 |
Верховный главнокомандующий 2 глава
|
|
|
|
Порой Сталин поручал самому автору предложения оформить нужное решение и проследить за его исполнением. Микоян вспоминал, как осенью 1943 года он внес предложение о том, чтобы воюющие фронты сами
взялись обеспечивать себя зерном и другим продовольствием. Сталин, «как всегда внимательно меня слушал, изредка задавая вопросы: «А сколько надо мобилизовать бойцов и транспорта?», «На какой срок?», «Как ко всему этому относятся военные, армейские тыловики?» и т.п. Потом, подумав, он сказал, что согласен с таким решением и поручил подготовить проект соответствующего постановления СНК СССР и ЦК. «Только доведи это дело до конца сам, — сказал он, — я очень занят в связи с подготовкой к Тегеранской конференции».
Помимо разработки широкомасштабных операций, Ставка ежедневно контролировала положение на фронтах. «Все, что вырабатывалось тут при взаимных консультациях и обсуждениях, немедленно оформлялось в директивы Ставки фронтам, — писал Василевский. — Такая форма была эффективной». Начальник оперативного управления Генерального штаба С. М. Штеменко рассказывал, что порядок работы с бумагами в Ставке был упрощен таким образом, чтобы сократить до предела время от принятия решения до его осуществления: «Часто такие распоряжения формулировались прямо в Ставке. Сталин диктовал, я записывал. Потом он заставлял читать текст вслух и при этом вносил поправки. Эти документы, как правило, не перепечатывались на машинке, а прямо в оригинале поступали в находившуюся неподалеку аппаратную узла связи и немедленно передавались на фронты». Микоян вспоминал: «Часто крупные вопросы мы решали телефонным разговором или указанием на совещании или на приеме министров. Очень редко прибегали к письменным документам. Поэтому, если искать документы о работе ГКО, Политбюро и др., будет очень трудно, так как их было очень мало, может создаться впечатление, что ничего не делалось».
|
|
|
Хотя многие решения принимались без их четкого оформления на бумаге, принятие решения означало переход к его неукоснительному выполнению. Как вспоминал маршал артиллерии Н.Д. Яковлев, Сталин «обладал завидным терпением, соглашался с разумными доводами. Но это — на стадии обсуждения того или иного вопроса. А когда же по нему уже принимал ось решение, никакие изменения не допускались». Жуков писал: «Все, что делалось по линии Ставки или ГКО, делалось так, чтобы принятые этими высокими органами решения начинали выполняться тотчас же, а ход выполнения их строго и неуклонно контролировался лично Верховным или, по его указанию, другими руководящими лицами или организациями».
Многие члены Ставки выезжали на фронт, чтобы проконтролировать исполнение директив Сталина и информировать его о положении дел. A.M. Василевский писал: «При чрезвычайных обстоятельствах на том или ином фронте, при подготовке ответственных операций Ставка посылала на фронт своих представителей. Сам я в этой роли выезжал на фронт много раз. Это была ответственная работа. Оценить на месте возможности войск,
проработать совместно с военными советами фронтов, помочь им лучше подготовить войска к проведению операций, оказать помощь в обеспечении войск поставками всего необходимого, быть действующим, связующим звеном с Главнокомандующим — таков лишь короткий перечень всяких забот, лежавших на представителе Ставки».
Г. К. Жуков рассказывал, что «свои суждения по важным вопросам И. В. Сталин во многом строил на основе докладов представителей Ставки, посылавшихся им в войска, чтобы на месте разобраться с обстановкой, посоветоваться с командованием соединений, на основе выводов Генерального штаба, мнений и предложений командований фронтов и спецсообщений». Сталин требовал от своих представителей на фронтах четких и незамедлительных сообщений о реальном положении дел и болезненно реагировал на малейшие задержки с докладом с мест. A.M. Василевский рассказывал о том, как однажды он замешкался с представлением Сталину донесения об итогах операции и получил за это резкий выговор в письменной форме. Сталин писал: «Последний раз предупреждаю Вас, что в случае, если Вы хоть раз еще позволите забыть о своем долге перед Ставкой, Вы будете отстранены от должности начальника Генерального штаба и отозваны с фронта».
|
|
|
Хотя упреки Сталина были чрезмерно суровыми и обвинения явно преувеличенными, Василевский оправдывал его: «Сталин был так категоричен не только в отношении меня. Подобную дисциплину он требовал от каждого представителя Ставки... Считаю, что отсутствие какой-либо снисходительности к представителю Ставки было оправдано интересами оперативного руководства вооруженной борьбой. Верховный Главнокомандующий очень внимательно следил за ходом фронтовых событий, быстро реагировал на все изменения в них и твердо держал управление войсками в своих руках».
Оценивая в целом полководческую деятельность Сталина, Г. К. Жуков писал: «Как военного деятеля И. В. Сталина я изучил досконально, так как вместе с ним прошел всю войну... В руководстве вооруженной борьбой в целом И. В. Сталину помогали его природный ум, богатая интуиция. Он умел найти главное звено в стратегической обстановке и, ухватившись за него, оказать противодействие врагу, провести ту или иную крупную наступательную операцию... И. В. Сталин владел вопросами организации фронтовых операций и операций групп фронтов и руководил ими с полным знанием дела, хорошо разбираясь и в больших стратегических вопросах. Эти способности И.В. Сталина как Главнокомандующего особенно проявились начиная со Сталинграда... Несомненно, он был достойным Верховным Главнокомандующим. Конечно, И.В. Сталин не вникал во всю ту сумму вопросов, над которой приходилось кропотливо работать войскам и командованию всех степеней, чтобы хорошо подготовить операцию фронта или группы фронтов. Да ему это и необязательно было знать».
|
|
|
Схожую оценку Сталину дал и A.M. Василевский. Он писал, что постепенно «И.В. Сталин стал хорошо разбираться не только в военной стратегии, что давалось ему легко, так как он был мастером политической стратегии, но и в оперативном искусстве. Вследствие этого он оказывал более сильное влияние на ход разработки операций. Его знания в области военной стратегии и оперативного искусства значительно превосходили знание тактики (ему, собственно, и необязательно было знать ее во всех деталях). Полагаю, что Сталина несомненно можно было отнести к разряду выдающихся полководцев».
Глава 18
СТАЛИНГРАД
Как отмечал Василевский, превращение Сталина в выдающегося полководца случилось не сразу. Второй год войны, принесший стране новые тяжелые испытания, потребовал от Сталина совершенствования своих полководческих качеств. Вопреки его надеждам, выраженным в речи 7 ноября 1941 года, гитлеровская Германия не лопнула «под тяжестью своих преступлений» ни через «несколько месяцев», ни через «полгода», ни через «годик». Зимнее наступление советских войск к концу апреля 1942 года выдохлось, а уже в начале мая немцы начали наносить удары по линии обороны советских войск.
Трудное положение сложилось на Крымском фронте. Как писал С.М. Штеменко, «еще в конце января Ставка направила туда в качестве своего представителя Л.3. Мехлиса», который, «по своему обычаю, вместо того чтобы помогать, стал перетасовывать руководящие кадры. И прежде всего он заменил начальника штаба фронта Толбухина генерал-майором Вечным». По словам Штеменко, готовившееся наступление фронта неоднократно откладывалось, «Мехлис же лишь препирался с командующим».
7 мая немцы сами начали наступление и через день прорвали оборону фронта, а Мехлис в своей докладной Сталину сваливал вину за произошедшее на командующего фронтом Д.Т. Козлова. В ответ Сталин Мехлису написал: «Вы держитесь странной позиции постороннего наблюдателя, не отвечающего за дела Крымфронта. Эта позиция удобна, но она насквозь гнилая... Вы еще не поняли, что Вы посланы на Крымфронтне в качестве
|
|
|
Госконтроля (Л.З. Мехлис занимал пост наркома госконтроля. — Прим. авт.), а как ответственный представитель Ставки. Вы требуете, чтобы мы заменили Козлова кем-либо вроде Гинденбурга. Но вы не можете не знать, что у нас нет в резерве Гинденбургов. Дела у вас в Крыму несложные, и Вы могли бы сами справиться с ними. Если бы Вы использовали штурмовую авиацию не на побочные дела, а против танков и живой силы противника, противник не прорвал бы фронта и танки бы не прошли. Не нужно быть Гинденбургом, чтобы понять эту простую вещь, сидя два месяца на Крым-фронте».
Тем временем ситуация на Керченском полуострове ухудшалась. С 17 мая развернулись арьергардные бои, чтобы позволить нашим войскам эвакуироваться из Крыма, но провести эвакуацию организованно не удалось. Противник захватил почти всю боевую технику и тяжелое вооружение советских войск.
3 июня Чадаев встретил в приемной у Сталина прилетевшего с фронта Мехлиса. Чадаев рассказывал, что, когда он с Мехлисом спорил по поводу причин разгрома наших войск на Керченском полуострове, «в дверях появился Сталин. Мехлие соскочил с места: «Здравствуйте, товарищ Сталин! Разрешите Вам доложить». Сталин чуть приостановился, на мгновение взглянул на Мехлиса сверху вниз и с волнением в голосе произнес: «Будьте Вы прокляты!» И тут же вошел в кабинет, захлопнув за собой дверь. Мехлис медленно опустил руки по швам и отвернулся к окну... Как потом я узнал от Поскребышева, Мехлис, какое-то время спустя, был все же принят в тот день Сталиным. Виновник крымской катастрофы буквально валялся в ногах у вождя».
На другой день 4 июня Ставка приняла директиву, в которой были подробно разобраны все ошибки руководства Крымского фронта. Из анализа ошибок следовал вывод: «Задача заключается в том, чтобы наш командный состав по-настоящему усвоил природу современной войны, понял необходимость глубокого эшелонирования войск и выделения резервов, понял значение организации войск и выделения резервов, понял значение организации взаимодействия всех родов войск, и особенно взаимодействия наземных сил с авиацией. Задача заключается в том, чтобы наш командный состав решительно покончил с порочными методами бюрократически-бумажного руководства и управления войсками, не ограничивался отдачей приказов, а бывал почаще в войсках, в армиях, дивизиях и помогал своим подчиненным в деле выполнения приказов командования. Задача заключается в том, чтобы наш командный состав, комиссары и политработники до конца выкорчевали элементы недисциплинированности в среде больших и малых командиров».
|
|
|
Командующий фронтом Д.Т. Козлов, член Военного совета дивизионный комиссар Ф.А. Шаманин, начальник штаба фронта П.П. Вечный и ряд других командиров были сняты с должностей, а Козлов и Шаманин
понижены в звании. Л.З. Мехлис был снят с должности заместителя наркома обороны и начальника Главного политического управления Красной Армии и понижен в звании до корпусного комиссара. Политуправление Красной Армии возглавил секретарь ЦК ВКП(б) и кандидат в члены Политбюро А.С. Щербаков.
Козлов пытался протестовать против принятого в отношении его решения, и Рокоссовский стал свидетелем его разговора со Сталиным. Оправдываясь, Козлов говорил, что «он делал все, что мог, чтобы овладеть положением, приложил все силы... Сталин спокойно выслушал его, не перебивая. Слушал долго. Потом спросил: «У вас все?» — «Да». — «Вот видите, вы хотели сделать все, что могли, но не смогли сделать того, что были должны сделать». В ответ на эти слова, сказанные очень спокойно, Козлов стал говорить о Мехлисе, что Мехлис не давал ему делать то, что он считал нужным, вмешивался, давил на него, и он не имел возможности командовать из-за Мехлиса так, как считал необходимым.
Сталин спокойно остановил его и спросил: «Подождите, товарищ Козлов! Скажите, кто был у вас командующим фронтом, вы или Мехлис?» — «Я». — «Значит, вы командовали фронтом?» — «Да». — «Ваши приказания обязаны были выполнять все на фронте?» — «Да, но...» — «Подождите. Мехлис не был командующим фронтом?» — «Не был...» — «Значит, вы командующий фронтом, а Мехлис не командующий фронтом? Значит, вы должны были командовать, а не Мехлис, да?» — «Да, но...» — «Подождите. Вы командующий фронтом?» — «Я, но он мне не давал командовать». — «Почему же вы не позвонили и не сообщили?» — «Я хотел позвонить, но не имел возможности». — «Почему?» — «Со мною все время находился Мехлис, и я не мог позвонить без него. Мне пришлось бы звонить в его присутствии». — «Хорошо. Почему же вы не могли позвонить в его присутствии?» Молчит. — «Почему, если вы считали, что вы правы, а не он, почему же не могли позвонить в его присутствии? Очевидно, вы, товарищ Козлов, боялись Мехлиса больше, чем немцев?» «Вы не знаете Мехлиса, товарищ Сталин», — воскликнул Козлов. — «Ну, это, положим, неверно, товарищ Козлов. Я-то знаю товарища Мехлиса. А теперь хочу вас спросить: почему вы жалуетесь? Вы командовали фронтом, вы отвечали за действия фронта, с вас за это спрашивается. Вот зато, что не осмелились снять трубку и позвонить, а в результате провалили операцию, мы вас и наказали... Я считаю, что все правильно сделано с вами, товарищ Козлов».
Потом, когда Козлов ушел, Сталин повернулся к Рокоссовскому и, прощаясь с ним, сказал: «Вот какой интересный разговор, товарищ Рокоссовский». К.К. Рокоссовский вспоминал: «Я вы шел из кабинета Верховного Главнокомандующего с мыслью, что мне, человеку, недавно принявшему фронт, был дан предметный урок. Поверьте, я постарался его усвоить».
Потеря Керченского полуострова существенно ухудшила положение героических защитников Севастополя, против которых были брошены все немецкие войска, находившиеся в Крыму. После 250 суток напряженных боев осажденный город-герой был сдан немецким захватчикам в начале июля 1942 года. В своем приветствии воинам, оборонявшим Севастополь, Сталин писал: «Самоотверженная борьба севастопольцев служит примером героизма для всей Красной Армии и советского народа».
Одновременно обострилась обстановка на юго-западном направлении. В своем секретном докладе на XX съезде Н.С. Хрущев подробно осветил события весны 1942 года на этом фронте, доказывая на их примере «порочность сталинского руководства» в ходе Великой Отечественной войны Хрущев утверждал, что лишь Сталин настаивал на наступлении Красной Армии на юго-западном направлении. Хрущевской версии противоречат воспоминания С.М. Штеменко, А.М. Василевского и Г. К. Жукова. Из этих воспоминаний ясно, что автором плана плохо продуманной наступательной операции, начавшейся 12 мая, был Тимошенко, а член Военного совета юго-западного направления Хрущев целиком его поддерживал. Против этого плана выступил начальник Генштаба маршал Б.М. Шапошников, который учитывал «рискованность выступления из оперативного мешка, каким являлся Барвенковский выступ». Однако, по словам Василевского, «командование направления продолжало настаивать на своем предложении и заверило Сталина в полном успехе операции».
Судя по воспоминаниям Жукова, Василевского и Штеменко, очевидно, сначала Сталин поддерживал ошибочное решение Тимошенко, хотя в то же время не обещал ему дополнительной помощи. Хрущев же настаивал на продолжении операции даже после начала немецкого контрнаступления и выступил за свертывание операции лишь вечером 18 мая, когда возникла угроза окружения советских войск немцами.
Лишь во второй половине 19 мая, когда угроза окружения наших войск в Барвенковском выступе стала очевидной, Тимошенко отдал наконец приказ прекратить дальнейшее наступление на Харьков и повернуть силы южной группировки войск против наступающего врага. Но было уже поздно. 57-я и 6-я армии попали в окружение. Многие солдаты были взяты в плен, а ряд командиров армий погиб.
Неудачи преследовали Красную Армию и на других фронтах. На Западном фронте немцам удалось в апреле 1942 года взять в тиски группу войск П.А. БеловаиМ.Г. Ефремова и разгромить часть из них. При этом погиб командующий 33-й армией генерал -лейтенант М. Г. Ефремов. Потерпела неудачу и попытка прорвать блокаду Ленинграда наступлением 2-й ударной армии под командованием генерал-майора А.А. Власова. В конце мая 1942 года армия попала в окружение, а Власов добровольно сдался немцам и вскоре стал сотрудничать с ними, возглавив созданную оккупантами «Российскую освободительную армию».
28 июня 1942 года немецкие войска начали наступление из районов восточнее Курска в направлении на Воронеж. Через день началось наступление немцев в направлении войск Юго-Западного фронта. План германского военного командования предусматривал разгром советских войск на Южном фронте. После этого немецкие войска должны были прорваться на Кавказ, а часть из них пройти к Нижней Волге. «Гитлеровские стратеги—писал С.М. Штеменко, —готовились таким образом создать гигантское окружение советских войск в крайне неудобном для их обороны обширном районе. А дальше, как говорится, все было уже делом техники: на безводных, выжженных южным солнцем, гладких, как стол, степных просторах стали бы властвовать танковые и авиационные кулаки противника».
Нельзя сказать, что Ставка и руководство фронтов не осознавали угрозы нового наступления немцев. В Ставку постоянно обращались с просьбами укрепить тот или иной фронт. Однако через год войны резервы были на исходе. Штеменко вспоминал, что на просьбы о выделении дополнительных резервов Верховный главнокомандующий вынужден был отвечать: «У Ставки нет готовых к бою новых дивизий... Наши ресурсы по вооружению ограничены, и учтите, что кроме вашего фронта есть еще у нас другие фронты... Воевать надо не числом, а умением». В ответ на просьбу С.К. Тимошенко выделить «одну стрелковую дивизию» для Юго-Западного фронта И.В. Сталин ответил: «Если бы дивизии продавались на рынке, я бы купил для вас 5—6 дивизий, а их, к сожалению, не продают».
Наступление немцев летом 1942 года развивалось столь же стремительно, как и в 1941 году. Чему способствовали природные особенности этого региона. Как справедливо указывал Штеменко, здесь отсутствовали естественные рубежи, на которых можно было создать устойчивую оборону. В то же время здесь было нелегко осуществить и намеченный немцами план окружения советских войск. По этой причине летом 1942 года части Красной Армии быстро отходили по степям и полупустыням до таких трудно преодолимых естественных рубежей, как Волга и Кавказский хребет, не позволяя немцам окружить их. Столь же быстрым был и отход немецких войск из этого региона зимой 1942—1943 года. Окружить же немцев нашим войскам удалось, лишь прижав их крупную группировку к Волге под Сталинградом.
Сталин своевременно разгадал стратегическую важность города, названного в его честь. Вскоре после начала немецкого наступления Сталин продиктовал командующему Южным фронтом Р.Я. Малиновскому директиву, в которой указал на опасность прорыва немцами советского фронта и их выхода к Сталинграду. Он приказал объединить Южный и Юго-Западный фронты в Южный под командованием Малиновского. В то же время штаб и весь аппарат Юго-Западного фронта Сталин приказывал переместить в Сталинград и использовать для сформирования Сталинградского
фронта. 12 июля 1942 года в 2 часа 45 минут Сталин передал директиву Сталинградскому фронту: «Прочно занять Сталинградский рубеж западнее р. Дон и ни при каких условиях не допустить прорыва противника восточнее этого рубежа в сторону Сталинграда». Командующим фронтом стал генерал-лейтенант В.Н. Гордов, а членом Военного совета — Н.С. Хрущев.
Тем временем наступление немцев по степям продолжалось, а 23 июля немецкие войска вклинились в оборону 62-й армии, стремясь форсировать Дон и с ходу взять Сталинград. Вечером 23 июля Сталин телеграфировал Гордову: «Противник выброской своих частей в район Цимлы отвлек наше внимание на юг, и в это самое время он подводил потихоньку главные силы к правому флангу фронта... На диверсии и фокусы противника в районе Цимлы не обращать внимания и всю силу удара перенести... на правый фланг фронта... Имейте в виду, если противник прорвет правый фланг и подойдет к Дону в район Гумрака или севернее, то он отрежет ваши железнодорожные сообщения с севером. Поэтому правый фланг вашего фронта считаю теперь решающим». С целью обеспечить контроль над ситуацией Сталин направил 23 июля в район Сталинграда представителя Ставки — Василевского.
24 июля был сдан Ростов, и немецкие войска устремились на юг. Возникала угроза захвата нефтяных промыслов в районе Майкопа и Грозного. Байбаков вспоминал: «В один из тех жарких июльских дней меня вызвал в Кремль Сталин. Неторопливо пожав мне руку, взглянул на меня спокойно и просто негромким, вполне будничным голосом проговорил: «Товарищ Байбаков, Гитлер рвется на Кавказ. Он объявил, что если не захватит нефть Кавказа, то проиграет войну. Нужно сделать все, чтобы ни одна капля нефти не досталась немцам». И чуть-чуть ужесточив голос, Сталин добавил: «Имейте в виду, если вы оставите немцам хоть одну тонну нефти, мы вас расстреляем». Я до сих пор помню этот голос, хоть и спокойный, но требовательный, спрашивающий, его глуховатый тембр, твердый кавказский акцент. Сталин не спеша прошелся туда-сюда вдоль стола и после некоторой паузы снова добавил: «Но если вы уничтожите промыслы преждевременно, а немец их так и не захватит и мы останемся без горючего, мы вас тоже расстреляем».
Однако Байбаков не возмутился той альтернативой, которую предлагал ему Сталин. Он прекрасно понимал, что эта альтернатива предложена ему суровой реальностью войны. Следствием захвата нефти немцами могли быть новые жертвы среди воинов Красной Армии и гражданского населения. К такому же результату вело и лишение нефти наших войск. Виновный и в том и в другом по законам военного времени должен был нести самое жестокое наказание. Байбаков так оценивал слова Сталина: «Тогда, когда почти снова повторилось лето 1941 года, очевидно, иначе и нельзя было говорить. Я молчал, думал и, набравшись духу, тихо сказал: «Но вы мне не оставляете выбора, товарищ Сталин». Сталин остановился возле
меня, медленно поднял руку и слегка постучал по виску: «Здесь выбор, товарищ Байбаков. Летите. И с Буденным думайте, решайте вопрос на месте». Разумеется, мне и в голову не могло прийти обидеться, осудить за жесткость, не оставлявшую никакого выбора, сталинских условий, тем более воспринимать их как некую жестокость. Ведь речь шла о высокой военной ответственности, о слишком тяжелой цене возможной ошибки. Военное время сурово, потому что решается судьба страны, народа. Как же не отвечать своей головой за ответственное дело? Нет, нужно не колеблясь класть жизнь на алтарь спасения Родины». Выполняя это задание, Байбаков побывал и под бомбежкой, и под артобстрелом противника. Однажды он чуть не попал в плен, когда летчик чуть было не посадил его самолет у немцев. Однако он сумел своевременно вывести из строя те нефтяные скважины, которые вскоре оказались в руках немцев, наступавших к Главному Кавказскому хребту.
Между тем контрудары по противнику, наступавшему на Сталинград, успеха не принесли, а 25 июля немецкие войска прорвали оборону Сталинградского фронта. В ночь на 26 июля Сталин послал через вернувшегося в Москву Василевского предупреждение Гордову: «Ставка категорически требует от Военного совета фронта... сделать все, чтобы немедленно ликвидировать прорвавшегося противника и восстановить положение». В тот же день Сталин вновь направил директиву Гордову: «Действия командования Сталинградского фронта вызывают у Ставки Верховного Главнокомандования возмущение... Ставка требует, чтобы в ближайшие дни сталинградский рубеж — оборонительная линия от Клетская до Калмыков была бы безусловно восстановлена и чтобы противник был отогнан за линию реки Чир. Если Военный совет фронта не способен на это дело, пусть заявит об этом прямо и честно». Василевский вновь был направлен на Сталинградский фронт. В этой напряженной обстановке Сталин 27 июля подготовил и на следующий день подписал знаменитый приказ наркома обороны №227, который звучал как суровое обвинение: «Часть войск Южного фронта, идя за паникерами, оставила Ростов и Новочеркасск без серьезного сопротивления и без приказа Москвы, покрыв свои знамена позором... Население нашей страны, с любовью и уважением относящееся к Красной Армии, начинает разочаровываться в ней, теряет веру в Красную Армию, а многие проклинают Красную Армию за то, что она отдает наш народ под ярмо немецких угнетателей, а сама утекает на восток».
После потери Украины, Белоруссии, Прибалтики, Донбасса и других областей материальные и людские ресурсы Красной Армии истощены:«Мы потеряли более 70 миллионов населения, более 800 миллионов пудов хлеба в год и более 10 миллионов тонн металла в год. У нас нет уже теперь преобладания над немцами ни в людских резервах, ни в запасах хлеба». Поэтому «отступать дальше значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину... Поэтому надо в корне пресекать разговоры о том, что мы имеем
возможность без конца отступать, что у нас много территории, страна наша велика и богата, населения много, хлеба всегда будет в избытке».
Сталин требовал: «Пора кончить отступление. Ни шагу назад! Таким теперь должен быть наш главный принцип. Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый кусочек советской земли и отстаивать его до последней возможности».
В этом приказе Сталин призывал взять на вооружение меры, которые были применены в гитлеровской армии после поражения под Москвой (создание «штрафных рот из бойцов, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости и неустойчивости»; создание специальных отрядов заграждения, поставленных «Позади неустойчивых дивизий» и имевших приказ «расстреливать на месте паникеров в случае попытки самовольного оставления позиций и в случае попытки сдаться в плен»). Сталин подчеркивал, что «эти меры возымели свое действие... и вот получается, что немецкие войска имеют хорошую дисциплину, хотя у них нет возвышенной цели защиты своей Родины, а есть лишь одна грабительская цель — покорить чужую страну, а наши войска, имеющие возвышенную цель защиты своей поруганной Родины, не имеют такой дисциплины и терпят ввиду этого поражение». При этом Сталин напоминал об известном всем в стране историческом прецеденте, когда Петр I назвал после Полтавской битвы побежденных им шведов своими учителями, заметив: «Не следует ли нам поучиться в этом деле у наших врагов, как учились в прошлом наши предки у врагов и одерживали потом над ними победу? Я думаю, что следует».
Сталин требовал «безусловно ликвидировать отступательные настроения в войсках и железной рукой пресекать пропаганду о том, что мы можем и должны якобы отступать и дальше на восток». Он приказывал снимать с постов и направлять в вышестоящие органы управления для привлечения к военному суду командующих армиями, командиров и комиссаров полков и батальонов, допустивших самовольный отход частей без приказа вышестоящего начальства. «Паникеры и трусы должны истребляться на месте. Отныне железным законом дисциплины для каждого командира, красноармейца, политработника должно являться требование — ни шагу назад без приказа высшего командования».
По словам С.М. Штеменко, для разъяснения приказа №227 в войска были направлены члены ЦК партии. По его мнению, «приказ №227 чрезвычайно благотворно повлиял на боеспособность войск. Каждый глубоко проникся мыслью о необходимости стоять насмерть в бою и делал для победы все, что мог. И прежде всего там, где было особенно тяжело — на сталинградском направлении». Как отмечал A.M. Василевский, «советским войскам в результате упорной борьбы удалось вначале замедпить наступление немецких войск на дальних подступах к Сталинграду, а затем и
остановить их продвижение перед внешним оборонительным обводом». И все же он признавал, что «положение на сталинградском направлении оставалось для нас в конце первой половины августа крайне напряженным». 5 августа чрезвычайно растянутый Сталинградский фронт был разделен на Сталинградский (командующим остался В.Н. Гордов) и Юго-Восточный (командующий— А.И. Еременко, член Военного совета — Н.С. Хрущев). 6 августа немцы начали новое наступление на Сталинград. Даже самые жесткие приказы и вытекавшие из них суровые меры не могли остановить отступление наших войск под давлением превосходивших сил противника. О том, что Сталин сознавал остроту положения, свидетельствовала его телеграмма от 9 августа начальнику оперативного управления Генштаба П.Г. Тихомирову, направленному в качестве представителя Ставки на Сталинградский фронт: «Я поражен вашей близорукостью и растерянностью. Сил у вас много, а справиться с положением не хватает у вас хребта. Жду от вас сообщения о ликвидации тревожного положения на вашем фронте». Однако, как замечал С.М. Штеменко, «оптимистического сообщения с фронта не последовало».
В эти дни Советское правительство было официально уведомлено прибывшим в Москву У. Черчиллем о том, что обещанное открытие в 1942 году Западного фронта не состоится. Это означало, что истощенной войной Советской стране придется по-прежнему в одиночку противостоять Германии. К тому же руководство не исключало возможности присоединения Японии и Турции к походу Германии против СССР. Мало кто в стране догадывался о том, что в это время Сталин как никогда остро осознавал реальную угрозу полного разгрома СССР. В. Бережков, обрабатывая записи перевода беседы И.В. Сталина с У. Черчиллем в середине августа 1942 года, стал случайным свидетелем знаменательного разговора И.В. Сталина и В. М. Молотова: «Сталин прохаживался по узорчатой ковровой дорожке, попыхивая трубкой. Молотов остался у другого конца стола, где он сидел во время беседы с Черчиллем. Вот тогда-то я и услышал из уст нашего вождя то, о чем до сего момента он не решался поведать никому. «Как бы, Вячеслав, нем не пришлось пополнить список правительств в изгнании, — произнес Сталин глухим голосом. — Если германцы продвинутся за Урал, это может случиться...» «Но это равносильно гибели», — как-то растерянно отреагировал Молотов. —«Погибнуть мы всегда успеем. Но стоит прикинуть, какие могут быть варианты. Говорил же Черчилль, что в случае оккупации нацистами Англии его правительство будет продолжать борьбу с врагом из заграницы, например, из Канады».
|
|
|
