 |
А. Бенуа. Настроение Версаля. Мертвые и живые. Рисунок и краски Бенуа
|
|
|
|
А. Бенуа
Этому стремлению к светской грации и к стильной изысканности минувшего указали путь два больших художника, еще не оцененных по достоинству и, конечно, не высказавших всего, что мы вправе ждать от них: Константин Сомов и Александр Бенуа. У того и другого есть работы безукоризненные, истинные образцы вкуса, интимной оригинальности. Такие разные по темпераменту и творческим приемам, они очень близки друг другу самим отношением своим к задачам стилизации, близки – и общим тяготением, глубоко сознательным (иногда рассудочным), к прихотливой и острой экспрессивности…
Ал. Бенуа – более разносторонний, изобретательный и более «горячий» художник. Также – более историк. Его волнует прошлое – красота и роскошь видения прошлого, отшумевший маскарад XVII–XVIII века, чопорно‑ сказочная декорация жизни в дни Великого Людовика, стриженые сады и фигурные фонтаны Версаля, на фоне которых так обаятельно призрачны эксцентричные парики и длинные камзолы современников Короля‑ Солнца… Его волнует архитектурная экспрессия сумрачно‑ великолепных дворцов и монастырей barò cco[134] с колоннами, гербами, лепными карнизами и фризами, – тревожно‑ ломаные линии и строгие массы этого придворного зодчества, «вкусные» завитки орнаментов, большие белые вазы на садовых балюстрадах, мифические статуи, пленительные своей условной грацией и симметрией, прямые аллеи с мостиками, прудами, беседками, бесчисленные затеи самого несовременного нам и самого искусственного из искусств…
Настроение Версаля
«Настроение Версаля» – лейтмотив, звучащий почти во всем творчестве Ал. Бенуа. Когда мы смотрим на его картины и невольно проникаемся их грезой, нам кажется, что он всю свою жизнь скитался один, в опустелых залах пышного века, прислушиваясь с грустью и любопытством к отзвукам минувшего, чувствуя странную близость мертвых. И этот мир мертвых в его изображении – какой‑ то игрушечный, кукольный, загадочный мир марионеток, разыгрывающих маленькие смешные комедии. Резкими, нервными силуэтами, на фоне версальских пейзажей, художник намечает своих излюбленных героев. Сам король в сопровождении причудливой свиты, нарумяненные «маркизы» и жеманные щеголи в высоких треуголках, хрупкие пажи и придворные карлики, комедианты, фокусники, патетические пьерро, испуганные коломбины – веселые маски, парадоксальные тени, призраки‑ куклы, нарисованные остроумно и дерзко, с тонким знанием историка‑ дилетанта и с неподражаемым вкусом художника «до мозга костей», – пестрой вереницей возникает перед нами эта суетливая толпа и дразнит, тревожит нас своей «скурильной»[135] прелестью, манит к тайнам умолкшего праздника…
|
|
|
Мертвые и живые
Это было. Этого никогда не будет. Но это есть! Прошлое – всегда с нами, всегда наше. Прошлое – зеркало наших мыслей, трагедий и фарсов живой жизни. Скорбные призраки далеких веков – тени наших скорбей. Когда мертвые плачут – мы, живые, плачем о себе. Когда мертвые смешат живых – разве не мертвые смеются над живыми.
Художник, переживающий историю с непосредственностью Ал. Бенуа, должен перешагнуть через все грани обычной психологии. Как это ни странно, «смешное» в «марионетках» Бенуа – следствие очень серьезной, углубленной любви к царству мертвых. В их «скурильности», в их гримасах убедительность какой‑ то лукавой и острой правды. Но это совсем не сатиры, не карикатуры! не исторические карикатуры – во всяком случае. В то же время призраки и куклы – они самые эфемерные и самые выразительные из человеческих созданий. Почти забава, и все‑ таки – грусть. Почти насмешка, и все‑ таки – смерть. В узорчатых садах Версаля без них было бы слишком пусто, слишком безнадежно одиноко. Как скрипичное пиччикато[136] на фоне грустных, темных аккордов, они оживляют сумрачные гармонии архитектурных пейзажей. Художник, придумавший их, одновременно иронизирует и любуется, воскрешает и отдается наваждению собственных капризных переживаний. И любуясь им, мы понимаем, что фантастические «куклы» иногда гораздо правдивее выражают людей, чем доподлинные портреты, и что «волнение прошлого» не укладывается ни в какие установленные рамки. Понимаем, что в жизни и в живописи ирония и таинственные «lacrima rerum»[137] могут совмещаться.
|
|
|
Рисунок и краски Бенуа
В этом совмещении – обаяние Ал. Бенуа и всего «ретроспективного» направления, созданного им и К. Сомовым. Обычным зрителям самая сложность такой психологии может казаться аффектацией, произвольной манерностью. Надо посмотреть немного дальше, немного вдумчивее. Тогда почувствуется неподдельная искренность мастера во всех его эксцентричностях и преувеличениях. Неподдельный темперамент виртуозного рисовальщика, наблюдательность умного поэта. Этих качеств нельзя отнять ни от ранних акварелей Бенуа, вызвавших столько нелепых толков в «Обществе акварелистов» в начале 90‑ х годов, ни в особенности от его позднейших работ. К позднейшим – относятся и «Прогулки короля» (в Музее Александра III), и иллюстрации для «Медного всадника», и серия «Игрушек», и «Детская азбука», и последние «Версальские виды» и т. д. Смелость штриха, как бы на лету схватывающего мысль, яркость движений в фигурах, строгий и вкрадчивый вкус – в пейзажах и архитектурных эскизах, действительная овеянность сказочной сущностью любимой эпохи – вот несомненные достоинства Ал. Бенуа, вознаграждающие нас за известную черноту колорита и сухость мазка, которыми грешат его картины маслом и акварелью.
Ал. Бенуа, как вся школа ретроспективных мечтателей «Мир искусства», – более график, чем художник красок. Конечно, чисто живописные искания последних лет не прошли мимо него. Это доказывает изысканность его цветовой гаммы, волшебство цвета – хотя бы в таких работах, как «Итальянская комедия» или «Китайский павильон». Но солнца, горячего солнца он не взял на свою палитру. Ему ближе по настроению искусственный свет, эффекты театральной рампы, волшебные огни иллюминации или – серые «говорящие» сумраки осени.
|
|
|
