 |
Про барабанщика и про петрушу гринева в ХХ веке
|
|
|
|
Вы, уж наверно, читали в детстве рассказ Аркадия Гайдара «Чук и Гек» – книжку, конечно, для семи-восьмилетних, но которую и в старшем возрасте будешь вспоминать с удовольствием:
«Отвечайте, граждане, – отряхиваясь от снега, спросила мать, – из-за чего без меня была драка?
– Драки не было, – отказался Чук.
– Не было, – подтвердил Гек. – Мы только хотели подраться, да сразу раздумали.
– Очень я люблю такое раздумье, – сказала мать».
А дело-то было – кто читал, тот помнит, – в том, что почтальон без матери принес телеграмму, Чук уложил ее аккуратно в жестяную коробочку, а Гек, не зная этого, взял да и швырнул назло брату коробочку за окно, в снег. Искали – искали – и не нашли, а матери сказать побоялись. И из-за этого их легкомысленного – по младости лет – поступка вышло потом множество серьезных недоразумений.
И «Голубую чашку» вы, наверно, помните – как отец с дочерью Светланой шести с половиной лет от роду, обидевшись на свою маму, отправились с подмосковной дачи в путешествие.
«Что ж, – говорю я Светлане. – С крыши нас с тобой вчера согнали. Банку из-под керосина у нас недавно отняли. За какую-то голубую чашку напрасно выругали. Разве же это хорошая жизнь?
– Конечно, – говорит Светлана, – жизнь совсем плохая.
– А давай-ка, Светлана, надень ты свое розовое платье. Возьмем мы из-за печки мою походную сумку, положим туда твое яблоко, мой табак, спички, нож, булку и уйдем из этого дома, куда глаза глядят.
Подумала Светлана и спрашивает:
– А куда твои глаза глядят?»
Ну и так далее. Кто читал, тот помнит.
Но есть у Гайдара книжка, которую в восемь лет, может, и прочтешь с удовольствием, но все же полностью не поймешь, верней сказать – не прочувствуешь. Ее лучше бы читать в возрасте более зрелом, скажем, начиная лет с десяти – и хоть до пятидесяти. Всегда будет интересно.
|
|
|
Это – повесть «Судьба барабанщика».
Гайдар писал ее во второй половине 1930-х годов. Это было в нашей стране, наверно, самое страшное время за весь не очень веселый ХХ век. В эти годы не десятки, даже не сотни и не тысячи, а миллионы людей, засыпая вечером в своей постели, не знали – не последнюю ли ночь спят они в своем доме, в окружении своей семьи?..
В каждый дом ночью могли войти сотрудники НКВД (Народного Комиссариата внутренних дел) с ордером на обыск и арест. И увести с собой ни в чем решительно не повинного человека – инженера, ученого, учителя, рабочего – от его семьи навсегда (а вслед за ним часто забирали и жену – просто как жену преступника!).
Именно неповинного – ведь двадцать лет спустя практически всех арестованных в те годы реабилитировали, то есть оправдали. А замученных или убитых в тюрьме или в советском концлагере – посмертно. Выяснилось, что многих арестовывали просто по доносу соседа или сотрудника на службе – по доносу ложному. Доносчики, спору нет, виноваты. Но в первую очередь, конечно, виновата была власть – она создала такую обстановку, что практически любой донос об «антисоветских высказываниях» человека вел безо всякой проверки к его аресту, а дальше к пыткам, концлагерю или расстрелу. И многие сводили таким образом счеты с теми, кто им в чем-то мешал. Или просто – получали комнату арестованного соседа.
Если забирали обоих родителей – детей отправляли в специальный детский дом для детей «врагов народа»: так положено было называть арестованных людей. Причем не дожидались суда, чтобы так назвать, – хотя в правовом обществе только суд может объявить человека преступником. В Советском Союзе 30-х годов человек объявлялся преступником уже в момент ареста. А того, кто сомневался в вине арестованного мужа, жены, отца, друга, могли тут же и арестовать «за компанию» – за недоверие к «органам».
|
|
|
Чекисты пустили тогда в ход такой «афоризм»: «У нас ошибок не бывает». Хотя всем известно, что ошибку может допустить любая судебная система.
И дети должны были называть своих арестованных родителей «врагами народа» и вслух одобрять все, что пишут про них в газетах. А в тогдашних газетах их называли «негодяями» и «бешеными собаками», которых надо беспощадно убивать. И в школе, если попадался подлый человек в должности учителя, то мог прямо при всем классе поносить арестованного отца своего ученика последними словами. Кто хотел – ему поддакивал, а сын арестованного должен был молчать. Вот теперь и попытайтесь представьте себе состояние, настроение этих несчастных детей.
Многие из них никак не хотели в детдом – ведь они привыкли жить у себя дома. Они скрывались от милиции, становились беспризорниками, скитались по стране, боясь буквально всех и каждого: любой милиционер мог их схватить. Гайдар, уже понявший, что творится что-то ужасное и несправедливое, очень жалел детей, у которых государство отняло семью. Многих он знал лично и помогал им.
Была такая очень симпатичная книжка «Приключения Травки» – про маленького мальчика Травку, потерявшегося в Москве. Автором ее был писатель Сергей Розанов.
Много лет спустя выросший Травка – Адриан Сергеевич, сын писателя, – вспоминал, как в конце 30-х годов был с Гайдаром в лесу, на рыбной ловле. У этого мальчика тогда совсем недавно арестовали как «врагов народа» и маму, и отчима; арестован был и знакомый семьи, глава всех тогдашних комсомольцев А. В. Косарев. И вот, когда все уснули, Гайдар «вдруг спрашивает меня, мальчишку:
– Слушай, ты веришь, что Косарев – сволочь?..
– Не знаю.
– А что Наташа – сволочь, ты веришь?
Это об арестованной моей матери, вчерашней руководительнице Центрального детского театра.
– Я не понимаю...
– Ты не знаешь, не понимаешь, а я не верю, – лицо Гайдара искажено болью».
Он не верил в вину ни этих людей, ни первой своей жены, матери его сына Тимура, которая тоже была арестована, и Гайдар ходил по краю пропасти, добиваясь лично у всесильного «карлика» Ежова (он ведал тогда «органами») ее освобождения.
|
|
|
Родители Травки были тогда в разводе; но после ареста его матери и отчима писатель Сергей Розанов взял сына в свою новую семью – и уже сам ждал ареста: помогать детям «врагов народа» не полагалось, даже если это был твой сын... И мальчик запомнил, как в 1938 году Гайдар читал еще не напечатанную «Судьбу барабанщика» его отцу. «Книга напомнила о том, что в стране тысячи и тысячи детей остаются без родителей...» – то есть о том, о чем писать было нельзя: советская власть не разрешала ни вслух, ни тем более в книжках выражать сочувствие детям «врагов народа». Сталин лицемерно заявил в одном выступлении: «Сын за отца не отвечает». А сам действовал точно наоборот.
Гайдар сначала написал именно про такой случай – отца мальчика арестовывают по доносу.
Но советская цензура запретила печатать про это.
Как же автор вышел из положения?
Он заменил причину ареста – но все остальное, всю мучительную, тревожную атмосферу повести оставил без изменения.
На первых же страницах узнаем, что отец мальчика – героя книжки – оказался в тюрьме за растрату казенных денег. А растратил он их главным образом под непрерывным давлением своей любящей роскошь жены Валентины – мачехи героя повести Сергея. Приговор был – пять лет.
«Прощай! – думал я об отце. – Сейчас мне двенадцать, через пять лет – будет семнадцать, детство пройдет, и в мальчишеские годы мы с тобой больше не встретимся.
Помнишь, как в глухом лесу куковала кукушка и ты научил меня находить в небе голубую Полярную звезду? А потом мы шагали на огонек в школе и дружно распевали твои простые солдатские песни.
...Прощай! – засыпал я. – Бьют барабаны марш-поход. Каждому отряду своя дорога, свой позор и своя слава. Вот мы и разошлись. Топот смолк, и в поле пусто.
Так в полудреме прощался я с отцом горько и крепко, потому что – зачем врать? – был он мне
старшим другом, частенько выручал из беды и пел хорошие песни, от которых земля казалась до грусти широкой, а на этой земле мы были людьми самыми дружными и счастливыми.
|
|
|
Утром я проснулся и пошел в школу. И когда теперь меня спрашивали, что с отцом, я отвечал, что сидит за обман и за воровство. Отвечал сухо, прямо, без слез. Потому что два раза подряд искренне с человеком прощаться нельзя!»
Через два года мачеха вышла замуж и, оставив Сергею денег на жизнь, «укатила с мужем на Кавказ».
