О черно-белом восприятии истории России.

«Черно-белое восприятие русской истории» - хорошо знакомая мне фраза. Я никогда особенно о ней не задумывался и отбрасывал ее сразу, ибо исходит она из лагеря, который изначально намерен сделать историю России великой и блистательной, то есть исказить ее в угоду национальному чванству и идеологии хозяев страны.

Но недавно в разговоре с коллегой по вузу эта фраза привлекла мое внимание и заставила задуматься.

Мы говорили об изучении русской истории. Коллега, человек верующий и консервативный, спрашивал меня, какие книги следует на эту тему почитать, но так, чтобы при этом избежать черно-белого восприятия истории.

Я сразу предупредил его, что вопрос этот он задает не очень подходящей персоне. Я – либерал, западник и, самое главное, ученый. Скорее всего, книги, которые я порекомендую, будут сочтены им предвзятыми и клеветническими, хотя я их таковыми не считаю. Кроме того, я не являюсь профессиональным историком. Коллега же разумно заметил, что умный человек плохих книг не посоветует. Разговор этот погрузил меня в размышления, ибо побудил меня взглянуть на сей предмет с иной, политически-противоположной, точки зрения.

Грустно, но вынужден признать: нездоровая атмосфера царит в деле изучения российской истории – у нас нет общезначимой истории, она распадается на множество версий, противоречащих друг другу. Гражданская война начала ХХ века так и не закончилась. Она просто перешла в латентную стадию. В итоге у каждой из враждующих партий своя версия событий, свое понимание происшедшего. И эти разногласия еще более усугубляются парадоксами нынешней политической жизни.

На мой взгляд, капитальное неблагополучие российской жизни непосредственно порождает и неблагополучие российской исторической науки.

А дела в этой науке и в самом деле нехороши. Достаточно указать в качестве иллюстрации этого тезиса лишь два обстоятельства.

Почти все время своего существования российская историческая наука пребывала в состоянии несвободы. Из трехсот лет ее истории относительно свободной она была лишь несколько десятилетий. Но и эти десятилетия были для нее проблематичны, поскольку общество, привыкшее к приятным искажениям и лжи, с негодованием обличало и обличает свободных историков за их якобы злобное очернительство. И отторжение «новой» (а у нас, как известно, прошлое непредсказуемо), непривычной и «неприятной» истории создает питательную среду для множества псевдоисториков, намеревающихся защитить старые мифы.

Последние сто лет (за малым исключением) историческая наука пребывает под давлением репрессивного уголовного законодательства. Так, например, в последние годы принято некоторое количество законов, предусматривающих административное и уголовное наказание за «искажение» истории. Очевидно, что свободно и полноценно наука в этих условиях развиваться не может.

Второй пример. На сегодняшний день мы имеем лишь два достаточно полных курса русской истории – капитальный труд С. М. Соловьева и весьма основательное аналитическое исследование В. О. Ключевского. Курсы превосходные и глубокие. Но это XIX век! Ныне же на дворе – XXI-й. Странно, что историческая наука «великой» державы не создала за последние сто лет новый капитальный курс, более соответствующий современному состоянию науки!

И я рад этому! Рад, что проект многотомной и детальной истории России не реализуется! Я бы содрогнулся от ужаса, если бы мне сообщили, что нынешние историки взялись за составление нового обширного курса. Скорее всего, его следовало бы тотчас отправить на помойку, где и покоятся его предшественники – многотомные истории России, созданные в СССР (они, кстати, уступают сочинениям Соловьева и Ключевского не только в глубине и адекватности понимания истории, но и в детальности, подробности изложения).

В ситуации несвободы исторической науки, в обществе, пораженном метастазами социального рака, создать обширный и систематический труд по русской истории практически невозможно. Успешными могут быть лишь частные попытки на отдельные темы. Не откажу себе в удовольствии упомянуть здесь блестящее аналитическое исследование Сергея Нефедова (Нефедов С. История России. Факторный анализ. В 2 Т. М.: Издательский дом «Территория будущего». 2010 – 2011). Очень любопытная книга, претендующая на понимание логики русской истории. Автор опирается на ряд фундаментальных современных социологических концепций. В этом его сила и недостаток. Социологическая база исследования представляется мне достаточно эклектичной и методологически фрагментированной. Но много любопытных, концептуальных фактов и глубоких аналитических выкладок.

Другой пример – реализующийся на наших глазах проект известного писателя Б. Акунина «История Российского государства». Насколько мне известно, именно отсутствие современной приличной основательной книги по истории России побудило Бориса Акунина взяться «не за свое» дело. Намерение для человека умного и образованного (а именно таким человеком Б. Акунин и является) – ужасное: не в свои сани не садись!

Но пока автор успешно справляется с этим проектом. Б. Акунин избегает крайностей и не лезет в глубину. Его задача – создать приличную книгу по истории России для читателя, имеющего намерение в меру основательно ознакомиться с этим предметом. Первые два тома не произвели на меня особого впечатления. Но третий том «От Ивана III до Бориса Годунова» я прочел с большим удовольствием.

Так называемая «патриотическая» общественность обрушилась на Бориса Акунина, обвиняя его в искажениях и клевете. Ума не приложу: в чем они увидели искажения и клевету? Все очень невинно, сдержанно и вполне объективно. Ни минуты не сомневаюсь, что при желании автор вполне мог, не греша против истины, сотворить такой текст по русской истории, что гневный вопль «патриотической» общественности достиг бы небес и отразился от соседних галактик, - предмет к такому тексту весьма располагает! Но Борис Акунин проявил разумную сдержанность и умеренность. Уверен, что время подтвердит правоту этого подхода. Ведь его задача – не победить в извечном русском споре, а создать книгу, которую будут с пользой читать благонамеренные россияне и через десятки лет после ее выхода в свет.

 

Удручает и состояние учебников по истории России. Большинство из них не только наполнены мифами, но и достаточно противоречивы – авторы, пытаясь угодить всем, воспроизводят в тексте прямо противоположные тезисы, тщетно примиряя софистикой то, что примирить невозможно. Но мало этого! Эти учебники еще и не понятны! В них множество фактов и статистических выкладок, но в целом эта громада эмпирического материала ничего не объясняет – логика и специфика российской истории и отдельных ее эпизодов по-прежнему остается за семью печатями.

В этой ситуации россиянин, интересующийся историей родной страны, оказывается жертвой либо первого приглянувшегося ему историка, либо политической пропаганды, привычно и охотно осуществляющей лженаучные экскурсы в область истории. Тот же, кто не желает быть пешкой в чужой игре, должен готовиться к масштабным самостоятельным историческим раскопкам.

Именно этим я и занимаюсь уже не один десяток лет. Дело трудное и требует большого искусства. Искусство это достойно отдельного текста. Здесь же укажу лишь несколько вещей.

1. Мотивация. Для современной науки уже давно стало очевидным, что существенная доля трудностей познания заключается не в состоянии объекта, а в состоянии субъекта. Человек, homo sapiens не очень хорошо сконструирован для познания. Его удел скорее иллюзии, чем истина. Заблуждения же не случайны, а детерминированы особенностями человеческого мозга, сознания, общества и культуры. Сколь-нибудь сносное познание природы далось человечеству лишь по прошествии двухсот тысяч лет социальной эволюции. К познанию же социальной реальности мы лишь приступаем.

При этом, когда я говорю о сносном познании, то подразумеваю, прежде всего, деятельность ученых. «Знания» же остальных весьма фантастичны.

В нашем случае это означает, что, приступая к обстоятельному изучению русской истории, интересующийся, скорее всего, находится во власти заблуждений. И вот здесь-то вопрос о том, с какой целью он решил заняться изучением истории (вопрос мотивации), становится предельно важным.

Грубо говоря, мотив может быть лишь двух видов: идеология или желание узнать истину.

Идеологией я называю любые интеллектуальные конструкции, имеющие целью оправдать и утвердить ту или иную форму социальной жизни. Есть древние идеологии – различные религии. Есть современные идеологии, например, коммунизм или либерализм. Идеологии, естественно, претендуют на истинность и составляют обширные картины реальности. Но истиной здесь и не пахнет – ведь их задача не познание, а преобразование реальности, утверждение определенного образа жизни. Любая идеология – это скорее набор милых сердцу заблуждений и долженствований, чем истинная картина реальности.

Первейшим признаком идеологии является присутствие ценностей. Например, как только вы сталкиваетесь с суждениями, содержащими в своей основе идеи справедливости, добра, красоты, гуманности, благородства, порядочности, добродетели, патриотизма, святости, греховности, величия, свободы и пр., то знайте: вы имеете дело не с наукой, а с идеологией. А это значит, что вас собираются не просветить, а завербовать в ряды сторонников определенной формы социальной жизни.

Но чаще познающий уже находится во власти той или иной идеологии и ради нее он и собирается «познавать» интересующий его предмет. Например, познающему кажется, что его любимый «идол», «фетиш» (а им может быть что угодно: страна, социальная группа, государство, религия, сама идеология и т. д.) подвергается несправедливым нападкам или недостаточно полно господствует в этом мире. И тогда комедия «беспристрастного» изучения нужна ему лишь для того, чтобы укрепиться в своей идеологической вере и получить преимущества в борьбе с иными идеологиями.

Если мотивация такова, то эту комедию «познания» не стоит и затевать. Зачем искать истину, когда алчешь приятной лжи? И зачем искать иллюзии, когда они и так уже присутствуют в твоей голове? Разве только ради приятного ощущения, что любимая ложь есть высшая истина?! Да, это ощущение дорогого стоит. Оно бодрит, наполняет силой и дает право на экспансию.

Наука же не оперирует ценностями, она не говорит о том, что нечто является справедливым или несправедливым, добрым или злым, прекрасным или ужасным. Ее интересует лишь истина, то есть то, как все устроено на самом деле. Любопытство и неприятие лжи – вот суть мотивации ученого.

Научная истина может быть фундаментом для идеологической оценки (так же, как знание о совершённом убийстве становится основанием для нравственной оценки). А идеология может согласовываться с наукой. Гибель нескольких миллионов человек в лагерях смерти, зафиксированная научно, может стать основанием для моего возмущения. Это возмущение будет реакцией человека, а не ученого. Но оно более обоснованно и адекватно, чем возмущение антисемита, отрицающего гибель миллионов евреев и толкующего о кознях сионистов-заговорщиков, якобы управляющих миром.

В этом отношении я предпочитаю идеологии, которые максимально согласуются с научной истиной. Это согласование не делает идеологию более истинной – идеология истинной быть не может. Но согласие идеологии с научной истиной делает этот набор ценностных идей более практичным, более реалистичным, адекватным, а значит и менее опасным.

Итак, если мотивом для изучения истории является любовь к истине, то нам следует приготовиться к неприятным открытиям и коммуникативным проблемам.

Неприятные открытия будут состоять в том, что мы обнаружим мало оснований для положительного восприятия того, что мы ценим. Разочаровываться же люди не любят. Помимо всего прочего, подобные открытия ставят под сомнения очень важные вещи. Например, выясняется, что мы не так умны, коль не заметили лжи ранее. Или еще хуже: референтные, авторитетные для нас люди предстают в ином свете – ведь это они внушили нам ложные идеи. Теперь же выясняется, что эти очень важные для нас люди либо глупы, либо нечестны. А ведь мы выстраивали себя по их образцу! Подобные открытия ставят под сомнения нашу самооценку и авторитет группы, к которой мы принадлежим, и в итоге разрушают нашу способность к социальной адаптации и экспансии – жизненно важные для человека вещи.

Очевидно, что у большинства любовь к истине менее сильна, чем любовь к жизни. И потому обычный человек склонен верить «историческому» опыту своей группы, а не изысканиям ученых.

Но ведь и истина крайне важна для выживания! Это правда. Но чаще всего человек предпочитает погибнуть вместе со своей группой, чем в выжить в одиночку – мы социальные существа. Тем более, что группа всегда авторитетно заявляет, что ни о какой гибели речи и быть не может: будущее принесет лишь победу. Большинство верит.

Группы же в целом не склонны отказываться от фантастических идеологий. Идеология – важнейший фактор существования социальной группы. Смена идеологии означает для элиты не только потерю власти, но и фактически смерть группы, которая переформатируется и становится иной социальной общностью.

2. Мышление. Большинство людей не способно правильно, рационально мыслить. Обычному человеку кажется, что мышление - это что-то само собой разумеющееся. Но это не так. Мышлению надо учиться. И мы все этим занимаемся с самого рождения.

Но какому мышлению мы учимся? Сначала мы учимся информационному оперированию с предметами окружающего нас социального мира и коммуникациям. Проще говоря, мы учимся пользоваться холодильником или велосипедом и учимся общению с другими людьми. Потом, в школе, мы приобретаем минимальные навыки теоретического мышления. Результат, как правило, не очень хорош: один человек учится плохо, другой - «механически» (можно наловчиться решать интеллектуальные задачи, не особенно вникая в их суть), третий вообще старается пропустить этот этап и сразу перейти к следующему – специализации (проще говоря: человек плохо или формально учится мыслить в большинстве предметов, но с энтузиазмом изучает любимый предмет).

И вот на заключительном этапе мы начинаем специализироваться, то есть учиться хорошо мыслить в какой-то одной области человеческой деятельности. В итоге мы сильны в своей профессии, но весьма слабы в иных сферах знания и деятельности.

Но, как бы то ни было, мы признаем свою неспособность мыслить в иной профессиональной области. Врач не решится делать серьезные суждения в области физики, а физик не будет выступать экспертом в медицине.

Но область социальных наук не обладает неприкосновенностью от профанов. Каждый уверен, что он прекрасно разбирается в истории или политике. Эта иллюзия рождается от того, что, с рождения участвуя в социальном мире, мы начинаем воображать, что мы очень хорошо знаем, как устроен социальный мир. Конечно же, это иллюзия. Но эта иллюзия укрепляется общим образованием и политической пропагандой. Образование дает нам начатки социальных знаний (весьма сомнительные и неполные). Пропаганда же уверяет нас, что наш политический выбор есть результат глубокого ума и больших знаний – ведь любой политик уверен, что его сторонники проявили благоразумие, поддержав именно его.

Но в действительности мышлению в области социальных наук нужно учиться так же долго, как медицине или физике. Здесь имеется множество приемов, алгоритмов и интеллектуальных инструментов. Здесь есть множество интеллектуальных ловушек и подводных камней, поджидающих незадачливого исследователя. Но большинство этого не понимает. Современный средний человек так же невежественен в социальных вопросах, как и средневековый человек в вопросах физического мира.

Более того, неопределенность и «необязательность» следствий («необязательность» в том смысле, что заблуждение здесь не имеет моментальных, а значит, и очевидных, последствий), вытекающих из социальных суждений, провоцирует большинство специализирующихся в социальных науках на пренебрежение подлинным обучением. Эти люди приходят в социальную науку с уже обретенными любимыми мифами и далее упорствуют, стремясь во что бы то ни стало обосновать очаровавшую их идею.

В качестве иллюстрации слабости мышления приведу один очень простой пример. Почти во всех учебниках и во множестве «как бы» научных книг по истории России никогда не используют по отношению к территориальной экспансии российского государства слова «захват», «агрессия», «вероломное нападение», «колонизация», «колониальное ограбление» и пр. Эти понятия приберегаются для иных стран. Для нашей же страны зарезервирован нейтральный термин «присоединение». Но и он обильно сдабривается пространными рассуждениями о «исторической и государственной необходимости» и «прогрессивности» российских действий. Например: Великобритания захватывает Индию ради колониального ограбления, а Россия присоединяет среднеазиатские государства во имя защиты своих рубежей и ради блага и прогресса присоединяемых.

Для любого адекватно мыслящего человека очевидно, что в подобной интерпретации проявляется идеологическая предвзятость, ради которой нарушается логический закон тождества: одно и то же именуется различными терминами; тождественные ситуация интерпретируется по различной схеме. Подобные теоретические проделки характерны для архаического мышления с его принципом «первобытной» морали: если меня ударили дубиной по голове, то это очень плохо; а если я ударил кого-то дубиной по голове, то это хорошо.

Конечно, подобные теоретические ухищрения можно и должно классифицировать, как ситуацию идеологической предвзятости. Но это вместе с тем и проявление слабости, недисциплинированности мышления.

Сильное и дисциплинированное мышление не поддается давлению ценностных идей, а поддавшись, готово обнаружить и исправить возникший когнитивный диссонанс.

Таким образом, большинство желающих обрести истину на самом деле движется в сторону лжи, ведь им нужна не истина, а идеологическая правда, прикидывающаяся истиной. Причина в том, что они не обладают необходимыми для обретения истины интеллектуальными навыками. Не беда! Всегда можно организоваться в группу и громко кричать на тех, кто не признает за этой группой обладания истиной. Верный способ оглушить себя и других!

 

Но, впрочем, вернемся к проблеме черно-белого восприятия русской истории.

История всегда интересовала меня. В юности я даже хотел стать историком, но потом оставил это намерение, поскольку увлекся социальной теорией и философией. Но любовь к истории сохранил. Думаю, что исторических книг я прочел в несколько раз больше, чем всех остальных.

Долгое время русская история интересовала меня мало. История Древности или история Запада казалась более интересной. История же родной страны представала передо мной как нечто скучное и, в то же время, элементарное.

Социальная катастрофа 90-х заставила меня внимательно посмотреть на историю России – когда из-под ног уходит почва, то поневоле начинаешь интересоваться этой почвой и историей ее происхождения. И вот тут-то и обнаружилось, что ничего про историю России я не знаю! То, что я читал на этот счет в учебниках и «научных» книгах, оказалось ложью. В 90-е взорвалась и затонула не только страна, в которой я родился и жил, но и ее история. Эта история оказалась опасным мифом, скрывающим механизмы разразившейся катастрофы.

С тех пор я веду раскопки в области русской истории. Дело трудное, но интересное. Обнаруживаются удивительные вещи! Например, меня всегда учили, что Россия развивалась по логике западных стран. Мысленно я всегда ставил свою страну в один ряд с Францией, Англией или Германией. Оказалось, что Россия – это Турция. Московия и Османская империя – социальные близнецы: они схожи социально-экономически, политически, идеологически; они почти тождественны в социальной феноменологии. Мне и сегодня трудной сжиться с этим открытием. Трудно смотреть на соотечественников и на себя как на азиатов.

Многих это суждение не смутит. Наоборот, они с радостью заявят, что Россия – не Европа и никогда ею не была. Что ж, тогда поясню образно.

Мы все видели фильмы, где изображается ужасное вторжение азиатской орды на мирные и цивилизованные просторы России. Орда многочисленная, дикая, многоголосная, жадная, коварная и безжалостная – единая черная масса, лишенная лиц. Так вот, я понял, что не сильно ошибусь, если именно так буду мыслить Россию и россиян. И именно так нас воспринимают (не без основания) европейцы. И если они лгут, то лжем и мы, когда изображаем восточных, азиатских недругов России.

Это, конечно, ценностное восприятие. Но, возможно, оно позволит лучше проникнуть в суть этой теоретической конструкции. Тщательное изучение сущности и феноменологии русской жизни обнаруживает больше сходств между Россией и Азией, нежели между Россией и Европой. Лишь высокую культуру мы заимствовали у Европы.

Другое неприятное открытие – половину научных книг по российской истории следует отправить на помойку. Но поскольку этого еще не сделано, то в книжном магазине чувствуешь себя как на руинах обрушившегося дома – среди мусора находишь и полезные, ценные вещи.

Приходится тщательно перебирать недавно вышедшие из печати книги, надеясь обнаружить среди стопок макулатуры что-то ценное. У меня уже есть некоторое количество критериев для этих поисков. Вот парочка самых простых.

Если смотришь книгу, посвященную Второй мировой войне, то первым делом надо посмотреть: приводится ли соотношение сил противостоящих немецкой и советской армий в 1941 году. Это же очевидно! Но долгие годы я этой очевидности не замечал. Еще в советской школе меня учили, что рассказывая о том или ином военном конфликте, я должен сообщить о численности противостоящих армий и их вооружении. Но почему-то тогда меня не удивляло, что описание Великой отечественной войны не содержало подробного разбора соотношения сил советской и немецкой армий. Зная хотя бы эти цифры, а теперь они нам известны, трудно принять как истинное то, что пишет большинство наших историков о войне.

Соответственно, как только я обнаруживаю в книге умолчания или мошенничества с этими цифрами, то сразу отправляю книгу в отвал.

Другой пример. Исследуя книгу о гражданской войне, разумно посмотреть, что пишет автор о красном и белом терроре. Я знаю, что красный террор был неизмеримо масштабнее и систематичнее белого. Любые махинации автора в этом вопросе уже ставят книгу под серьезное сомнение.

То же и по отношению к досоветской истории. Например, я заглядываю в главу, посвященную Новгороду XIII века. Если обнаруживаю, что автор повествует о великом подвиге Александра Невского, остановившего натиск Запада на обескровленную Русь, то книга тотчас отправляется на помойку, то бишь на книжную полку магазина – ее непременно купит какой-нибудь простофиля и прочтет, млея от патриотического восторга.

А что же здесь не так? Здесь все не так! Просто поражаешься непрофессионализму большинства историков, пишущих об Александре Невском! Прежде чем говорить о «натиске Запада на обескровленную татаро-монгольским нашествием Русь» (кстати, огромное и мощное Новгородское княжество Батыева погрома избежало), разумно для начала выяснить намерения и силы Запада и, в частности, Тевтонского ордена и Швеции. И вот здесь-то мы обнаружим удивительные вещи! Вот их неполный перечень.

1. Мы почти не обнаружим в документах Запада намерений захватывать Русь. Запад сосредоточен на крестовых походах на Ближний Восток и на междоусобицах.

2. Мы обнаружим, что в годы так называемого «натиска на Русь», остановленного Александром Невским, прилегающие к Руси западные страны подверглись страшному погрому ордынских орд. Соответственно, если Запад не мог защитить свои земли от Орды, то каким образом он собирался захватить Русь, являющуюся данником и вассалом Орды?

3. Мы обнаружим, что в Швеции в это время уже не одно десятилетие царит смута и гражданские войны. А Тевтонский орден сражается из последних сил с поголовно восставшими пруссами.

4. Мы обнаружим, что владения немцев в Прибалтике раздроблены на множество государственных образований, враждующих друг с другом и лишь изредка объединяющихся для отражения набегов русских или литовцев.

5. Мы обнаружим, что за 5 лет до Чудской битвы почти весь орден Меченосцев, ведающий прибалтийскими землями, полег в битве при Сауле против литовцев (погибло несколько десятков рыцарей ордена с магистром во главе). И вместе с рыцарями полегли и почти все псковичи, принимавшие участие в этом крестовом походе против язычников. А жалкие остатки ордена Меченосцев слились с Тевтонским орденом по настоянию папы римского, преодолевшего нежелание тевтонцев связываться с проблемами Прибалтики.

6. И мы обнаружим, что сражения и походы, составляющие «историческую миссию» Александра Невского не отличаются от сражений и походов XII, XIV и XV веков.

Но всего этого не замечают наши официальные историки и вновь продолжают воспроизводить традиционную версию.

Иногда возникает ощущение, что для рассудка безопаснее регулярные посещения дома умалишенных, чем чтение наших, особенно советских, историков - в доме скорби ты хотя бы готов к столкновению с безумием!

Так существует ли на самом деле черно-белое восприятие российской истории? И да, и нет…

Научная история нашей страны по определению должна преследовать истину и исключать какие-либо идеологические оценки. К сожалению, такая история не может избежать идеологических обвинений наглых профанов в очернительстве. Истина плохо согласуется с идеологией.

Но помимо научной позиции существует еще и человеческая позиция. Как человек, любой ученый имеет еще и идеологическую позицию. С ней не нужно бороться, если она не вторгается в сферу науки. Наука устанавливает истину, оценивает же человек сообразно своей идеологии. И вот здесь-то и может возникнуть феномен черно-белого восприятие истории.

Прежде всего, характер взгляда на отечественную историю зависит от характера понимания сущности патриотизма. Для одних патриотизм выражается в слепой любви к родине, для других – в критическом отношении, являющемся непременным условием для совершенствования.

В этом отношении я вспоминаю разговор с одним молодым человеком. Когда мне представили его, он произвёл впечатление вполне разумного, цивилизованного, серьезного человека, стремящегося выстроить прочный фундамент для дальнейшей жизни. В ходе разговора он достаточно спокойно обмолвился, что его отец – рецидивист-уголовник, не вылезающий из тюрем, а мать – алкоголичка. Услышав это, я выразил ему уважение за то, что, несмотря на подобную родословную, он не пустился во все тяжкие, а старательно и трудолюбиво строит свою жизнь.

Спокойное признание этим молодым человеком печальных фактов своей семейной истории внушило мне уверенность, что рано или поздно он станет достойным членом общества. Принятие своей истории и разумное понимание, что историческая траектория может быть изменена к лучшему доброй волей и упорной работой, уже само по себе весьма перспективно. Если бы этот молодой человек скрыл эти печальные семейные обстоятельства, то я по-человечески его понял бы. Но это утаивание свидетельствовало бы о глубоко невротическом отношении к своей семье, а значит и к самому себе, и его будущее было бы несвободно от печального прошлого.

То же и в отношении к отечественной истории. Желание сделать её великой и блестящей чревато потерянным будущим.

Мне известны люди, которые воспринимают нашу историю исключительно в черных тонах. Они не производят впечатление злонамеренных негодяев. Это вполне приличные и благонамеренные люди. Они с радостью гордились бы историей своей Родины, но не находят для этого достаточных оснований. Их негативное восприятие проистекает из отчаяния и ужаса нынешней российской жизни. Единственное, в чем их можно упрекнуть, так это в поспешности и радикальности суждений.

Кто может быть им судьей?! Лишь тот, кто по собственному мировосприятию и мирочувствованию мерит все сущее. Умный же понимает: здесь дело вкуса.

Например, когда я слышу, как люди, возглавляющие мою страну, прозрачно намекают другим странам, что мы можем прибегнуть к аргументу ядерного оружия, а потом официальные пропагандисты прямым текстом вопрошают: не пора ли нанести ядерный удар по проклятому Западу и превратить его в радиоактивный пепел, то я пугаюсь и с отчаянием и ужасом взираю на большинство моих соотечественников, которых эти слова наполняют радостью, силой и гордостью за свою страну. Дело вкуса! Окружающие начинают злобно на меня шипеть, когда я называю нынешних россиян опасными дикарями. По-своему они правы: люди не любят, когда их ругают. Ведь ныне и каннибал оскорбится, если вы назовете старые добрые традиции его родины опасным дикарством. Явно, что вы, осуждая каннибализм, покушаетесь на его национальную идентичность.

И мне известно множество персон, которых история России наполняет восторгом и гордостью. Я не высокого мнения об их уме и знаниях. Но дело вкуса.

Мое же отношение к истории России скорее негативное. Я мыслю себя как человека современного, модернизированного общества. А Россия модернизированным, современным обществом не является. Ее дореволюционная (досоветская) история выглядит довольно мрачно. Но в сравнении с советским периодом она просто блистает добродетелями и успехами цивилизованности. Советская история воспринимается мною резко негативно.

Да, признаю, в ней есть светлые и добрые элементы. Так почему же я не склонен концентрироваться на них? Потому, что не хочу впадать в алогизм и когнитивный диссонанс.

Здесь ориентиром для меня является пример с нацистской Германией. К нацистской Германии я отношусь резко негативно. Я не могу принять ее агрессивности и жестокости. Я не могу принять ее лагерей смерти, в которых были уничтожены миллионы невинных людей. В нацистской Германии было много хорошего и светлого: расцвет промышленности, прекрасные дороги, культ здоровой и нравственной жизни, просветленной нацистской духовностью, массовый подъем и энтузиазм, вера в светлое будущее. Все это было. Но с чего я должен начать, определяя свое отношение к нацистской Германии: с хорошего или с плохого? Если начну с хорошего и светлого, то нацистский террор я должен задвинуть подальше и говорить о нем, как о чем-то несущественном и случайном, в крайнем случае, как о горькой необходимости в деле защиты германской цивилизации.

Я начинаю с плохого. Нацистский террор оказывается для меня главным и существенным. И этот террор помогает мне лучше и точнее оценить сущность и потенциал нацисткой идеологии. И именно неприятие этого террора определяет мое черное восприятие нацистской Германии. Кажется, большинство согласно со мной. Меня пока еще не ругали за резко негативное восприятие фашистской Германии и не призывали преодолеть черно-белое восприятие ее истории.

Но именно поэтому я и СССР воспринимаю так же резко негативно. Ведь я не глупец, приверженный принципу первобытной морали! Если я выработал на основании своей идеологии определенную схему оценки государств, то я не могу применять ее произвольно, сообразуясь с личными или национальными пристрастиями.

Как ученый я знаю, что преступления СССР не меньше, чем преступления нацистской Германии. Они, возможно, даже больше! (Вопрос этот остается для меня открытым. Но как человек я знаю, что мой суд по отношению к себе и своим должен быть более строгим, чем к чужим – а как иначе преодолеть предвзятость?) Здесь нет идеологической предвзятости. Мы просто измеряем действия и количество жертв. Термин же «преступление» навешивает идеология. Но, раз сконструировав этот термин, мы должны использовать его точно и стабильно, чтобы не погрешить против логического закона тождества. Я за единство стандартов.

Соответственно, я как человек, определяющий свое отношение к советскому прошлому моей родины, начинаю не с расцвета промышленности и советской духовности, не с всеобщего подъема и энтузиазма. Я начинаю с тотального террора, с лагерей смерти, с агрессии против соседей, с миллионов убитых и замученных невинных людей. И в итоге у меня выходит совершенно черное восприятие советской истории. Если меня не укоряют за черное восприятие нацисткой Германии, то почему меня ругают за черное восприятие СССР? Очевидно, что критики здесь – предвзятые глупцы. Зачем же обращать внимание на них?! Ими не стоит пренебрегать, если они сбиваются в многочисленные агрессивные стаи. Но слушать их не надо.

Впрочем, каждый волен обходиться с логикой и нравственностью по своему разумению. Я свою логику и свои принципы ценю высоко. Другие же вольны делать из них что им будет угодно. Дело вкуса!

Февраль 2016 г.

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: