Постное письмо № 21. Хлеб или Крест

АРХИМАНДРИТ САВВА (МАЖУКО) | 22 МАРТА 2017 Г.

«Мир стал комфортным. Мы ищем удобства и безопасности и легко позволяем себе предавать не только убеждения, но и друзей, детей, любимых. Всё можно извинить, каждого можно понять, простить и оправдать. И тонем мы в своем лукавом многословии». Архимандрит Савва (Мажуко) в очередном письме читателям «Правмира» рассказывает о выборе христианина.

Mohammed Abed/AFP

· Постное письмо № 20. Лишняя Пассия

· Постное письмо № 19. Предчувствие Пасхи

· Постное письмо № 18. Как у нас появляются постные лица

· Постное письмо № 17. Завтрак буквоеда

· Постное письмо № 16. Грешные ингредиенты

Архимандрит Савва (Мажуко)

Старушка Лаврентьевна была главным наставником моей церковной юности. Она первой приходила в церковь и последней шла домой. Все труды были на ней. Стирать, гладить, мыть, смотреть за свечами – работа незаметная и малопочетная, но для нее это было самым высоким служением, потому что она трудилась в церкви, а что может быть выше этого? Этим благородным и благодарным сознанием высокого служения всегда светилось ее лицо. Так я впервые увидел, как может сочетаться в одном лице чувство собственного достоинства с глубоким и подлинным смирением.

Нашей «штаб-квартирой» была колокольня. Там мы пили чай с хлебом и панихидным сахаром. Там хранилось главное сокровище – книги и тетрадочки. С книгами тогда было очень плохо, поэтому народ Божий усердно переписывал от руки акафисты, жития и даже целые романы. Поэтому на колокольню я ходил, как в библиотеку. Ради этих тихих минут чтения порой прогуливал школу, о чем не жалею и сейчас.

Лаврентьевна очень любила рассказывать про старцев и монахинь, которые прошли через тюрьмы и лагеря. Она лично знала немало таких людей. Кто-то останавливался у нас в городе по дороге из ссылки, с кем-то она имела счастье беседовать. Рассказы о мучениках зажигали в ее глазах какой-то новый живой огонек, лицо становилось таким молодым и вдохновленным, что даже не верилось, что это говорит маленькая сухонькая старушка. Этот же зоркий огонь горел в ее глазах, когда она описывала последние времена, которые, она верила, вот-вот наступят:

– Будет такое время, вот положат тебе хлеб и крест и скажут: выбирай! И многие отойдут от веры и возьмут хлеб, за кусок хлеба Христа продадут.

И я слушал и думал, что ни за что в жизни не выбрал бы хлеб – это ведь так просто и понятно. А потом меня пригласили помогать в алтарь, и когда я с жаром рассказал о последних временах одному молодому батюшке, он тут же меня срезал:

– Ну, конечно, я бы взял хлеб. Семью-то как кормить? Тут даже и думать нечего.

Мне рассказывали, что некоторые наши батюшки едят в пост скоромное, потому что «прошлогоднее сало – постное», но услышать от священника такое я был не готов. А как же мученики? А как же Божии старчики, которых и били, и морили голодом?

– Это ты такой романтичный, потому что никто никогда тебя по-настоящему не бил. Читать о мучениках легко и приятно, а вот как ты заговоришь, когда тебя самого пытать начнут?

Это был сильный аргумент. Но для меня он не был достаточным. Мученики были, есть и будут. На крови мучеников стоит Церковь. Мы сверяем свою жизнь не только с историями мучеников, но даже и с их святыми образами. Никак нам не прожить без их святой памяти, поэтому, несмотря на Великий пост, Церковь всегда торжественно празднует память сорока мучеников Севастийских. Сорок молодых воинов были замучены в почти легендарном четвертом веке. С тех пор погибло за свои убеждения огромное число людей, но этих сорок церковная память выделяет особо.

Страдание святых 40 мучеников Севастийских

Воины-христиане отказались участвовать в языческих жертвоприношениях. Сначала их уговаривали, потом соблазняли и, в конце концов, загнали в замерзшее озеро. Фашисты были всегда. Их предки из четвертого века поставили на берегу озера баню, готовую принять «остудивших» свое рвение солдат. Но из ледяного озера никто не выходил. Страдальцы поддерживали друг друга, и это так трогательно изображено на иконе: вот юноша совсем ослабел, но крепится, склонившись на плечо брата. Один все-таки поддался искушению и, обезумев от холода, бросился в теплую баню. Взошел на берег, кинулся к избушке и тут же умер на месте. Солдат из охраны, наблюдавший это зверство с берега, снял с себя одежду и добровольно вошел в озеро к мужественным воинам.

Память сорока мучеников прославляли еще в глубокой церковной древности. Есть знаменитая проповедь Василия Великого, есть подробные жития, где по законам жанра сообщаются витиеватые монологи страдальцев. Однако почему-то их подвиг мне всегда представлялся окутанным благородным безмолвием.