штурме города, но петлюровцы берут верх, раненого Рощина увозят красные, и он оказывается в харьковском госпитале. (В это время Екатерина Дмитриевна, освободившись от Алексея Красильникова, принуждавшего ее к женитьбе, учительствует в сельской школе.) Выписавшись из госпиталя, Вадим Петрович получает назначение в Киев, в штаб курсантской бригады к знакомому по боям в Екатеринославе комиссару Чугаю. Он участвует в разгроме банды Зеленого, убивает Алексея Красильникова и всюду ищет Катю, но безуспешно. Однажды Иван Ильич, уже комбриг, знакомится со своим новым начальником штаба, узнает в нем старого знакомца Рощина и, думая, что Вадим Петрович — белый разведчик, хочет его арестовать, но все разъясняется. А Екатерина Дмитриевна возвращается в голодную Москву в старую арбатскую (теперь уже коммунальную) квартиру, где она когда-то хоронила мужа и объяснилась с Вадимом, Она по-прежнему учительствует. На одном из собраний в выступающем перед народом фронтовике она узнает Рощина, которого считала мертвым, и падает в обморок. К сестре приезжают Даша и Телегин. И вот они все вместе — в холодном, набитом народом зале Большого театра, где Кржижановский делает доклад об электрификации России. С высоты пятого яруса Рощин указывает Кате на присутствующих здесь Ленина и Сталина («...тот, кто разгромил Деникина,..»). Иван Ильич шепчет Даше: «Дельный доклад... Ужасно хочется, Дашенька, работать...» Вадим Петрович шепчет Кате: «Ты понимаешь — какой смысл приобретают все наши усилия, пролитая кровь, все безвестные и молчаливые муки... Мир будет нами перестраиваться для добра... Все в этом зале готовы отдать за это жизнь... Это не вымысел — они тебе покажут шрамы и синеватые пятна от пуль... И это — на моей родине, и это — Россия...»

Мы

1920

Краткое содержание романа

Читается за 10–15 мин

оригинал — за 4−5 ч

Далёкое будущее. Д-503, талант­ливый инженер, стро­и­тель косми­че­ского корабля «Инте­грал», ведёт записки для потомков, расска­зы­вает им о «высо­чайших вершинах в чело­ве­че­ской истории» — жизни Единого Госу­дар­ства и его главе Благо­де­теле. Название руко­писи — «Мы». Д-503 восхи­ща­ется тем, что граж­дане Единого Госу­дар­ства, нумера, ведут рассчи­танную по системе Тэйлора, строго регла­мен­ти­ро­ванную Часовой Скри­жалью жизнь: в одно и то же время встают, начи­нают и кончают работу, выходят на прогулку, идут в ауди­то­риум, отходят ко сну. Для нумеров опре­де­ляют подхо­дящий табель сексу­альных дней и выдают розовую талонную книжку. Д-503 уверен: «„Мы“ — от Бога, а „я“ — от диавола».

Как-то весенним днём со своей милой, кругло обто­ченной подругой, запи­санной на него 0–90, Д-503 вместе с другими одина­ково одетыми нуме­рами гуляет под марш труб Музы­каль­ного Завода. С ним заго­ва­ри­вает незна­комка с очень белыми и острыми зубами, с каким-то раздра­жа­ющим иксом в глазах или бровях. I-330, тонкая, резкая, упрямо-гибкая, как хлыст, читает мысли Д-503.

Через несколько дней I-330 пригла­шает Д-503 в Древний Дом (они приле­тают туда на аэро). В квар­тире-музее рояль, хаос красок и форм, статуя Пушкина. Д-503 захвачен в дикий вихрь древней жизни. Но когда I-330 просит его нару­шить принятый распо­рядок дня и остаться с ней, Д-503 наме­ре­ва­ется отпра­виться в Бюро Храни­телей и донести на неё. Однако на следу­ющий день он идёт в Меди­цин­ское Бюро: ему кажется, что в него врос ирра­цио­нальный № 1 и что он явно болен. Его осво­бож­дают от работы.

Д-503 вместе с другими нуме­рами присут­ствует на площади Куба во время казни одного поэта, напи­сав­шего о Благо­де­теле кощун­ственные стихи. Поэти­зи­ро­ванный приговор читает трясу­щи­мися серыми губами прия­тель Д-503, Государ­ственный Поэт R-13. Преступ­ника казнит сам Благо­де­тель, тяжкий, каменный, как судьба. Свер­кает острое лезвие луча его Машины, и вместо нумера — лужа хими­чески чистой воды.

Вскоре стро­и­тель «Инте­грала» полу­чает изве­щение, что на него запи­са­лась I-330. Д-503 явля­ется к ней в назна­ченный час. I-330 дразнит его: курит древние «папи­росы», пьёт ликёр, застав­ляет и Д-503 сделать глоток в поцелуе. Употреб­ление этих ядов в Едином Госу­дар­стве запре­щено, и Д-503 должен сооб­щить об этом, но не может. Теперь он другой. В десятой записи он призна­ется, что гибнет и больше не может выпол­нять свои обязан­ности перед Единым Госу­дар­ством, а в один­на­дцатой — что в нем теперь два «я» — он и прежний, невинный, как Адам, и новый — дикий, любящий и ревну­ющий, совсем как в идиот­ских древних книжках. Если бы знать, какое из этих «я» насто­ящее!

Д-503 не может без I-330, а её нигде нет. В Меди­цин­ском Бюро, куда ему помо­гает дойти двоя­ко­изо­гнутый Храни­тель S-4711, прия­тель I, выяс­ня­ется, что стро­и­тель «Инте­грала» неиз­ле­чимо болен: у него, как и у неко­торых других нумеров, обра­зо­ва­лась душа.

Д-503 приходит в Древний Дом, в «их» квар­тиру, откры­вает дверцу шкафа, и вдруг... пол уходит у него из-под ног, он опус­ка­ется в какое-то подзе­мелье, доходит до двери, за которой — гул. Оттуда появ­ля­ется его знакомый, доктор. «Я думал, что она, I-330...» — «Стойте тут!» — доктор исче­зает. Наконец! Наконец она рядом. Д и I уходят — двое-одно... Она идёт, как и он, с закры­тыми глазами, закинув вверх голову, закусив губы... Стро­и­тель «Инте­грала» теперь в новом мире: кругом что-то корявое, лохматое, ирра­цио­нальное.

0–90 пони­мает: Д-503 любит другую, поэтому она снимает свою запись на него. Придя к нему проститься, она просит: «Я хочу — я должна от вас ребёнка — и я уйду, я уйду!» — «Что? Захо­те­лось Машины Благо­де­теля? Вы ведь ниже санти­метров на десять Мате­рин­ской Нормы!» — «Пусть! Но ведь я же почув­ствую его в себе. И хоть несколько дней...» Как отка­зать ей?.. И Д-503 выпол­няет её просьбу — словно броса­ется с акку­му­ля­торной башни вниз.

I-330 наконец появ­ля­ется у своего люби­мого. «Зачем ты меня мучила, зачем не прихо­дила?» — «А может быть, мне нужно было испы­тать тебя, нужно знать, что ты сделаешь все, что я захочу, что ты совсем уже мой?» — «Да, совсем!» Сладкие, острые зубы; улыбка, она в чашечке кресла — как пчела: в ней жало и мёд. И затем — пчелы — губы, сладкая боль цветения, боль любви... «Я не могу так, I. Ты все время что-то недо­го­ва­ри­ваешь», — «А ты не побо­ишься пойти за мной всюду?» — «Нет, не побоюсь!» — «Тогда после Дня Едино­гласия узнаешь все, если только не...»

Насту­пает великий День Едино­гласия, нечто вроде древней Пасхи, как пишет Д-503; ежегодные выборы Благо­де­теля, торже­ство воли единого «Мы». Чугунный, медленный голос: «Кто „за“ — прошу поднять руки». Шелест милли­онов рук, с усилием подни­мает свою и Д-503. «Кто „против“?» Тысячи рук взмет­ну­лись вверх, и среди них — рука I-330. И дальше — вихрь взве­янных бегом одеяний, расте­рянные фигуры Храни­телей, R-13, уносящий на руках I-330. Как таран, Д-503 пропа­ры­вает толпу, выхва­ты­вает I, всю в крови, у R-13, крепко прижи­мает к себе и уносит. Только бы вот так нести её, нести, нести...

А назавтра в Единой Государ­ственной Газете: «В 48-й раз едино­гласно избран все тот же Благо­де­тель». А в городе повсюду расклеены листки с надписью «Мефи».

Д-503 с I-330 по кори­дорам под Древним Домом выходят из города за Зелёную Стену, в низший мир. Нестер­пимо пёстрый гам, свист, свет. У Д-503 голова кругом. Д-503 видит диких людей, обросших шерстью, весёлых, жизне­ра­достных. I-330 знакомит их со стро­и­телем «Инте­грала» и говорит, что он поможет захва­тить корабль, и тогда удастся разру­шить Стену между городом и диким миром. А на камне огромные буквы «Мефи». Д-503 ясно: дикие люди — поло­вина, которую поте­ряли горо­жане, одни Н2, а другие О, а чтобы полу­чи­лось Н2О, нужно, чтобы поло­вины соеди­ни­лись.

I назна­чает Д свидание в Древнем Доме и откры­вает ему план «Мефи»: захва­тить «Инте­грал» во время проб­ного полёта и, сделав его оружием против Единого Госу­дар­ства, кончить все сразу, быстро, без боли. «Какая неле­пость, I! Ведь наша рево­люция была последней!» — «Последней — нет, рево­люции беско­нечны, а иначе — энтропия, блаженный покой, равно­весие. Но необ­хо­димо его нару­шить ради беско­неч­ного движения». Д-503 не может выдать заго­вор­щиков, ведь среди них... Но вдруг думает: что, если она с ним только из-за...

Наутро в Государ­ственной Газете появ­ля­ется декрет о Великой Операции. Цель — уничто­жение фантазии. Операции должны подверг­нуться все нумера, чтобы стать совер­шен­ными, маши­но­рав­ными. Может быть, сделать операцию Д и изле­читься от души, от I? Но он не может без неё. Не хочет спасения...

На углу, в ауди­то­риуме, широко рази­нута дверь, и оттуда — медленная колонна из опери­ро­ванных. Теперь это не люди, а какие-то чело­ве­ко­об­разные трак­торы. Они неудер­жимо пропа­хи­вают сквозь толпу и вдруг охва­ты­вают её кольцом. Чей-то прон­зи­тельный крик:

«Заго­няют, бегите!» И все убегают. Д-503 вбегает пере­дох­нуть в какой-то подъезд, и тотчас же там оказы­ва­ется и 0–90. Она тоже не хочет операции и просит спасти её и их буду­щего ребёнка. Д-503 даёт ей записку к I-330: она поможет.

И вот долго­жданный полет «Инте­грала». Среди нумеров, нахо­дя­щихся на корабле, члены «Мефи». «Вверх — 45!» — коман­дует Д-503. Глухой взрыв — толчок, потом мгно­венная зана­весь туч — корабль сквозь неё. И солнце, синее небо. В радио­те­ле­фонной Д-503 находит I-330 — в слуховом крылатом шлеме, свер­ка­ющую, летучую, как древние валь­кирии. «Вчера вечером приходит ко мне с твоей запиской, — говорит она Д. — И я отпра­вила — она уже там, за Стеною. Она будет жить...» Обеденный час. Все — в столовую. И вдруг кто-то заяв­ляет: «От имени Храни­телей... Мы знаем все. Вам — кому я говорю, те слышат... Испы­тание будет дове­дено до конца, вы не посмеете его сорвать. А потом...» У I — бешеные, синие искры. На ухо Д: «А, так это вы? Вы — „испол­нили долг“?» И он вдруг с ужасом пони­мает: это дежурная Ю, не раз бывавшая в его комнате, это она прочи­тала его записи. Стро­и­тель «Инте­грала» — в командной рубке. Он твёрдо прика­зы­вает: «Вниз! Оста­но­вить двига­тели. Конец всего». Облака — и потом далёкое зелёное пятно вихрем мчится на корабль. Иско­вер­канное лицо Второго Стро­и­теля. Он толкает Д-503 со всего маху, и тот, уже падая, туманно слышит: «Кормовые — полный ход!» Резкий скачок вверх.

Д-503 вызы­вает к себе Благо­де­тель и говорит ему, что ныне сбыва­ется древняя мечта о рае — месте, где блаженные с опери­ро­ванной фанта­зией, и что Д-503 был нужен заго­вор­щикам лишь как стро­и­тель «Инте­грала». «Мы ещё не знаем их имён, но уверен, от вас узнаем».

На следу­ющий день оказы­ва­ется, что взорвана Стена и в городе летают стаи птиц. На улицах — восставшие. Глотая раскры­тыми ртами бурю, они двига­ются на запад. Сквозь стекло стен видно: женские и мужские нумера сово­куп­ля­ются, даже не спустивши штор, без всяких талонов...

Д-503 прибе­гает в Бюро Храни­телей и расска­зы­вает S-4711 все, что он знает о «Мефи». Он, как древний Авраам, приносит в жертву Исаака — самого себя. И вдруг стро­и­телю «Инте­грала» стано­вится ясно: S — один из тех...

Опро­метью Д-503 — из Бюро Храни­телей и — в одну из обще­ственных уборных. Там его сосед, зани­ма­ющий сиденье слева, делится с ним своим откры­тием: «Беско­неч­ности нет! Все конечно, все просто, все — вычис­лимо; и тогда мы победим фило­софски...» — «А там, где конча­ется ваша конечная вселенная? Что там — дальше?» Отве­тить сосед не успе­вает. Д-503 и всех, кто был там, хватают и в ауди­то­риуме 112 подвер­гают Великой Операции. В голове у Д-503 теперь пусто, легко...

На другой день он явля­ется к Благо­де­телю и расска­зы­вает все, что ему известно о врагах счастья. И вот он за одним столом с Благо­де­телем в знаме­нитой Газовой комнате. Приводят ту женщину. Она должна дать свои пока­зания, но лишь молчит и улыба­ется. Затем её вводят под колокол. Когда из-под коло­кола выка­чи­вают воздух, она отки­ды­вает голову, глаза полу­за­крыты, губы стис­нуты — это напо­ми­нает Д-503 что-то. Она смотрит на него, крепко вцепив­шись в ручки кресла, смотрит, пока глаза совсем не закры­ва­ются. Тогда её вытас­ки­вают, с помощью элек­тродов быстро приводят в себя и снова сажают под колокол. Так повто­ря­ется три раза — и она все-таки не говорит ни слова. Завтра она и другие, приве­дённые вместе с нею, взойдут по ступеням Машины Благо­де­теля.

Д-503 так закан­чи­вает свои записки: «В городе скон­стру­и­ро­вана временная стена из высо­ко­вольтных волн. Я уверен — мы победим. Потому что разум должен побе­дить».

Константин Федин

1892−1977

Города и годы

Краткое содержание романа

Читается за 5–10 мин

оригинал — за 9−10 ч

Осенью 1919 г. Андрей Старцов приез­жает из мордов­ского города Семи­дола в Петро­град. Он моби­ли­зован в армию и прибыл по месту службы. Но вместо ожида­емой отправки на фронт Андрея остав­ляют писарем при штабе. Вскоре к нему приез­жает Рита — женщина, с которой он был близок в Семи­доле и которая теперь ожидает от него ребёнка.

В это же время в Москве в Герман­ский совет солдат­ских депу­татов явля­ется человек, назы­ва­ющий себя ефрей­тором Конрадом Штейном. Он хочет вернуться на родину, в Германию. Проверяя доку­менты Штейна, служащий инте­ре­су­ется, не знает ли тот некоего фон цур Мюлен-Шенау. Почув­ствовав неладное, мнимый Конрад Штейн неза­метно скры­ва­ется. Он проби­ра­ется в Петро­град и, найдя там своего старого знако­мого Андрея Стар­цова, просит помочь вернуться в Германию. Встреча с этим чело­веком застав­ляет Андрея поду­мать: «Если бы можно было начать жить сначала... Раска­тать клубок, дойти по нитке до прокля­того часа и посту­пить по-другому».

1914 год студент Андрей Старцов встретил в Германии, в Нюрн­берге. Он дружил с худож­ником Куртом Ваном, духовно близким ему чело­веком. Твор­че­ская судьба Курта была нелегка: он вынужден был отда­вать свои картины в коллекцию марк­графа фон цур Мюлен-Шенау, который щедро платил ему — с усло­вием, что художник никогда не будет выстав­лять свои работы. Курт нена­видел «благо­де­теля». Узнав о начале первой мировой войны, Курт отшат­нулся от своего зака­дыч­ного друга Андрея, сказав, что теперь им не о чем гово­рить. Андрей был сослан в городок Бишоф­с­берг. С начала войны он ощущал себя «соринкой среди громадных масс двигав­шихся маши­но­по­добно неиз­беж­но­стей». В бюргер­ском Бишоф­с­берге его охва­тила тоска.

Мари Урбах роди­лась на вилле неда­леко от Бишоф­с­берга, рядом с родовым замком марк­графов фон цур Мюлен-Шенау. Брак её роди­телей считался меза­льянсом: мать проис­хо­дила из старин­ного рода фон Фрей­лебен, отец же был поме­щиком и проводил время за черче­нием непо­нятных проектов. Мари Урбах росла странной девочкой. Ее появ­ление на крестьян­ском дворе или возле сель­ской церкви всегда было пред­ве­стьем несча­стий. Однажды Мари собствен­но­ручно заре­зала гуся, в другой раз попы­та­лась пове­сить кошку, чтобы посмот­реть, как она будет умирать. Кроме того, она была заво­дилой опасных игр — например, поисков клада в подзе­ме­льях сосед­него замка. Со старшим братом Генрихом-Адольфом, прирож­дённым аристо­кратом, Мари жила розно и враж­дебно. Мать не любила Мари за её отвра­ти­тельные проделки. После истории с кошкой она настояла на том, чтобы девочка была отправ­лена в пансион мисс Рони в Веймаре. Неза­долго до своего отъезда Мари позна­ко­ми­лась с соседом, юнкером фон цур Мюлен-Шенау.

Нравы в пансионе были строгие. Мисс Рони подо­зри­тельно прислу­ши­ва­лась даже к разго­ворам об опылении растений на уроках есте­ство­знания. Ее воспи­та­тельная система призна­ва­лась обще­ством и высшим светом безуко­риз­ненной. Попав в пансион, Мари ощутила, что её словно вправ­ляют в железный корсет; ей пришлось подчи­ниться.

Через два года Мари встре­тила на улице Веймара моло­дого лейте­нанта фон цур Мюлен-Шенау. Лейте­нант взял девушку под руку, и, несмотря на громкое возму­щение мисс Рони, Мари ушла с ним. Она отсут­ство­вала трое суток. После этого лейте­нант фон цур Мюлен-Шенау приехал с ней вместе на виллу Урбах и сделал пред­ло­жение в присут­ствии её роди­телей. Обру­чение должно было состо­яться через два года, в 1916 г., когда Мари достигнет совер­шен­но­летия.

Во время войны мать Мари Урбах состояла патро­нессой пита­тель­ного пункта на вокзале. Мари помо­гала матери. После двух лет войны она почув­ство­вала, что ей стало скучно. Однажды во время прогулки в окрест­но­стях Бишоф­с­берга она позна­ко­ми­лась со ссыльным Андреем Стар­цовым. Вскоре Мари стала тайно прихо­дить в его комнату. Из всего, о чем они гово­рили ночами, Андрею и Мари запом­ни­лось только то, что они любят друг друга.

Перед отправкой на восточный фронт марк­граф фон цур Мюлен-Шенау заехал домой, чтобы увидеться с неве­стой. Но Мари встре­тила его холодно. В это время она была занята планом побега для Андрея. Пытаясь перейти границу, Андрей вышел в парк замка Шенау, где был схвачен марк­графом. В замке Андрей увидел картины своего друга Курта Вана. После разго­вора о немецком искус­стве и о чело­ве­че­ской судьбе фон цур Мюлен-Шенау выписал Стар­цову доку­мент, подтвер­жда­ющий, что ссыльный в течение нескольких дней нахо­дился не в бегах, а в замке Шенау. Мари узнала о благо­родном поступке марк­графа, но не расска­зала Андрею о своих отно­ше­ниях с ним. Вскоре фон цур Мюлен-Шенау попал в русский плен. В 1918 г. герман­ские власти объявили Стар­цову, что он может вернуться в Россию. Уезжая, он пообещал вызвать Мари, как только окажется на родине. Ожидая изве­стий от Андрея, Мари прини­мала участие в орга­ни­зации солдат­ского совета в Бишоф­с­берге, помо­гала русским пленным.

В Москве Андрей встретил Курта Вана, став­шего боль­ше­виком. Курт соби­рался в Мордовию, в город Семидол, для эваку­ации немецких пленных и обра­зо­вания среди них солдат­ского совета. Андрей поехал с ним. В Семи­доле он позна­ко­мился с пред­се­да­телем испол­кома Семеном Голо­совым, дело­про­из­во­ди­телем Ритой Тверецкой, пред­се­да­телем особого отдела Поки­сеном. Голосов часто ругал Стар­цова за интел­ли­гент­ские попытки прими­рить идеальное с действи­тельным. Рита Тверецкая влюби­лась в Андрея.

Крестьяне деревни Старые Ручьи Семи­доль­ского уезда потре­бо­вали отмены прод­раз­вёрстки. Им на помощь выступил отряд бывших пленных немцев под коман­до­ва­нием фон цур Мюлен-Шенау. Солдаты семи­доль­ского гарни­зона жестоко пода­вили крестьян­ское восстание, пове­сили инва­лида, кото­рого посчи­тали зачин­щиком. Андрею удалось саги­ти­ро­вать боль­шин­ство пленных немцев перейти на сторону боль­ше­виков. Среди пленных, назна­ченных к отправке в Германию, он узнал пере­оде­того марк­графа фон цур Мюлен-Шенау, кото­рого разыс­ки­вали власти. Марк­граф попросил Стар­цова о помощи. После долгих коле­баний Андрей похитил для него доку­менты на имя Конрада Штейна и попросил по приезде в Бишоф­сбер пере­дать письмо своей невесте Мари Урбах. Марк­граф пообещал это сделать, скрыв от Андрея, что Мари была его неве­стой.

Вернув­шись в Бишоф­с­берг, фон цур Мюлен-Шенау уничто­жает собранные им картины Курта Вана. Встре­тив­шись с Мари, он сооб­щает ей, что у Стар­цова есть жена, ожида­ющая ребёнка. Не веря этому, Мари решает поехать в Россию. Чтобы полу­чить право на въезд, она выходит замуж за русского солдата. Обо всем этом марк­граф пишет Андрею. Придя к своему жениху в Москве, Мари видит бере­менную Риту и убегает.

Андрей в отча­янии, он пони­мает, что жизнь так и не приняла его, несмотря на все его старания быть в центре главных событий. Он не может больше оста­ваться в рево­лю­ци­онной России и хочет уехать в Германию, к Мари. Андрей обра­ща­ется за помощью к Курту Вану, честно расска­зы­вает ему всю историю с марк­графом и поддель­ными доку­мен­тами. Проник­нув­шись нена­ви­стью к бывшему другу, Курт Ван убивает его. Неза­долго до смерти Андрей пишет Мари о том, что всю свою жизнь старался, чтобы все в мире проис­хо­дило вокруг него, но его всегда отмы­вало, отно­сило в сторону. А люди, которые хотели только есть и пить, всегда нахо­ди­лись в центре круга. «Моя вина в том, что я не прово­лочный», — завер­шает он своё письмо.

Рево­лю­ци­онный комитет признает действия това­рища Вана правиль­ными.

Голый год

Краткое содержание романа

Читается за 5–10 мин

оригинал — за 3−4 ч

Роману пред­ше­ствуют два эпиграфа. Первый (ко всему роману) взят из книги «Бытие разумное, или Нрав­ственное воззрение на досто­ин­ство жизни». «Каждая минута клянётся судьбе в сохра­нении глубо­кого молчания о жребии нашем, даже до того времени, когда она с тече­нием жизни соеди­ня­ется, и тогда когда будущее молчит о судь­бине нашей, всякая прохо­дящая минута вечно­стью начи­наться может». Второй эпиграф (к «Вступ­лению») взят из А. Блока: «Рождённые в года глухие, / Пути не помнят своего. / Мы, дети страшных лет России, / Забыть не в силах ничего».

Однако память несу­разна и бессмыс­ленна. Так компо­зи­ци­онно и пред­стают воспо­ми­нания первых рево­лю­ци­онных лет («новой циви­ли­зации») в посто­янном сопо­став­лении с тыся­че­летней исто­рией, со стариной, плохо подда­ю­щейся пере­ковке. В канонном купе­че­ском городе Орды­нине живёт, к примеру, торговец Иван Емелья­нович Ратчин, «в доме кото­рого (за волко­да­вами у каменных глухих ворот) всегда безмолвно. Лишь вече­рами из подвала, где обитают приказ­чики с маль­чи­ками, доно­сится подав­ленное пение псалмов и акафи­стов. Дома у приказ­чиков отби­ра­ются пиджаки и штиб­леты, а у маль­чиков штаны (дабы не шама­на­лись ночами)». Из такого дома когда-то на первую мировую войну уходит сын Ивана Емелья­но­вича — Донат. Повидав мир и однажды подчи­нив­шись безро­потно комму­ни­стам, он по возвра­щении конечно же хочет все изме­нить в сонном царстве и для начала отдаёт отцов­ский дом Красной гвардии. Доната радуют все пере­мены в Орды­нине, любое разру­шение старого. В лесах, раски­нув­шихся вокруг города, заго­ра­ются красные петухи барских усадеб. Без устали, хотя бы в четверть силы, меняя хозяев, рабо­тают Таёжные заводы, куда давно прове­дена железная дорога. «Первый поезд, который оста­но­вился в Орды­нине, был рево­лю­ци­онный поезд».

Опре­де­ляет лицо города и нынешняя жизнь старой княже­ской семьи Орды­ниных. «Большой дом, соби­рав­шийся столе­тиями, ставший трёх­са­женным фунда­ментом, как на трёх китах, в один год полысел, посы­пался, пова­лился. Впрочем, каинова печать была припе­ча­тана уже давно». Князь Евграф и княгиня Елена, их дети Борис, Глеб и Наталья запу­та­лись в водо­во­ротах собственных судеб, которые ещё больше, до безыс­ход­ности, затя­нула родная Россия. Кто-то из них пьёт, кто-то плачет, кто-то испо­ве­ду­ется. Глава дома умирает, а одна из дочерей тянется к новой жизни, то есть к комму­ни­стам. Железная воля, богат­ство, семья как таковые обес­си­лели и рассы­па­ются как песок. «Те из Орды­ниных, кто способен мыслить, скло­ня­ются к тому, что путь России, конечно, особенный. «Европа тянула Россию в свою сторону, но завела в тупик, отсюда и тяга русского народа к бунту... Посмотри на историю мужицкую: как тропа лесная тыся­че­летие, пустоши, починки, погосты, пере­логи-тыся­че­летия. Госу­дар­ство без госу­дар­ства, но растёт как гриб. Ну и вера будет мужичья... А право­славное христи­ан­ство вместе с царями пришло, с чужой властью, и народ от него в сектант­ство, в знахари, куда хочешь. На Яик, — от власти. Ну-ка, сыщи, чтобы в сказках про право­славие было? — лешаи, ведьмы, водяные, никак не господь Саваоф».

Герои, зани­ма­ю­щиеся архео­ло­ги­че­скими раскоп­ками, часто обсуж­дают русскую историю и куль­туру. «Вели­чайшие наши мастера, — говорит тихо Глеб, — которые стоят выше да Винча, Корреджо, Перуд­жино, — это Андрей Рублев, Прокопий Чирин и те безы­мянные, что разбро­саны по Новго­родам, Псковам, Суздалям, Коломнам, по нашим мона­стырям и церквам. Какое у них было искус­ство, какое мастер­ство! Как они разре­шали слож­нейшие задачи. Искус­ство должно быть геро­и­че­ским. Художник, мастер-подвижник. И надо выби­рать для своих работ — вели­че­ственное и прекрасное. Что вели­чавее Христа и бого­ма­тери? — особенно бого­ма­тери. Наши старые мастера истол­ко­вали образ бого­ма­тери как слад­чайшую тайну, духов­нейшую тайну мате­рин­ства — вообще мате­рин­ства».

Однако совре­менные бунтари, обно­ви­тели мира, авторы реформ в орды­нин­ской жизни бескуль­турны и чуже­родны России. Чего стоит комиссар Лайтис, прие­хавший в Ордынин изда­лека со стёганым сшитым мамой атласным одеяльцем и поду­шечкой, которые он по наущению объяв­ля­ю­щего себя масоном Семена Матвеича Зило­това рассти­лает в алтаре мона­стыр­ской часовни, чтобы предаться там любви с совслу­жащей, маши­нисткой Олечкой Кунс, невольной донос­чицей на своих соседей. После ночи любви в алтаре кто-то поджёг мона­стырь, и ещё одно куль­товое здание было разру­шено. Прочи­тавший всего несколько масон­ских книг Зилотов, как старый черно­книжник, бессмыс­ленно повто­ряет: «Пента­грамма, пента­грамма, пента­грамма...» Счаст­ливую любов­ницу Олечку Кунс арестуют, как и многих других неви­новных...

Один из персо­нажей уверен, что новой жизни надо проти­во­стоять, надо проти­виться тому, что так властно ворва­лось, надо оторваться от времени, остаться свободным внут­ренне («отка­заться от вещей, ничего не иметь, не желать, не жалеть, быть нищим, только жить с картошкой ли, с кислой капу­стой, все равно»). Другая анар­хи­чески и роман­ти­чески настро­енная героиня Ирина утвер­ждает, что в новое время нужно жить телом: «Мыслей нет, — в тело вселя­ется томленье, точно все тело немеет, точно кто-то гладит его мягкой кисточкой, и кажется, что все пред­меты покрыты мягкой замшей: и кровать, и простыня, и стены, все обтя­нуто замшей. Тепе­решние дни несут только одно: борьбу за жизнь не на живот, а на смерть, поэтому так много смерти. К черту сказки про какой-то гума­низм! У меня нету холодка, когда я думаю об этом: пусть оста­нутся одни сильные и навсегда на пьеде­стале будет женщина».

В этом героиня ошиба­ется. Для комму­ни­стов барышни, которых они поят чаем с ланд­рином, всегда были и будут «интер­по­ли­тичны». Какое там рыцар­ство, какой пьеде­стал! На экране Вера Холодная может умереть от страсти, но в жизни девушки умирают от голода, от безра­бо­тицы, от насилия, от безыс­ходных стра­даний, от невоз­мож­ности помочь близким, создать семью, наконец. В пред­по­следней главе «Кому — таторы, а кому — ляторы» отчёт­ливо и кате­го­ри­чески вписаны боль­ше­вики, вели­ча­емые автором «кожа­ными курт­ками»: «Каждый в стать кожаный красавец, каждый крепок, и кудри кольцом под фуражкой на затылок, у каждого крепко обтя­нуты скулы, складки у губ, движения у каждого утюжны. Из русской рыхлой и корявой народ­ности — отбор. В кожаных куртках не подмо­чишь. Так вот знаем, так вот хотим, так вот поста­вили — и баста. Петр Орешин, поэт, правду сказал: «Или воля голытьбе или в поле на столбе». Один из героев такого толка на собра­ниях стара­тельно выго­ва­ри­вает новые слова: констан­ти­ро­вать, энегрично, лите­фо­но­

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: