 |
В общежитии театрального института
|
|
|
|
Григорий Разуваев
ГОСТЬ
Сборник стихотворений
Ярославль, 2017
УДК 821.161.1-31
ББК 84(2Рос=Рус)6-44
Р17
Р17 Разуваев Г. Н. Стихотворения. — Ярославль, Литературная лаборатория ГПОУ ЯО «Ярославское музыкальное училище (колледж) имени Л. В. Собинова», Lulu Press Inc., 2017. — 28 с.
ISBN 978-1-365-86900-6
УДК 821.161.1-31
ББК 84(2Рос=Рус)6-44
На обложке сборника — картина Эндрю Уайета «Frostbitten».
Автор и редактор благодарят администрацию Собиновского училища за помощь в издании этого сборника.
ISBN 978-1-365-86900-6 © Разуваев Г. Н., 2017
© Дубаков Л. В., предисловие, оформление, 2017
Оглавление
Genius loci (предисловие)………………………………………………….6
«Прикосновение к минувшему всегда…»………………………………. 8
Фантом………………………………………………………………………8
Гастроли…………………………………………………………………….9
В общежитии театрального института…………………………………..10
Ночное……………………………………………………………………..11
«Нет, не усталостью, а видимо, другим…»……………………………..11
«Вечерний, неспящий, и вечно…»……………………………………...12
«Ночные полусонные просторы…»……………………………………..12
«Давай не будем в этот год…»…………………………………………..13
«Стоял твой старый ветхий дом…»……………………………………..13
Песнь………………………………………………………………………14
Струны……………………………………………………………………..15
«Я помню мрачный тот собор…»………………………………………..16
Свеча……………………………………………………………………….16
«Этот ливень ― скупое наследство…»…………………………………17
«Почти невозможно узнать…»…………………………………………..17
В городе……………………………………………………………………18
«Санкт-Петербург нас встретил ни дождём…»………………………...19
|
|
|
«Рассвет. Болота Петербурга…»………………………………………...19
Маргинальный стих………………………………………………………20
«― Открой мне дверь, открой! Скорей, поторопись…»………………20
«Мы отсюда уйдём. Против воли, конечно…»…………………………21
Послевоенное……………………………………………………………...21
«Наверное, после войны…»……………………………………………...22
«Зайди, не поздоровавшись, ко мне…»…………………………………23
«Прости, что за тебя не заступился…»………………………………….23
Выбор……………………………………………………………………...24
«Прикрывшись молчаливостью зимы…»……………………………….24
«Усталость чувствуется в каждом…»…………………………………...25
Гость……………………………………………………………………….25
Надежда……………………………………………………………………26
«Я исследую феномен доброты…»……………………………………...27
Доброта…………………………………………………………………….27
Genius loci
Стихотворения, которые Вы прочтёте в этом сборнике, звучат слегка архаично. Так сказать, чуть-чуть по-баратынски и немного по-бродски. Но, на мой взгляд, это в данном случае не недостаток. Это именно та форма, которая позволяет выразить глубокое понимание человеческих взаимоотношений и тонкое ощущение пространства, которые очевидно присущи автору.
Стихотворения Григория Разуваева полны встречами и расставаниями. Время этих встреч и расставаний ― ночь или то, что ощущается как ночь, место ― дом, чужой или свой, но в любом случае это замкнутое пространство человеческого обитания. Вообще можно сказать, что поэзия Григория Разуваева ― это поэзия чувствования гения места. Гения места родного дома, общежития, гостиницы. В одном из стихотворений он громко назван домовым Архангелом, но, вероятно, это всё-таки существо поскромнее, которому достаточно для обозначения лишь субстантивированного прилагательного.
|
|
|
Поэтическая связь с гением места позволяет автору овеществлять пустоту ― тогда, когда расставание произошло и человека рядом больше нет. Человека нет, но этот близкий, пусть теперь и далёкий человек остаётся в пространстве комнаты, где он когда-то был, ― своей молчаливой тенью, опереньем своего духа, тонким одеянием своей души. Человек пропитывает собой стены, вещи и пребывает в них своим теплом. И ощущать это ― значит преодолевать время, которое всё разрушает. Впрочем, рано или поздно время разрушает и пространство, изъедает его. Но поэзия продлевает жизнь. И продлевает любовь. Так в этих стихотворениях.
Пространство поэзии Григория Разуваева ― это зачастую пространство одиночества, сознание в нём пребывает наедине с собою, а память лишает человека покоя. Счастье, что есть другие ― знакомые, друзья, любимые, с которыми холод квартиры может обернуться теплотой её уюта. Тот, кто приходит в гости, приносит покой и разделяет неотделимую от пространства тайну. Хотя бы на время.
При этом поэт себя и других также воспринимает через пространство. Человек сформирован своим домом. Бытие определяет его сознание. Лирический герой стихотворений, как и большинство из нас, тот, кто родился и живёт в тесной квартире. Она его защита, и она его ограничение. Она ― это он сам. И когда люди расстаются, эта квартира опустевает, как во время траура. Причём причин для расставаний множество, и думается, то, что прочитывается в некоторых стихотворениях Григория Разуваева, слишком тонко для этого предисловия. Поэтому здесь фигура умолчания.
Ещё одно ощущаемое пространство стихотворений этого сборника ― пространство храма и пространство концертного зала. Собственно, союз «и» здесь лишний. Концертный зал у Григория Разуваева подобен сакральному пространству, а храм становится местом, где звучит музыка. Автор ― музыкант, и, конечно, музыки в сборнике немало. Это и поэтическое проникновение в музыкальные произведения, и отслеживание воздействия музыки на окружающий мир, и описание состояния человека через музыку. Музыка в стихотворениях Григория Разуваева ― мистерия, переносящая человека из обыденного бытия в вечность.
|
|
|
Музыка и поэзия воспринимаются автором как то, что способно исцелить другого ― своей гармонией, помноженной на сочувствие исполнителя, на его доброту, на его отзывчивость навстречу чужому страданию. Григорий Разуваев не боится представить, как человеку может быть плохо. А человеку ещё как может быть плохо!
Но стихотворения этого сборника не про страдания, они про надежду на продолжение жизни, на возможность соприкосновения душ. Они про чаяние окончательного спасения человека, который связан с земной ночью, с гением своего места, но смотрит выше него ― на небо. И, помня, что здесь он только гость, и, несмотря на все привязанности и ограничения, он именно туда возносит звуки своей музыки и своей поэзии.
Л. В. Дубаков
***
Прикосновение к минувшему всегда
В себе содержит скрытую угрозу.
Не чувствуя шипов издалека,
Мы видим лишь бутон и стебель розы.
Как призраки, живущие в давно
Пустынных комнатах разрушившихся зданий,
Живём и мы, не ведая того,
В обманчивом плену воспоминаний.
Фантом
«…Но здесь ещё живёт его доступный дух…»
Е. Баратынский
I
Стены не выносят беглых взглядов.
Словно мелкий текст, я в них читаю
Дней минувших череду загадок.
Я давно заметил, что жилая
Комната хранит какой-то признак
Твоего присутствия былого.
Твой фантом, твой недоступный призрак
Обитает здесь. Подобно слову,
Он невидим, но в сознанье прочно
Поселяется. И, тихо скрипнув дверью,
Заходя сюда, я знаю точно:
Дух, как птица, оставляет перья.
Покидая комнаты пределы,
Сам себя как будто бы он тратит,
Как тепло, что оставляет тело
Утренней неубранной кровати.
II
Провожают всегда в коридоре,
Грань порога не переступая,
Потому что примета плохая,
Потому что за дверью ― лишь горе,
Потому что на улице сыро,
И в подъезде накурено страшно,
И не хочется воздух домашний
Выпускать за пределы квартиры.
Перейдя же границу порога
По тяжелым подъездным ступеням,
Ты (пусть даже на малое время)
Окунёшься в ночную тревогу,
Провожая меня. Но послушай:
Пусть уют и порядок прихожей
Будут тайной последней. Всяк лучше,
Чем прощанье в ночи непогожей.
|
|
|
Сохрани же доверье примете,
Проводи до распахнутой двери.
Сохраняют прощанья секреты
Наших душ молчаливые тени.
III
Запомни прозрачность стекла в этой комнате светлой,
Свой образ в пространстве её, как любви безответной
Страданье: ни взять, ни обнять, ни нарушить покоя.
Запомни, как бел потолок, как неброски обои,
Запомни углы, плинтуса, все квадратные метры.
Заполни хоть тенью своей тишину и предметы,
Вселись непонятной тревогой в картины и шторы,
Запомни улыбки, глаза, голоса, разговоры.
Вселись в эти стены, став памятью неповторимой,
И сам, уходя, сохрани этой комнаты мнимый
И тающий, словно тепло от огня, образ шаткий,
Как углей ещё не остывших в камине остатки.
Гастроли
Всё время в дороге, в дороге…
Гастроли,
гастроли,
гастроли…
На каждом крыльце и пороге
Встречают то водкой, то солью.
Застолья,
застолья,
застолья…
И шутки со вкусом злословья.
Ещё силы есть и здоровье,
И поп не стоит в изголовье
Казённой постели в отеле,
Где временем,
пылью
и молью
Пространства изъедено тело.
Гастроли, гастроли, гастроли…
Твоё забытье постоянно.
И душу от страха и боли
Хранят неизбежно и рьяно
Застолья,
застолья,
застолья.
Домой воротясь ли, уехав,
Всё время на сцене, на сцене.
Звук музыки требует эха.
Какую ещё просит цену?
Как море нуждается в жертве
Когда корабли потопляет,
Так музыки храмы и церкви
Свою десятину взимают.
Знакомства,
разлуки
и встречи…
Всё новой игрою и ролью
Душа занята. Обеспечат
Ей отдых, опять же, застолья.
А, впрочем, и отдыха нету.
Такой ли желала ты доли?
Но времени нет для ответа.
Гастроли,
гастроли,
гастроли…
В общежитии театрального института
Скрипучей лестницы подъём.
Мороз остался за спиною.
Дверь тихо скрипнула за мною,
Встревожив полуспящий дом.
Дощатый низкий потолок,
И в полумраке, возле стенки,
За разговором две студентки
Покуривают. И дымок
Табачный, тёплый воздух дома
Иллюзию тепла печного
В моём сознанье создают.
И тишина царит такая,
Что в час полночный согревает
Провинциальности уют.
Ночное
Я этой ночью заскучал по дому.
Всё чуждо здесь уставшему уму,
Как непричастие и нелюбовь к чужому
И непонятному мне ныне торжеству.
В ночной тиши на двух квадратных метрах
Я засыпаю. Всё-таки какой
Неприхотливый, тихий и бюджетный,
Но всё же недоступный мне покой.
И не уснуть, и веселиться поздно,
И этой жизни мало, и кровать
Огромной слишком кажется, что можно
|
|
|
Вовек её границ не покидать.
Часы напротив сокращают время.
И стрелки отвлекают ото сна.
Тревожно за окном маячат тени,
И тяжела ночная тишина.
***
Нет, не усталостью, а видимо, другим
Наполнен чувством разум угнетённый.
И ты стоишь на перекрёстках тёмных
Среди чернеющих в ночи руин.
И выбери средь них, какой пригоден
Для жизни будущей очаг,
И, сделав в тьму ночную шаг,
Не говори о том, что несвободен…
***
Свете Разуваевой
Вечерний, неспящий, и вечно
Играющий джаз.
Ты мне показал, как беспечно
Вселяется в нас
Любви ожиданье, касанье
Несмелое рук.
И будто зовёт на свиданье
Нас нежный твой звук.
И вечером тихим звучала
И пела во мне
Мелодии нить, и дрожала
На тонкой струне.
И вечером летним, уютным
Неспешно идя,
Влюблён был, ещё абсолютно
Не зная тебя.
***
Свете Разуваевой
Ночные полусонные просторы
Таинственнее кажутся в тот час,
Когда шагов и тихих разговоров
Никто не слышит, кроме нас.
Свернув во двор с шумящего проспекта,
Ты слышишь, как отражены шаги
От сводов арочных. Фонарным светом
Листы объяты. Так легки
Мгновенья пребыванья в парке тихом
Двора уснувшего, когда спешим домой,
Покуда дверь подъезда лёгким скрипом
Не оборвёт тиши ночной.
***
Давай не будем в этот год
С тобой встречаться впопыхах
В тех неприветливых домах,
Где нас с тобой никто не ждёт.
Давай мы встретимся с тобой
В моей квартире, где покой
Хранит Архангел домовой
И стен кирпичных толстый слой,
Где шум не раздражает слух,
Где рамы пыльное стекло
Хранит квартирное тепло,
Её неуловимый дух.
Давай попробуем сберечь
Неравнодушный сердца стук:
Так много факторов разлук,
Так мало поводов для встреч.
***
Стоял твой старый ветхий дом
Среди деревьев и ворон,
Что прилетали с похорон
С соседних кладбищ стаей.
И не смолкали у окна
Два чёрных, как зола, крыла.
Невзрачна птица и страшна,
А всё ж душа живая.
Теперь живёшь на пустыре
Среди оврагов, вдалеке,
Где только ветер во дворе
Непрошенный гуляет.
И по ночам по крыше он
Всё бродит, точно старый вор,
Тревожит ум и гонит сон,
Да вороньё пугает…
Песнь
Нет с тобой нам места в тех кругах,
Где у девушек на тоненьких руках
Кольца да браслеты.
Родились с тобой мы в лютых январях
И в дождливых и простудных октябрях,
Ни весной, ни летом.
Наши мысли, как могилы, глубоки,
И бесшумны, как течение реки,
Той, что дно скрывает.
Вы же вовсе оторвались от земли,
На которой и рождались и росли,
В небесах летая.
Мы в квартирах слишком тесных родились,
В них живём и в них закончим свою жизнь,
Большего не надо.
Вы забыли даже город свой родной
Ни землёй не дорожите, ни страной.
Вам и мира мало.
Пропасть слишком между нами велика
И далёки слишком наши берега,
Языки разнятся.
Но любовь порой протягивает мост
Без причины между нами. Вот вопрос:
Как в ней признаваться?
Непохожи наши языки,
Ваши поднебесья высоки,
Наши реки тёмны, глубоки.
Струны
Замечательной гитаристке
Екатерине Пушкаренко
Это была мистерия, состоявшая из
шести видений, звезды шестиконечной,
упавшей вместе с арпеджио вниз
по ступеням струн в небытие, то есть в вечность.
Первая была звенящим эхом, хрусталём,
разбитым вдребезги, пьянящим шампанским,
выстрелом в тишине, холодным дождём,
осколком зеркала, напевом цыганским.
Во второй были зной летнего испанского полдня,
стены крепости Альгамбра, коррида,
ветер, прилетевший с востока, молния,
озарившая ночное небо Мадрида.
Но третья олицетворяла собой всю нежность
пения цикад южного вечера и его теплоту,
тихий мотив колыбельной и её неспешность,
листья яблонь, шумящие на летнем ветру.
Звук четвёртой был эхом глубокого колодца,
тоской, мыслью, речитативом ставшей,
ночью, не знающей о радостях солнца,
вспышкой в небе звезды упавшей.
От пятой веяло ужасом и призрачным пением,
топями болот, сыростью земли, прахом
мира, окутанного вечным тлением,
голосом, зовущим из мрака.
Последняя, шестая говорила о том,
что по природе не выражается словом,
она была мыслью, смешанной с красным вином,
растворившейся в обертоне басовом.
Это была мистерия, шесть красок одного
аккорда, разрушавшего молчание
концертного зала, пролитого как молоко
по белой скатерти подсознания.
***
Кате Пушкаренко
Я помню мрачный тот собор,
Что в Вознесенском переулке,
Холодный каменный притвор,
И зал с органом слишком гулким,
И то, как раннею весной
Ты на гитаре здесь играла,
И как кружился над тобой
Дух протестантского хорала,
И как ему наперекор
Теплом, не свойственным органу,
Лечил гитарный перебор
Любой души уставшей рану.
И холод стен, и мрак ночи,
Казалось мне, в тот час померкли.
Так тает утром воск свечи
Перед иконой в русской церкви.
Свеча
И хотелось остаться бы с вами,
И душа была горяча.
Он горел, словно в запертом храме
Непогашенная свеча.
Перед вашими он алтарями
Был готов стоять до утра,
Только ночью в пустынном храме
Тишина лишь да темнота.
Литургия под утро начнётся,
И священник надломит хлеб.
Но свеча, догорев, не дождётся
Ни часов, ни начала треб.
***
Этот ливень ― скупое наследство
Ненаписанных ранних стихов.
В ненавязчивом с рифмой соседстве
Состоит, но не требует слов.
Только пеньем несвязным однажды
Он звучит у родного крыльца,
Словно строф череда, но не жаждет
Ни чернил, ни листа, ни чтеца.
Только капля за каплей он старый
Моей памяти долг отдаёт,
И наследством своим запоздалым
Всё не может закрыть старый счёт.
Словно всё, что не сказано было,
Этот ливень, по крышам шумя,
Проливает, как ручка, чернила
На исходе осеннего дня.
***
Почти невозможно узнать,
Играя словами,
Приходит ли в жизнь благодать?
Не ведаем сами…
Чернила на свежем листе
Не знают сомненья.
И ты по своей простоте
Вершишь преступленье:
Слова подбирая к словам,
Ты точно не знаешь,
Каким неизвестным делам
Пути открываешь,
Как корни у слов глубоки,
И тайны неясны,
Как рифмы певучи, легки,
Но всё же опасны…
В городе
По проспекту идешь. Дверь распахнута в ночь. Наступает
Это время беспамятства и очертаний предметов
Столь размытых ночной акварелью. В ночи убывает
Принадлежность их к веку и времени в целом. И где-то
Слышен шум автострад и заводов далёких, но всё же
Тишина побеждает, и двери распахнуты в полночь.
Сто ночных фонарей собирает случайный прохожий,
Сто чугунных оград, сто дворов, сто дорог безумолчных.
Тёмно-синяя дымка ложится на всё, что до ночи
Было признаком времени, было приметой эпохи.
Четверть века легко спишет ночь. Разрываются в клочья
Очертания дня и вечерней людской суматохи.
По проспекту идёшь. На пути, где смыкаются кроны,
Закрывая от глаз тусклых звёзд городское сиянье,
Нарушаешь течения лет временные законы:
Это с юностью встреча, и с юностью той же прощанье.
Отпускаешь себя… Как крылатая птица, на небо
Улетает душа в этот час в город тихий, далёкий,
Где ребёнком ты шёл по проспекту тому же за хлебом,
Город меди в карманах и город дворов и уроков,
Город странствий и детства и город забытых желаний
Город брюк перепачканных грязью, сорочек ― побелкой.
Всё сильней ночь сгущается, улиц скрывая названья,
Лишь неон да рекламы щиты, словно компаса стрелки.
По проспекту идёшь. Раскрываются двери в иное
Понимание прожитых дней. С темнотою сливаясь,
Весь проспект, как большой океан, столь велик. Город новый
Тяготеет к минувшему, в наших глазах отражаясь.
Без маршрута, без компаса, словно турист, бродишь между
Безвозвратно минувшим и будущим столь бестелесным.
В эти ночи осенние, будто на рынке одежду,
Выбирает душа в сетке времени новое место.
***
Санкт-Петербург нас встретил ни дождём,
Ни сыростью Балтийского залива.
Он встретил нас жарой. Июльским днём
Над мостовыми диск неторопливый
Не характерного для этих мест
Сияющего солнца заставляет
Дрожать над набережной воздух. Крест
Казанского над куполом пылает.
(Привыкший за века к дождям и дням,
От белой ночи мало отличимый,
Он ярок, словно солнце, и глазам
Он кажется звездой неугасимой.)
Санкт-Петербург как будто бы не тот…
Не тот, что на картинах и в рассказах.
Где холодность его свинцовых вод?
Где сырость воздуха и ветер? Сразу
Подумал я, что даже здесь теперь
Различья стёрты. Время всё равняет,
Рукой небрежной открывая дверь
В грядущее. Мы всё-таки теряем
Любое проявление своей
Неповторимости. Уж если город
Своё лицо утратил, то теперь
Понятно мне, что очень-очень скоро
И мы себя утратим. Города
Все нынче так похожи. Вместе с ними
И мы неразличимы, и жара
Лишь с новой силой говорит об этом:
Свой дух теряет питерское лето,
Как мы своё утрачиваем имя.
***
Рассвет. Болота Петербурга.
Полоска рельсного пути
Терзает плоть родной земли,
Как скальпель старого хирурга ―
Больного на столе в палате.
Мы тоже, видимо, больны,
Раз посреди ночной тиши
Срываемся и деньги платим,
И уезжаем прочь из дома.
И поезд в полуночный час
Поспешно удаляет нас
Из тела города родного.
Маргинальный стих
Наш чайный мир закрыт. Забудь, забудь, забудь.
Остывший самовар, да в градуснике ртуть
На минус десяти. И запертая дверь,
Разбитое окно. Попробуй-ка, измерь
Всю степень старины затёртого до дыр
Диванчика в углу. Наш бедный чайный мир!
Закрыт, закрыт, закрыт! Дожить не дали нам.
Сказали: «Чайный мир, он к новым временам
Давненько не к лицу. И сахар-дефицит,
Заварки не купить». Лишь в памяти разлит
По кружкам крепкий чай. Немыслимо уму!
Добавишь коньячку ― да угодишь в тюрьму.
Ну что же… Значит нам другого нет пути.
В тюрьму, в тюрьму, в тюрьму! Уж строго не суди.
Нам грех теперь не грех! Коль чайный мир закрыт,
Нам места больше нет, глас совести молчит.
Тюрьма всегда на век, ну минимум ― на пол,
От мира отстаёт. Тюремный старый стол
Похож на столик наш, и нары у окна
С решёткой ― на диван из нашего мирка.
Теперь наш чайный мир сокрыт от прочих глаз.
Забор да егоза, замков тюремных лязг…
Столовский тусклый свет нам создаёт уют,
И баландёры* чай в стаканы сладкий льют.
* “Баландёры” ― раздатчики пищи в тюремной столовой (жарг.).
***
«Се, стою у двери и стучу…»
(Апокалипсис св. Ап. Иоанна Богослова, Откр.3:20)
― Открой мне дверь, открой! Скорей, поторопись.
Окутан тленом мир, и больше не спастись
Поодиночке в нём. Я знаю, видишь ты
Пылание небес, багровый лик луны.
И всё вокруг давно объято тяжким сном.
Открой, и мы с тобой помолимся вдвоём.
― Оставь меня, оставь! Огонь небес сильней.
Моя душа в плену последних страшных дней.
Не тронь меня, не тронь, и не тверди о том.
Моя душа давно объята тяжким сном.
Горит над головой моей «полынь-звезда»,
Моих молитв и слов не слышат небеса.
***
Мы отсюда уйдём. Против воли, конечно.
Но не может ведь быть, согласись, бесконечным
этот праздник и этот неброский уют.
На дорожку присядь. Нас на улице ждут.
Выходя, обернись. От крыльца до забора
словно тень промелькни, будто ждут тебя снова
тут в привычный назначенный час.
И забудь. Нынче ветер приветствует нас.
Расставанье всегда будто смерти подобно.
Мы настолько слабы и, увы, неспособны
что-то здесь поменять. Только память одна
по инерции прошлому долго верна.
Но помимо неё есть ещё одна тайна:
уходя, мы становится, пусть и случайно,
продолжением этих оставленных мест.
Наш уют до конца не пропал, не исчез.
Мы теперь ветераны, свидетели этой
прошлой жизни. Как осенью память о лете
сохраняет цветы в сентябре, так и ты
будешь памятью, словно в букете цветы.
Сохрани эту память, как будто в пустыне
воду бережно странник хранит, как святыню:
находясь от родной стороны вдалеке,
помнит он о прохладной и тихой реке.
Послевоенное
И вот мы выбрались из блиндажей.
Война теперь окончена. И небо
как минимум, светлей и голубей,
а главное ― спокойнее. Я не был
так счастлив прежде. Будто бы сама
свобода наполняет нынче воздух,
когда лежишь и смотришь до утра
в ночное небо, где покой и звёзды.
Вчерашний узник жизни строевой
свободен и крылат теперь, как птица,
и полон ощущения того,
что ничего плохого не случится.
Наш прежний мир отныне терпит крах.
Война и смерть его перечеркнули.
Смолкает плач и прочь уходит страх.
Когда ещё вчера свистели пули
над головой, то можно ли роптать?
Бояться нищеты, беды, болезни?
Как прежде мы могли не ощущать
насколько это мелко, бесполезно?
И что возможно счастье лишь тогда,
когда стихает бой, смолкает ропот,
и грань так незаметна и тонка:
полшага от свободы до окопов.
***
Памяти Иды Прести и Александра Лагойи
Наверное, после войны
Гитары звучали иначе.
Наверное, нитка струны
Особенным образом плачет:
И горем полна её песнь,
И счастьем бескрайним богата,
И что-то бесценное есть
В воздушном и тихом вибрато.
Наверное, слышно вдвойне,
Насколько правдиво искусство:
И звук безупречней, полней,
И глубже, и праведней чувства.
Ни денег, ни славы тогда
Искали Вы, струны стирая.
Другого Вы ждали плода,
И Муза Вам пела другая.
Полвека спустя, через шум
Пластинки мне слышен Ваш дивный
Звук нежных двенадцати струн,
Как песни мотив лебединой.
И годы спустя, слышу в ней
Я боль этой ранней потери,
Как будто, всё кажется мне,
Вы песню свою не допели.
Она и поныне звучит
Ферматой певучей и долгой,
И память о Вас всё шумит
По старой пластинке иголкой.
***
Зайди, не поздоровавшись, ко мне.
Скажи, как разорили твой оазис.
Зачем же вы придумали себе
Столь странные уму чужому связи?
Зайди, рукой привычной пыль смахнув,
С расстроенного вечно пианино.
Она ушла, надежды обманув,
Как женщина уходит от мужчины.
Её талант ты запер на замок
И скрыл от глаз завистливых. Делиться
Не захотел ни с кем, но сам не смог
В число её архангелов пробиться.
К тебе приду, как в опустевший дом:
Рояль закрыт, молчанья не исправишь.
Ещё звучит здесь тихий обертон
Уже остывших чёрно-белых клавиш.
***
Прости, что за тебя не заступился,
И на бумаге не был я с тобой.
Но я и от себя отгородился
Холодной и бесстрастною строкой.
Я понимал, что можно и иначе
Распорядиться даром строк и слов.
Но те из них, что стройны и удачны,
Твоей души не взяли под покров.
Я мимо бед твоих прошёл безмолвно,
Не посвятив тебе своей строки.
Ускорив шаг и отвернувшись, словно
Скупой проходит мимо страждущей руки.
Выбор
Видать, мы будем неприкаянны. Пойми,
Нас убивает, душит, портит выбор.
Когда открыты перед нами все пути,
одну дорогу выбрать можешь либо
сойти с ума. Средь множества путей, дорог
какою не пойди, ты сто других оставишь.
Упущенное счастье, как порок:
идя одной дорогой, не узнаешь,
куда другие приведут. Настолько мир
многообразен и путей так много,
что мы себя в нём тратим, словно флирт
любовь всю тратит, не творя иного.
Я нынче заграничный паспорт не хочу
иметь. Мне кажется, теперь увидев
другие страны и другую жизнь, сочту,
что я не так живу. Я ― очевидец
и без того безумного числа миров.
Мне даже здесь, как в космосе открытом,
бывает жутко иногда, как будто кров
мой окнами глядит лишь в тьму попыток.
***
Прикрывшись молчаливостью зимы,
Я предавался этим тихим думам.
Снег засыпал уснувшие дворы,
И это мне тогда казалось чудом!
Увидишь ли его среди дворов,
Его дыханье услыхать сумеешь,
Не торопясь и не роняя слов?
Прислушайся, и если мне не веришь,
Пройди по улицам, где снег мои
Следы сокрыл от глаз, и затаённо
Луна льёт свет на дворик позади,
Моею мыслью лишь одушевлённый.
Когда свет лунный мягко и легко
Ложится на дорогу, ты повсюду,
Дыханье затаив, почувствуешь тепло
Одушевлённого, мной прожитого чуда.
***
Усталость чувствуется в каждом
Ушедшем безвозвратно дне.
Чем сможешь мне помочь, что скажешь?
Не беспокойся обо мне.
Я, как могу, оберегаю
Столь недоступный мне покой:
Слова на ветер не бросаю,
Пишу короткою строкой,
Не беспокоюсь, не бунтую,
Да кофе пью три раза в день.
И сам себе теперь рисую
Свою же собственную тень.
А спать ложусь когда, отныне
Глаза тревоги лишены:
Я вижу по ночам цветные,
И одинаковые сны.
Гость
Ты несёшь с собой прохладу
Тихих улиц задремавших,
И походкою уставшей
Поднимаешься ко мне.
Без вечернего наряда
Я в дверях тебя встречаю,
Наливаю в чашки чаю.
В вечереющем окне
Отражаются два мира:
Уличный, холодный темный
И домашний. Столь условный
Разделяет их барьер.
Но хранит в себе квартира
Все мои воспоминанья,
Все сомненья и желанья.
Окна, двери, интерьер ―
Это может всё увидеть
Гость желанный, нежеланный,
Этот мир, почти что тайный,
Открывается ему.
За столом на кухне сидя,
Разглядев его случайно,
Стал задумчивей, печальней,
Словно видя наяву
То, что скрыто от прохожих,
За окошком проходящих.
Бессловесно говорящий,
Этот мир тебя увлёк.
В час вечерний, непогожий,
мысли он твои заполнит
до тех пор, пока не щёлкнет
за спиной дверной замок.
Надежда
Вспоминается церковь около нашего дома.
Ты в неё, наверное, не заходила ни разу…
Сейчас прохожу мимо и вижу: там всё готово
Для отпевания покойника (забыл сказать сразу:
Церковь при кладбище), на улице ранняя весна,
И всё так неприглядно в городском пейзаже,
И церковь-то в округе далеко не одна,
А зайти хочется именно в эту (пусть даже
Во время отпевания, ну мало ли что у меня случилось?
Поймут, ей Богу!) ведь когда-нибудь, быть может,
Ты проходила мимо и почему-то прекратилась,
Сама тому удивившись. Вряд ли, конечно, а всё же…
***
Я исследую феномен доброты.
Отчего слова твои чисты?
И душа ни чёрства, ни глуха,
Будто бы не ведала греха,
И цветёт, не увядая, взгляд,
Ничего не требуя назад.
Отчего слеза твоя чиста
Без молитв, без чёток, без креста?
Доброта
― «А что, собака в детстве была? Какая?
Породистая?» ― «Да нет, простая,
Дворняжка…» ― скажешь ты, улыбнувшись.
И в глазах отразится уже минувший
Назад лет пятнадцать осенний день,
Школа, свежесть сентябрьской прохлады, сирень
У подъезда, двор, в руках кожаный поводок…
Мама скоро придёт с работы, и замок
заскрипит, поддавшись… Видно, доброта ―
Это отраженье детства. Прежде никогда
Не видел твоей улыбки такой безоружной
И чистой. А всего-то было нужно
Спросить про собаку. И как за годы в душе не умолкло пенье?
Без книг и походов в церковь по воскресеньям…
Григорий Разуваев
ГОСТЬ
Редактор Л. В. Дубаков
ГПОУ ЯО «Ярославское музыкальное училище (колледж)
им. Л. В. Собинова»
150000, Ярославль, ул. Собинова, 5
http://www.muzsob.ru
http://vk.com/sobinov_interactive
https://vk.com/naosobinku
Подписано в печать 6.04.2017
Гарнитура «Бук Антиква», «Таймс Нью Роман».
Тираж 50 экз.
|
|
|
