Глеб иванович успенский (1843-1902)

«Он был один, сам по себе, ни на кого не был похож, и никто не был похож на него. Это был уник человеческой породы, редкой красоты и редкого нравственного достоинства»[1] — в этих словах В.Г.Короленко заключена обобщенная, очень точная характеристика личности Г.И.Успенского и отмечено высокое значение его творческого дарования. Он действительно занимал совершенно особое, только ему принадлежащее место, которое не делил ни с кем, какого бы значительного уровня имя ни ставили рядом с его именем. Его творчество оказало огромное влияние на современ­ный ему литературный процесс и составило яркую страницу в истории отечественного литературного движения.

Исследовательская литература об Успенском достаточно об­ширна. Из дореволюционных работ наиболее авторитетными были труды Н.К.Михайловского и Г.В.Плеханова. Среди монографий и статей, созданных в XX столетии, следует выделить исследования Н.И.Соколова, Н.И.Пруцкова. В.Б.Смирнова, Д.А.Барабохина, Б.С.Дыхановой. В них дана всесторонняя характеристика творчества писателя, рассмотрены особенности художественного стиля, отношений с народничеством и в этой связи показаны сильные и слабые стороны писательской позиции Успенского. Вместе с тем биография и богатейшее литературное наследие писателя содержат немало новых возможностей для более пристального изучения и открытий.

Успенский родился в Туле в семье чиновника, сына сельского дьячка. Мальчик рос в атмосфере любви и нежной заботы. Ба­бушка занимала его сказками и рассказами по картинкам. Дед, Г.Ф.Соколов, слыл знатоком крестьянского быта, с ним консуль­тировался Л.Н. Толстой. Родственники со стороны матери тяготе­ли к искусству и литературе. Книги небольшой домашней библиотеки стали первым и очень ранним чтением ребенка. Особенно по­любились ему сказки Пушкина, которые он декламировал с боль­шим чувством, читал Карамзина, хорошо знал стихотворения Лер­монтова. Кроткий, ласковый, он пользовался всеобщим расположением, приятели звали его Глебушкой.

В 1853 г. он поступил в Тульскую гимназию, где прилежно и очень успешно учился до четвертого класса. Затем отца перевели в Черниговскую палату государственных имуществ, и с 1856 по 1861 г. Глеб продолжал учиться в местной гимназии. С возрастом его характер менялся, перемена обстановки сказалась на нем отри­цательно: он стал нервничать, болеть, хуже учиться. «Я плакал бес­престанно, но не знал, отчего это происходит»[2], — вспоминал пи­сатель. В классе он уже шел в числе предпоследних учеников и по русской словесности имел скромную оценку «весьма удовлетвори­тельно».

Успенский рано почувствовал стремление к литературным заня­тиям, известно его участие в ученическом литературном журнале «Молодые побеги». Склонность юноши к литературе поддерживал его старший двоюродный брат Н.В.Успенский (1837-1889), в ту пору печатавшийся в «Современнике».

Ранние беллетристические наброски Г.И.Успенского не сохра­нились, но можно предположить, что они явились отражением впечатлений от городской чиновничьей жизни. Перед его глазами проходили судьбы многих сослуживцев отца и посещавших его в канцелярии и дома крестьян. Позднее писатель свидетельствовал: «В детстве я много пережил и перевидал крестьянских бедствий» и взяточничество царило повсюду, рекрутские наборы, волостные старшины, писаря и вся тяжебная волокита мне хорошо известны»[3].

По окончании гимназии Успенский в 1861 г. поступает на юриди­ческий факультет Петербургского университета. Это было время от­мены крепостного права и правительственных репрессий: подавления студенческих волнений, закрытия народных школ и университета в столице, расправы с крестьянами-бунтовщиками, арестов сотрудни­ков «Современника» М.И.Михайлова, В.А.Обручева. Успенский присутствует на похоронах Н.А.Добролюбова, становится свидетелем смелых речей Н.А.Некрасова и Н.Г.Чернышевского, объявивших та­лантливого критика жертвой властей. В1862 г. он переводится в Мос­ковский университет, где проучился всего один год, будучи отчислен за неуплату полагавшихся взносов. Работал корректором в типогра­фии газеты «Московские ведомости», а когда умер отец, пришлось заботиться о четырех сестрах и трех братьях.

В 1862 г. Успенский начинает публичную литературную деятель­ность, которая отныне становится для него единственным заработком. Первые его рассказы печатаются в журналах «Зритель» («Идиллия») и «Ясная Поляна» («Михалыч») Л.Н.Толстого. По приезде в Петербург (1864) Успенский становится очевидцем «гражданской казни» Чернышевского, ссылаемого в сибирские рудники. «Личность такая, что положительно на всю Россию одна» (2, 535) — скажет он о Чернышевском через несколько лет.

Содержание ранних рассказов и очерков (1862-1866) писателя — жизнь трущобного люда, полупьяной и нищей мастеровщины, чиновников. Его очерковая манера повествования, несо­мненно, испытала в ту пору влияние художественного опыта Н.В.Успенского, поддержанного Чернышевским в статье «Не начало ли перемены?» Важную и плодотворную для русской ли­тературы перемену в изображении народа критик обозначил формулой «правда без всяких прикрас». Для самого народа су­ровые указания на отрицательные стороны его жизни (привыч­ку к безусловному повиновению, пьянство, невежество), по мнению Чернышевского, «гораздо полезнее всяких похвал», ибо помогают понять, что его тяжелое положение продолжается «только по его собственной вине» и возможность перемены заклю­чается «только в его собственном желания изменить свою судьбу»[4]. Изложенные в статье положения стали для Г.И.Успенского, как и для многих писателей-современников (М.А.Воронов, А.И.Леви­тов, И.А.Кущевский, Ф.М.Решетников), принципиальной ли­тературной позицией.

Демократическая направленность творчества Успенского нашла поддержку в «Русском слоне» Г.Е.Благосветлова и Д.И.Писарева, а затем в «Современнике» Н.А.Некрасова. Знакомство с Некрасо­вым в 1865 г. благотворно отразилось на судьбе молодого писателя. В «Современнике» за 1866 г. появились очерки, составившие цикл «Нравы Растеряевой улицы», принесшие автору первую широкую известность. В связи с закрытием журнала продолжение печаталось в «Женском вестнике» в 1867 г. вод названием «Очерки провинци­альных нравов». Здесь дано глубокое реалистическое изображение переходной поры первых послереформенных лет, принесших наро­ду вместо действительного освобождения и обновления повсемест­ную нищету и разорение. «Растеряевский человек» (чиновники, мещане, гарнизонные солдаты, мастеровой народ, обыватели — люди «обглоданного класса», по выражению автора (I, 3), погряз в пьянстве и драках. Власть алкоголя породила нужду, неподвиж­ность, бестолковщину. «Честному разумному счастью, — замечает автор-повествователь, — здесь места не было» (I, 70).

«Растеряевская жизнь» знала не только жертвы власти алкоголя, но и тех порожденных временем «умных людей», которые ловко умели эту власть обратить себе на пользу. Таков Прохор Порфирыч, побочный сын отставного полицейского чиновника, прошед­ший суровую школу нищей мастеровой жизни. Он молод, пред­приимчив. Свой «первый шаг» Прохор сделал после смерти отца, прибрав к рукам его имущество. В доме он устроил мастерскую и, наняв безответного подмастерья Кривоногова, изготавливал на продажу пистолеты, на которых ставил непонятное, но увеличи­вавшее прибыль слово «раtet!» (1, 41). Хищнические аппетиты, поддерживаемые мыслями о «благородном происхождении», при­вели его к идее обирания «чумазого мастерового народа». Народ пьянствует и пусть пьянствует, рассуждает он, «лучше же я его «полоумстве захвачу, потому полоумство это мне расчет составляет» (1,8). Он решает устроить около фабрики кабак, и скоро это питейное заведение рисовалось в его воображении «какою-то разверстою пастью», безостановочно глотающей «черные фигуры мастеровых» (I, 163). Особенно ценил Прохор два дня в неделе: понедельник, поземельный день, пригонявший в кабак рабочий люд, готовый «от» дать душу дьяволу, только бы опохмелиться», и субботу, когда на фабрике выдавался расчет и «толпы рабочих разделялись на пар­тии; одни шли прямо в кабак, другие сначала в баню и потом в ка­бак» (I, 43—48, 74—75) — сцены, созданные пером подлинного ху­дожника. Описание пореформенного типа приобретателя, дейст­вующего в той же среде трудового люда, из которой вышел сам, являлось главным открытием и заслугой молодого автора.

Картины растеряевского быта включают также рассказы о чиновнике-самодуре Семене Ивановиче Толоконникове, который» удовлетворяя болезненную потребность непременно тиранствовать над забитыми жизнью и зависимыми от него людьми, изводит сво­ими благодеяниями обедневшее семейство Претерпеевых, состоящее из вдовы Авдотьи Карловны и четырех ее дочерей, и изобрета­тельно издевается над своей женой. Растеряевская система жизни, как болото, затягивает в свою бездонную топь все, что попадает в ее чрево. Так, юноша-сирота Алифан за свои восторги вычитанны­ми из книги подвигами мореплавателя Кука добился лишь того, что, по ироническому заключению автора, «Кук, погибший на Сандвичевых островах, вторично погиб в трясинах растеряевского невежества» (I, 145). «Растеряевские нравы», «растеряевская прав­да», «растеряевщина» — авторские обобщения, достигающие зна­чительного социального обличения.

После запрещения «Современника» в 1866 г. для Успенского вновь наступили черные дни. Некрасов даже обращался в Литературный фонд, чтобы хоть как-то поддержать «очень бедного, очень деликатного и очень даровитого писателя». С переходом к Некрасову при соредакторстве М.Е.Салтыкова-Щедрина и Г.З.Елисеева «Отечественных записок» (1868) Успенский получил постоянную работу. В это время его творчество вступило в более зрелый этап, отмеченный глубокими размышлениями над русской жизнью 60-70-х гг.

Первым его произведением, опубликованным в «Отечественных записках», был очерк «Будка» (1868). Современники сразу же при­дали этому очерку обобщающий смысл. Имя будочника Мымрецова, мастера таскания за шивороты, становится нарицательным, олицетворяя всю тогдашнюю охранительную систему в целом. В очерковом цикле «Разоренье» (1869-1971) прослежены судьбы чи­новников Птицыных и Черемухиных, которые раньше процветали благодаря взяткам, а теперь разорились, не умея приспособиться к новой жизни. Зато выбились из крепостных Трифонов — в лавоч­ники и Евсей — в кулаки. Прежде «заморенная прислуга» Арина занялась ростовщичеством и даже задумала купить старый барский ном, но не из-за «хетектуры», а чтобы из добротного его кирпича понастроить по тракту с полсотни кабаков. «Разбойничайте, чаво там! Запрету не будет!» (II, 34) — говорит бывший рабочий Михаил Иваныч Арине, и эти слова главного героя очерков можно выставить эпиграфом ко всем произведениям Успенского второй половины 60-х гг. Мир грабительства, давивший трудящегося чело­века при крепостном праве, рабочий Михаил Иваныч называет «прижимкой» и «обдеркой». И он не только резко обличает «про­шлые времена», но и проницательно рассуждает «по части торжест­ва прижимки, исходящей уже из среды людей простого звания» (II, 34). Автор «Разоренья», как и в «Нравах Растеряёвой улицы», обна­жает именно эту горькую истину пореформенной жизни. «Правда без всяких прикрас» сказалась также и в изображении «строптиво­го, непокорного» рабочего. Протест Михаила Иваныча звучит оди­ноко, он совершенно безрезультатен. Более того, местные купцы ловко и обманно используют правдоискательство наивного рабоче­го, поборника справедливости: они снабжают его деньгами и от­правляют в столицу, с тем чтобы своими обличениями он подорвал престиж заводчика, у которого купцы задумали отнять право владе­ния предприятием.

Трезвый, беспощадный реализм, глубина проникновения в со­циальные явления первого пореформенного десятилетия заметно выделяли писателя из ряда других авторов-демократов, ограничи­вавшихся обличительным бытописательством. «Сильный самосто­ятельный талант, решительно выходящий из ряда обыкновенных и пролагающий свою собственную дорогу»[5], — оценка Успенского критиком А.М.Скабичевским.

