 |
Дорогая Атюничка!
|
|
|
|
Наконец‑ то получил от тебя письмо. Большое спасибо за него. С удовольствием съезжу за плакатиком. Отчего ты меня любишь? Я ведь плохой стал! Все клянчу. Дела наступают мерзкие. Школа, лечение и прочая дрянь! До чего я боюсь всего этого! Прочитал вчера Стивенсона «Сент‑ Ив». Как интересно! Читала ли ты?
…Сейчас пойду в поликлинику слуха и речи. Боюсь всех белых халатов! Как дела? Правда, что у вас вышел юбилейный томик «Репин»?
Видел в кино «Леди Гамильтон». Поцелуй дядю Колю и всех. Извини, вдруг увидишь учебники (особенно математика)… Твой И. Г.
12. 08. 1944 год.
Милый Ильюша, что же ты замолчал? … Кому‑ то ты писал, что приобрел серию изд Павленкова «Жизнь замечательных людей». Сообщи, биографии кого купил ты? Может быть, я смогу пополнить твое собрание… Пишут ли тебе из деревни? Ждем с нетерпением фото. И сообщи свой рост. В котором этаже ты живешь? Куда выходят окна? Будь покоен, старайся говорить не торопясь…
Держись с достоинством. Целую. Дядя Коля.
* * *
Дорогие мои! Скоро я вернусь… Прощай, Москва, «Новомосковская» гостиница на Балчуге, из окон которой я смотрел каждый день на древний седой Кремль, освещенный залпами салюта победы русского оружия. Волнуясь до звона в ушах, счастлив, что увижу снова моих родных и любимых, как это все произойдет? Кобожа уже далека с ее лесами, полями и озером Великим… Над Василием Блаженным несутся вечерние былинные облака…
* * *
Как листья, сорванные порывом смертельного урагана, пролетели эти письма через черные пожарища моей жизни, оставив навечно с детства боль, страдания и мучительную рану памяти. Словно все это было вчера. Словно время остановилось. Словно это было не со мной… Как я любил вас, мои родные!
|
|
|
Иногда мне кажется перед ночью, что я давно умер вместе с теми, кого я любил, – и со стороны с удивлением смотрю на странную и чужую жизнь свою. Жизнь вашего друга и врага – вашего современника. После дней блокады я был еще много раз близок к смерти – предательство людей, которых я любил, не заживет в моем сердце.
И вновь меня гложет и возвращает к себе постоянно мысль: почему все‑ таки они, родственники отца, не взяли мою мать с собой в Гребло, на Большую землю? Ведь могла бы доехать она – два дня пути, не умерла бы, отходили бы ее в госпитале… Да, скорее всего потому, что родня Глазуновых не любила мою мать. Так не созвучна была она им во всем, живущая не по тем законам, которые правили их жизнью и распорядком духовного уклада. «Надо было пойти работать, помогать Сергею, как все жены… Оля же, „белая косточка“, – все сыну отдала, и свою жизнь, и здоровье мужа! Ничего бы с Ильёй не случилось, если бы пришлось ему в детском садике посидеть – не первый, не последний, не велика птичка», – любила говорить моя бабушка Федосья Федоровна после войны. Я слушал и думал: лучше бы мама умерла в дороге, но со мной, чем меня увезли одного, пообещав, что она скоро приедет, «когда поправится». Я долго верил этому, отгонял прочь страшные мысли и подозрения. Когда я вырос, все обходили молчанием трагедию смерти моей матери. И все же, почему тогда не попытались спасти ее? … Почему? …
* * *
Снова вспоминаю московские храмы, наполненные народом, просветленные лица и мольбу исстрадавшихся душ, устремленных к Богу. Пестра и разнолика толпа. Было странно встречать военных, стоящих среди мирян. Отрадно было видеть их образ: русскую форму, обветренные лики, обращенные к алтарю. Позвякивая медалями и орденами, они пробивались к выходу из храма – может быть, чтобы прямо отправиться к победоносному войску, на фронт.
|
|
|
Мы Гитлера‑ разбойника
Повесим на суку!
Повесим на суку! –
кричали призывную солдатскую песню из установленных поблизости от входа в храм репродукторов радио.
В парке культуры и отдыха – выставка трофейного оружия: «тигры», «пантеры»… Длинные обезвреженные стволы напряженно целились в посетителей выставки под открытым небом. Мальчишки залезали на немецкие пятнистые танки, пытаясь откручивать какие‑ то гайки. «Нам бы такую технику в начале войны, – грустно сказал небритый безрукий солдат без погон. – Ишь, суки, хоботы выставили, а мы им по рогам…» Было жарко, повсюду продавали газированную воду и пиво. Народ валил без конца, желая увидеть поверженную военную мощь «немца».
* * *
И снова, и снова вечером гремели радостным гулом фейерверки победы над ликующей Красной площадью, залитой многотысячной толпой разного народа. Все ближе и ближе Берлин! Скоро победа!!! И как страшны утраты накануне конца войны!
Уже близится осень, когда же я вернусь туда, где был мой дом и было мое, словно приснившееся, детство? Все что угодно, но я должен вернуться в мой город на широкой и свинцово‑ полноводной Неве.
Пусть буду проклят я, если хоть на мгновенье забуду тебя, о мой великий и странный город моей души. Скорее бы домой, скорее! Но дома‑ то у меня нет! Что будет со мной в новой жизни?
* * *
Страшна тайна Божия жизни и бытия человеческого. Дух – искусство – творчество – вечны и свободны. Жизнь скована и тленна. Прости мне, Отче наш, прегрешения мои рабу твоему грешному, Илие. Храни, Боже, Россию, и пусть врата адовы не одолеют ее… Верую! Спаси души наши, вдохнови противиться волей и силами злу, всем существом нашим, помыслами и делами добрыми! Смоковницу, не дающую плода, сруби! Сделай так, чтобы свеча Духа Твоего не угасла в нас вовеки…
|
|
|
