О происхождении словесного искусства

Е.М. МЕЛЕТИНСКИЙ

Археологический материал, дающий так много для истории изобразительного искусства, очень мало помогает при изучении корней искусства словесного.

Словесное искусство, по-видимому, возникло позже неко­торых других видов искусства, так как его материалом, перво­элементом является слово, речь. Разумеется, все искусства могли появиться только после того, как человек овладел члено­раздельной речью, но для возникновения словесного искусст­ва требовалась высокая степень развития языка в его коммуни­кативной функции и наличие довольно сложных грамматико-синтаксических форм. По-видимому, ранее всего появилось изобразительное искусство. Первые декорированные деревян­ные и костяные предметы (женские статуэтки — палеолитиче­ские «Венеры») относятся примерно ко времени за 25 тыс. лет до н. э. Классические памятники европейской пещерной жи­вописи (изображения животных в ориньяке, солютре и мадлен) относятся к 25-10 тыс. лет до н. э.

Изобразительное искусство возникло в верхнем палеолите (последняя ступень древнекаменного века), когда человек по своей конституции уже ничем не отличался от современного, владел речью, знал родовую организацию, основанную на ду­альной экзогамии (деление общественной группы на две по­ловины, внутри которых запрещены брачные связи), изготов­лял совершенные орудия из камня, кости и рога, имел прими­тивные религиозные представления. Но менее совершенные орудия человек уже изготовлял в среднем и нижнем палеоли­те, по меньшей мере за 400 тыс. лет до этого.

В процессе труда совершенствовалась рука, которая теперь могла придать природному материалу утилитарно-целесооб­разную форму, а затем столь же целесообразно пользоваться изготовленным ею предметом. «Интеллектуальное» употреб­ление руки (и глаза) обостряло способности, которые сделали возможными членораздельную речь и человеческое мышле­ние.

Появлению символических и фантастических образов без­условно способствовало и развитие мифологии. Почти нет со­мнений в том, что палеолитическая пещерная живопись не только синтезировала наблюдения над животными — объекта­ми охоты — и в этом случае представляла способ «овладения» ими, но имела и магическое значение как средство привлече­ния и подчинения охотничьей добычи. На это указывают изо­бражения воткнутых в фигуры животных копий. Безусловно магический характер имеет «оживление» наскальных рисунков или рисунки на земле у австралийцев во время обрядов, имею­щие целью стимулировать размножение данного вида живот­ного. Изобразительное искусство широко использовали и в бо­лее сложных ритуалах, тесно связанных с ранними религиоз­ными верованиями. Однако могло существовать (это подтвер­ждает пример тех же австралийцев) изобразительное искусст­во, не связанное строго с религиозно-магическими целями.

В знаменитой пещере Трех братьев имеется относящееся к эпохе мадлен, т. е. к периоду расцвета палеолитической живо­писи в Европе, изображение замаскированного человека с ро­гами оленя. Эта и подобные ей фигуры, несомненно, свиде­тельствуют о существовании в то время охотничьих танцев, по-видимому, имеющих уже магическую цель. Танец— эта живая пластика — не только один из древнейших видов искус­ства, но такой вид, который достиг высокого совершенства именно в первобытный период.

Если в древнейшем изобразительном искусстве перепле­лись экспрессивная фигуративная изобразительность с орна­ментальными мотивами, то в танце динамическое воспроизве­дение сцен охоты, трудовых процессов и некоторых сторон бы­та обязательно подчинено строгому ритму, причем ритм движений с незапамятных времен поддерживается ритмом зву­ковым. Первобытная музыка почти неотделима от танца и долгое время была ему подчинена.

На первобытной стадии преображающая роль искусст­ва часто наивно отождествлялась с утилитарной целью, дости­гаемой не трудом, а магией. При­митивный магический обряд по мере развития и усложнения анимистических и тотемных представлений, почитания пред­ков, духов-хозяев и т. п. перерастал в религиозный культ.

Связь танца с магическим обрядом, а затем и религиозным культом оказалась более тесной, чем у изобразительного ис­кусства, поскольку танец стал основным фактором обрядово­го действа.

Народно-обрядовые игры, включающие элементы танца, пантомимы, музыки, отчасти изобразительного искусства (а впоследствии и поэзии), в своем синкретическом единстве стали зародышем театра. Специфической чертой первобытно­го театра является употребление масок, генетически восходя­щее к маскировке как приему охоты (одевание в шкуру живот­ного с целью приблизиться к объекту охоты, не вызывая по­дозрений). Надевание шкуры животного распространено при исполнении упомянутых уже охотничьих плясок у североаме­риканских индейцев, некоторых народов Африки и т. п. Под­ражание повадкам животных с использованием звериных ма­сок и с раскраской тела получило развитие в тотемических об­рядах, связанных с соответствующим представлением об осо­бом родстве группы людей (определенных родов) с теми или иными видами животных или растений, об их происхождении от общих предков (которые обычно рисовались существами получеловеческой-полузвериной природы).