...Есть такой рассказ у английского фантаста Г. Уэллса, где два путника идут по дороге навстречу друг другу, но в разном времени – один в латах римлянина, а другой – в современном костюме. И этот современный человек видит сразу и свое время и сквозь него – далекое прошлое. Так и в этой повести Гайдара рисуется один мир, вернее, туманная, несколько принаряженная картина этого мира, а сквозь него проглядывает или, скорее, подает неясные сигналы другой – реальный и страшный, но который не позволено властью описывать прямо, как он есть.
Сергей читает книжку о мальчике-барабанщике, которого заподозрили в измене, а его смелые поступки (он подавал сигналы о помощи своему отряду) присвоил себе толстый и трусливый музыкант.
«Ярость и негодование охватили меня при чтении этих строк, и слезы затуманили мне глаза... Это я... то есть это он, смелый, хороший мальчик, который крепко любил свою родину, опозоренный, одинокий, всеми покинутый, с опасностью для жизни подавал тревожные сигналы».
Живет Сергей летом один в квартире, и становится ему все тоскливей и тоскливей. Какие-то полузнакомые ребята (парень со двора Юрка, «прохвост и выжига», представляет их ему так: «Знакомься... Огонь-ребята и все, как на подбор, отличники») угощают его пивом. «Стало весело. Я смеялся и все кругом смеялись тоже». Как попал домой – уже не помнил.
«Очнулся я уже у себя в кровати. Была ночь. Свет от огромного фонаря, что стоял у нас во дворе, против метростроевской шахты, бил мне прямо в глаза. Пошатываясь, я встал, подошел к крану, напился.
И опять, как когда-то раньше, непонятная тревога впорхнула в комнату, легко зашуршала крыльями, осторожно присела у моего изголовья и, в тон маятнику от часов, стала меня баюкать:
Ай-ай!
Ти-ше!
Слы-шишь?
Ти-ше!»
А потом появляется в его незапертой квартире веселый незнакомый человек и объясняет – «Так
знай же, что я не вор и не разбойник, а родной брат Валентины, следовательно – твой дядя. А так как, насколько мне известно, Валентина вышла замуж и твоего отца бросила, то, следовательно, я твой бывший дядя. Это будет совершенно правильно».
Тут-то и начинают разворачиваться удивительные события и приключения Сергея – со стрельбой в финале.
|
|
|
Но сначала все усиливается замечательно описанная Гайдаром беспричинная, в сущности, тревога, которая преследует его героя. Тревога и страх. Именно те чувства, которые преобладают в самом воздухе тех лет. Боятся почти все – за себя и за близких. Боятся не родные уголовников – этих-то преступников власть считает социально близкими. А только те, у кого кто-то из родственников осужден за преступления политические. То есть ни за что – за инакомыслие, которое в сегодняшней России, как и в других нетоталитарных странах, не считается преступлением.
Растрата отца Сергея тоже относится «всего лишь» к уголовным преступлениям. И его сыну бояться в общем-то нечего. А он боится. Так пытался писатель передать своим читателям-подросткам, что он знает про их беду, что он – с ними, он сочувствует им...
«Крупные слезы катились по моим горячим щекам, горло вздрагивало, и я крепко держался за водосточную трубу.
– Так будь же все проклято! – гневно вскричал я и ударил носком по серой каменной стене. – Будь ты проклята, – бормотал я, – такая жизнь, когда человек должен всего бояться, как кролик, как заяц, как серая трусливая мышь! Я не хочу так!..»
Всего через несколько лет вы будете – надеюсь! – читать Достоевского.
А кто-то, возможно, уже видел телесериал по его роману «Идиот» с прекрасной игрой наших замечательных актеров – Инны Чуриковой, Евгения Миронова, Владимира Ильина и других. Но надо помнить – это, наверно, помогает чтению романа, но ни в коем случае его не заменяет. Ведь в фильме вы слышите голоса героев, их разговоры, но не слышите главного – голоса самого писателя! Рассказ Достоевского о своих героях, его особенный слог, который ни с чем не спутаешь, – его вы найдете только на страницах его романов.
Достоевский мечтал изобразить прекрасного человека. «Труднее этого нет ничего на свете и особенно теперь, – признавался он в одном из писем. – Все писатели, не только наши, но даже все европейские, кто только ни брался за изображение положительно прекрасного, – всегда пасовал. Потому что эта задача безмерная. Прекрасное есть идеал, а идеал – ни наш, ни цивилизованной Европы – еще далеко не выработался».
Он попробовал это сделать в герое «Идиота» – князе Мышкине. У князя нет ни к кому злобы. Он готов помочь любому. Своими удобствами, своей выгодой он совершенно не озабочен. А вокруг него люди или заняты поисками этой выгоды, или, если даже равнодушны к выгоде, то агрессивны, ничего не прощают другим. Но многие из них все равно восхищаются князем, симпатизируют ему. Оказывается, пример добросердечия многих очаровывает. Добро – обаятельно. Но князь – болен. Ему не по силам, собственно, та ноша помощи людям, которую он на себя взвалил. Его отчаянное стремление сделать так, чтобы всем, решительно всем было хорошо, завершается в конце концов трагедией.
Достоевский написал свой роман в 1868 году. Думал ли он, что через 70 лет другой русский писатель попробует воплотить этот намеченный им замысел – «изобразить положительно прекрасного человека»?..
Сначала читатель встречается с этим героем заочно – тринадцатилетняя Женя, переночевав в неведомом доме недалеко от своей дачи, читает наутро записку, написанную кем-то, совсем не похожим на тех людей, которых она встречала до сих пор. Человеком, который ведет себя каким-то непривычным для нее образом.
«Девочка, когда будешь уходить, захлопни крепче дверь». Ниже стояла подпись «Тимур».
В этой записке – полное доверие к незнакомой ему девочке, которая случайно оказалась на его даче (она зашла в пустой дом – а большая собака ее не выпустила; она легла в горе на диван – и проспала всю ночь...).
Но этого мало. Получилось так, что в панике покидая этот дом (почему в панике – я вам рассказывать не буду, а то неинтересно будет читать), она оставляет там ключ от своей московской квартиры и текст телеграммы, которую старшая сестра просила отправить отцу.
И вот в тот самый момент, когда она – уже на своей даче – начинает признаваться старшей сестре во всех своих прегрешениях, вдруг у нее в руках появляется (как именно – я тоже рассказывать не буду) забытый ею в чужом доме ключ от московской квартиры, квитанция на отправленную телеграмму (которую сама она отправить не успела) и новая записка!
А в ней – угаданное до тонкостей ее состояние и вся ее ситуация: «Девочка, никого дома не бойся.
Все в порядке, и никто от меня ничего не узнает»; и снова подпись – «Тимур».
Наивная Женька, пораженная этой загадочной добротой, неожиданным присутствием в своей жизни кого-то, кто ее теперь опекает, «потрогала лежащую в кармане записку и спросила:
– Оля, Бог есть?
– Нет, – ответила Ольга и подставила голову под умывальник.
– А кто есть?
– Отстань! – с досадой ответила Ольга. – Никого нет».
(А тот из вас, кто, опередив ровесников, уже успел прочитать роман Булгакова «Мастер и Маргарита», – про него у нас еще пойдет речь особо, – обязательно вспомнит знаменитую сцену на Патриарших прудах, открывающую роман. И – вопросы Воланда Берлиозу и Ивану Бездомному: «Вы изволили говорить, что Иисуса не было на свете?...Я так понял, что вы, помимо всего прочего, еще и не верите в Бога?...Клянусь, я никому не скажу.
– В нашей стране атеизм никого не удивляет, – дипломатически вежливо сказал Берлиоз, – большинство нашего населения сознательно и давно перестало верить сказкам о Боге. <...>
– А дьявола тоже нет?»
И когда Иванушка кричит: «Нету никакого дьявола!», – следует знаменитая реплика «профессора», таинственным образом будто отвечающая на реплику Ольги в совсем другом произведении, которое писалось одновременно с романом, но Булгакову уж точно не было известно: «Что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет!»
...А уж о том, что Булгаков в Мастере тоже стремится изобразить необычного и «положительно прекрасного» человека – и говорить нечего.)
Но Женька не унимается.
«Женя помолчала и опять спросила:
– Оля, а кто такой Тимур?
– Это не бог, это один царь такой, – намыливая себе лицо и руки, неохотно ответила Ольга, – злой, хромой, из средней истории.
– А если не царь, не злой и не из средней, тогда кто?
– Тогда не знаю. Отстань! И на что это тебе Тимур дался?
– А на то, что, мне кажется, я очень люблю этого человека.
– Кого? – И Ольга недоуменно подняла покрытое мыльной пеной лицо».
Ну и так далее. Почитайте.
«А в комнате той самой дачи, где ночевала Женя стоял высокий темноволосый мальчуган лет тринадцати». Там происходит другой разговор. Загримированный под старика (он готовится к выступлению) дядя таинственного Тимура, Георгий Гараев, держит в руках обнаруженную им записку.
«"Девочка, когда будешь уходить, захлопни крепче дверь", – насмешливо прочел старик. – Итак, может быть, ты мне все-таки скажешь, кто ночевал у нас сегодня на диване?»
Тимур отвечает «неохотно»: «Одна знакомая девочка».
«Если бы она была знакомая, то здесь, в записке, ты назвал бы ее по имени.
– Когда я писал, то я не знал. А теперь я ее знаю.
– Не знал. И ты оставил ее утром одну... в квартире? Ты, друг мой болен, и тебя надо отправить в сумасшедший». (Напомню, что князь Мышкин-то как раз едет в Россию, можно сказать, из сумасшедшего дома – из психиатрической лечебницы).
Поступки Тимура взрослым чем дальше, тем больше непонятны.
«– К этой девочке ты больше не лезь: тебя ее сестра не любит.
– За что?
– Не знаю. Значит, заслужил.
– Если ей что непонятно, она могла бы позвать меня, спросить. И я бы ей на все ответил.
– Хорошо. Но пока ты ей еще ничего не ответил, я запрещаю тебе подходить к их даче, и вообще если ты будешь самовольничать, то я тебя тотчас же отправлю домой к матери».
А эти фразы заставляют уже вспомнить шестнадцатилетнего пушкинского героя – Петра Гринева, и несправедливые против него обвинения, которые только Маша Миронова, «капитанская дочка», его невеста, сумела рассеять – как сделает это в повести «Тимур и его команда» отважная и справедливая Женька.
Гайдару была уже узка советская, тем более узко «пионерская» система морали. В поисках бесспорных этических ценностей он обратился к книге, которая очень хорошо была знакома каждому, кто учился в российской гимназии или в реальном училище. Эпиграфом к этой книге была поговорка «Береги честь смолоду».
Гайдар, конечно, не «списывал» с нее, а – брал пример.
Временами Тимур говорит не на языке своих современников – ровесников: «Это затея совсем пустая». Но это ему идет. «Мы с тобой знакомы. Я – Тимур», «Кто кричит? – гневно спросил Тимур».
Это близко к языку героев «Капитанской дочки».
Тимур сам, без помощи взрослых, борется с хулиганом Квакиным. Он пишет ему грамоту – стилизованную под эпоху «Капитанской дочки».
«"Атаману шайки по очистке чужих садов Михаилу Квакину". Это мне, – громко объяснил Квакин. – С полным титулом, по всей форме. – "...И его, – продолжал он читать, – гнуснопрославленному помощнику Петру Пятакову, иначе именуемому просто Фигурой... " Это тебе, – с удовлетворением объяснил Квакин Фигуре. – Эк они завернули: „гнуснопрославленный“! Это уж что-то очень по-благородному, могли бы дурака назвать и попроще».
И вдруг спрашивает у своего сподвижника:
«Слушай, это ты в сад лазил, где живет девчонка, у которой отца убили?
– Ну, я.
– Так вот, – с досадой пробормотал Квакин. – Мне, конечно, на Тимкины знаки наплевать, и Тимку я всегда бить буду...
– Хорошо, – согласился Фигура. – А что ты мне пальцем на чертей тычешь?
– А то, – скривив губы, ответил ему Квакин, – что ты мне хоть и друг, Фигура, но никак на человека не похож ты, а скорей вот на этого толстого и поганого черта».
Это – отношение Пугачева к своим соратникам и, в противовес им, – к благородному Гриневу: «Ребята мои умничают. Они воры.... Мои пьяницы не пощадили бы бедную девушку».
Тимур попадает в опалу – взрослые его несправедливо причисляют к банде (как царская власть – Гринева), считают вором. Ольга говорит:
«У тебя на шее пионерский галстук, но ты просто... негодяй.
Тимур был бледен.
– Это неправда, – сказал он. – Вы ничего не знаете».
Сочувствующий читатель-современник просто не мог не думать при чтении повести про свежие в памяти расстрелы на Лубянке тех, кого еще недавно называли самыми преданными делу революции.
За разговором Тимура с Квакиным – тени героев Пушкина, законнопослушного сына империи Гринева и вольного атамана Пугачева.
«Ну что, комиссар? – спросил Квакин. – Вот и тебе, я вижу, бывает невесело?
– Да, атаман, – медленно поднимая глаза, ответил Тимур. – Мне сейчас тяжело, мне невесело.
–.Гордый, – тихо сказал Квакин. – Хочет плакать, а молчит».
Все происходит всерьез, и так и выглядит: «Пленников втолкнули внутрь маленькой часовни с наглухо закрытыми ставнями. Обе двери за ними закрыли, задвинули засов и забили деревянным клином. <...>
– Как оно теперь: по-нашему или по-вашему выйдет?
И из-за двери глухо, едва слышно донеслось:
– Нет, бродяги, теперь по-вашему уже никогда и ничего не выйдет».
Слышен отзвук знакомого с детства: «Присягай – сказал ему Пугачев – „государю Петру Федоровичу!“ – Ты нам не государь, – отвечал Иван Игнатьевич, повторяя слова своего капитана. – Ты, дядюшка, вор и самозванец!»
Гайдар писал свою повесть в конце 30-х годов, когда жестокая советская власть призывала тысячами плакатов быть бдительными и не доверять никому. Она учила ужасному – твой отец, мать, брат, друг
может оказаться врагом! И если его арестуют и объявят врагом народа – ты должен этому сразу поверить и публично, на собрании отречься от своих близких.
Сотни тысяч людей были безвинно расстреляны за два с лишним года – 1936—1938. Миллионы (вдумайтесь в эти цифры) погибли в лагерях Колымы, Магадана и других суровых по климату мест – от голода и непосильной работы по 16 часов в сутки на пятидесятиградусном морозе.
А Аркадий Гайдар упрямо и бесстрашно противопоставил всеобщему недоверию в качестве новой нормы и образца для подражания полное доверие человека человеку.
Он был в этом наследником русской классики – от Пушкина до Достоевского. Но в отличие от князя Мышкина его герой – сильный и уверенный в себе.
Увлекательную и обаятельную повесть про «положительно прекрасного» человека успейте, пожалуйста, прочитать вовремя. Не пожалеете.
О БЛАГОРОДСТВЕ
Один из самых замечательных русских писателей ХХ века – Михаил Михайлович Зощенко.
Отец его был художник, из дворян. Жили они в Петербурге. Когда началась первая мировая война, Зощенко – еще не писатель, а студент юридического факультета Петербургского университета – в 1915 году отправился добровольцем на фронт.
Он так отважно воевал, что получил несколько орденов. На одном из них – ордене св. Анны 4-й степени – была надпись «За храбрость».
Друзья молодости считали Зощенко человеком биологической храбрости. В. А. Каверин, будущий автор «Двух капитанов» (об этом замечательном романе для подростков у нас когда-нибудь еще пойдет речь), рассказывал мне, как однажды шли они, несколько молодых людей, по ночному Петрограду (так переименовали в начале войны с Германией Петербург – чтобы заменить данное Петром Великим немецкое слово «бург» славянским «град»). И навстречу им кинулся человек с ножом. Все оцепенели. Один Зощенко шагнул навстречу и мгновенно обезоружил его.
Прославился Зощенко почти с самых первых своих литературных шагов. Маленькие сборники его рассказов выходили огромными тиражами. Люди раскупали их, чтобы читать в поезде, на отдыхе.
Его имя было известно решительно всем в стране. Так и говорили про какой-нибудь комический случай: «Ну, это просто Зощенко!»
А ведь тогда не было ни телевидения, ни пиара. Зощенко достиг этой славы исключительно своим литературным талантом. И ловкие молодые люди, ухаживая за барышнями, выдавали себя за Зощенко – это имя магическим образом вело их к успеху. А потом Зощенко получал письма от этих барышень с упреками в вероломстве – «Как же так – у нас с вами на теплоходе было все так чудесно, вы обещали звонить...» А он и не был ни на каком теплоходе.
Его рассказы были настолько смешные, что сам автор, как признавался он много позже, безудержно смеялся над ними во время работы.
«Уже первые строчки смешат меня. Я смеюсь. Смеюсь все громче и громче. Наконец хохочу так, что карандаш и блокнот падают из моих рук....В стену стучит сосед. Он бухгалтер. Ему завтра рано вставать. Я мешаю ему спать. Должно быть, я его разбудил. Досадно.
Я кричу:
– Извините, Петр Алексеевич.
Снова берусь за блокнот. Снова смеюсь, уже уткнувшись в подушку. Переписывая, я продолжаю тихонько смеяться. А завтра, когда буду читать этот рассказ в редакции, я уже смеяться не буду. Буду хмуро и даже угрюмо читать».
И как, действительно, можно не смеяться над Петюшкой Ящиковым, который попал в не очень-то приятную историю по причине. Впрочем, сейчас сами поймете, по какой причине.
Грубоватый, далеко не литературный язык рассказов близок к уровню образования и культуры этого самого Петюшки и его компании. Так, конечно, еще смешней. Отношение автора к этому языку вполне понятно.
Вот герой рассказа «Операция» размышляет – то ли сразу после работы ехать на «глазную» операцию (удалять ячмень), то ли заехать домой?
«Дело это хотя глазное и наружное, и операция, так сказать, не внутренняя, но пес их знает – как бы не приказали костюм раздеть. Медицина – дело темное. Не заскочить ли в самом деле домой – переснять нижнюю рубаху?»
Побежал Петюшка домой.
Главное – что докторша молодая. Охота было Петюшке пыль в глаза ей пустить – дескать, хотя снаружи и не особо роскошный костюм, но зато, будьте любезны, рубашечка – чистый мадеполам.
Одним словом, не хотел Петя врасплох попасть».
Приходит он в больницу. И вот доктор ему говорит:
«Снимите сапоги и ложитесь на этот операционный стол.
Петюшка даже слегка растерялся.
«То есть, – думает, – прямо не предполагал, что сапоги снимать. Это же форменное происшествие. Ой-ёй, – думает, – носочки-то у меня неинтересные. Если не сказать хуже».
Начал Петюшка все-таки свою китель сдирать, чтоб, так сказать, уравновесить другие нижние недостатки.
Докторша говорит:
– Китель оставьте трогать. Не в гостинице. Снимите только сапоги».
Далее Петюшка так объясняет ей ситуацию:
«Прямо, – говорит, – товарищ докторша, не знал, что с ногами ложиться. Болезнь глазная, верхняя – не предполагал. Прямо, – говорит, – товарищ докторша, рубашку переменил, а другое, извиняюсь, не трогал. Вы, – говорит, – на них не обращайте внимания во время операции.
Докторша, утомленная высшим образованием, говорит:
– Ну, валяй скорей. Время дорого.
Так и резала ему глаз. Режет и хохочет. На ногу посмотрит и от смеха задыхается. Аж рука дрожит».
Давненько, видно, Петя не менял свои носочки.
В общем, находите сборник рассказов Зощенко и читайте дома прямо вслух. Не только вам, а всем в вашей семье будет интересно послушать.
У Зощенко немало рассказов для детей. Одни – для самых маленьких. Например – «Глупая история». Ее можно читать хоть в три, четыре, в пять лет. А там уж у кого какой вкус. Даже и в 10 лет забавно, по-моему, почитать.
«Петя был не такой уж маленький мальчик. Ему было четыре года.
Но мама считала его совсем крошечным ребенком. Она кормила его с ложечки, гулять водила за ручку и по утрам сама одевала его». Вот однажды Петя проснулся, мама «одела его и поставила на ножки около кровати. Но Петя вдруг упал». И так он падал три раза подряд, и тогда мама испугалась и позвонила папе на службу, чтоб скорей приезжал – их сын «на ножках стоять не может.
Вот папа приезжает и говорит:
– Это глупости. Наш мальчик хорошо ходит и бегает, и не может быть, чтоб он у нас падал.
И он моментально ставит мальчика на ковер. Мальчик хочет пойти к своим игрушкам, но снова, в четвертый раз, падает.
Папа говорит:
– Надо скорей позвать доктора. Наверно, наш мальчик захворал. Наверно, он вчера конфетами объелся».
Но доктор не мог понять, в чем дело, и решили звонить профессору.
«.А в этот момент к Пете в гости приходит маленький мальчик Коля.
Коля посмотрел на Петю, засмеялся и говорит:
– А я знаю, почему у вас Петя падает.
Доктор говорит:
– Глядите, какой нашелся ученый карапуз – он лучше меня знает, почему дети падают.
Коля говорит:
– Поглядите, как у вас Петя одет».
А дальше – самое интересное. Просите родителей взять детские рассказы Зощенко – и читайте, пока не выросли.
Когда же подрастете лет до семи-восьми или до десяти-двенадцати, тоже еще не поздно, – берите сборник его рассказов, который называется «Леля и Минька». Они автобиографичны – то есть писатель рассказывает запомнившиеся ему истории из собственного детства.
Когда он был маленький и чем-нибудь заболевал, родители буквально засыпали его подарками. «А я почему-то очень часто хворал. Главным образом свинкой или ангиной.
А моя сестренка Леля почти никогда не хворала». И вот однажды она заявила, что нечаянно проглотила биллиардный шарик. «Я держала его во рту, и он у меня через горло провалился вовнутрь».
«Леля легла на диван и стала охать». Пришли родители, мать испугалась, стала плакать, спрашивать, что она чувствует. «И Леля сказала:
– Я чувствую, как шарик катается там у меня внутри. И мне от этого щекотно и хочется какао и апельсинов».
И тут у нее из кармана передника выпадает шарик. Тогда отец, уже собравшийся бежать за врачом, догадывается пересчитать шарики. Все на месте...
«Мама сказала:
– Это ненормальная или даже сумасшедшая девочка. Иначе я не могу ничем объяснить ее нелепый поступок!
Папа нас никогда не бил, но тут он дернул Лелю за косичку и сказал:
– Объясни, что это значит!
Леля захныкала и не нашлась, что ответить».
И вот, делится с нами автор этого детского рассказа, «представьте себе дети, прошло тридцать лет!» И он припомнил это событие, стал об этом думать.
«И мне показалось, что Леля обманула родителей совсем не для того, чтобы получать подарки, которые она и без того имела. Она обманула их, видимо, для чего-то другого».
И вот он едет в Симферополь к своей сестре, напоминает историю с шариком и спрашивает, зачем она это сделала.
И Леля, у которой было уже трое детей, «покраснела и сказала:
– Когда ты был маленький, ты был такой славненький, как кукла. И тебя все любили. А я уже тогда выросла и была нескладная девочка. И вот почему я тогда соврала, что проглотила бильярдный шарик, – я хотела, чтоб и меня так же, как тебя, все любили и жалели, хотя бы как больную.
И я ей сказал:
– Леля, я для этого приехал в Симферополь.
И я поцеловал ее и крепко обнял. И дал ей тысячу рублей.
И она заплакала от счастья, потому что она поняла мои чувства и оценила мою любовь».
Потом он дал еще деньги «на кино и конфеты» ее детям – своим племянникам. «.И сказал им:
– Глупые маленькие сычи! Я дал вам это для того, чтобы вы лучше запомнили переживаемый момент, и для того, чтобы вы знали, как вам надо в дальнейшем поступать.
На другой день я уехал из Симферополя и дорогой думал о том, что надо любить и жалеть других, хотя бы тех, которые хорошие. И надо дарить им иногда какие-нибудь подарки. И тогда у тех, кто дарит, и у тех, кто получает, становится прекрасно на душе».
Его жизнь разделилась как бы на две части. Слава и уважение сменились огромной несправедливостью, которые допустил по отношению к нему единолично и жестоко управлявший страной Сталин. Его не только совершенно перестали печатать (а в советское время для этого достаточно было отдать приказ с самого верху – и любое издательство шарахалось от такого писателя как от зачумленного), но даже отняли «хлебные карточки» – в прямом смысле слова оставили без хлеба. И многие добрые знакомые перестали узнавать его на улице – чтоб не навлечь на себя неприятности. А другие – как, например, Каверин – регулярно посылали ему деньги.
Потом умер Сталин, ситуация стала полегче. Но горькое чувство в душе Михаила Михайловича осталось: он увидел многих людей с неприглядной стороны.
Свидетель разговора Самуила Яковлевича Маршака с Зощенко рассказал мне, как Маршак стал было его мягко укорять – что же Вы, Михаил Михайлович, не пришли вчера туда-то? Там были хорошие люди. И тогда оба они услышали тихий голос Михаила Михайловича: «Хорошие люди, Самуил Яковлевич, хороши в хороших ситуациях, в плохих – плохи, а в ужасных – ужасны».
А ведь он-то всю жизнь старался научить людей вести себя благородно – всегда. В любой ситуации.
|
|
|
