 |
Глава XXIII. Культурно‑географическая и политическая организация границы
|
|
|
|
ГЛАВА XXIII
КУЛЬТУРНО‑ ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ И ПОЛИТИЧЕСКАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ ГРАНИЦЫ
Культурно‑ географическая и политическая организация границы, призванная наряду с чисто военно‑ техническими формами защиты оберегать рубежи своего народа, ищет области, которые притом еще и географически понятны, но не привязаны только к оборонительным сооружениям, укреплениям и коммуникациям, дабы разумным оживлением (Belebung) и разделением (Gliederung) пограничной деятельности народа укреплять границу, сделать защитников способными к ее переносу в будущем. В основе ее установки по пограничной проблеме лежит мнимое противоречие, которое существует между попечением и заботливым сохранением самого пограничного ландшафта и ролью этой организации в качестве защитного гласиса на службе власти, инструмента силы, используемого для обороны ее определенно признанного весьма ценным хинтерланда, чем пограничная область при обстоятельствах обязана пожертвовать.
Между этим противоречием нужно найти связующее звено. Попытка часто заканчивается, разумеется при соответствующей силе народного духа, тем, что понятие “пограничная область” меняется в смысле закладывания новых пограничных провинций.
Понятие “гласис” и идея меновой стоимости земли несовместимы. В одном случае легко возникает желание участок пограничной полосы перед собственно линией сопротивления, с самого начала определенный как территория боевых действий (Kampfgelande), превратить по возможности в открытый и не представляющий ценности, но исключающий военное использование живой силы (выжигание мешающей обзору растительности, очищение гласиса! ). В другом случае растущее кровяное давление, высокое развитие коммуникаций хинтерланда невольно ведут к притоку именно в пограничную полосу более сильной жизни, способной к сохранению и защите, к возникновению полноценных опорных поселений, которые нужно снова защищать, в связи с чем повышается кровяное давление границы. Происходят процессы как при самозащите богатого соками хвойного леса от губящих его насекомых. Вредители, короеды легче проникают именно туда, где жизнь парализована, застыла, а не туда, где она особенно интенсивна и где вытекающие сок, смола поглощают их.
|
|
|
Постоянное ловкое проникновение через две столь трудно сопоставимые антропогеографические противоположности — мучение для всех земель с гласисом, среди коих мы выделяем [с. 213] в качестве географических типов вызывающую на протяжении четырех тысячелетий возбуждение индийскую северо‑ западную границу, длящееся все‑ таки тысячу лет или многие столетия испытание левобережных рейнских ландшафтов, особенно Фландрии, позже Бельгии, Эйпен‑ Мальмеди, Эльзас‑ Лотарингии; подверженные разрыву ландшафты (Zerrlandschaften) между Внутренней и Промежуточной Европой — Галиция и между Восточной и Промежуточной Европой, например Литва, Балтийские страны и Бессарабия.
Исторические типы из прошлого с более или менее завершенными процессами показывают нам перешеек, связывающий Пелопоннес с материком, “agri Decumates” , граница Римской империи по Дунаю и далее вниз по течению реки с ее валами Траяна , образец крупнейшего масштаба, о котором мы уже упоминали, а именно организация китайского пояса пашен с девятью полевыми хозяйствами за [Великой] Китайской стеной. В условиях гораздо меньшего пространства развивается организация границы в средние века с характерными для них конфликтами между ее группами замков — скажем, между Эльзасскими и Жерардмерскими или Ремиремон‑ Ромбахскими, с поясами сарацинских башен стран Средиземноморья или посадами церквей Трансильвании с приданной им коллективной оборонительной организацией, с картинами округов Центральной Европы времен турецкого господства, как это было ярко выражено в долине, расположенной в верховьях реки Тротуш! И все же средневековье в пору своего расцвета знает обширное строительство границ .
|
|
|
Послевоенная картина Европы показывает нам некоторую возможность движения вспять, как и изоляции пограничных организаций, если соответствующий участок территории был вообще отделен в соответствии лишь с его географическим значением. Это влечет за собой большую опасность — по крайней мере в теории — превращения повсюду отдельной части полноценной для нации народной почвы в особые условия гласиса. Такое движение вспять демонстрируют нам современная картина Эльзаса и предмостных укреплений на Рейне (что было бы невозможно в данной форме, если бы с правого берега Рейна были больше выдвинуты на передний план через реку связующие коммуникации и пограничная полоса щедрее подпитывалась бы из хинтерланда), превращение Эдж в Альто‑ Адидже , страдания Восточной Галиции и Бессарабии .
Гораздо поучительнее действуют ландшафт гласиса в Маньчжурии и, пожалуй, самый чистый тип современного организованного пограничного ландшафта — индийский гласис со своим прототипом — индийской Северо‑ Западной пограничной [с. 214] провинцией, которая являет собой величественную пространственную картину индийского гласиса, разработанного лордом Керзоном, — примерно сходную с пространственной картиной времен Цезаря в Рейнско‑ Дунайском пограничном образовании рода Юлиев — Клавдиев и их наследников.
При образовании, движении вспять и изоляции (блокаде) пограничных организаций хинтерланда или противостоящих жизненных форм следует четко различать между деятельностью государства, народа, групп, частного лица и индивидуума (личности), ибо любая деятельность имеет географически и политически совершенно иную форму, проявляющуюся в организации защиты пространства.
И здесь, вероятно, уместно обсудить с этой точки зрения некоторые практические случаи, особенно реальную историю хорошо исследованного и знакомого мне по собственному опыту участка высокоорганизованной границы — индийской северозападной границы. Затем, разумеется, с пользой противопоставить ему подобный же, завершенный в теории и на практике процесс из прошлого и, наконец, противоречие локально ограниченной, организованной по типу “полиса” городской границы в виде “центров роста” (Wachstumsspitze). Ратцель показывает нам их как всеобщее явление, Грюнфельд — на кромке китайского побережья, Мерц — как заокеанскую форму; “центры роста” могут рассматриваться и в качестве единственно доступного обсуждению вида высокоорганизованных пограничных щупалец и протяженной чувствительной связи с направляющим организмом.
|
|
|
Однако мы должны констатировать, вероятно, отрадный для нас, живущих во Внутренней Европе, вывод, добытый собственным опытом и наблюдением за длительным многовековым развитием границ, — превосходящую силу культурной воли в сравнении с абсолютной властью и насилием, а также экономической силой. В развитии и восстановлении столь огромных организованных пограничных пространств, как пространства индийского и китайского культурного круга, — которые мы хотим рассмотреть теперь при детальном исследовании индийской северо‑ западной пограничной полосы — мы узнаем, как в микрокосмосе одного‑ единственного “центра роста”, все‑ таки снова и снова природу, “позволяющую твердыне истекать духом, прочно оберегая его творение! …”. И в этом утешение: ведь и при нашей организации границы у нас осталось духовное оружие, и лишь оно представляется нам на долгие времена торжествующим, если сохраняется воля к его применению. Речь идет лишь о том, чтобы позволить чужой твердыне, силе и их опорам исчерпать себя, а собственное духовное оружие надежно сохранить. Младокитайцы [с. 215] в своей борьбе против империализма показывают нам, как следует вдохновляться задачей крупного масштаба
На деле пограничный оборонительный пояс, который до сих пор сохранял восточноазиатскую культуру, индийскую по меньшей мере до вторжения чужеземной власти из‑ за моря (с растущим тоннажем массовых коммуникаций), — так что задача ее ассимиляции (уравнения) с западной цивилизацией является крупнейшей из стоящих ныне перед человечеством, — демонстрирует, пожалуй, грандиозное развитие культурно‑ географической и политической организации границы в свете четырехтысячелетнего исторического движения и опыта.
|
|
|
Напротив, все европейские пограничные проблемы, даже унаследованные от эллинистической и римской мировых империй, относительно молоды, и об этом у нас легко забывают из‑ за односторонней трактовки истории средиземноморских стран как всемирной истории, и в противовес этой пограничной проблеме они затрагивают преимущественно малое пространство.
Так как в другой книге я рассмотрел вопросы пограничного оборонительного пояса восточноазиатских культур, и он все еще сохраняется в своем изначальном смысле, в то время как индийский северо‑ западный оборонительный пояс, претерпевший огромные переоценки, движение вспять и перемещение, т. е. несравненно богаче поучительными уроками, мы ставим здесь на передний план более близкую и более далекую историю и географическое и политическое появление индийской Северо‑ Западной пограничной провинции
Прежде всего какой представляется она сегодня? Как чисто пограничный орган, у которого своеобразие организации пограничной линии превалирует над всеми другими — собственной жизнью, экономическим использованием, благополучием населения.
Выкроенная 9 ноября 1901 г из многострадальной, более крупной пограничной полосы — Пенджаба , она была возведена в ранг провинции наподобие Декуматских полей, Хорватской военной границы , русского Запорожья.
В предначертанной форме, в форме сугубо пограничного назначения, выдвинутая перед западным берегом Инда против Центральной Азии, новая провинция была образована таким образом, что два округа — Пешавар и Кохат отделили как целое, а затем от трех обширных округов — Банну и Дера‑ Исмаил‑ Хан на юге и Хазара на севере — отторгли важные части главной территории Пенджаба, который в то время был и пограничной землей, и центром ландшафта, и дополнили постоянные границы от Белуджистана до Читрала, номинально принадлежащего Кашмиру.
В 1901 г. это географическое пограничное образование охватывало пространство в 42. 645 кв. км (13. 197 кв. миль) с [с. 216] населением 2. 125. 480 человек (плотность 50 человек на 1 кв км ) при весьма неравноценном использовании земли, около 1. 000. 000 га (2. 559. 000 акров) были хорошо обустроенными землями, из коих около четверти миллиона га (717. 000 акров) искусственно орошаемых. Расходы пограничной провинции в три раза превышали доходы. Стало быть, перед нами картина чисто пограничного органа. Новое реформирование китайских провинций, сопредельных с Монголией и Тибетом, — другой образец, который, правда, недавно полностью провалился в Сычуани .
|
|
|
Афганистан как сфера интересов России и Англии
englischer Besitz — владения Англии
russischer Besitz — владения России
englische Kraftlinien — английские силовые направления
russische Kraftlinien — русские силовые направления
Преобразование Эльзаса, особенно когда стали реальностью новые транзитные дороги через Вогезы, Эльзасский канал, исключительное владение французами Верхним Рейном — еще один подобный пример из первой четверти XX в. До 1918 г. Галиция была такой пограничной структурой, от которой ныне сохраняются как остаточное [с. 217] состояние только страдания рутенов (русинов) в Восточной Галиции. Русская прибрежная провинция к югу от Амура, Северная Маньчжурия с русским проникновением является, вероятно, уже находящимся в процессе обратного образования пограничным организмом Российской империи, нынешнего Советского Союза; Южная Маньчжурия, возвращенная из‑ под русского влияния Японией, затем в сравнении с торжествующей экономической способностью китайцев, пожалуй, придаток, не дающий результатов в попытках роста.
И в отношении индийской Северо‑ Западной провинции никоим образом не является установленным, могла ли она, будучи небольшой частью Пенджаба, устоявшего четыре тысячи лет в качестве пограничного организма Индии, продержаться в роли собственной пограничной структуры. Уже ее бесхозяйственность, которая, естественно, давала о себе знать в жалобах заинтересованных лиц при каждом визите высокой персоны (вице‑ короля), ставила под сомнение ее жизнедеятельность. Ведь существуют удивительно неожиданные переходы между гипертрофированной пограничной территорией, центрами развития, горловинами коммуникаций, как только им будет перекрыт приток их хинтерланда и его структура изменяется.