В 1870 г. Успенский женился на А.В.Бараевой. Известен ее пе­ревод с французского «Очерков и рассказов из жизни простого на­рода» Леона Кладеля, изданный в 1877 г. с предисловием И.С.Тур­генева. По свидетельствам мемуаристов, брак Успенского и Барае­вой был удачным, но в материальном отношении жизнь оставалась неустроенной.

В начале 1870-х гг. Успенский предпринимает две поездки за границу (Париж, Лондон). Сильное впечатление произвели на него увиденные им в 1872 г. следы расстрела коммунаров в Париже. Глу­бокое чувство испытал он, созерцая в Лувре Венеру Милосскую, о ее воздействии на зрителя позже будет сказано им в очерке «Вы прямила» (1885). За границей Успенский сближается с революционером Г.Лопатиным, видным идеологом народничества П.Лавро­вым и другими политическими эмигрантами. Завязывается его дружба с И.С.Тургеневым. По словам самого Успенского, тогда он «многому научился». Заграничные впечатления составили содер­жание ряда произведений писателя 1870-х гг.: «Больная совесть», «Из памятной книжки», «Заграничный дневник провинцииала», «Письма из Сербии». В Европе того времени писатель ощути «разлагающий запах» денег, золота и бедность, которая проступала «тут же, в двух шагах от залитых золотом бульваров и кафе». Всесиль­ная власть «прижимки» и здесь господствовала безраздельно. В очередном очерковом цикле «Новые времена, новые заботы» (1873—1878) с тревогой прослежены автором результаты проникнове­ния в русскую жизнь предпринимательства, проявляющегося нередко в таких формах, которые убивали душу и превращали людей; в «полтинники». В очерке «Книжка чеков» (1876) рассказывается о том, что на фабрике Мясникова «даже самые маленькие мальчики и девчонки могли зарабатывать по гривеннику в день, занимаясь щипанием корпии, которую доставляли из больницы в гною и кро­ви и которая шла на бумажный завод» (III, 29). В хозяйской чеко­вой книжке — горькие судьбы людей, у которых отняли будущее. В конце 1870-х гг. в творчестве Успенского наступает новый поворот, связанный с дальнейшими размышлениями по поводу глубинных причин безудержного господства власти «прижимки» и алкоголя. По словам писателя, необходимо было выявить «источ­ник всей этой хитроумной механики народной жизни, и «подлин­ная правда жизни» повлекла его «к источнику, то есть к мужику». С этого периода «личная жизнь и жизнь литературная, — отмечал

Успенский, — стали созидаться во мне одновременно собственны­ми средствами (IX, 183,186). Как и многие другие его современни­ки, болезненно ощущавшие разрыв между интеллигенцией и низ­шим классом населения, Успенский «идет в народ», поселившись в Нижегородской губернии. Изучение быта и сознания крестьян привело его к выводу о великой «власти земли». Мысли об этом из­ложены в очерковых циклах писателя «Из деревенского дневника» (1877-1880), «Власть земли» (1882), «Крестьянин и крестьянский груд» (1880). По глубокому убеждению автора, крестьянство «до тех пор сохраняет свой могучий и кроткий тип, покуда над ним царит власть земли, покуда в самом корне его существования лежит не­возможность ослушаться ее повелений, покуда они властвуют над его умом, совестью, покуда они наполняют все его существова­ние» (V, 115).

На примере Ивана Петровича Босых показано, что стоит крестья­нину оторваться от земли, как он тут же попадает под власть «при­жимки» или алкоголя. Последовательный реалист, Успенский от­разил процесс экономического и социального расслоения «общин­ного» крестьянства. Попавший в беду Иван Босых (от болезни паян обе коровы) терпит беды не от купца или фабриканта, а от своего же родственника-крестьянина, сумевшего скопить деньгу.

Суровая правдивость и точность изображения процессов воз­никновения «деревенских пролетариев» и «кулаков» объективно вскрывали иллюзорность народнических представлений об общине как ячейке будущих социалистических преобразований. Народни­ческая беллетристика того времени (Н.И.Наумов, Н.Н.Златовратский, П.В.Засодимский и др.) часто не могли преодолеть, идеали­зации народного быта и крестьянской психологии. Н.К.Михай­ловский, выступая против крайностей идеализация крестьянства, писал в статье «Житейские и художественные драмы» (1879): «Раз­ложение деревни, к которому г. Успенский присматривался с та­ким глубоким интересом, подробности которого он изучает с та­кою "невидящею любовью", которое, наконец, подтверждается всеми добросовестными наблюдателями и многими априорными соображениями, это разложение, без сомнения, прикует к себе все­общее внимание в самом непродолжительном времени»[6].