Образ животного (снача­ла объекта охоты, а затем почитаемого тотема) предшествует в «театре» (так же как и в наскальной живописи) образу челове­ка. Человеческие маски впервые появляются в похоронном и поминальном обряде в связи с культом предков (умерших род­ственников).

Свадебный обряд у многих народов имеет черты своеоб­разного обрядово-синкретического действа, отчетливые эле­менты театральности. То же следует сказать и о различных ка­лендарных аграрных народно-обрядовых играх, изображаю­щих смену зимы весной или летом в виде борьбы, спора двух сил, в виде «похорон» куклы или актера, воплощающих побе­жденную, умирающую зиму. Более сложные формы кален­дарных аграрных мистерий связаны с культом умирающего и воскресающего бога. Таковы древнеегипетские культовые ми­стерии об Осирисе и Исиде, древневавилонские новогодние празднества в честь Мардука, древнегреческие мистерии в честь богов плодородия Деметры и Диониса. (Таковы, в сущ­ности, по своему генезису и средневековые христианские ми­стерии.)

С дионисийскими мистериями связывается происхожде­ние античного театра.

В архаических формах театра пантомимический элемент господствует над словесным текстом, в ряде случаев неболь­шая словесная часть передана особому «актеру» (эта черта до сих пор сохранилась в традиционном театре Японии и Индо­незии). Превращение обрядово-театрального зрелища в драму происходит уже в исторически развитом обществе путем от­рыва от ритуала и гораздо более интенсивного проникновения элементов словесного искусства, часто уже с помощью пись­менности.

Перейдем непосредственно к словесному искусству.

К.Бюхер в известной книге «Работа и ритм»², опираясь на обширное собрание трудовых песен различных народов, вы­сказал гипотезу, что «на низших ступенях развития работа, му­зыка и поэзия представляли собой нечто единое, но основным элементом этого триединства была работа»; стиховой метр не­посредственно восходит к трудовым ритмам, а из трудовой песни постепенно развились главные роды поэзии — эпос, ли­рика, драма. Эта гипотеза вульгаризованно, односторонне пред­ставляет связь труда и поэзии.

Выдающийся русский ученый АН. Веселовский в своей «Исторической поэтике» именно в народном обряде увидел корни не только танца, музыки, но и поэзии. Первобытная по­эзия, согласно его концепции, первоначально представляла собой песню хора, сопровождаемую пляской и пантомимой. В песне словесный элемент естественно объединялся с музы­кальным. Таким образом, поэзия возникла как бы в недрах первобытного синкретизма видов искусств, объединенных рамками народного обряда. Роль слова на первых порах была ничтожна и целиком подчинена ритмическим и мимическим началам. Текст импровизировался на случай, пока, наконец, сам не приобретал традиционный характер.

А. Н. Веселовский исходил из первобытного синкретизма не только видов искусства, но и родов поэзии. «Эпос и лирика представились нам следствиями разложения древнего обрядо­вого хора»³. По его мнению, вместе с выделением песни из об­ряда происходит дифференциация родов, причем сначала выделяется эпос, а затем лирика и драма. Наследием первобыт­ного синкретизма в эпосе он считает лиро-эпический характер его ранних форм. Что касается лирики, то она выросла из эмо­циональных кликов древнего хора и коротеньких формул раз­нообразного содержания как выражение «коллективной эмо­циональности», «группового субъективизма» и выделилась из обрядового синкретизма, главным образом, из весенних обря­довых игр. Окончательное выделение лирики Веселовский связывает с большей, чем в эпосе, индивидуализацией поэти­ческого сознания. К народному обряду, успевшему принять форму развитого культа, он возводит драму. Поэтическое твор­чество представляется ему в генезисе как коллективное в бук­вальном смысле, т. е. как хоровое. Поэт восходит к певцу и в конечном счете к запевале обрядового хора.

Анализируя со­ответствующую лексику, он доказывает семантическую бли­зость в генезисе понятий песни-сказа-действа—пляски, а также песни—заклинания-гадания-обрядового акта.

К обрядово-хоровым корням поэзии, в частности к амебейному (т. е. с участием двух полухорий или двух певцов) ис­полнению, возводит Веселовский некоторые древние черты народно-поэтического стиля, например стиховой паралле­лизм. Но «психологический параллелизм» (сопоставление яв­лений душевной жизни человека с состоянием природных объектов), по его мнению, уходит корнями в первобытное анимистическое мировоззрение, представляющее всю приро­ду одушевленной. К некоторым чертам первобытного миро­воззрения и быта (анимизм, тотемизм, экзогамия, матриархат, патриархат и т. д.). Веселовский возводит ряд типичных пове­ствовательных мотивов и сюжетов. Его «Историческая поэти­ка», возникшая на основе обобщения огромного материала, накопленного классической этнографией и фольклористикой XIX века, представляет единственную в своем роде последова­тельную теорию происхождения словесного искусства.

Однако и концепция А.Н.Веселовского в свете современ­ного состояния науки нуждается в коррективах. Веселовский весьма полно проследил роль и эволюцию элементов словес­ного искусства в народных обрядах, правильно показал посте­пенное повышение удельного веса словесного текста в обря­довом синкретизме. Однако народный обряд, сыгравший ис­ключительную роль в развитии танцевально-музыкально-те­атрального комплекса, нельзя рассматривать как единствен­ный источник возникновения поэзии.

Преувеличением является и тезис о полном первоначаль­ном синкретическом единстве эпоса, лирики и драмы.

Теория Веселовского наиболее продуктивна для понима­ния происхождения лирической поэзии. Фольклорная лири­ка — целиком песенная, а песня по самой своей природе от­ражает синкретизм музыки и поэзии. А.Н.Веселовский и од­новременно с ним известный французский филолог Гастон Парис убедительно показали связь средневековой рыцарской лирики с традициями народных песен из весеннего обрядово­го цикла.

Эпос в своем генезисе гораздо менее тесно связан с обрядо­вым синкретизмом. Правда, песенная форма, характерная для эпической поэзии, вероятно, восходит в конечном счете к об­рядовому хору, но повествовательный фольклор с древнейших времен передается и в форме устной прозаической традиции, и в смешанной песенно- или стихотворно-прозаической фор­ме, причем в архаике удельный вес прозы больше (а не мень­ше, как вытекает из теории первобытного синкретизма видов искусства и родов поэзии). Это объясняется тем, что хотя роль слова в первобытных обрядах значительно меньше, чем роль мимического и ритмического начал, даже у наиболее «перво­бытных» племен, вплоть до австралийских, рядом с обрядом существует развитая традиция прозаического повествования, восходящего в конечном счете не к экспрессивной, а к чисто коммуникативной функции речи. В этой повествовательной традиции огромное место занимает мифология, которую ни­коим образом нельзя полностью выводить за пределы поэзии.

Исследования о происхождении и ранней стадии поэтиче­ского творчества крайне немногочисленны.

М.Баур не рассматривает первобыт­ную песню как непосредственный зародыш эпоса. «Повество­вательная поэзия в полном смысле слова отсутствует у перво­бытных и ее место занято драмой»; «песня не есть нормальное средство для рассказывания мифов. Они обычно рассказыва­ются в прозаических сказках».

Действительно, знакомство с образцами поэзии культурно-отсталых племен показывает, что эта поэзия преимуществен­но обрядово-лирическая. Здесь имеются такие жанры, как зна­харские лечебные заговоры; охотничьи песни; военные песни; песни, связанные с аграрной магией и сопровождающие как трудовые операции земледельца, так и соответствующий ве­сенний ритуал; похоронные причитания, песни смерти; сва­дебные и любовные песни; «позорящие» песни, шутливые пе­сенные перебранки; разнообразные песни, сопровождающие пляски и являющиеся одним из элементов сложных ритуаль­ных церемониалов; заклинания-молитвы, обращенные к раз­личным духам и богам.

Многие песни имеют магическую цель, например знахар­ские заговоры, песни о росте и размножении растений…

Обрядовая и лирическая поэзия известны только в песен­ной форме, очень часто в сочетании с театрально-драматиче­ским элементом. С точки зрения изощренности стилевой струк­туры на первом месте стоит обрядовая поэзия, затем следуют собственно лирические песни. Песни могут быть весьма крат­кими, состоять из одного слова (например, характеризующего определенное животное) или двух слов (например, слово «во­ин» и имя воина), но могут быть и весьма обширными.

В лирике, кроме параллелизма, широко встречается реф­рен, повторение буквальное или с вариациями. В первобытной поэзии встречаются метафоры. Они часты и в ораторской прозе при описании величия вождей или вои­нов. Некоторые метафоры обязаны своим происхождением табу на упоминания смерти и болезни. В обрядовой поэзии сложились постоянные метафорические формулы.

Эпос в своем генезисе гораздо менее связан с обрядовым синкретизмом, чем лирика. Классические эпические памят­ники европейских и азиатских народов большей частью стихотворны, но в более архаических памятниках эпоса (напри­мер, в сказаниях народов Кавказа, в богатырских поэмах тюрко-монгольских народов Сибири, в ирландском эпосе и т. д.) удельный вес прозы больше, часто встречается так называемая смешанная форма, т. е. сочетание прозы и стихов. В стихах большей частью передаются речи действующих лиц и торже­ственные эпические описания. Некоторые сюжеты дошли до нас и в стихотворной, и в прозаической форме. С другой сто­роны, в сказках самых различных народов часто встречаются стихотворные вкрапления, которые можно истолковать как реликт той же смешанной формы.

Если же мы обратимся непосредственно к первобытному фольклору, то убедимся, что повествования здесь, как прави­ло, бытуют не в виде песен, а как раз в форме устной прозы со стихотворными вставками…

Хотя песенная форма герои­ческого эпоса, вероятно, восходит в конечном счете к перво­бытной обрядово-лирической песне, но повествовательный фольклор с древнейших времен передается главным образом как прозаическая или преимущественно прозаическая (сме­шанная) традиция. Сочетание прозы и стиха (песни) в сме­шанной традиции есть, конечно, нечто совсем иное, чем ли­ро-эпическая песня в понимании А.Н. Веселовского.

Происхождение словесного искусства не может быть иссле­довано только «извне», в его соотношении с обрядом и иными формами бытования. Внутренний аспект этой проблемы при­водит нас к мифу.

Тесная связь между мифом и обря­дом в первобытных и в древневосточных культурах не вызыва­ет сомнений, некоторые мифы действительно непосредствен­но восходили к ритуалам (например, мифы об умирающих и воскресающих богах). Однако имеются мифы, явно независи­мые от обряда по своему генезису и даже не имеющие обрядо­вых эквивалентов. В обрядах часто инсценировались фрагмен­ты мифов, возникших вполне самостоятельно. Известно, что, например, у буш­менов или у некоторых групп американских индейцев мифо­логия гораздо богаче ритуалов. Это же относится и к Древней Греции, в отличие от Египта или Месопотамии. Вопрос о со­отношении мифов и ритуалов в генетическом плане адекватен проблеме «курицы— яйца» (кто от кого?!). Мифология относится не к сфере поведения, а к сфере мышления, что, разумеется, не ис­ключает взаимообусловленности этих двух сфер.

Древние мифы содержат в неразвернутом еще единстве зародыши искусства, религии, донаучных представлений о природе и обществе. Мифология несомненно была «колыбе­лью» и «школой» поэтической фантазии, во многом предвос­хитила ее специфику, хотя предлагаемое «ритуально-мифоло­гическим» литературоведением (Бодкин, Фрай, Чейз и др.) полное отождествление мифологии и литературы безусловно не может быть принято.

Но только Леви-Строс смог по-настоящему описать мифологическое мышление в плане порождения им знаковых моделирующих систем и, в отличие от Леви-Брюля, показать интеллектуальную способность мифа к классифика­циям и анализу, объяснив одновременно те его специфиче­ские черты, которые сближают его с искусством: мышление на чувственном уровне, мышление, достигающее своих целей не­прямыми путями («бриколаж») и пользующееся калейдоско­пической реаранжировкой готового набора элементов, мышление сугубо метафорическое — одни мифы оказываются мета­форической (реже метонимической) трансформацией других, передают то же «сообщение» разными «кодами»; трансформа­ции мифологических текстов становятся средством раскрытия символического (не аллегорического) смысла.

Значение мифологии очень велико в развитии различных видов искусств, в самом генезисе художественно-образного мышления, но, разумеется, специфическое значение мифоло­гическое повествование имело для формирования словесного.

Повествовательная поэзия, имеющая язык и сюжет своими первоэлементами, обладает такой относительной са­мостоятельностью в минимальной степени.

Специфика первобытного мифа заключается в том, что представления об устройстве мира передаются в виде повест­вования о происхождении тех или иных его элементов. При этом в качестве конечных причин нынешнего состояния мира предстают события мифического времени из жизни «первопредков». С точки зрения науки события и люди определяют­ся состоянием мира, с точки зрения мифа состояние мира — результат отдельных событий, поступков отдельных мифиче­ских личностей. Таким образом, повествовательность входит в самую специфику первобытного мифа. Миф не только миро­воззрение, но и повествование. Отсюда особое значение мифа для формирования словесного искусства, в первую очередь повествовательного.

 

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: