Как я нюхал клей или «Мое детство»

 

 

Реальность обманчива и парадоксальна: те, кто делают все, как тому учили, оказываются глубоко несчастны, но, по примеру Ивана Ильича, осознают это только на закате жизни, когда драгоценные годы уже позади. Те же, кто отбивался от рук, бывал на дне, творил то, о чем приличному человеку стыдно даже подумать, проживают жизнь полную приключений, радости и оканчивают её, ни о чем не жалея.

Как же такая несправедливость может происходить в таком, казалось бы, рациональном и логичном месте, как наш мир?

А никак. Наш мир – это хаос, закономерный, но настолько сложный для человеческого ума, что надо проделать над собой колоссальные усилия и немало пострадать, как мне кажется, чтобы этот прекрасный узор, называемый хаосом, понять и почувствовать хотя бы на одну тысячную.

 

I

Ирина сызмальства была, да простят меня феминисты(тки), «пацанкой», которая и играла в футбол, и дралась, и помогала бабушке в огороде, и двойки по химии получала. Папа ее, Леонид, познакомился с мамой ее, Ольгой, в городе Ленинград. Детские годы она провела вдалеке от родителей, под опекой бабушки в поселке Ольховатка. Годы юности пришлись же и вовсе на странные времена для государства Российского в городе то ли Ленин, то ли Петр, то ли Черт-Его-Знает-Грабурге.

В Черт-Его-Знает-Грабурге тогда стало известно, что ничего, собственно, не известно. И вообще, ребята, живите – как хотите и делайте – что хотите. Захлопнули дверь, выставив на холод как… как не знаю, каким надо быть извергом, чтобы выставить кого-либо на такой холод.

Ребята на холоде поняли: главное - чтобы было тепло. Вот они, не будь дураками, и пошли по всей отчизне собирать дрова на обогрев, кто сколько и как мог.

Собрали впрок, значит, и думают: а вдруг кто-то захочет у нас эти дрова забрать? Других-то ребят в городе хватало. Ну, наши молодцы решили тогда всех потенциальных грабителей их честно-набранных дров пойти мочить, а те, в свою очередь, пошли мочить их.

В это время молодая Ира забывала о своем коротком романе с богом неспелого красного. Бог неспелого красного – это когда люди покрасили зеленое яблоко в красное и давай всем говорить: «Ах, какое вкусное спелое яблоко!» - а сами, когда его едят, кривятся от кислятины, но продолжают: «Покрасим всем яблоки в красный и наступит рай на земле!». Она выкидывала все его подарки: стишки про май, красные платочки, бюстики Ленина и Маркса. На этот раз у нее завязались крепкие отношения с богом дров, который оказался не таким щедрым на подарки. Он, правда, постоянно сулил ей счастье, но дальше обещаний не заходило.

Как и все порядочные девушки, Ира зарабатывала деньги честным трудом – продавала вредные для зубов сладости в ларьке (ларёк – легкая постройка для мелкой торговли).

Ира – девушка, которая с детства много радовалась, шалила, смеялась, была очень доброй и честной, собственно, как все дети. Она хотела стать хирургом, но, чтобы стать хирургом, надо иметь немало дров, а родители ее дрова не печатали.

И вообще, на все в мире нужны дрова: там – дрова, тут – дрова. Хотеть надо тоже дрова.

А Ира возьми и захоти ребенка. Сумасшедшая! Еще столько дров не собрано, а она ребенка уже захотела. А дрова кому собирать-то?

Зачла она ребенка будучи юной, открытой для любви и добра. Избранником стал молодой Арсен. Наполовину ассириец, наполовину русский, с черным поясом по Карате. Он заслуживает любви Иры и по сей день, но, к сожалению, больше автору об этом персонаже ничего не известно, так как и сам он не знает никаких подробностей. Неизвестность Арсена стала главной его, как добросовестного отца, чертой.

Ира забеременела, Ольга, ее мама, развелась. Комната на Васильевском острове Черт-Его-Знает-Грабурга уступила однокомнатной квартире в центре Любовопровинцка.

Родился у Иры болезненный маленький мальчик, которого назвали Арсен, в честь папы. Бабушка Ольга хотела назвать его Яков.

Детство двадцатилетний Иры подошло к концу, наступила взрослая жизнь, в которой ей пришлось услышать от врача «готовьте гробик», пришлось от безнадёжности поверить в Бога, окрестив Арсена в год, пришлось просить у соседей половину стакана каши, пришлось от родной матери слышать отказ в помощи, когда просить больше было не у кого.

 

II

 

Началась моя жизнь, как у всех, с больницы, да вот времени в ней было проведено невообразимо больше, чем принято. В год или два от рождения мне вместе с мамой пришлось пробыть там около десяти месяцев, а затем и каждые полгода я госпитализировался в родную гастроэнтерологию. Хорошее, хочу сказать, было время! За мои кудри меня любили поголовно все девушки, медсестры относились как к своему, да и я относился к своей больнице, как к уездному поместью. Это была областная больница, туда приезжали дети, с родителями и без, из поселков, деревень и городов меньше Любовопровинцка.

Были, правда, и некоторые минусы: во-первых, за то, что я мазал других детей пастой, играл в карты и не ложился спать когда следовало, меня почему-то ругали, во-вторых, еда там была отвратительная. Буфет, конечно, спасал, но желудок за сосиску в тесте спасибо не говорил. Патриарх отделения гастроэнтерологии тоже не была в восторге. Видимо, с детства я обладал главной чертой русского человека – иррациональностью.

В больницах случалось и страшное: однажды в отрочестве я лежал на обследовании в НИИ питания РАМН. Там было много ребят со всех углов нашей большой и постоянно меняющейся родины. Не знаю, чем я навлек на себя беду, может из-за остроты ума, а может языка, но, в общем, что-то такое острое кольнуло в задницу тучного армянина. Дело было так: армянин сказал крепкому русскому парню о том, что я, якобы, считаю размер его репродуктивного аппарата обратно пропорциональным размеру его больших мышц, а, как известно каждому, самая важная часть тела для юноши-подростка - не голова. Богатырь пришел в безумие от сказанного, и пошел в мою палату за расплатой. Вследствие непродолжительной борьбы я рассек бровь об стул, что примечательно, без углов.

Одновременно с потекшей из рассечения кровью на несчастного парня обрушилась волна раскаяния вперемешку со страхом. В таких случаях никогда не знаешь, что правильно, а что нет. Конечно, побить его было бы вполне резонно, но эта опция была недоступна в случае с этой грудой мяса. Невозможность наказать помогла осознать, что он был просто жертвой уколотого в задницу армянина, поэтому я сказал богатырю, что никто из власть-имущих (матерей, медсестер и врачей) не узнает о его проступке. Так и случилось, отчасти и потому, что мне было стыдно признавать свою слабость. Что примечательно, русский витязь так и не поверил, что я никогда не обсуждал его интимных пропорций, а армянин вышел сухим из воды.

Даже без больницы я много болел, то ангиной, то простудой, то еще чем-то. Не знаю, почему. Возможно, потому что меня называли болезненным? В общем, в детском саду я провел немного времени. Это были какие-то командировки на месяц, может два. Всё, что я запомнил оттуда, это как мы учились считать на оленях: черные и белые, отливающие блеском металла, размером с руку четырехлетнего ребенка. Кровати, как большие ящики выдвигающиеся из стен. Как у маминого приятеля сломалась машина и мы с воспитателем сидели вдвоем в темном дворе, оба чувствуя, что могли бы проводить время гораздо веселее. Помню, как спичкой порезал червя надвое, а он, точнее уже они, продолжили свою жизнь, как будто, так и должно было быть. А еще первые знакомства с сексуальностью, когда на тихом часу у меня и подруги по заточению были сдвинуты кровати.

Отдельное место в моей жизни заняли санатории и лагеря, не те, что у Довлатова, а детские, с утренниками и полдниками, кислородными коктейлями, ненавистными песнями и симпатичными девочками. У меня была инвалидность из-за бронхиальной астмы: мама говорила, что у меня часто бывали приступы, а я не спорил и врачам говорил, что у меня часто бывают приступы. Каким же я был дураком, что прогуливал массаж и минеральные ванны, в жизни себе не прощу.

Я навидался всяких людей: детей, родителей, воспитателей, медсестер, врачей, охранников, бабушек, дедушек, поварих, буфетчиц, санитаров, вожатых, директоров, уборщиц и дворников.

Пребывание в санатории это не то же самое, что детский сад или больница в родном городе: там ты знаешь, что мама неподалеку, мама тебя заберет, мама заедет и привезет бананы и йогурт. А тут, брат, вот тебе тысяча рублей на три недели (тысяча в двухтысячных была Суммой с большой буквы), это тебе и на экскурсии и на пряники, потому что я тебе ни того, ни другого не куплю. Этакая демонстрационная версия самостоятельной жизни.

Но это все равно было странное времяпрепровождение: я никогда не плакал и не грустил по окончании. Не любил петь песни и участвовать в хороводах. Однажды во время обеда воспитатель ударила меня по левой руке, держащей ложку с супом, и сказала, чтобы я ел правой. Я рассказал об этом маме. Больше меня не беспокоили во время еды.

В ДОЛах, то бишь детских оздоровительных лагерях, было тоже по-своему необычно. У меня не получалось проникнуться всей этой романтикой, любовью к родному отряду и заучиванию девизов, постоянно так и тянуло в самоволку за территорию, прогулять мероприятия. Это было здорово! Чувствовать себя вне устойчивой системы. Приятно самому выбирать, как и где проводить время.

Кстати, и здесь не обошлось без необычных, странных событий. В лагере со мной случился первый поцелуй, мне было тринадцать лет, я танцевал медленный танец с красивой девочкой старше меня. Во время танца мы смотрели друг другу в глаза, чувства нас переполнили, и мы даже не поняли, как любовь заполнила каждую клеточку наших тел. Затем последовал поцелуй, робкий, как молодой заяц в весеннем лесу. Это стало началом той чистой любви, о которой пишут поэты всех времен и народов.

На самом деле всё было немного не так. На летних лагерных дискотеках в десятых годах второго тысячелетия была такая забава, которую мы называли «ловля» (может быть от слова love?). Суть такова: компания из мальчиков или девочек ловят в круг человека противоположного им пола и тот обязан одарить каждого из ловцов поцелуем в щеку. Если же танцующую пару застали в такую ловушку во время «медляка», то они обязаны поцеловать друг друга взасос, слово пошловато, не спорю, но вполне соответствует самому событию.

Во время медленного танца с милой особой, я об этой традиции еще не знал, но она, видимо, съела не одну собаку на этом деле. Внезапно на меня обрушился слюнявый поцелуй с наглым языком, который без спроса начал рыскать что-то в моем, казалось бы, личном рту. Но если я скажу, что мне тогда не понравилось – это будет лукавством. Только вот оказалось, что не для всех девочек этот поцелуй означал симпатию. Так я впервые столкнулся с утратой знаков в современном мире.

Но лагерь показал мне то, о чем дети, вернувшиеся домой, не рассказывают с радостью своей родне. Моя крестная была медсестрой в баптистском лагере, а мы с её сыном просто жили там в медпункте, помогая сотрудникам с уборкой и подготовкой столовой для приема пищи, а в свободное время развлекались как могли, наслаждаясь свободой от любой ответственности. В это время на поток в лагерь приехали сироты из детского дома: угрюмые, сплоченные между собой в маленькие семьи, мальчики и девочки, которые курили и матерились, как не делали этого взрослые во время пьянок. Они нагоняли на меня страх: я боялся их агрессии и звериной готовности атаковать. Они всегда были как кошки, которые напружиниваются мышцами во всем теле, когда чувствуют опасность. Но еще я боялся оказаться на их месте, лишиться семьи.

Я помню, как за некоторыми девочками днем приезжали легковые машины и увозили их куда-то. Как я узнал потом, их увозили на трассу, чтобы они торговали собой. Им было от тринадцати и до семнадцати лет.

 

III

 

Я рос с самого детства в однокомнатной квартире с тремя людьми – бабушкой, мамой и дядей. Почти не помню дошкольного детства. Только трехколесный велосипед, лего и разные конструкторы. Мой дядя старше меня на девять лет, я его почти не знаю: он любил фантастику, был толкиенистом. «Толкиенисты» – производное от фамилии автора романа-эпопеи «Властелин колец» Джона Толкиена, те ребята, которые не стали гопниками, панками или скинхедами. Сейчас бы их называли гиками. Это был сумасшедший восторг, когда дядя приносил домой огромную секиру или стрелял из лука в большую коробку «Петр I» и стрела пробивала ее! Однажды я украл у него юбилейные десятки, чтобы пойти играть в компьютерный клуб. Во многом, благодаря ему я полюбил литературу. Во многом, благодаря ему я сейчас жив и здоров.

Самостоятельная жизнь началась довольно рано, однажды мама дала мне денег и я сам сходил в магазин за хлебом и беляшами на углу дома. Потом я научился самостоятельно варить макароны и жарить яичницу.

Оставаться одному приходилось часто: мама с бабушкой работали на рынке в отделе рыбы. Я сам ездил на маршрутке в гости к крестной и на рынок, но часто опасался, что меня могут украсть. Тогда много говорили о том, что детей крадут. Помню, как я врал водителю маршрутки, что мне еще нет семи, чтобы ездить бесплатно. Он верил.

Однажды мы с мамой и сыном крестной, с которым мы договорились в итоге называть друг друга двоюродными братьями, потому что так было проще, пошли в цирк. Мама сказала нам, чтобы мы соврали про наш возраст, а когда охранник или билетер спросил у нас, сколько нам лет, я ответил правду, до сих пор не понимаю почему.

Во дворе моего пятиэтажного дома почти не гуляло детей, но с одним я все-таки подружился, и мы часто ходили вместе гулять. Однажды он попросил у меня машинку и начал ею играть, а когда я просил дать её мне, чтобы я тоже поиграл, он резко рявкнул на меня, со злостью.

Как-то мы пошли к нему домой, я уже не помню зачем, внутри небольшой квартиры было очень прокурено, а нам навстречу вышла женщина с опухшим красным лицом. В кухне сидели два мужчины с бутылкой водки на столе. Через полгода старая бабушка, которая всегда сидела во дворе, сказала, что его отправили в кадетское училище.

В школе я оказался в 8 лет и был всегда немного старше большинства моих одноклассников. Первое сентября мне не нравилось, я уже говорил, что никогда не любил всех этих массовых мероприятий. Когда настала пора идти на уроки после «торжественной линейки» мне стало страшно, потому что я должен был идти туда без мамы, я очень просил ее остаться за дверями и никуда не уходить.

Начальная школа была, в общем, веселой: я обожал уроки литературы, мне очень нравилось учить скороговорки и пословицы, читать вслух. Оценки мы получали в виде вырезанных картонок красного цвета. У меня было много картонных пятерок за литературу, а вот с русским языком и письмом как-то не складывалось, у меня было очень много «жуков», как называла их классный руководитель. Жуки – это обведения в тетради, когда ты написал слово или букву неправильно, но не хочешь зачеркивать его, признавая, таким образом, свою ошибку, а просто пишешь поверх, несколько раз обводя нужное слово.

У меня появился лучший друг, с которым мы проводили много времени на продленке и на каникулах. Однажды в школу пришел новый парень и почему-то стал всем нравиться, хотя мне он казался ну очень противным. Самое страшное, что мой лучший друг начал проводить много времени с ним и меньше со мной - было обидно. Я даже расплакался из-за того, что может быть такая несправедливость.

Когда наш класс во время продленки гулял на детской площадке, противный парень начал стоя раскачиваться на качелях, демонстрируя своё бесстрашие. Лучший друг принялся делать это вместе с ним, на других качелях рядом. Не устояв, он упал на землю, поднял голову, и качели ударили его в лоб. Я в это время был неподалеку и потом рассматривал дорожку из крови на асфальте. Ничего страшного не случилось, наложили пару швов и как новенький.

Было время, когда моя мама сама устроила продленку у нас дома. Я и еще трое детей после школы шли ко мне домой, и там делали уроки, играли и ели. Я ненавидел делать уроки.

Домашняя работа становилось проблемой с самых этих двух слов. Столько я бился над ними, что у мамы не хватило сил и понимания:

- Почему ты пишешь дамашняяробота? Ну и иди жить тогда в своей ДАМЕ!

Мне стало не по себе: я представил две огромные карты, которые опираются друг на друга, с изображением дам на них, а под ними сижу я. С домашней работой были связаны только негативные эмоции, не считая истории и литературы. А как можно избежать негативных эмоций связанных с домашней работой? Не делать ее. А как избежать наказания за невыполнение домашней работы? Не ходить в школу! Гениально, не правда ли?

 

IV

 

Много свободного времени у ребенка – самое страшное, что может с ним произойти. Да, конечно, он может начать изучать домашнюю библиотеку и прочитать в ней всё. Но, не в случае, если в твоем доме стоит ящик, который хуже любых наркотиков, который я бы запретил законом.

Телевизор был перманентно говорящим в доме каждого из моих друзей. Пока родителей нет, ты можешь играть в конструкторы, машинки, мяч – но телевизор включен. Потому что иначе разве можно? Ведь когда мама или бабушка дома – они смотрят телевизор. Тишина – что-то неведомое, а когда она настаёт – становится жутко, страшно. Ведь ты остаешься наедине с тем, с чем не привык быть. Телевизор был членом семьи, а компьютер – самым интересным, во что можно играть.

Я даже сейчас недоумеваю от родителей, которые только что и могут, так это ругать своих детей за проведенное в компьютерных играх время. Мне всегда хочется спросить у них: а какие альтернативы ты можешь предложить? Что интересного можешь дать? Там у меня целые вселенные, там я герой и передо мной стоят действительно важные цели и задачи, за которые меня еще и награждают. Что же ты можешь мне дать здесь?

Однажды, когда в квартире вырубилось электричество, а на улице была осень, темнело слишком рано для маленького ребенка. Мама и бабушка, как назло, задерживались на работе. А когда мамы долго нет, ребенку в голову лезут мысли вроде «А вдруг она потерялась? Вдруг её убили? Вдруг… Вдруг…». Я очень долго плакал и позвонил бабушке своего друга, прося сходить её на рынок и проверить, там ли мама.

Старшие классы стали временем, которое мне не с чем сравнить. Это очень специфическая часть, которая стала моим личным адом. Мы со сверстниками уже самим себе стали казаться взрослыми. На стройке возле дома моего двоюродного брата, того который на самом деле не двоюродный, мы часто играли в догонялки, прятки, а еще делали самокрутки из сухих листьев с деревьев и курили не в затяг, подражая разным героям фильмов и видеоигр.

Курение было повсеместно: курили моя мама, бабушка, дядя. Курили родственники и их друзья, прохожие на улице, водители автобусов и врачи, учителя и отцы. Курить стали мои друзья, курить начал и я, мне тогда было четырнадцать лет. Мне повезло, что я быстро научился курить в затяг, а то бы меня обязательно засмеяли. Сигарета была чем-то приятным, помогала проводить время с делом. Вот ты сидишь без сигареты полчаса вместе со своим другом на лавочке и как-то это по-дебильному, а вот с сигаретой совсем другое дело. На перемене в школе не станешь же ты, как идиот, просто так стоять в туалете, а когда у тебя сигарета – уже как-то осмысленно время проходит.

У моей мамы была супер способность: она могла определить пьющего или наркомана одним взглядом, я не мог понять, как она это делает. Во мне она не увидела пьющего или наркомана, наверное, потому что очень сильно любит.

Моим дебютом в мастерстве выпивки был канун нового года, когда мне было почти пятнадцать. Я тогда впервые напился, каким-то дешевым коктейлем. Как я был горд и с каким весельем рассказывал эту историю приятелям. С тех пор алкоголь всегда был рядом, он был как наш тотем, наша вода для досуга. Почти никогда не было проблем с его покупкой, добрые продавцы в магазинах, видимо, понимали, как важен для ребенка алкоголь, если он хочет с весельем провести время.

Но я не хочу, чтобы читатель подумал, что мы не могли развлекаться без помощи алкоголя. Ни в коем случае! Мы всегда были изобретательны, а значит и наши способы развлекаться - разнообразны: мы нюхали клей, бензин, газ для зажигалок, покупали травку на деньги родителей, ходили в компьютерные клубы и кино.

Мне почти никогда не нравилось то, какой эффект вышеперечисленные инструменты хорошей рекреации оказывали на мой ум, но социальная депривация – самое страшное, что может случиться с подростком. Никто не любит в «тусовках» людей, которые не участвуют в общем скотстве.

В свою очередь, я очень часто оказывался именно наблюдателем: сколько было увидено разных типов подростков, юных девушек и парней, которые ненавидят все то, что их заставляют делать взрослые, не понимают, зачем живут, но не видят альтернатив.

 

V

 

Мой классный руководитель в старших классах была преподаватель русского и литературы. Первое время я обожал её за ум и то, что она рассказывала нам на уроках. Она была молода, лет тридцати-сорока, все время жаловалась на мужа и не любила евреев.

Раньше я думал, что человек с филологическим образованием просто не может не быть чем-то более высшим, нежели простые обыватели. Оказалось, что и ему не чужды страсти, слабости и безнравственность, особенно в условиях, когда главное – будут ли у тебя завтра средства, чтобы прокормить свою семью.

Сама не подозревая, преподаватель навлекла на себя большую беду, дав мне из своей личной библиотеки сборник из романов Аркадия и Бориса Стругацких, в которых были «Отель «У погибшего альпиниста»», «Пикник на обочине» и «Град Обреченный». Прочтение этих книг стало, думаю, большой трещиной в стене между моим узким мирком и Большим Миром, о котором я не подозревал. Я стал еще более чутким ко всякой несправедливости, невежеству, скотству, которых в моей средней, по всем параметрам, школе хватало с лихвой: преподаватель химии брала по двести рублей с каждого, кто учился плохо, но не хотел двойку в четверти. То же самое делала преподаватель биологии. Классная валила всех с помощью самостоятельно составленных тестов к, черт бы его побрал, ЕГЭ, чтобы заставить каждого в классе почувствовать себя ничтожеством в русском языке и подобрать милосердно брошенный ею спасательный круг в виде частных платных занятий.

Я испытывал много проблем с учебой: был очень неусидчив, спал на уроках, пререкался с преподавателями, если считал, что они не правы или несправедливы, не важно, ко мне или к кому-то другому. Бунт стал любим мною настолько, что я увлекся революционными идеями и полюбил Че Гевару. Но мне всегда говорили, что прежде чем бунтовать против кого-то, я сам должен стать безупречным, чего у меня не получалось: не выходило делать скучную, бессмысленную домашнюю работу, не выходило высиживать на сухих уроках.

Всегда я мечтал об Учителе с большой буквы, сенсее, таком как Тенин из мира Полудня братьев Стругацких. Наставник, который бы направил и не дал бы пойти по ложному пути.

Первый такой педагог в моей жизни появился, когда стало очевидно, что все мои знания, в основе своей, подчерпнуты, откуда угодно, но не из школы. Необходимость сдавать ЕГЭ, чтобы не стать у края жизни, не прослыть неучем, а наоборот встать на дорогу становления. Не важно, кем стать, важно чтобы с дипломом.

Вечера мы проводили за русским и литературой, обсуждали книги, жизнь авторов и их героев, нашу жизнь. Начало моей большой боли положили Онегин, Печорин, Раскольников, Болконский, Безухов, Башмачкин, Базаров, Обломов - все эти люди подвели меня к вопросу, который обозначил потом Альбер Камю: почему жизнь стоит того, чтобы ее прожить?

Тогда это ощущение тоски и непонимания мироустройства только-только начало возникать, еще не приобретя точных очертаний. Но я не мог понять, почему же старуху нельзя убивать? Зачем Обломову вставать с дивана?

Казалось, что всё это просто меланхолия, вызванная уже опостылевшим ритмом жизни Любовопровинцка. Стоит только перебраться в восхваляемый мамой Черт-его-знает-грабург, поступить в университет и все будет так, как должно быть и счастью не будет конца. Только вот на кого поступать? Я хотел пойти на филологию, лингвистику или журналистику, только после работы нештатным корреспондентом нескольких городских газет, стало еще яснее, что настоящие журналисты заканчивают никак не журфак.

ЕГЭ был сдан с высоким результатом, который я не стыдился лишний раз обозначить всем отчаявшимся и разочаровавшимся во мне школьным учителям. Я поступил, как это ни иронично, на кафедру социально-культурной деятельности. Ну, то есть, массовые праздники, мои любимые. Правда, счастья это не прибавило.

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: