Персия и кризис III в.

В Накше-Рустаме, в 7 километрах к северу от Персеполя, находятся гробницы великих древнеперсидских царей ахеменидской династии, Дария и его сына Ксеркса, от недружелюбного внимания которых были вынуждены отбиваться афиняне и их союзники при Марафоне и при Саламине в 490 и 480 гг. до н. э. В 1936 г. здесь на месте зороастримского храма огня также была обнаружена вырезанная на трех языках надпись с исполненными бахвальства гордыми речами позднеперсидского царя:

«Я — почитающий Мазду божественный Шапур, царь царей… из рода богов, сын почитавшего Мазду божественного Ардашира, царя царей… Когда я первым установил власть над народами, цезарь Гордиан [император в 238–244 гг. ] со всей Римской империи… собрал войско и выступил… против нас. Великая битва произошла близ ассирийской границы в Мешике. Цезарь Гордиан был разгромлен, а его армия уничтожена. Римляне объявили цезарем Филиппа. И цезарь Филипп пришел просить мира, и за свою жизнь он заплатил выкуп в пятьсот тысяч денариев и стал нашим данником… И Цезарь вновь совершил обман и причинил несправедливость Армении. Мы выступили против Римской империи и уничтожили шестидесятитысячную римскую армию при Барбалиссе. Сирийцев и все какие ни есть народы и земли, которые лежат за ними, я предал огню, опустошил и дочиста разорил. И во время похода [мы овладели]… тридцатью семью городами с прилегающей к ним территорией. В эту третью войну… Цезарь Валериан выступил против нас. С ним шло войско в семьдесят тысяч человек… Большая битва произошла за Каррами и Эдессою между нами и Цезарем Валерианом, и мы взяли его в плен своими руками, так же как и других предводителей его армии… Во время этого похода мы также завоевали… тридцать шесть городов с окружающими их землями».

Это фрагмент из Res Gestae Divi Saporis, «Деяний божественного Шапура»^{55}. Речь о стратегическом переломе, который начался в III в. н. э. и изменил Римскую империю.

До сих пор Риму приходилось сражаться на Востоке с парфянской династией Аршакидов, пришедшей к власти примерно в 250 г. до н. э. Аршакиды управляли миром, который чрезвычайно отличался от мира лесных хижин германцев на севере Европы. Эта династия происходила из Парфии и начала все активнее распространять свое владычество на Ближнем Востоке в III в. до н. э., быстро подчинив себе территории от Евфрата до Инда. Таким образом, множество народов и ареалов окружало ее, но ядром Парфянского государства вскоре стала Месопотамия. И опять-таки, в отличие от Германии, история этих краев определялась взлетом и падением великих империй, таких как Ахеменидская держава Кира, Дария и Ксеркса, которая владела не только Ближним Востоком, но и Египтом, Западной Турцией и Плодородным Полумесяцем и чуть не поглотила саму Грецию.

Аршакиды одержали несколько крупных побед над римлянами в эпоху поздней республики, когда власть Рима впервые распространилась так далеко на Восток. Наиболее известным был разгром армии отца и сына Крассов в 53 г. до н. э. ^{56}. Но во II в. н. э. способность династии оказывать серьезное сопротивление Риму уменьшилась, и несколько императоров одержали крупные победы на персидском фронте. Самая поздняя из них имела место в 190-х гг. н. э., когда Септимий Север создал две новые провинции, Осроену и Месопотамию, продвинув границу империи на юг и восток. Эти поражения ввергли парфянский мир в кризис. Различные представители династии вели борьбу за власть, и некоторые отдаленные районы добились самостоятельности. В 205–206 гг. н. э. началось восстание в провинции Фарс рядом с Индийским океаном. Им предводительствовал Сасан, самый видный из региональных магнатов. По смерти последнего борьбу продолжил его сын, отец Шапура Ардашир I (правил в 224–240 гг. ), истинный основатель династии Сасанидов. В 224–225 гг. он разгромил двух соперничавших аршакидских правителей и установил контроль над другими провинциальными властителями, которые уже успели сбросить господство Аршакидов. После этого он короновался в качестве царя царей в Персеполе в сентябре 226 г. ^{57}.

Как ясно следует из Res Gestae Divi Saporis, приход к власти династии Сасанидов был не просто важным эпизодом во внутренней истории нынешних Ирака и Ирана. Поражения, понесенные от нескольких римских императоров во II в. н. э., стали важнейшей причиной крушения гегемонии Аршакидов, и Сасаниды сумели быстро и эффективно добиться превосходства и удерживать его. Начало этому процессу положил Ардашир I. Вторгнувшись впервые в Римскую Месопотамию между 237 и 240 г., он захватил ее крупнейшие города — Карры, Нисибис и Хатру (см. карту № 3). Рим ответил на вызов тремя энергичными контрударами, последовавшими в течение двадцати лет царствования сына Ардашира, Шапура I (правил в 240–272 гг. ). Результатом стало то, о чем рассказывается в надписи Шапура. Римляне потерпели три тяжелых поражения, два императора погибли, третий, Валериан, попал в плен. Шапур продолжал таскать Валериана за собой в цепях как символ своего величия — картина, сохраненная для потомства в виде рельефа Бишапура. После смерти императора Шапур велел содрать с него кожу и выдубить, сделав ее своим трофеем. Позднее еще один римский император, Нумериан, также попал в плен, но был убит на месте: «С него содрали кожу и сделали из нее мешок. И они смазали ее миррой [для сохранности] и держали ее как исключительно великолепную вещь». Такова ли была судьба Валериана, пребывал он в почете или в унижении, источники умалчивают.

Ничто лучше не символизировало новый мировой порядок. Возвышение Сасанидов разрушило то, что существовало на Востоке в течение столетия римской гегемонии на Востоке. Повсюду и неожиданно стратегическая ситуация для Рима внезапно и серьезно ухудшилась, поскольку сверхдержава Сасанидов, новой династии, не собиралась исчезать — несмотря на усилия Рима, которые он не прекращал прилагать в середине III в. Сасаниды использовали ресурсы Месопотамии и иранского плато куда более эффективно, чем это делали их предшественники Аршакиды. Используя свою власть, они сформировали единую политическую структуру, тогда как труд римских пленных использовался для осуществления масштабных ирригационных проектов, в результате чего на 50 процентов увеличилась численность населения и улучшилась обработка земель между Тигром и Евфратом. Начало этому, очевидно, было положено при Шапуре, если не при его отце. В итоге выросшие налоговые поступления распределялись усилившейся бюрократией и направлялись на содержание профессиональной (по крайней мере частично) армии. В своих дипломатических декларациях Шапур недаром заговорил о претензиях на всю старую империю Ахеменидов: он хотел заполучить не только Иран и Ирак, но и Египет, земли Плодородного Полумесяца и Западную Турцию.

Прежде римляне действовали в условиях, когда они обладали превосходством по всему периметру границ. Неприятели могли добиваться локальных успехов, но они легко сводились на нет в результате мобилизации наличных ресурсов империи. Теперь же появление противоборствующей сверхдержавы имело тяжелые последствия стратегического характера. Это отозвалось не только на восточных границах, подвергавшихся нападениям и опустошению со стороны персов, как о том повествуется в надписи Шапура, но и на империи в целом. Ей не только пришлось вступить в борьбу с могучим врагом на восточных рубежах, но и, кроме того, держать оборону по всему периметру границ. Для их успешной защиты требовалось значительное увеличение военной мощи. К IV в. это привело к серьезной и многосторонней реорганизации вооруженных сил.

Как говорилось в первой главе, римская армия эпохи ранней империи делилась на легионы, каждый из которых представлял собой маленький экспедиционный корпус численностью в 5 и более тысяч человек, рекрутировавшихся исключительно из римских граждан, со вспомогательными частями (пехотные cohortes и кавалерийские alae), набиравшимися из неграждан. К IV в. легионы распались на множество более мелких боевых единиц. В известной степени это узаконило обычную практику, поскольку отдельные когорты численностью в 500 человек нередко действовали в отрыве от всего легиона. Кроме того, подверглись реорганизации различные виды соединений. Вместо легионов и вспомогательных войск позднеримская армия состояла теперь из приграничных гарнизонных частей (limitanei) и мобильных полевых войск (comitatenses), размещавшихся на трех основных границах: на Рейне, Дунае и на Востоке. Полевые войска имели более тяжелое вооружение и несколько лучше оплачивались, но и гарнизонные части также были внушительны, отнюдь не являясь, как то иногда изображалось, воинами-крестьянами, которые делили время между службой и сельскохозяйственными работами. В некоторых кампаниях они участвовали бок о бок с полевой армией. Существовала более дробная специализация на уровне соединений: конные лучники (sagittarii), прислуга тяжелой артиллерии (ballistarii), всадники в пластинчатых доспехах (clibanarii). Повсюду, где Цезарь полагался почти исключительно на своих пехотинцев, теперь особый упор делался на кавалерию. Некоторые соединения тяжелой конницы были созданы в результате прямого подражания персидской коннице, которая сыграла большую роль в разгроме Гордиана, Филиппа и Валериана. Однако с мобильными полевыми войсками. Пехотинцы, не зависевшие от фуража и способные проходить значительные расстояния, ведя при этом активные боевые действия, оказывались в стратегическом отношении более маневренными.

Размеры позднеримской армии остаются предметом дискуссий. Имеются соображения относительно подсчета ее штатной численности при Северах в начале III в. н. э., перед самым приходом Сасанидов к власти. Она состояла из 30 легионов по 5 с лишним тысяч человек в каждом и примерно такого же числа солдат вспомогательных войск, что в целом дает округленно 300 тысяч человек. Однако попытка установить таким образом общую численность армии поздней империи, даже при том, что в нашем распоряжении есть полный список римских частей, датируемый примерно 400 г. н. э. в источнике под названием Notitia dignitatum (см. гл. V), неудачна, если учесть тот факт, что штатный состав различных типов римских соединений, возникших в результате реорганизации, серьезно менялся, и мы не знаем, в какой степени. Дискуссия идет вокруг двух чисел: одно — 645 000, а второе, специально зафиксированное во времена восточного императора Диоклетиана (правил в 284–305 гг. ), 389 704 плюс 45 562 во флоте — в целом дают 435 266. Обе цифры оцениваются скептически. Первую приводит историк Агафий, писавший в 570-х гг., в пассаже, где дает выгодное сравнение — 645 тысяч против жалких 150 тысяч в его дни, когда правили критиковавшиеся им императоры. В его интересах было преувеличить цифры прошлого. Число 435 266 a priori заслуживает большего доверия по причине своей точности и добротности источника. Однако эти данные вышли из-под пера писателя скорее VI в., нежели IV в., текст составлен более чем через два века после смерти Диоклетиана, что вряд ли является наилучшим вариантом. Мы также знаем, что и после правления Диоклетиана проводилась значительная реорганизация армии — различие между comitatenses и limitanei окончательно оформилось при Константине. Даже если мы примем эту цифру как достоверную, есть все основания предполагать, что армия позднее продолжала увеличиваться; историки считают, что ее численность достигала от 400 до 600 тысяч человек. Даже наименьшая цифра убеждает, что между началом III и серединой IV в. 300-тысячная римская армия выросла как минимум на одну треть, а возможно, и намного больше^{58}.

То, что имел место значительный рост армии, не вызывает сомнений. По моему мнению, это обусловливалось не только изменением и стратегической обстановки, т. е. появлением на Востоке сверхдержавы-соперника, но и тем, что в конце III — начале IV в. произошла реструктуризация финансов империи. Важнейшей статьей расходов всегда была армия: рост даже на одну треть (по наиболее скромной оценке) требовал значительного увеличения доходов Римской державы. Если вы потребуете от современного государства увеличения расходов на 33 процента по самой затратной статье бюджета, то увидите, как волосы у чиновников встают дыбом. Налоговые стандарты империи должны были радикально измениться, чтобы она могла ответить на рост сасанидской угрозы. Необходимость таких затрат вполне согласовывалась с масштабами этой угрозы, а также позднеримской военной экспансии, даже оцениваемой по самым скромным меркам. Наибольший вклад в разрешение кризиса III в. внес, как часто считается, император Диоклетиан. Но хотя в его правление многие реформы были завершены или в значительной мере осуществлены, большинство этих перемен являлись скорее долговременными процессами, нежели результатом единого замысла. То же касалось реорганизации и увеличения численности армии, а также необходимой для этого финансовой реформы.

Первой фискальной мерой императоров III в., предпринятой в связи с кризисом, стало взятие под контроль всех возможных источников доходов. Иногда в 240–260-х гг. государство конфисковывало доходы городов от пожертвований, пошлин и сборов. Должностным лицам в городах приходилось по-прежнему собирать деньги, к ним поступали дарения, но расходовались они уже не на местные нужды. В такой перемене часто упрекают Диоклетиана, но ни один из наших источников по истории его правления, во многих из которых его финансовые реформы воспринимаются враждебно, таких упоминаний не содержит. Это было проще всего и потому, вероятно, стало одной из первых мер в связи с финансовым кризисом. Эти источники не были безграничными, и в IV в. императоры частично вернули их городам, желая снискать популярность на местах^{59}.

Эти поступления были, однако, недостаточны, чтобы покрыть все расходы на новую армию, и в конце III в. императоры прибегли к двум другим способам. Первый состоял в порче монеты — понижении содержания серебра в денариях, которыми обычно выплачивалось жалованье воинам. При Галлиене (правил в 253–268 гг. ), например, выпускались, по сути, медные монеты, в которых оставалось менее 5 процентов серебра. Такой метод привел к увеличению выпуска монет, но неизбежным результатом его стал значительный рост инфляции. Эдикт Диоклетиана о ценах (301 г. ) зафиксировал цену на меру пшеницы, которая во II в. стоила примерно половину денария, — не менее сотни новых, обесценившихся денариев. Как показывают сравнительные данные, у людей был примерно месяц, прежде чем торговцы успевали понять, что новые монеты хуже старых, и поднять цены, поэтому находившиеся в очень стесненных обстоятельствах императоры получали от обесценивания монет лишь кратковременную выгоду. Обесценивание монет и фиксация цен не могли решить проблему на сколь-либо долгое время, поскольку торговцы убирали товар с прилавков и действовали на черном рынке. Единственным средством заполучить бо& #769; льшую долю богатства империи — валового национального продукта — было налогообложение. Это и произошло в разгар кризиса III в., когда, в наиболее острые моменты, императорам приходилось вводить особые налоги, взимавшиеся продуктами питания. Эти меры позволили обойти проблемы, связанные с монетами, но в силу своей непредсказуемости они были крайне непопулярны. В конце концов при Диоклетиане новый налог на продукцию, annona militaris, был полностью систематизирован^{60}.

Неожиданное появление на Востоке персидской сверхдержавы привело, таким образом, к огромным структурным переменам в Римской империи. Эффект от мер, призванных противостоять угрозе, сказался не сразу, но в конце концов реструктуризация дала желаемый результат. В конце III в. Рим в целом взял стратегическую ситуацию под контроль: теперь удавалось оплачивать достаточное число воинов, чтобы обеспечивать стабильность на восточной границе. В 298 г. соправитель Диоклетиана император Галерий одержал крупную победу над персами, и с этого времени их натиск утратил прежнюю силу. В последующем столетии Риму приходилось терпеть поражения, и временами довольно тяжелые, но бывали и победы, и в целом новое военное командование справлялось со своими задачами. Римско-персидское противостояние сводилось теперь скорее к периодическим осадам сильно укрепленных пунктов, чем к крупным опустошительным маневренным операциям вроде вторжения Шапура в Сирию. Персам иногда удавалось захватывать крепости, как то случилось с Амидой в 359 г., но такого рода неудачи были далеки по своим масштабам от катастроф III в. Полностью изменить стратегическую ситуацию не представлялось возможным, однако усовершенствованные военная и фискальная системы справлялись с персидской угрозой^{61}.

Важно, однако, учитывать, насколько значительные усилия требовалось прилагать римлянам, чтобы добиться такого положения дел. Конфискация доходов городов и реформирование налоговой системы были отнюдь нелегким делом. Более пятидесяти лет понадобилось со времени первых проявлений агрессии со стороны Сасанидской династии в отношении Рима, прежде чем удалось привести в порядок его финансовую систему, что потребовало масштабного вмешательства правительственного аппарата, чтобы контролировать этот процесс. Как мы видели в первой главе, начиная с 250-х гг. наблюдался значительный рост числа высших бюрократических постов в империи. Таким образом, военная и финансовая реструктуризация имела серьезные политические последствия. Активность Персии ускорила перемещение центра власти из Рима и Италии, которое в зародыше стало проявляться уже во II в. Императоры-соправители были известны в те же времена. В III в. политические и административные потребности сделали феномен нескольких императоров важнейшей чертой общественной жизни позднего Рима.

Поскольку немалому числу принцепсов приходилось начиная с 230-х гг. иметь дело с персами на Востоке, на Западе, и в особенности на рейнской границе, императоры не появлялись. В результате многие военные и чиновники оказались исключены из системы пожалований, что порождало серьезную и длительную сумятицу в верхах. Иногда пятидесятилетний период, начавшийся после убийства Александра Севера в 235 г., называют «военной анархией». В это время бразды правления переходили из рук в руки не менее чем двадцати законных императоров и множества узурпаторов, каждый из которых находился у власти в среднем не более двух с половиной лет. Такое огромное число императоров красноречиво свидетельствовало о глубоких структурных проблемах. В какой бы части державы ни находился император, всегда появлялось достаточное число беспокойных военачальников и бюрократов, которые вынашивали мысли об узурпации. Особенно интересна в этом отношении «Галльская империя». Когда Валериан в 259 г. попал в плен к персам, чиновники и командиры на рейнской границе совместно создали собственное государство под руководством группы военачальников, которое просуществовало в Галлии в течение почти тридцати лет. Это был не сепаратистский, а сугубо римский режим — очень простой способ получить большой кусок имперского пирога в этом уголке державы^{62}.

Оба наиболее опасных противника империи оказывали различными путями немалое влияние на такое развитие событий. Относительно низкий уровень экономики, обычный для воинственных и раздробленных в политическом отношении германцев, создавал для римской экспансии барьер, за пределами которого ее продолжение становилось слишком невыгодным. В результате границы Рима в Европе пролегали в основном вдоль Рейна и Дуная. На Ближнем Востоке политическое сотрудничество имело более длительную историю, там существовала экономика, способная обеспечить более многочисленное население, занимавшееся самыми различными видами деятельности. Меры, предпринятые Сасанидской династией, превратили эти края в способную к соперничеству с Римом сверхдержаву, чье появление на политической арене вынудило Римское государство к переменам. Армия, налоги, бюрократия, политика — все это требовало приведения в соответствие с новыми условиями, чтобы справиться с персидской угрозой. Единственным аспектом в жизни империи, который не поддавался изменениям, была идеология, и в ее рамках — отношение ко всем этим варварам.