Сочинения Успенского неоднократно вызывали резкие крити­ческие отклики как в либеральной прессе, так и в народнической среде. Творчество писателя-демократа высоко ценилось в ре­дакции «Отечественных записок», возглавляемой после смерти Н.А.Некрасова (1878) М.Е.Салтыковым-Щедриным. «Сколько бы для Вас ни потребовалось места — будет», — писал он Успенскому в декабре 1880 г.[7]

Некоторые разногласия оставались в связи с увлечением Успен­ским идеей «власти земли». «Я до крайности уважаю Вашу литератур­ную деятельность, — писал Салтыков-Щедрин в том же 1880 г., — и мне крайне прискорбно, что могут существовать недоумения»[8]. И все же Успенский остается, как пишет редактор «Отечественных записок» Н.К.Михайловскому 11 (23) сентября 1881 гг., «самым для нас необходимым писателем»[9]. Издание в 1883-1886 гг. перво­го Собрания сочинений в восьми томах принесло Успенскому чрезвычайную популярность и успех в широких кругах читающей России, и особенно России молодой. Критики того времени ставили его имя рядом с именами Л.Толстого и Н.Щедрина. По свидетельству современников, «молодежь набрасывалась с жадностью на сочинения Успенского и Щедрина, их называли «честнейшими учителями жизни»[10].

В своих художественных исследованиях социальных процессов эпохи 1880-х гг. Успенский сосредоточился на изображении явления, которое народничество того времени стремилось представить как случайное, временное, нехарактерное для России — уси­ление капитализации страны. Сам писатель некоторое время такие склонен был считать последствия капитализации чем-то непроч­ным, неясным. Он писал во «Власти земли»: «Иван Петров принад­лежит к тому ненужному, непонятному, даже прямо постыдному для такой земли, как Россия, классу деревенских людей — классу, народившемуся в последние двадцать лет, — который волей-неволей приходится называть "деревенским пролетариатом"» (V, 100).

Однако, глубоко постигая суть происходящего, Успенский понял и ярко отобразил в своем творчестве капитализм как явление, прочно укоренившееся. В письме к В.М.Соболевскому в сентябре 1887 г, он делился своими новыми творческими замыслами: «...по­добно власти земли — то есть условий трудовой народной жизни, ее зла и благообразия, — мне хочется до страсти писать ряд очерков "Власть капитала"... Влияния эти определенны, неотразимы, ощу­щаются в жизни неминуемыми явлениями»; «ужасность» этих яв­лений, выражаемых пока только цифрами, «будет понята читателя­ми, когда статистические дроби придут к ним в виде людей, изуро­дованных и искалеченных» (IX, 438-439). Успенский исторически верно подмечает хищническую сущность капиталистических отно­шений на тогдашней стадии их развития. Осознавая приход капи­тана явлением «неминуемым», писатель-реалист нанес серьезный удар по народнической идеологии, продолжавшей твердить о слу­чайном и временном характере капитализма в России.

Власть капитала — новый собирательный образ социальной действительности, как всегда, кратко, емко, прочно формулируе­мый Успенским. И хотя замысел не получил завершения, но и на­писанного на тему влияния капитала оказывается достаточным для вывода о вкладе писателя в художественную разработку этой актуальнейшей проблемы русской жизни конца XIX в.

В произведениях, объединенных автором под заглавием «Жи­вые цифры» (опубликованы в 1888 г. в журнале «Северный вест­ник»), читателю предлагалось за цифрами официальной стати­стики, порою поражающими бессмысленностью (например, «четверть лошади» на одну ревизскую душу — VII, 485), увидеть картины повседневной жизни: непосильный труд, сиротство, бедность, полную беззащитность перед «властью капитала». В рассказе «Квитанция» передан «эпизодик с капельной цифрой», согласно которой в Петербурге рождается до 700 детей-сирот, и «в графе "отцы" стоит 0, в графе "матери" — тоже 0, а в итоге на­писано: итого 700 штук человек» (VII, 498). Пытаясь выяснить по­доплеку такой статистики, автор становится свидетелем потрясшей его драмы. Молодая белошвейка тщетно пыталась, показывая кви­танцию из воспитательного дома, отыскать сына на станции, откуда отправляли умерших детей, чтобы проститься с ним. Отдать мальчика и воспитательный дом заставила ее нужда и бедность. Да и теперь она спешила, боясь рассердить хозяйку-полковницу. «Думаешь, думаешь над этими ноликами, делаешь разные вычисления, а не­жданная слеза возьмет да все и запачкает!» (VII, 505) — пишет ав­тор. В «Дополнении к рассказу "Квитанция"» Успенский приво­дит документальные подтверждения страшных явлений, когда забитые работой и бедностью женщины вынуждены отдавать своих детей в воспитательные дома, где смертность превышает число приема. «Быть дробью, потерять самое право думать о своем существовании — удел всякого живого существа в строе современной купонной жизни» (VII, 506), — таков скорбный итог авторских размышлений. Ряд очерков писатель хотел на­звать «Проступками господина Купона» (IX, 469, 470).

Осознавая прочность занятых капитализмом позиций и вскры­вая его противоречия, Успенский, однако, не видел исторической прогрессивности буржуазного строя. В то же время он не преодо­лел всех народнических заблуждений. Так, Салтыков-Щедрин справедливо упрекал его за наивную веру «в чудотворную силу кре­стьянского банка»[11], будто бы способного остановить дальнейшее разорение народа.

По словам В.Г.Короленко, Успенский «с лихорадочной страст­ностью среди обломков старого... искал материалов для создания новой совести, правил для новой жизни или хотя бы для новых ис­каний этой жизни»[12]. Так, в рассказе «Выпрямила» (1885) сельский учитель Тяпушкин, затянутый в омут тяжелой, беспросветной жиз­ни, увидел в Лувре древнегреческую статую богини любви Венеры Милосской, и эта встреча преобразила его. Подобные произведе­ния запечатлевают «в сердцах и умах огромную красоту человече­ского существа», «они «животворят, «выпрямляют» и расширяют скомканную человеческую душу» (VII, 249). В рассказе нашла отра­жение мечта писателя о гармоничном развитии человека под влия­нием высоких идей, которые несут с собою люди честного труда, высокого самопожертвования и люди искусства. Вдохновленный новыми мыслями, учитель укрепляется в своем желании «идти в темную массу народа» (VII, 255), способствовать пробуждению в нем чувства собственного достоинства.

«Говорящие факты живой действительности» — такими сло­вами определил Г.В.Плеханов (в работе «Наши беллетристы-на­родники»[13]) своеобразие художественного мастерства Успенско­го. Писатель как бы и не сочинял вовсе, не прибегал к вымыслу. На первый взгляд казалось, что он просто переносит на бумагу увиденное и услышанное. В действительности эта кажущаяся легкость требовала от автора громадного творческого напряжения и мастерства. И демократический читатель, на которого прежде всего ориентировался Успенский, отвечал ему понима­нием и высокой оценкой.

Особенностью произведений Успенского является присутствие в них автора в качестве полноправного действующего лица. Мы слышим его голос, он дает характеристику персонажам, делает вы­воды. Писательский способ освоения действительности — иссле­дование. В «Живых цифрах» автор-герой, например, пишет. «В этой цифровой загадке есть еще много чего-то, что надобно непре­менно разузнать и расследовать» (VII, 490). Присутствующее в том; же произведении самопризнание — «строго "научный метод", ко­торому я старался следовать в моих наблюдениях» (VII, 492), — ха­рактерный, глубоко продуманный прием общения с читателем..

«Расследуя» заинтересовавшие его факты действительности, Успенский как бы избавляет читателя от обобщений и заключений. по поводу прочитанного — они даются самим автором в виде стро­го обдуманных формул, достигающих замечательной глубины, зре­лости, силы. «Растеряевщина», «шиворотная пропаганда», «разорение», «прижимка», «власть земли», «власть капитала», «живые циф­ры», «господин Купон» — эти изобретенные художником слова-по­нятия не случайно стали емкими и образными обозначениями ха­рактернейших черт современной писателю русской жизни. Точный, меткий, образный, истинно народный язык прозы Успенского передавая его кровную заинтересованность в судьбе своего наро­да. Мастерское «художественное схватывание характерных черт и типов» отмечал у него И.С.Тургенев[14].

Ведущим в творчестве Успенского был жанр очерка, наиболее соответствующий тем задачам, которые ставил перед собой писа­тель. Художественное исследование фактов жизни в их многораз­личных проявлениях побуждало к объединению очерков, и очерко­вые циклы — излюбленная форма его произведения. В этом отно­шении он близок к М.Е.Салтыкову-Щедрину, А.И.Левитову, Н.И.Наумову, С.Каронину-Петропавловскому и другим художни­кам — исследователям народной жизни.

Очерковость повествования и сознательное присутствие автора в тексте делало прозу Успенского публицистичной. «С кем мы име­ем дело: с публицистом или беллетристом?»[15] — спрашивал одни из критиков. «И с тем и с другим», — признавали все в этом сочета­нии художественности и публицистичности справедливо видели своеобразие таланта Успенского[16]. Н.С.Лесков называл его сочине­ния «беллетристическими очерками»[17].

Творческой манере Успенского свойствен юмор, хотя речь зача­стую идет об истинно драматических ситуациях. В «Нравах Растеряевой улицы» грубая откровенность Прошки вызывает смех, но от сознания, что, по словам его собеседника, «этот Прошка — значи­тельная язва будет в скором времени», становится мрачно и жутка. С улыбкой следим мы за наивными протестами Михаила Иваныча в «Разоренье», но за ними открывается полная безысходность и из поправимая жизненная драма. Шутливые интонации возникают в очерке «Живые цифры», однако обыгрываемая на разные лады смешная нелепость статистических подсчетов оборачивается чело­веческой бедой. По верному замечанию Н.К.Михайловского, чут­кого критика и биографа Успенского, на дне каждого рассказа или очерка писателя «лежит глубокая драма»[18]. Читателей в его творче­стве и по сию пору привлекают гуманность, способность состра­дать, вера в лучшие нравственные качества человека. Революцио­нерка В.Н. Фигнер, в которой Успенский ценил «великое сердце» и которая послужила одним из прототипов в очерке «Выпрямила», отмечала в писателе редкую способность чувствовать чужую боль. Когда в зале суда осужденной объявили приговор о пожизненном заключении в крепости, ей передали записку Успенского, в кото­рой он писал, что завидует ей[19].

Личность Глеба Ивановича вполне выразилась в его сочинени­ях. Перед нами человек поразительно чуткий, впечатлительный, глубоко искренний, наблюдательный, вдумчивый, любящий. Таким запомнился он современникам, отмечавшим в нем «врожденную доброжелательность ко всякому ближнему», деликатность «душу открытую, всепрощающую», любовь к детям (их у него был» пятеро), доброту, шутливость, удивительную талантливость. Свойственные Успенскому «безразличие к внешним условиям собственной жизни», доброта, излишняя доверчивость порою заставляли считать его «человеком не от мира сего». Он не терпел фальши, всякого рода «кривулек» (его слово), ему приносила страдание людская пошлость и, как написал он однажды, отвращала «интелли­генция, толкущаяся из-за съестных припасов». Его не переставая мучила русская неурядица, нескладица общей жизни. Особенно тяжело давалась писателю постоянная изнуряющая борьба с цензу­рой, всегда придирчивой к его сочинениям. В обстановке всеобщей реакции 1880-х гг. он все чаще жаловался на «холод в душе». «Изживать русский теперешний век, — так он выразился в одном, из приватных писем, — бесцветно, неинтересно, безвкусно и вооб­ще скучно и неумно» (IX, 356). В 1892 г. его нервная система, время от времени сдававшая, не выдержала, писатель попал в психиатри­ческую больницу. Он прожил еще десять лет, но уже вне безраздельно любимой им литературы.

В письме по поводу избрания его в Общество любителей рос­сийской словесности Успенский с удовлетворением отметил, что к книге тянутся «массы нового грядущего читателя» (IX, 138). Г.И. Успенский действительно занял в ряду его чтений одно из постоянных и почетных мест.

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: