 |
С трудом освободился. Плачет.
|
|
|
|
— Я — бабушка Володи... Скажите, что случилось? Ведь он уже был в реанимации…
Значит, ей сказали... Ну, что ж, и я ей тоже скажу правду. И рассказал все. Что при зашивании раны Н. повредил
сосуд и от этого умер больной.
… Довольно прикрывать! Пусть отвечают сами...»
Уверен, далеко не все хирурги согласятся, что Амосов поступил правильно — и тогда, когда назвал родственникам имя своего помощника, допустившего смертельную ошибку, и когда включил этот эпизод в книгу. Может быть, несогласных окажется даже большинство. Скажут: в конце концов, человек должен верить врачу, а все разговоры об ошибках, о конкретных виновниках разрушают веру.
Многие человеческие беды — от вранья, вольного или невольного. Амосов в своих книгах стремится быть предельно искренним, словно старается искупить общий грех.
Я сказал ему об этой. Он засмеялся:
— Хотите прицепить меня к исповедальной прозе?
Точка зрения Амосова: да, человек должен верить, но вера должна основываться на правде, а не на лжи.
В свое время Амосов готовился к пересадке сердца, но не сделал ее. В последний момент не хватило духу попросить разрешения у безутешных, убитых горем людей — родственников «донора» — взять у него еще бьющееся сердце.
Тоже характерное для Амосова. Пожалуй, менее характерным было бы, если бы он презрел нерешительность и сомнения — ради высшей будущей пользы для человечества.
Он не осуждает тех, кто презрел. Напротив, восхищается ими.
«Кристиан Барнард совершил подвиг».
«Героический он человек — Шаумвей!»
Это двойственное отношение к пересадке сердца до сих пор у него сохраняется.
— Пересадка сердца, конечно, не имеет сейчас какого-то значения как лечебная мера, — говорит Амосов. — Но это —
эталон мастерства. Клиника, которая не может сделать такой операции,— это, по мировым стандартам, второсортная клиника.
|
|
|
В прошлом году, побывав на кардиологическом конгрессе в Москве, он вернулся расстроенный: у Шаумвея при пересадках сердца результаты такие, как у него, Амосова, — при обычном протезировании клапанов.
В очередной раз хотел бросить хирургию.
Это одна сторона. А другая:
«…Есть вней (в пересадке сердца. — О. М.) какая-то моральная ущербность, дефект. Ум принимает... а душа — нет. Не знаю, не уверен, что прав, но, когда вспомню плачущую мать нашего «донора», становится не по себе».
Конечно, прогресс не посчитается с такого рода соображениями. Он никогда с ними не считался. Не исключено, что со временем пересадка сердца станет более или менее обычным способом лечения. В соответствующей главе медицинской истории фамилия Амосова вряд ли будет блистать — там на первом месте окажутся другие имена.
Интересно, испытывают ли хирурги, носители этих имен, сомнения, подобные тем, что испытывает Амосов?
Зашел разговор о взятках в медицине. Амосов — сторонник решительных мер:
— Я — за строгость. Надо судить, сажать!.. Я прямо предупредил своих: если кто-нибудь в чем-нибудь будет замечен, будет немедленно выгнан. И никто вас не защитит... Никто и защищать не станет...
В вестибюле клиники висит объявление:
«Прошу родственников и больных не делать подарков персоналу, кроме цветов. Амосов».
— Николай Михайлович, не думаете ли вы, что когда вы уйдете из клиники, введенных вами строгостей уже не будет?
Амосов смеется:
— Я не поручусь, что они останутся.
Недавно с ним приключилась история. Вернувшись, он нашел у себя в кабинете коробку с часами. Стал выяснять, как да что. Оказалось: приходила одна пациентка, которая много лет наблюдается в клинике, пыталась оставить подарок секретарше, та не взяла; видимо, посетительнице как-то удалось просочиться в кабинет.
|
|
|
Амосов возмутился, потребовал разыскать ее (она иногородняя), вернуть подношение.
Время от времени, неожиданно, он раздает всем сотрудникам бюллетени, чтобы оценили его самого — руководителя клиники, его заместителя, заведующих отделениями, лабораториями. Одним словом – «начальство». В бюллетене две строчки: «Деловые качества», «Личные качества». Надо поставить плюс или минус.
Бывали случаи, кое у кого набиралось до сорока процентов минусов. Такому человеку приходилось уходить.
Великая все-таки вещь — обратная связь.
Он сам получает максимум пять-шесть «черных шаров». Главным образом — за «личные качества» («Ругаюсь»).
— Николай Михайлович, а если вдруг вы получите много минусов?
— Уйду, разумеется...
«Не вижу, в какую сторону нужно себя менять... С врачами можно бы поделикатнее...» Твердость без грубости — вот, пожалуй, идеал.
Может быть, ошибаюсь, но, на мой взгляд, некоторая жесткость руководителя (при условии его глубокой порядочности, не говоря уж о компетентности) полезна. Для дела. Для предотвращения свар. Так мне подсказывает мой личный опыт газетных разбирательств (впрочем, другим он, может быть, подсказывает другое).
«Не было и нет склок в клинике, о чем часто слышу из других мест, — пишет Амосов. — Работа такая? Некогда заниматься пустяками? Или стеснительно перед лицом смерти?»
В «других местах», во многих, тоже ведь имеют дело со смертью и прочими серьезными делами. О склоках между тем не забывают.
В прошлом году он решил окончательно бросить хирургию. В октябре записал в дневнике:
«Подхожу к границе нового этапа. Впереди наука для удовольствия, писание книг и созерцание».
Но этот этап не настал. В начале нынешнего года не базе его клиники был создан Киевский институт сердечно-сосудистой хирургии. Амосову предложили директорство.
Долго отказывался, но в конце концов согласился. Счел: добавочная тысяча операций в год, девятьсот пятьдесят (или сколько?) спасенных жизней — приемлемая плата за отказ от «спокойной старости» (в понимании Амосова «спокойная старость» — это возможность заниматься любимой наукой — кибернетикой, биологической и социальной, строить модели).
|
|
|
До этого постепенно сокращал число своих операций. Довел до одной — двух в неделю. Сейчас оперирует каждый день. По две операции. Берет самых тяжелых. Делал и по три, но пришлось отказаться: «персонал ропщет — поздно кончаем».
Зарплату он здесь по-прежнему не получает. На зарплате — в Институте кибернетики. Так сказать, директор на общественных началах. Чудеса. Даже если ничего другого не знать об Амосове, один факт, что человек долгие годы руководит крупнейшей в стране клиникой сердечной хирургии (а теперь — институтом), делает десятки сложнейших операций, не получая за это ни копейки, не может не потрясать. Я бы был благодарен читателям, если бы они мне сообщили о каком-либо другом похожем факте...
Мы помним: в семьдесят четвертом Амосов не бросил хирургию потому, что очередь в клинику была на три года. Теперь очередь рассосалась. Точнее, ее «рассосали». Казалось бы, главный стимул исчез. Но появились новые. Об одном я уже упомянул — дополнительная тысяча операций, которую можно будет делать благодаря превращению клиники в институт (всего в институте Амосова будет делаться три с половиной тысячи операций в год!). Еще один стимул: Амосов решил главное внимание уделять детям.
— Детей с врожденными пороками мы принимаем без всякой очереди. Как только привели в клинику, если операция показана, родители согласны, — кладем.
Сейчас он наметил грандиозное — провести всеобщую диспансеризацию детей с врожденными пороками сердца в масштабе Украины. Раньше всего надо наладить учет — информация о появлении ребенка с врожденным пороком должна поступать на ЭВМ едва ли не из роддома...
Со свойственной ему жестковатой прямотой Амосов говорит:
— Все эти коронарные болезни — болезни взрослых — не так уж социально значимы. А дети — это действительно социально значимо.
Того мальчика, Сережу, которого Амосов оперировал на заре новой «доктрины», удалось спасти.
«Все оказалось удивительно хорошо».
Смертность снизилась — нет уже такого тревожного положения, как в конце семидесятых.
|
|
|
Но Амосов не испытывает удовлетворения: было два черных периода — «черных июня», в 81-м и 82-м, когда ситуация выходила из-под контроля.
«Действуют какие-то неизвестные силы… Не остановить их моими методами…»
Амосов вносит поправки в свою «доктрину». Так же решительно, как вводил новшества, — отказывается от них. Обдумывает другие.
— Не надо никаких наград, подарков, благодарностей — говорит он, — только бы люди не умирали...
Трансплантология: право и мораль.
Игорь Богорад, кандидат медицинских наук,
Марина Сахновская.
Пересадка органов уже прочно перешла из сферы экспериментов в медицинскую практику. По данным Международного регистра (США), который публикует данные о всех случаях трансплантации, только пересадок сердца в мире выполняют ежегодно около двух тысяч. Проводятся они в 118 центрах США, 61 — Европы, 23 — других стран, в том числе в 2 — СССР.
По сути дела формируется новое направление — трансплантационная медицина. Успехи ее, а они бесспорны (например, пересадки сердца по функциональным результатам оставляют далеко позади другие операции на сердце), сдерживаются сегодня целым комплексом неразрешенных проблем, в том числе и неподготовленностью нашего сознания. Право, этика, мораль — как преломляются эти категории в общественном мнении, как влиять на него, формируя условия для развития трансплантационной медицины? Эти остро вставшие в повестку дня вопросы обсуждались за «круглым столом», организованным по инициативе Всесоюзного научного центра хирургии АМН СССР. В нем приняли участие не только медики, но и философы, правоведы, организаторы здравоохранения, представители церкви, журналисты.
|
|
|
