 |
Узелок 2 (начало). Бей своих, чтоб чужие боялись
|
|
|
|
Первого декабря 1941 года в 2 часа 45 минут ночи из Москвы в Ростов на имя первого секретаря обкома ВКП(б) Б. А. Двинского ушла шифрованная, с грифом «Совершенно секретно», телеграмма следующего содержания:
«Теперь можно считать доказанным, что ростовские военные и партийные организации оборону Ростова вели из рук вон плохо и преступно легко сдали Ростов. Оборонительная линия перед Ростовом была уступлена противнику без сколько-нибудь серьезного сопротивления. В самом Ростове не было сделано необходимых заграждений. Чердаки, крыши, верхние этажи домов не были использованы для уничтожения противника ручными гранатами, пулеметным и ружейным огнем. Никакого сопротивления рабочих в Ростове Вами организовано не было. Все это является грубейшей ошибкой ростовских военных и партийных организаций. Все это надо немедля исправить, чтобы не повторилось еще раз позорной сдачи Ростова. Сообщите, что Вы предпринимаете для этой цели. Мы хотели бы также выяснить, какую роль играл во всей этой истории сдачи Ростова Кулик. Как он вел себя — помогал защите Ростова или мешал? Мы бы хотели знать и о роли Ремезова и Мельникова. Ждем Ваших сообщений.
И. Сталин».
Ответная телефонограмма из Ростова, датированная 5 декабря 1941 года, передана в 17 часов 20 минут.
«Тов. Сталин! — говорится в ответе. — Первое — сейчас вокруг кратковременного оставления Ростова, а затем успеха существует самая разнообразная и не всегда правильная информация. Длинно рассказывать все детали, но факт тот, что одни части были смяты, другие уже в самом городе отступали, дрогнув. Город был окружен с трех сторон, по всем направлениям сил не хватало, наступление 37-й и 9-й армий страшно запоздало, и у нас не было ни одного человека в резерве во время внутригородской обороны. Грозило беспрепятственное открытие дороги на другой берег.
|
|
|
Нынешний успех удался, так как враг был сильно истощен борьбой за Ростов, и нам было чем ударить с юга.
Второе — в самом Ростове дрались, и крепко. Были и заграждения, устроенные по указанию военных специалистов, с учетом, что в город войдут полевые части. Теперь их считают недостаточными. Среди рабочих мы проводили подготовительную работу, но все оружие (винтовки, пулеметы и т. д.) было отдано полевым частям. Рабочих, которые еще оставались в городе, нечем было вооружить. Коммунисты и лучшие рабочие заранее, еще до эвакуации предприятии, были организованы в полк народного ополчения, прошли заблаговременно обучение и получили главным образом старое оружие (около тысячи человек). Они сражались честно внутри города всюду, где могли.
Третье — сейчас работу направляем:
а) восстановить необходимые предприятия, чтобы можно было работать;
б) выявить пособников врага, чтобы не били в спину;
в) усилить учреждения, учтя имеющийся опыт и указания в Вашей телеграмме.
Решение Военного совета по этому вопросу будет сообщено особо. Новые отряды рабочих нечем вооружить. Прав я или нет, но считаю, по нашему опыту, что город может быть защищен главным образом полевой армией, ибо, когда враг уже на окраинах или частично внутри города, все, как показал опыт, страшно дезорганизуется (связь, свет, перевозки и т. д.) и вышибить врага тогда трудно. И надо обязательно иметь под рукой резервы, так как в процессе городского боя возникают тысячи неожиданностей.
Четвертое — маршал Кулик руководил всей операцией, для чего мы и считали его призванным, рассматривая как безусловный военный авторитет. Я считаю, что он несколько суматошный человек, работает вразброс. В дальнейшем, в случае необходимости, следует послать другого, поспокойнее и рассудительнее.
|
|
|
Ремезов и Мельников во всем без спора следовали за Куликом. Оба эти товарища друг без друга никуда, мое мнение как члена Военного совета и секретаря обкома в таком положении всегда останется изолированным, а длительно спорить некогда, так как время острое. Мне передали все громадное войсковое хозяйство, очень запущенное, и мне же надо усиленно заниматься областью; я разбрасываюсь, получается нехорошо. Считаю, что Ремезова и Мельникова для пользы дела следовало бы рассадить (переведя Мельникова), так как слишком велика спайка.
Товарищ Сталин! В 65 километрах от Таганрога врага сдерживали в течение 43 дней, и он был потом наказан. Тяжело слышать слова о позорной сдаче, когда впервые отняли обратно крупный город и гнали врага.
Прошу разрешить мне зачитать Вашу телеграмму, кроме персональных вопросов, Военному совету и обкому партии.
Двинский.
Р. S. Ответ запоздал из-за непорядка в связи».
Как видим, бывший помощник Сталина тактично, но довольно твердо отводит обвинения, которые можно принять и на свой счет. Сталин упрекает его в отсутствии сколько-нибудь серьезного сопротивления, отмечает, что не были использованы чердаки и крыши, верхние этажи домов. Скорее всего, он вспомнил свой опыт обороны городов в годы Гражданской войны, и особенно Царицына. Двинский осмеливается не согласиться, доказывая, что в новых условиях судьба городов решается полевыми армиями, а не рабочими ополчениями в. уличных боях.
Однако прямого ответа на вопрос Сталина — помогал Кулик защите Ростова или мешал — секретарь обкома не дает. Хотя чутье бывшего обитателя Кремля подсказывает ему, что интерес Верховного к роли Кулика в сдаче города не случаен. Партийный секретарь, несомненно, искусный царедворец. Он уклоняется от категорических оценок, прячется за общей, ни к чему не обязывающей фразой: мы-де рассматривали его, маршала и героя, как безусловный военный авторитет. С формальной точки зрения к такой характеристике не придерешься. Ни к чему не обязывает и личностная оценка маршала, касающаяся его суматошности, несобранности. Это еще не криминал.
А теперь самое время ознакомиться с другим документом Двинского — его запиской Сталину от 22 февраля 1942 года. В отличие от вышеприведенной телефонограммы, данный документ готовился не по запросу из Кремля, а по личной инициативе ростовского секретаря. Куда девались осторожность, выжидательность, умелое лавирование при обходе острых углов, свойственные первому документу!
|
|
|
«Товарищ Сталин! — предваряя свои запоздавшие откровения, пишет Двинский. — В связи с постановлением ЦК ВКП(б) о Кулике и тем, что до сдачи Ростова 21 ноября 1941 года он целый месяц был в Ростове и я три недели работал под его начальством в армии, необходимо, мне кажется, сказать, как он выглядел в Ростове в свете фактов, изложенных в постановлении ЦК».
Первый раздел запоздалых откровений имеет красноречивое название «Пораженческое поведение», подчеркнутое автором жирной чертой.
«На словах Кулик все время подчеркивал свою веру в конечную победу Советского Союза под Вашим руководством, — доносит патрону не на шутку испуганный неожиданным поворотом дела партсекретарь, — лишь бы только производилось больше оружия («вот, не слушали меня, старого артиллериста, когда я требовал отпускать больше средств на вооружение»). На деле он, да и другие военные, не верили в защитимость от танковой атаки врага и в эффективность простейших средств борьбы против них. Так, 17 октября меня как секретаря обкома партии вызвали в штаб СКВО, и Кулик, только что приехавший с поля боя, заявил мне, что силы наши после упорного сражения под Таганрогом истрачены, противник идет танками на Ростов, что задержать противника до города нельзя, будем давать городской бой, а я, как секретарь обкома, должен вывести безоружное население из города, чтобы не мешали бою и не гибли зря. Так и было сделано — не без паники в городе: кого могли, вывели за Дон, причем некоторые «активисты» убежали значительно дальше. Однако никакие танки на Ростов не пошли; видимо, противник понес такие потери, что ему пришлось потом долго собираться с силами».
Удивительно, не правда ли? Два месяца назад лично Сталин требовал у ростовского секретаря, который был когда-то его помощником в Кремле, правдивую информацию о поведении Кулика, и вот только сейчас вспомнились потрясающие факты.
|
|
|
«Такие настроения возникали при каждой танковой атаке врага, особенно когда 9-я армия убежала (иначе назвать нельзя) далеко на восток и дала тем самым возможность ударить на Ростов по всем направлениям, — продолжает автор записки, демонстрируя вождю прекрасные возможности своей памяти. — За день или два до сдачи Ростова мне позвонил т. Микоян в штаб и как раз попал в момент таких «танковых настроений», о чем я ему и сказал, не стесняясь присутствия военных, чем вызвал их возмущение. Но факты таковы. Я не все знаю, что Вам писал или говорил Кулик, но думаю, что он преувеличивал как насчет танков у врага, так и насчет числа уничтоженных нами танков».
Вот так-то! Приписками даже тогда занимались!
«Второй вариант — это постоянное опасение большой реки позади, — разоблачает поверженного Кулика Двинский. — Вслух не говорили, но боялись судьбы Днепропетровска, когда и город был потерян, и паника была с большим ущербом на переправах, и враг проскочил на другой берег. Слов нет, реку надо учитывать, но не надо увеличивать опасения замечаниями вроде: «А плавать умеешь?»
Тогда это расценивалось как шутка храброго и видавшего виды человека над неопытными еще в боях людьми, но сейчас после описания поведения Кулика в Керчи это представляется иначе. Обо всем этом не думалось, пока была безусловная вера в маршала и героя, а теперь невольно начинаешь думать о том, что он был в Испании, где ряд наших людей свихнулся и подразвратился.
То, что Вы отозвали Кулика в момент, когда мы подготовляли наступление для отбития Ростова обратно, было сделано весьма кстати: суя всюду нос, он своим авторитетом мешал бы нам проводить по существу простые, но требующие веры в победу мероприятия (вперед — через лед — на гору!)».
Второй раздел этого любопытного документа, не печатавшегося полвека, хранившегося в анналах ЦК КПСС, носит еще более красноречивое название «Моральное разложение». И оно снова подчеркнуто жирной линией.
«Не знаю, как в Краснодаре (где он, говорят, жил отдельно на «даче Кулика»), — откровенничает Двинский, — но личное поведение Кулика в Ростове не выделялось чем-либо особенным. Возможно, что он учитывал постоянное присутствие подчиненных — членов армейского совета, которые ввиду большой остроты обстановки и близости линии фронта старались чаще быть вместе, в штабе СКВО, на командных пунктах и на квартире командующего войсками, где на одной половине жил и Кулик (правда, военный совет не всегда «ночевал» дома — в зависимости от обстановки). К тому же, например, со мной он встретился впервые. Во всяком случае, он вел себя здесь в отношении женщин осторожно, если не обманывал (во время наших отсутствий). Был такой случай, когда мы, члены военсовета, застали его в обществе двух женщин, возраст которых исключал, однако, подозрения и которых он отрекомендовал как своих старых знакомых времен Гражданской войны. Кроме того, один раз он уезжал куда-то против обыкновения без адъютанта, чему тогда не придалось значения. Вот и все, что известно. Но, судя по трепотне на скользкие темы, обвинение в развратном образе жизни имеет все основания».
|
|
|
Каково? Виновен, но ни одного факта, вину подтверждающего!
О систематических пьянках. Признать их — значило признать свое в них участие. Однако полностью отрицать употребление спиртного нельзя. Лучше признаться честно: «Вино к столу всегда подавалось — и при Кулике, и без Кулика, — говорить о пьянстве никак нельзя, да это и не было возможно, так как все время надо было работать, в любой час дня и ночи принимать ответственные оперативные решения, вести переговоры со штабами, с Москвой и т. д.
Ваше предупреждение лично Кулику по телефону, при чем я присутствовал, также не могло остаться без последствий».
Далее следуют два абзаца, взятые Двинским в скобки — вроде бы не имеющие отношения непосредственно к Кулику. Но если Иосиф Виссарионович пожелает, бывший помощник может сообщить ему такое, но только доверительно, разумеется.
«Товарищ Сталин! — предлагает вождю свои услуги ростовский партсекретарь. — В армии командиры дивизий, комиссары, начальники штабов дивизий живут не хуже членов военных советов армий, а при хозяйственных способностях и лучше. Я опасаюсь, что сейчас вследствие затишья на нашем участке фронта вино употребляется командирами больше, чем дозволительно.
Дело не в вине, если только храбро и умело сражаются, а в том, что это сопровождается иногда развратом и подает повод к разговорам о начальнике, является плохим примером. Особый отдел армии или фронта обязан был сообщить в центр о поведении, например, командующего у нас группой войск генерала Козлова, смелого командира, но скатившегося до безобразия. Если вам не сообщили, следует затребовать, т. к. излагать мне это вам даже неудобно».
Ну а дальше — дистанцирование от Кулика:
«Мы, работники 56-й армии периода октябрь — ноябрь прошлого года, слишком доверяли руководству Кулика, — кается Двинский. — И лишь позже поняли, что наказаны за сдачу Ростова уже тем, что за одержанную вскоре большую совместную победу, прогремевшую на весь мир, ни один наш генерал не получил отличия, хотя, по-моему, генералы — начальники авиации и артиллерии это заслужили: и авиация, и артиллерия как при обороне, так и при наступлении работали самоотверженно и с успехом (орден, полученный Ремезовым, дан ему отнюдь не за ростовскую битву). Очень неприятно в свете постановления ЦК, что пришлось познакомиться и общаться с Куликом, который оказался к тому же нечистоплотным. Как будто сам от него запачкался. Так могут подумать и другие, поскольку Кулик был в Ростове. Ростов и Дон имеют очень большое значение, вопросы Ростова — очень острые вопросы; здесь можно работать и воевать только при безусловной поддержке ЦК и авторитете в массах. В последнем приходится теперь усомниться, так как злопыхателей — после всех моих нажимов — более чем достаточно. Я задумался о своем, как говорят военные, соответствии. Успешно работать и бороться (тем более, когда враг в каких-нибудь 40 километрах) можно только с высоко поднятой головой, задачи здесь огромные, и я хотел бы, товарищ Сталин, иметь ваше суждение в той или другой форме. Это нужно не для меня как меня, а в интересах дела.
Секретарь Ростовского обкома ВКП(б)
Б. Двинский
22 февраля 1942 года.
Р. S. Скоро разлив рек, а леса так и нет. Б. Д.»
Вовремя засвидетельствовал свое неуважение к маршалу Кулику, теперь уже бывшему, секретарь Ростовского обкома. С лихвой компенсировал осторожность, проявленную в ответ на запрос Сталина. Тогда многое было неясно в судьбе маршала. Сейчас, после постановления ЦК, все стало на свои места.
Что же произошло с Куликом? Почему стало возможным топтать его имя?
Узелок 3. «Лишить звания маршала…»
В конце ноября 1941 года был арестован вице-адмирал Г. И. Левченко, командующий войсками Крыма.
25 января 1942 года Военная коллегия Верховного суда СССР осудила его на десять лет лишения свободы — «за оставление Керченского полуострова и г. Керчи». Однако через шесть дней Указом Президиума Верховного Совета СССР судимость с Левченко сняли и заменили посылкой на фронт с понижением в звании до капитана первого ранга. Должность ему дали обидно малую — командира Кронштадтской военно-морской базы. Сегодня мало кто знает, что Левченко в 1939–1942 годах одновременно являлся заместителем наркома Военно-Морского Флота. Впрочем, эту должность он вновь занял с 1944 года.
Передо мной подлинник записки наркома внутренних дел СССР Л. П. Берии на имя И. В. Сталина от 26 января 1942 года. В правом углу — гриф «Совершенно секретно». Слева наискосок — рукописная резолюция:
«Т-щу Кулику. Прошу представить свои объяснения письменно. И. Сталин. 27. 1. 42 г.».
Воспроизвожу текст документа полностью:
«Государственный Комитет Обороны СССР
Товарищу СТАЛИНУ
При этом представляю протокол допроса арестованного Левченко Г. И. — бывшего командующего войсками Крыма.
Левченко признал себя виновным в том, что под влиянием фашистской пропаганды о непобедимости германской армии и мощи ее техники был настроен пораженчески, поддайся панике и, не организовав отпора врагу, вопреки приказу Ставки Верховного Главнокомандующего Красной Армии, — сдал противнику значительную часть территории Крыма с городом Керчь.
Кроме того, Левченко показал, что генерал-полковник Кузнецов своими действиями, выразившимися в последовательной сдаче Перекопско-Ишуньских позиций без оказания врагу серьезного сопротивления и, не организовав строительства обороны в глубину, — создал условия для захвата противником территории Крыма.
Маршал Кулик, являясь уполномоченным Государственного Комитета Обороны, как показывает Левченко, вместо принятия мер к обороне города Керчь, своими пораженческими настроениями и действиями способствовал сдаче врагу этого важного в стратегическом отношении города.
Следствие по делу Левченко закончено и дело передано на рассмотрение Военной коллегии Верховного суда Союза СССР.
Народный комиссар внутренних дел СССР Л. Берия».
В соответствии с резолюцией Сталина маршал Кулик пишет на его имя пространную объяснительную. Она датирована 30 января 1942 года. Написана собственноручно Куликом, в его своеобразном стиле — симбиозе докладной записки с элементами беллетристики. Для доклада Сталину рукописный текст перепечатывался на пишущей машинке. В рукописном варианте первого письма Сталину Кулик делает ошибку — вместо ноября 1941 года неправильно указывает октябрь. В машинописной копии рукой Сталина октябрь исправлен на ноябрь.
Первое объяснение Кулика, я уже говорил, весьма пространно. Основные его идеи изложены в предыдущем разделе «Роковая поездка». Это был первый узелок, развязанный мной в захватившей меня теме. Поэтому нет смысла повторяться, обращусь лучше ко второй части объяснения, представляющей главный вывод всего письма.
Итак, квинтэссенция объяснительной записки Кулика на имя Сталина в связи с обвинениями, вытекающими из допроса арестованного адмирала Левченко по поводу сдачи Керчи:
«1) Когда я прибыл в гор. Керчь, ознакомился с обстановкой, лично объехал фронт, посмотрел действия своих войск и противника, я пришел к выводу, что отстоять Керчь и пристани этими войсками при создавшейся обстановке невозможно, т. к. господствующие высоты непосредственно над городом с юга, юго-запада, с запада и северо-запада уже были заняты противником, сам же город не укреплен. Взять обратно эти высоты, т. к. без овладения их немыслима оборона города и пристани, было невозможно этими войсками, они были настолько деморализованы, что не в состоянии были обороняться, а о наступлении этими войсками и речи не могло быть. Привести их в порядок под непосредственным воздействием противника, который нахально наступал, было невозможно. Нужно было бы, чтобы решить задачу удержать пристани, город и плацдарм для дальнейшего контрнаступления на Крым, минимум три стрелковые дивизии свежих.
Правильно было принято мной решение не дать добить остатки армии и ни в коем случае не отдать противнику артиллерии и вооружения, организованно переправить армию на Таманский полуостров и выполнить Вашу основную задачу не допустить противника овладеть Таманским полуостровом и выйти на Северный Кавказ. Эту задачу я и выполнил. Фактически с этого момента руководил остатками армии и организацией обороны на Таманском полуострове я, т. к. Левченко настолько раскис, что он не мог провести эту довольно серьезную работу довольно в сложной обстановке. Армия была переброшена, вооружение и артиллерия были спасены, и полностью разгромить армию противнику не удалось. Если некоторые «стратеги» считают, что удержанием гор. Керчи с гаванью прикрыто движение противника на Северный Кавказ, т. е. на Таманский полуостров, то они глубоко ошибаются и не понимают обстановки. Когда противник занял Керченскую крепость, он мог переправляться на Тулузскую косу (так в тексте. Правильно коса Тузла. — Н. 3.) и занять южный отрог Таманского полуострова, а это равноценно занятию всего Таманского полуострова и окружению гор. Керчь. Поэтому с теми силами, которыми мы располагали, решать две задачи было не в силах, т. е. удержать Керчь с гаванью и плотно занять Таманский полуостров. Несмотря на то, что я взял без Вашего разрешения 12-ю стрелковую бригаду и один стрелковый батальон с запасного полка, этих сил хватило только для занятия обороны на Таманском полуострове.
2) Если дающие это показание и составители этого письма называют правильную мою оценку обстановки, а исходя с оценки обстановки и правильное мое решение паникерским пораженческим и даже преступным, то я не виновен в том, что они не понимают самых элементарных познаний в военном деле. Нужно было бы им усвоить, что самое главное преступление делает командир, если он отдает войскам заведомо невыполнимый приказ, войска его выполнить не в силах, гибнут сами, а приказ так и остается невыполненным. В отношении же моей личной трусости я даже до сих пор не знал, что я трус, хотя воюю уже шестую войну в своей жизни. У меня к Вам, товарищ Сталин, одна просьба: прикомандируйте тех, кто называет меня трусом. Пусть они побудут при мне несколько боев и убедятся, кто из нас трус.
3) Я не знаю, почему довели до такого состояния армию, в каком я ее встретил, но я считаю, что руководить армией Левченко не мог, так как он совершенно ничего не понимал в сухопутной армии. Он представлял из себя раскисшего политрука, много говорящего, но никто его не слушал. Его назначение командующим была большая ошибка.
4) В отношении т. Батова, я его знаю более 10 лет, лично наблюдал его в боях в Испании, где он хорошо действовал, наблюдал его, когда он командовал 13-м корпусом против финнов. В финскую войну он также руководил хорошо. Он хорошо подготовленный командир, боевой, с большой силой воли. Когда я начал выяснять причину, почему он не взял на себя главную роль по командованию, мне говорили, что Левченко вмешивался и мешал ему командовать».
Ни на машинописной копии, с которой знакомился Сталин, ни на рукописном оригинале письма Кулика никаких резолюций, поручений и пометок, кроме исправления рукой вождя октября на ноябрь, нет. Для него, очевидно, вопрос был уже ясен.
Можно только догадываться, что происходило с Куликом в этот промежуток — с 30 января по 6 февраля 1942 года. Надеялся ли он на понимание со стороны Сталина? Увы, объяснения маршала мало что изменили в его судьбе. И все же гром, грянувший над головой Кулика 6 февраля, был неожиданно раскатистый. Кулик, безусловно, понимал, что легким испугом не отделается, но такого страшного удара не ожидал.
Постановление Государственного Комитета Обороны от 6 февраля 1942 года, снабженное грифом «Сов. секретно», озаглавлено коротко и грозно: «О тов. Кулике». В нем пять пунктов:
«1. Государственный Комитет Обороны устанавливает, что т. Кулик был обязан в своих действиях по обороне Керчи и Керченского района руководствоваться следующими приказами Ставки Верховного Главного Командования:
а) «Главной задачей Черноморского флота считать активную оборону Севастополя и Керченского полуострова всеми силами» (приказ Ставки за подписью тт. Сталина, Шапошникова и Кузнецова — Наркомвоенмора — от 7 ноября 1941 года).
б) «Удерживать Керчь во что бы то ни стало и не дать противнику занять этот район» (приказ от 14 ноября 1941 года за подписью т. Шапошникова, данный по распоряжению тов. Сталина).
2. Вместо честного и безусловного выполнения этих приказов Ставки и принятия на месте решительных мер против пораженческих настроений и пораженческого поведения командования Крымских войск тов. Кулик в нарушение приказа Ставки и своего воинского долга санкционировал сдачу Керчи противнику и своим паникерским поведением в Керчи только усилил пораженческие настроения и деморализацию в среде Командования Крымских войск.
3. Попытка т. Кулика оправдать самовольную сдачу Керчи необходимостью спасти находившиеся на Керченском полуострове вооружение и технику только подтверждают, что т. Кулик не ставил задачи обороны Керчи во что бы то ни стало, а сознательно шел на нарушение приказа Ставки и своим паникерским поведением облегчил врагу временный захват Керчи и Керченского полуострова.
4. Государственный Комитет Обороны считает, что такое поведение т. Кулика не случайно, так как такое пораженческое поведение имело место также при самовольной сдаче Ростова без санкции Ставки и вопреки приказу Ставки».
И, наконец, самый страшный, пятый пункт:
«На основании всего сказанного, Государственный Комитет Обороны постановляет привлечь к суду маршала Кулика и передать его дело на рассмотрение прокурора СССР. Состав суда определить особо».
Документ подписан председателем Государственного Комитета Обороны И. Сталиным.
Потрясенный, ошеломленный донельзя Кулик в отчаянии обращается с личным письмом к вождю. Оно датировано 8 февраля. Что ни строчка — то крик души, последняя попытка оправдаться, отвести от головы безжалостно занесенный меч.
«Т. Сталин! Проработав еще раз в деталях весь материал и документы, которые я знал, и даже те, которые я не знал по сдаче г. Керчи и перевоза остатков 51-й армии на Таманский полуостров, — кается Кулик в напрасной надежде на милость вождя, — считаю себя виноватым в том, что я нарушил приказ Ставки и без Вашего разрешения сдал город Керчь противнику.
Я считаю, что моя вина в тысячу раз усугубляется в том, что я не оправдал Вашего доверия ко мне.
Я Вам лично, т. Сталин, обязан в моем росте. Вы с меня, с бывшего крестьянского парня в прошлом, вырастили в политическом отношении большевика и даже оказали самое большое доверие, что может быть в нашей стране, это ввели в состав ЦК ВКП.
В военном отношении я дорос до самого большого звания в Красной Армии — Маршала Советского Союза. Весь мой рост, я еще раз повторяю, был под Вашим личным руководством, начиная с 1918 года, поэтому я и считаю, что моя вина в тысячу раз усугубляется. Все то доверие, которое Вы мне оказывали долгие годы, я не оправдал невыполнением Вашего приказа. Поверьте, т. Сталин, что это я сделал не по злому умыслу и не потому, чтобы игнорировать Ваш приказ, нет, а потому, что мне на месте казалось, что я не смогу дать генеральный бой на Керченском полуострове и потопить противника в проливе, не допустив его на Таманский полуостров.
Правда, докладываю Вам, что там была исключительно тяжелая обстановка и быстро меняющаяся и, к моему сожалению, когда я приехал в г. Керчь, не работала связь с Москвой, и мы только связались через сутки после принятия моего решения на отход. В этот момент было в Керчи 11 400 человек, из них дралось не более 2500–3000 штыков, да плюс артиллеристы, остальные представляли из себя сброд специалистов, тыловиков, дезертиров и более 20 000 человек уже было переправлено на Тамань, неуправляемая масса, которую мы впоследствии ловили и организовывали.
Изучая сейчас в деталях Ваш приказ — активно оборонять Керченский полуостров, — я только сейчас понял, что в нем был заложен большой стратегический план контрнаступления, кроме политического значения г. Керчи.
Т. Сталин, я не хочу оправдать свою тяжелую вину перед ЦК ВКП и лично перед Вами — вышесказанной мною сложившейся обстановкой, — но только прошу мне поверить, что у меня даже и в мыслях не было игнорировать Ваш приказ».
Далее следует описание положения, сложившегося в Керчи, и мер, которые предпринимал Кулик для изменения обстановки в свою пользу. Эта картина читателям уже известна, поэтому процитирую только концовку:
«Т. Сталин! Я сознаю, что я сделал очень тяжелое преступление перед ЦК ВКП и лично перед Вами, нарушив приказ Ставки, и не оправдал доверия ЦК ВКП и лично Вашего.
Прошу ЦК ВКП и лично Вас, т. Сталин, простить мне мое преступление, и даю честное слово большевика, что я больше никогда не нарушу приказа и указания ЦК ВКП и лично Ваши, а также прошу Вас, т. Сталин, дать мне возможность искупить мою тягчайшую вину перед партией и лично перед Вами, поручить мне в боевой обстановке самую ответственную боевую задачу — я ее выполню».
На первой странице машинописной копии личного послания проштрафившегося маршала имеется резолюция: «Т-щу Бочкову (для сведения). И. Сталин». Бочков в ту пору был прокурором СССР. Вождь не принял во внимание чистосердечное раскаяние одного из своих маршалов. Ему был уготован горький жребий.
Через день, 10 февраля, В. Бочков адресует Сталину следующий документ под грифом «Сов. секретно».
«Докладываю, — говорится в короткой прокурорской записке, — что расследование по делу Маршала Советского Союза КУЛИКА Григория Ивановича закончено.
Расследованием установлено, что КУЛИК Г. И., будучи уполномоченным Ставки Верховного Главного Командования по обороне города Керчи и ее района и имея приказ об оказании помощи командованию Крымских войск, организации активной обороны Керченского полуострова и несдачи его противнику, не выполнил приказа Ставки, чем нарушил свой воинский долг, самовольно санкционировав эвакуацию войск из города Керчи и полуострова и оставления их противнику.
Маршал КУЛИК Г. И. виновным себя признал и привлечен к ответственности по ст. 193-21 п. «б» Уголовного кодекса РСФСР.
Представляя при этом обвинительное заключение по делу, прошу распоряжения о назначении состава суда и указаний о порядке слушания дела.
Приложение: копия обвинительного заключения».
«Докладываю, что расследование по делу Маршала Советского Союза КУЛИК Григория Ивановича закончено…» Вот это темпы! 6 февраля выходит постановление ГКО о передаче дела в прокуратуру, а уже через три дня обвинительное заключение готово.
Не правда ли, интересно хоть одним глазком взглянуть на сей уникальный документ, полвека бывший недоступным историкам?
Вот он, передо мной. Две странички машинописного текста. «Обвинительное заключение по делу КУЛИКА Григория Ивановича». Воспроизвожу его полностью:
«В ночь на 10 ноября 1941 года Маршалу Советского Союза КУЛИКУ Г. И. Ставкой Верховного Главного Командования было приказано вылететь в район Керчи, оказать там практическую помощь командованию Крымских войск (Керченское направление) и обеспечить выполнение приказа Ставки от 7. XI. 1941 г. об организации активной обороны Керченского полуострова всеми силами и несдаче его противнику.
В Керчь Маршал КУЛИК Г. И. прибыл днем 12 ноября, застав панику в городе и полное отсутствие руководства боевыми операциями и управления войсками. Вместо организации обороны и насаждения жесткой дисциплины в войсках, а также вместо упорядочения руководства и управления ими — он без ведома и разрешения Ставка отдал приказание об эвакуации войск в течение двух суток и оставлении Керчи и ее района противнику.
Это преступное распоряжение грубейшим образом нарушало приказ Ставки, для проведения которого в жизнь Маршал КУЛИК Г. И. и был послан.
Прямой обязанностью и воинским долгом Маршала КУЛИКА Г. И. было принятие решительных мер по наведению порядка и ликвидации паники, организации из разрозненных групп военнослужащих подразделений и частей и внедрение в них необходимой дисциплины. Беспощадная ликвидация пораженческих настроений. Однако в этом направлении Маршалом КУЛИКОМ Г. И. ничего сделано не было. Больше того, своим распоряжением об эвакуации и своим паникерским поведением в Керчи он усилил пораженческие настроения и деморализацию среди войск и их командования.
Привлеченный к следствию в качестве обвиняемого Маршал КУЛИК Г. И. в нарушении воинского долга и приказа Ставки виновным себя признал полностью, показав:
«Я превысил свои права и без ведома и санкции Ставки, вместо организации обороны, принял решение об эвакуации Керчи и ее района.
По существу, это является нарушением с моей стороны воинского долга».
Отрицая, что сделано это в результате панических настроений, Маршал КУЛИК пытался объяснить эвакуацию Керчи и ее района тем, что приказ Ставки об обороне был основан на неправильной информации командующего войсками ЛЕВЧЕНКО, который якобы не донес Ставке о действительном состоянии войск, которые были измотаны, имели большие потери и не могли сопротивляться. Что положение, таким образом, с обороной Керчи и ее района было явно безнадежно и поэтому он, КУЛИК, хотя и не выполнил приказ Ставки, но это лишь формальный момент, так как обстановка вынуждала к принятию якобы единственно правильного решения об отходе, а не обороне, что он и сделал.
Эти объяснения КУЛИКА Г. И., однако, не нашли подтверждения, так:
а) допросом бывш. командующего крымских войск ЛЕВЧЕНКО установлено, что, прибыв в Керчь, Маршал КУЛИК Г. И. совершенно и не ставил задачи по обороне, а сразу же отдал приказ об эвакуации, дав на нее срок двое суток, хотя командование войск до приезда КУЛИКА Г. И. и не ставило вопроса об общем отступлении с полуострова;
б) документами Генштаба (шифртелеграмма Левченко) установлено, что он объективно доносил Ставке о положении в войсках.
Ставка 14 и 15 ноября 1941 года приказывала: «Удержать Керчь во что бы то ни стало и не дать противнику занять этот район».
Этот приказ Маршал КУЛИК Г. И. получил, но игнорировал его, так как, распорядившись 12. XI. 41 г. об эвакуации, он и после получения приказа Ставки от 14 и 15 числа, не отменил своего незаконного и самовольного распоряжения, хотя было еще не поздно, так как Керчь была в наших руках.
Дополнительно допрошенный 9. 2. 1942 г. Маршал КУЛИК Г. И. под тяжестью этих фактов вынужден был признать, что он не только не выполнил приказа Ставки об обороне Керчи и ее района, но и не ставил себе даже этой задачи и, прибыв на место, сразу же отдал распоряжение об эвакуации, ничего не изменив в той обстановке, которая была в Керчи до него.
«Был ли план обороны у командования (Левченко, Батов), я не знаю, об этом я их не спрашивал. Прибыв в Керчь, я сразу же принял решение на отход… Я объективно ничего не изменил в создавшейся там обстановке».
На основании изложенного — ОБВИНЯЕТСЯ И ПОДЛЕЖИТ ПРЕДАНИЮ СУДУ:
КУЛИК Григорий Иванович, рождения 1890 года, уроженец хутора Куликовка, Пасковецкого района, Полтавской области, УССР, член ВКП(б) с 1917 г., Герой и Маршал Советского Союза, заместитель Народного Комиссара Обороны СССР, депутат Верховного Совета СССР, член ЦК ВКП(б) —
в том, что, будучи уполномоченным Ставки Верховного Главного Командования по оборон е Керчи и Керченского района и имея приказ организовать активную оборону этих районов и не сдавать их противнику, преступно отнесся к выполнению возложенных на него задач и, прибыв 12.Xl.41 г. в Керчь, вместо организации обороны и оказания сопротивления противнику, самовольно и незаконно санкционировал эвакуацию Керчи и ее района и сдачу их противнику, не использовав имеющихся сил и средств для обороны, т. е. в преступлении, предусмотренном ст. 193-21 п. «б» Уголовного кодекса РСФСР.
Составлено в г. Москве, февраля «10» дня 1942 г. Прокурор Союза ССР В. Бочков».
Спустя три дня постановлением ГКО в состав суда по делу Кулика были назначены: В. Ульрих (председатель), П. Артемьев, Е. Щаденко (члены суда). А еще через три дня, 16 февраля. Специальным присутствием Верховного суда СССР Г. И. Кулик был приговорен к лишению званий Маршала Советского Союза и Героя Советского Союза, а также всех государственных наград.
18 февраля бывший маршал обращается в очередной раз с посланием на имя Сталина. Признав себя виновным в сдаче Керчи и Ростова, он, однако, категорически отмел предъявленные обвинения в давнишних связях с немцами, а также во вредительстве с тридцатых годов, когда занимался вопросами вооружения Красной Армии. К этому письму я еще вернусь, когда приступлю к рассказу о деятельности Кулика на посту заместителя наркома обороны в предвоенный период, а сейчас не могу обойти молчанием еще одно отчаянное послание на имя Сталина. Вызвано оно постановлением Пленума ЦК ВКП(б) «О Кулике Г. И.». В архиве ЦК КПСС этот документ датирован 24 фе
|
|
|