Именно северо‑ западную индийскую границу следует рассматривать лишь в крупной связи ландшафта порогов Инда от северо‑ западного изгиба, давшего имя индийской крупной реке, до побережья Синда . К этой границе устремлялись волны арийцев: первая, вероятно между 1700‑ 1500 гг. до н. э., прошла севернее Кабула через Хайберский проход, вторая между 1000‑ 550 гг. до н. э. — предположительно дальше к северу через Читрал и ущелье Инда. Вслед за этим возникли государственные образования в Пенджабе, в стране порогов с ее характерной формой лежащей восьмерки, сквозь которую пробивались почти все военные походы и которая в настоящее время также еще опоясывается и прерывается железными дорогами. Южнее ландшафта проходов и порогов Пенджаба с Дели — важным пунктом сосредоточения мощи Индии в ее юго‑ восточном уголке (Zipfel), за который постоянно велась борьба, преимущественно ландшафте сражений на земле основанной древней Индрапастхы теснится, кроме того, водосборная область пустыни Тар с точно так же замедляющей движение горной местностью Раджпутана позади, которая направила движения народов на эту лежащую восьмерку и от которой они тянутся дальше в долину реки Нарбада. В 512 г. до н. э. ландшафт порогов Инда становится персидской провинцией, повернутой, как и сегодня, в сторону Индии, обращенной фронтом на юго‑ восток, управляемой персидским сатрапом, имя которого продолжает жить и поныне в индийском слове “кшатрапа” [сатрапия, т. е. провинция]. Как в своеобразную персидскую пограничную провинцию Александр Великий врывается туда словно в свою вотчину. В 326 г. до н. э. мы обнаруживаем его в пределах собственно Индии на подступах [с. 218] к густонаселенной долине Ганга, но либо его войско, либо осознание пределов своей силы заставляет его отступить, и он возвращается к Инду . Несмотря на свое короткое пребывание в Индии, Александр оставил там вечную тень своего имени и греческий обиходный язык — который представляется нам неким подобием английского языка того времени, употреблявшегося в быту, — и этот язык долго, до VIII в., сохраняется, несмотря на то что правителем провинции Инда Чандрагуптой было создано государство Маурья. В 185‑ 130 гг. до н. э. нынешняя Северо‑ Западная провинция — свидетельница расцвета Греко‑ Бактрийского царства смешанной культуры. Но уже в 160 г. до н. э. юэчжи изгоняют саков через горы Каракорум в Сейстан и Пенджаб, где мы находим их в 110 г. до н. э., в 60‑ 57 гг. до н. э. парфяне преодолевают пограничный порог, а в 60 г. н. э. — юэчжи‑ кушан , и как предупредительный жест мощное пограничное государственное образование, намного позже охватившее Афганистан, Пенджаб и Кашмир. Итак, афганская мечта о власти путем реставрации этой пограничной империи (Grenzreich) имеет много примеров (прецедентов) в истории индийской северо‑ западной границы. Здесь уместно вспомнить слова хорошего знатока Индии Иена Гамильтона: “В Северной Индии и Непале достаточно человеческих ресурсов, чтобы подорвать основы неестественного общественного устройства Европы, если она однажды отважится покончить с милитаризмом, что преисполнит ее, однако же, более возвышенным идеалом, чем погоня за богатством и роскошью, которая способна создать это богатство” .
“Маха— Кшатрапа” , снова становящийся самостоятельным наместником мощного естественного пограничного ландшафта, появляется затем в Пенджабе провозвестником схожих явлений, как, например, позже гайквар в Бароде , низам в Хайдарабаде, а также тухун Чжан Цзолинь в Маньчжурии в качестве исторически хорошо знакомой фигуры на обширном пограничном ландшафте с географически замкнутой жизнью, а именно продвигающегося по службе правителя пограничного округа (который превращается из наместника в его владыку), или, иначе, хранителя границы. С течением времени величие самостоятельного пограничного ландшафта на Инде было ослаблено с моря! В 712 г. в Синде, а в 935‑ 1010 гг. в Пенджабе появляются арабы, и языки общения ислама заменяют собой утрачивающую свой колорит устную речь Эллады.
В 1191— 1193 гг. эта пограничная полоса переживает победу над изнеженными Газневидами , которых вытеснили в Пенджаб гуриды ‑ таджики, принявшие ислам.
В 1526 г. пограничный ландшафт вновь подвергается испытанию: на призыв о помощи наместника Пенджаба Даулат‑ Хан‑ Лоди сюда вторгается Бабур. Но основатель империи Великих Моголов, один из интереснейших летописцев всего [с. 219] магометанского мира, Бабур, умирает уже в 1530 г., и его сын Хумаюн был вынужден уступить источники силы государства — Кабул и Западный Пенджаб, ядром которого является нынешняя Северо‑ Западная провинция, своему брату Камрану; новая империя (“рейх”) остается в подвешенном состоянии до тех пор, пока вновь не стала пограничным ландшафтом. Пенджаб все более формируется как судьбоносный ландшафт Индии. После сикхского периода 26 , вероятно, отсюда последует спасение от краха господства [Ост‑ Индской] компании 27 благодаря так называемому мятежу Лоуренса 28.
Если бы рухнул Пенджаб, обрушилось бы и британское господство — “британский радж”, — хотя и до “свараджа” — самоуправления было еще далеко, да и сегодня оно все еще не готово.
В 1888— 1894 гг. мы видим здесь Лансдауна в роли создателя “Корпуса имперской службы”, Элджина , наводящего порядок в Читрале, напряженность в Пенджикенте, продвижение в Памир, набрасывающее русскую тень на границу .
В 1899— 1905 гг. в равной мере осведомленный и в географии и в политике лорд Керзон создает, наконец, два собственных пограничных организма, которые, как он полагал, необходимы Индии на дальних подступах для защиты изнутри: Северо‑ Западную пограничную провинцию, которой первоначально сопутствовал успех, и временно Восточную Бенгалию с Ассамом , где на восточную часть гималайской границы накатывались волны более поздних и более слабых потоков народов (тайшанские и тибето‑ бирманские племена в VI в. и в 1228 и 1540 гг., но где за этим стояло давление китайского населения и государственно‑ правовое притязание, например, на Бхамо , Аракан). На Востоке ввиду внутренних осложнений в Бенгалии лорд Керзон не добился успеха, подобного тому, какой сопутствовал ему на северо‑ западе; все же по дороге, пройденной Янгхасбендом, Тибет проскользнул в сферу англо‑ индийского влияния.
[Первая] мировая война и третья Афганская война, последовавшая за ней, вероятно даже вытекающая из ее побуждений на Среднем Востоке, но в характерном для Азии замедленном ритме, показали, в какой мере выросло творение лорда Керзона, выдержав испытания в бурях практики. Уже во время войны произошли беспорядки в Хазаре (120 км восточнее Пешавара на Верхнем Инде, январь 1915 г. ), в Малаканде (60 км севернее Пешавара) у Оракзай, у Африди и на границе Курам, а также в Читрале и Вазиристане, позже вылившиеся в настоящее восстание. Все это смогла отразить пограничная провинция в рамках своей оборонительной организации. Это, естественно, оказалось невозможным в третьей Афганской войне, когда при беспорядках в индийском хинтерланде стало необходимым такое объявление [с. 220] позиционной обороны, что на границе с Афганистаном вряд ли можно было держать надлежащие, действующие в полевых условиях войска, и 8 августа 1919 г. в Равалпинди был заключен малопочетный мир, возвестивший об окончании длившейся со 2 мая военной кампании. Он полностью освободил Афганистан, несмотря на обременительные уступки, от существовавшей до сих пор опеки над его внешней политикой и вывел его из пояса индийского гласиса между Тибетом — Кашмиром — Читралом на севере и Келатом на западе.
Разлады внутри пограничной организации, а также между ней и правительством в Симле, которые в большой степени несут вину за неблагоприятный исход ведшейся с давних времен наиважнейшей пограничной войны на северо‑ западной индийской границе, раскрыл Артур Мур (“Lessons of Afghan war” — “Уроки афганской войны”, Пешавар 7 апреля 1922 г. ). Об этом же писала “Таймс” 4 мая 1922 г.: лорд Рэдинг мудро и предусмотрительно провел государственный корабль через бурные воды во время смуты. Его умелые действия и личная осведомленность, умение ориентироваться в ландшафтах, которые со времен арийцев, Александра [Македонского], Махмуда Газневида, Тимура, Бабура, Надир‑ шаха считаются воротами Индии, будут прославлены. Для знатоков очевидна геополитическая связь этой пограничной конструкции со стабильностью или неустойчивостью Индийской империи, и это делает происходящие там события весьма интересными с политико‑ географической точки зрения. “Многое изменилось, а горы остаются вечными; теми же остались и тропы, на которые ступали первые завоеватели. Но природные бастионы нужно защищать, и побуждаемые Россией афганцы попытались использовать на них свою силу…” “Наша защита — не одни только горы, но и характер наших отношений с различными племенами горцев — вазирами, афридами, махсудами…” Это и есть признание первостепенного значения осознанной организации границы, как и использование всякой, еще весьма сильной естественной защиты.
Под впечатлением столь естественного пограничного опыта испытанных защитников границы стоит ли, например, географу колебаться между присоединением остатка восточных провинций Пруссии к другим провинциям или же их сохранением любой ценой в некоем собственном пограничном организме, как пограничная провинция Позен [Познань] — Западная Пруссия? При этом всегда будут приноситься экономические жертвы, и их должно нести государство в целом, если оно не хочет закрепить свое увечье.
Весьма характерно, что здесь должно было автоматически произойти разделение занятых урегулированием международной и национальной сторон. Хотя новая провинция имела лишь 312. 000 жителей на площади 7. 789 кв. км, разведенных в самых широких местах только на 30 км, а в самых узких — на 5‑ 10 км, это была собственная, границу осознающая, границей живущая [с. 221] организация, которая все определяла и которую не могут заменить зависимый круг, расчленение.
Кого привлекает исторический прецедент индийской Северо‑ Западной провинции, остатков восточных провинций Германии, побуждая к сравнительному рассмотрению, тот находит аналог этому в истории римских пограничных образований на Севере, а также в сохранившихся названиях тех провинций, которые остались в основном пространстве, примером чего является [деятельность] Траяна .
Из истории нашей малой южногерманской родины один такой прецедент описывает Нарцисс в своей книге “Bayern zur Romerzeit” (“Бавария в римское время”), в разделах которой: Реция и римская область на Майне; военная организация и гражданское управление; гражданская жизнь; римские дороги; лагеря когорт и полевые укрепления; столбы Лимеса (чертова стена! ); важнейшие римские населенные пункты и крепости; римская культура; христианизация — изложены примечательные аналогии к этой столь актуальной проблеме.
Наряду с литературой, посвященной конкретно Лимесу. и другими специальными работами достигнутый [научный] результат является подтверждением слов Гёте: “Кому дано судить о том, что глупо, а что умно, об этом предки безусловно не думали…”, если мы сравниваем римскую провинциальную организацию Южной Баварии с новейшими творениями лорда Керзона и Рэдинга и с печальной необходимостью остатков восточных провинций [Германии] или, быть может, Баварской северной области в грядущем. Но великий стимул приходит в краеведение скорее благодаря такому истинному проникновению в культурную историю земли, на которой мы живем; мы видим также, что не исчерпаны ее вопросы и толкования минувшего в свете политико‑ географических связей, насчитывающих четыре тысячи лет.
Рассмотрим особо, пожалуй, последний, самый высокоорганизованный участок границы, горловины коммуникаций которого были выдвинуты вперед эллинами и римлянами и еще задолго до них культурой, на примере которой они учились сами (Тартесс) . Это воскрешенная и превосходно описанная Ратцелем форма “центров роста” (Wachstumsspitze), рожденных инстинктом или намерением продвинуть в чужеземную жизнь иные жизненные формы. Заимствованное из географии растительного мира и биологии, это выражение исключительно примечательное. Его чаще всего применяют там, где недостаточно организованные, охваченные распадом жизненные формы пронизывались новой жизнью, причем, само собой разумеется, при плоскостном распространении жизни на некогда разделенной поверхности Земли всегда “древнее право где‑ то должно быть ликвидировано, а новое создано”. Можно также допустить, что естественно, [с. 222] серьезные заблуждения относительно степени отмирания местной жизни и возможности внедрения чужой именно при чужеземной жизненной форме. Весьма яркий пример тому — развязывание (начало) блокады и отторжения чужих “центров роста” в Китае. В особенности абсолютно искусственно построенный Шанхай — чужой нарост на теле китайского государства (вопрос Большого Шанхая) , который очень трудно вновь привести в порядок.
Итак, без нарушения права и его ломки обходится лишь там, где речь идет о дальнейшем распространении жизни на незаселенные или считавшиеся доселе незаселенными области (определение анэйкумены по Ратцелю, ср. гл. V). Самые большие и отрадные успехи человечества связаны, естественно, с расширением эйкумены, хотя далеко не всегда по нравственным мотивам! Лишь в наше время, когда даже ледовый мир полярных областей большей частью политически поделен (между Австралией, Новой Зеландией, Британией, Канадой, Соединенными Штатами, Советским Союзом, Норвегией), свобода действий для подобных великих дел по расширению жизненного пространства человечества ограниченна.
Ранее мы признали и границу эйкумены относительным понятием. Почти всегда при организации пограничной области в добавление к этому задето и нарушено еще какое‑ нибудь жизненное право. Мы видим отличные исследования границ также благодаря любому расширению понятия “эйкумена”, благодаря ограничению понятия мнимо непригодной для освоения земли в результате поступательной истории культуры. Мы видели, как для греков Понт Ахейнос превратился в Понт Эвксинский и как побережье того же самого Черного моря стало снова малопочитаемым Овидием, который был сослан в Томы, или Пушкиным, который, находясь в Бессарабии, воспел римлян как единомышленников и не подозревал, что Euxonograd с его роскошными садами некогда обозначил синтез великолепных культур, соприкасавшихся друг с другом.
Каким все же родственным было возникшее в Средиземноморье отрицательное отношение римлян — для которых с виноградной лозой, благородным каштаном, плющом, итальянской сосной и кипарисом ассоциировалось понятие “обитаемая земля” — к германской провинции с ее туманами и снегом зимой, с комарами летом, где ныне находятся всемирно известные курорты, или неприятие французскими маршалами Наполеона швабо‑ баварских предальпийских ландшафтов, где затем их внуки принимали водолечение по методу доктора Кнейппа. Мы также изучили различное отношение японцев, китайцев и русских к северной эйкумене в качестве важнейшего политического мотива при их подходе к организации пограничной области, увидев, как при образовании новых хуторов (Mansen) китайцами, русскими и палеоазиатами китайцы сталкиваются с теми же вопросами, с какими столкнулась наша колонизация на землях Вислы. [с. 223]
И устремление американцев на Запад в поисках лучших земель, равно как и внедрение зимостойких сортов пшеницы, преодоление мухи цеце, сонной болезни, а затем малярии, ледовых барьеров Карского моря, орошение засушливых земель, — все это деятельность по расширению рубежей прикладной географии посредством живой организации границ! Таким образом, мы видим здесь один из сильнейших политико‑ географических мотивов к работе, от которой наш народ был отрезан из‑ за последствий более чем трехсотлетнего развития . Причина достаточная, чтобы отныне привлечь к этой работе усиленное внимание. [с. 224]
|
|
|
