Генезис науки как дискурса власти

А.П. Огурцов

Идея власти над природой, с которой мы связываем возникновение экспериментальной науки нового времени, имеет весьма длительную историю.

Генезис новоевропейской науки неразрывно связан с утверждением первостепенной важности магии. Все философы итальянского Возрождения проводили мысль о том, что достижение власти над природой составляет цель познания. Путь достижения господства над природой – натуральная магия, которая выражает собой практическую направленность познания, его действенность и способность человека подчинить силы природы человеку. Все мыслители Возрождения – Т.Кампанелла, Марсилио Фичино, Кардано, Агриппа, Парацельс, Д.Бруно – видели в натуральной магии средство достижения власти над природными телами. Так, Т.Кампанелла, сводя науку к магии, считал, что «пока искусство не становится понятным, его всегда называют магией, только потом – наукой». В книге «Теология» он дает следующее определение натуральной магии: "Естественная магия есть практическое искусство, использующее активные и пассивные силы вещей для достижения удивительных и необычных результатов, причины и способы осуществления которых неведомы толпе". Натуральную магию, использующую "удивительно действующие естественные причины", он противопоставляет искусственной магии, связанной с практическим применением технических изобретений, механизм действия которых неизвестен толпе. Примерами искусственной магии для него являются изобретение пороха, огнестрельного оружия, книгопечатания, магните, часов и телескопа. Лишь по мере того, как произведения магического искусства становятся доступными и механизм их действия постигается многими, исчезает таинственный ореол вокруг "магов-изобретателей" и формируется собственно наука, которая в своих истоках сохраняет теснейшую связь с магией, т.е. с практической деятельностью по преобразованию природы.

Д.Бруно на протяжении всей своей жизни живо интересовался кабаллой и магией. Называя магом мудреца, умеющего действовать, Бруно видит в натуральной магии установление связи между "душой мира" и природными телами, которое позволяет овладеть тайнами природы, поскольку Вселенная пронизана духовными силами, полна симпатий и антипатий, сокровенного смысла. Представление о знании как созидании, как способе овладения силами природы, как универсальном средстве власти человека над таинственными силами природы формировалось в эпоху Возрождения в контексте магического способа мысли, отдающего приоритет магии как практическому действу, воплощающего в себе всесилие человека. Знание, дающее власть над природой, – это свидетельство бесконечного могущества человека, которому подвластно все и вся. Как говорил Б.Телезио, в будущем "люди не только будут обладать знанием всех вещей, но станут почти всемогущими!" …

Основатель экспериментальной науки нового времени – Ф.Бэкон. Он – яркий идеолог практической ценности и направленности науки. Его основная идея, согласно которой "знание есть сила", подчеркивает, что наука – это средство достижения власти, прежде всего власти над природой, но не только над ней. Наука развивает и приумножает благосостояние и богатство общества и отдельных лиц, "но власть науки намного выше, чем власть над волей, хотя бы и свободной и ничем не связанной. Ведь она господствует над рассудком, верой и даже над самим разумом, который является важнейшей частью души и управляет самой волей. Ведь на земле, конечно, нет никакой иной силы, кроме науки и знания, которая бы могла утвердить свою верховную власть над духом и душами людей, над их мыслями и представлениями, над их волей и верой... справедливое и законное господство над умами людей, упроченное самой очевидностью и сладостной рекомендаций истины, конечно же, скорее всего может быть уподоблено божественному могуществу". Бэкон связывает с наукой достижение человеком могущества – "два человеческих стремления – к знанию и могуществу – поистине совпадают в одном и том же". С помощью науки человек начинает повелевать природой, подчинять ее: "власть человека над вещами заключается в одних лишь искусствах и науках". Для управления обществом, для власти над людьми необходимо создать новую науку – науку о человеческой природе, поскольку лишь тот, кто раскроет тайны человеческой природы, способен достичь власти над людьми: "тот, кто поймет до конца природу человека... тот рожден для власти". В этой связи Бэкон предлагает интерпретацию мифа о Сфинксе. По его словам, "миф очень тонкий и умный; мне кажется, что он рассказывает о науке, и в особенности о ее связях с практикой". Сфинкс, по Бэкону, это аллегория практически ориентированной науки. Ведь решение загадок, предлагаемых Сфинксом, – путь получения власти и над природой, и над людьми: "в загадках Сфинкс всегда предполагаются два условия: тех, кто не разрешит их, ожидают терзания духа, тех, кто разрешит, – власть. Ведь тот, кто знает свое дело, тот достигает своей цели, и всякий мастер – повелитель своего творения. Вообще же загадки Сфинкс делятся на два рода: загадки о природе вещей и загадки о природе человека, и, соответственно, в награду за их решение предлагаются два рода власти: власть над природой и власть над людьми".

Отстаивая программу активного вторжения человека в природу, овладения природными силами и человеческой природой, Бэкон, как показал П.Росси – известный итальянский историк науки, многим обязан магико-алхимической традиции и ренессансной концепции магии. Именно влиянием магии объясняются такие мотивы в философии Бэкона, как утверждение, что человек может глубоко изменить природу, преобразовать ее, потрясти до основания, что наука в состоянии обеспечить человеку "бессмертие и вечность", что человек подобно богу сумеет достичь полной власти над природными силами и что средством этого является эксперимент и техника, создающие новую природу.

Известно, что Бэкон выступает как критик схоластической философии, которая делала акцент на силлогизме как способе познания мира. Цепочка силлогизмов, согласно средневековой схоластике, охватывает все сущности, не оставляя возможности и места ни для опыта, ни для эксперимента, ни для деятельности человека. Дискурс знания в средневековой схоластике тождественен силлогизму и ограничивается им. Для Бэкона это отождествление научного дискурса с силлогизмом не приемлемо. Для него научный дискурс связан с открытием, изобретением, индуктивным опытом, экспериментом, целью которых является "познание причин и скрытых сил всех вещей и расширение власти человека над природою, покуда все не станет для него возможным". Иными словами, научный дискурс, по Бэкону, связан не с созерцанием сущности вещей, а с научно-техническим преобразованием природы, основывающимся на методическом истолковании и исследовании природы. Индуктивная методология Бэкона включает в себя собирание фактов, постановку плодоносных и светоносных опытов, составление таблиц открытия, извлечение общих законов и аксиом и др. Логика научного дискурса, по Бэкону, не может быть отождествлена с логикой силлогистического рассуждения. Это – логика открытия и изобретения, логика опытно-экспериментального исследования, воплощающегося в технических нововведениях.

Ф.Бэкон проводит мысль о религиозном призвании науки. В грехопадении человек утратил господство над природой. "Великое Восстановление Наук", а именно так называется общая, к сожалению не осуществленная в полной мере программа и его цикл работ, – это его первый шаг, причем весьма существенный в восстановлении власти человека над природой. Многие историки философии отмечали противоречивость взглядов Бэкона: с одной стороны, он энтузиаст опытно-экспериментального исследования природы самой по себе, подчеркивающий, что ее необходимо понять из самой себя, а для этого предварительно очистить разум от различных искажений и идолов, и с другой стороны, он – верующий христианин^*. Концепция двух книг – священного Писания и книги Природы – принимается Бэконом, но она не позволяет разрешить это противоречие. Дело в том, что Бэкон отстаивал убеждения милленарианизма – религиозного движения, обещавшего воскресшему человеку тысячу лет жизни под непосредственным правлением Христа.

В этот тысячелетний период правления Христа достигается восстановление знания, которым обладал Адам до грехопадения, и восстановление языка Адама, обеспечивавшего его власть над природой. Поэтому задача Великого Восстановления Наук направлена на восстановление того знания природы и той власти над природой, которыми обладал Адам и которые были утеряны в грехопадении. Обращает на себя внимание то, что Бэкон нередко не расчленяет слово и власть по слову, что он связывает власть над сотворенным миром с языком Адама, что одной из разновидностью идолов, искажающих человеческий разум являются идолы языка. Это показывает, что в его концепции научного дискурса как дискурса языка власти весьма значима лингвистическая компонента. Он настоятельно подчеркивает единство практической и теологической направленности знания, отдавая приоритет теологии. Наука, по Бэкону, в конечном итоге оказывается служанкой теологии, поскольку возвращение к праязыку Адама обеспечивает власть человека над природой. Этим, очевидно, можно объяснить интерес Бэкона к интерпретации античных мифов в трактате "О началах и истоках" и в сборнике "О мудрости древних", полагая, что аллегорическая мысль древних, выраженная в мифах, гораздо ближе к подлинному языку Адама, который необходимо восстановить. Этим же можно объяснить его интерпретацию притч и сентенций из "Библии", даваемую в 8-й книге трактата "О достоинстве и приумножении наук". Религиозные мысли, разбросанные по сочинениям Бэкона, его истолкования античных мифов и библейских притч оказываются не просто непоследовательностью реформатора естественных наук и философии. Будучи поняты как выражение милленарианистской установки, эсхатологического ожидания тысячелетнего царства божия на земле, они приобретают иной, гораздо более глубокий смысл. Они представляют собой ту систему отсчета, внутри которой осознаются и существо, и цели научного знания. Естествознание обретает свои цели, если подчинить его теологической, религиозно-христианской точке зрения. "Пусть человеческий род только овладеет своим правом на природу, которое назначила ему божественная милость, и пусть ему будет дано могущество; пользование же будет направляться верным рассудком и здравой религией". Основатель и энтузиаст новой экспериментальной естественнонаучной методологии не может быть вырван из своего социокультурного контекста, из сложной конфигурации социальных и культурных факторов. И важно то, что теология, возникшая после Реформации, вынуждена была модифицироваться для того, чтобы дать религиозную санкцию на существование и развитие науки. В свою очередь, конечно, развитие науки способствовало новым религиозным исканиям, стимулировало модификацию теологических догм. Это и можно видеть в хилиазме милленарианистского движения, которое проповедовало восстановление справедливости в мирской истории и вместе с тем давало религиозную санкцию научным исследованиям. Более того, хилиазм, присущий милленарианизму, нашел свое выражение в социальной утопии, которая во многом заимствовала образы и символы этого эсхатологического религиозного движения.

Известно, что социальная утопия была весьма распространена в европейских странах XVII в. Помимо Т.Мора, Т.Кампанеллы социально-утопическое сочинение оставил и Ф.Бэкон. Социальная утопия «Новая Атлантида», где милленарианистские мотивы представлены весьма отчетливо, например, в описании знамения апостола Варфоломея, жалкой, полной страданий жизни островитян после потопа, в трактовке науки как активно-преобразующей силы, изменяющей и неживую, и живую природу, и в отождествлении управляющего органа – Дома Соломона, объединяющего 36 ученых разных специальностей, с религиозным Орденом. Но и для Бэкона наука – опора идеального общества, а Общество-Орден ученых – орган власти и управления жителями Атлантиды. Научные открытия находят свое применение во всех сферах жизни – от горного дела до сельского хозяйства, от аптечного дела до управления.

Сциентистская утопия Бэкона, призванная возвеличить ученых и подчеркнуть роль науки во всей жизни государства, незримыми нитями связана с религиозно-культурным контекстом своего времени, с экстатически напряженными ожиданиями "царства божия на Земле".

Социальные утопии мыслителей XVII века, воплощавшие в себе нередко в религиозной форме чаяния лучших людей своего времени, не оставались только утопиями. Они нашли свое воплощение в научных обществах XVII в. По сути дела, эти социальные утопии были проектами новой организации науки, новых форм социальной организации науки и ученых. Они реализовались в программах и уставах, в статутах и деятельности первых научных Академий, сообществ ученых, возникших в Европе именно в XVII в., после создания первых социальных утопий. Так, немецкие ученые Товий Адами и В.фон Бензе задумали создать сообщество ученых по образцу города Солнца Кампанеллы и даже сохранили для него это название. И.В.Андреэ в 1619 г. публикует книгу "Образ христианского сообщества", которая излагает программу и устав сообщества ученых – Христианской коллегии ("Christianum Collegium"). Это религиозное и одновременно научное сообщество, возглавляемое Христом, представляет собой Орден, состоящий из 12 членов тайного совета, руководимого тремя наставниками, – теологии, добродетелей и наук. Подробно описывая то, чем занимаются ученые разных специальностей, а именно физик, историк, математик, философ и филолог, Андреэ проводит мысль о громадной мощи экспериментального естествознания, о превращении человека, вооруженного знаниями, в соперника творца мира земного.

Отечественное исследователи обратили внимание на то, что существует близость между его социальной утопией в "Описании общины христианополитан" и его проектом христианского объединения ученых. Столь же явная близость существует между утопией Бэкона, изложенной в "Новой Атлантиде", и его проектом новой организации науки в "Соломоновом Доме". Эти проекты научного сообщества были реализованы в жизни. Андреэ создает в г. Кальве христианское общество, близкое Академии деи Линчей ("рысьеглазых"), основанной в 1603 г. в Риме Ф.Чези. Христианское научное общество просуществовало, правда, весьма недолго, но послужило истоком и образцом для формирования Й.Юнгиусом – одним из последователей Андреэ "Исследовательского общества", или "Философской коллегии" в Ростоке в 1622 г. Деятельность этого общества была тайной, в тайне держалось и число членов, и их список, что вполне соответствовало правилам эзотерических религиозных культов и магико-герметического истолкования науки.

Проект Соломонова Дома, предложенный Бэконом в "Новой Атлантиде" был осуществлен уже после его смерти – 28 ноября 1660 г. 12 известных в то время ученых Англии на своем собрании приняли "Меморандум" о решении создать "Коллегию для развития физико-математического экспериментального знания", которое позднее получило название "Лондонского королевского общества". Среди его основателей химик Р.Бойль, математик Д.Уоллис, экономист У.Петти, физик Д.Годдард, Р.Гук, математик У.Броункер, астроном К.Рен, физиолог У.Крун. Бессменным секретарем общества был Г.Ольденбург (до 1677 г.). В 1663 г. членов общества было уже 115. В июне 1662 г. король подписал хартию, согласно которой общество становилось королевским учреждением, а король объявлялся "основателем и патроном" общества. В 1663 г. был принят Устав общества. И в программе, и в уставе королевского общества нашли свое отражение идеи Бэкона. Более того, первый период деятельности этого общества обычно называют бэконианским в отличие от ньютоновской эпохи. Один из первых историков Лондонского королевского общества Т.Спрат в своей книге –апологии общества сравнивает Бэкона с библейским Моисеем, поскольку он вывел людей к «истинному пределу земли благословенной, земли обетованной». В программе Общества, очевидно, подготовленной Р.Гуком, так определялись его цели: "Развивать посредством опытов естествознание и полезные искусства, мануфактуры, практическую механику, машины, изобретения, не вмешиваясь в богословие, метафизику, мораль, политику, грамматику, риторику и логику". На своих собраниях члены Общества занимались прежде всего обсуждением опытов, проводимых учеными тут же, или же сообщений об опытах, проведенных вне стен собрания и проверяемых учеными. Опыт за опытом, наблюдения за наблюдениями – такова деятельность Общества в первый бэконианский период (до 1671 г. – года принятия в члены Общества И.Ньютона). Первый секретарь Королевского Общества Г.Ольденбург так сформулировал цели общества: "культивировать знание о природе и о полезных искусствах с помощью наблюдения и эксперимента и расширять его ради обеспечения безопасности и благосостояния человечества. Таковы границы деятельности британской ассамблеи философов, как они определены королевской Хартией, и ее члены не считают возможным нарушать эти границы". Устав Общества определял порядок принятия членов общества, присягу, характер ординарных собраний, порядок проведения опытов, выборы совета и его функции, права и обязанности руководящих лиц общества – президента, казначея, секретаря, кураторов, печатников, специально оговаривались правила исключения из числа членов общества. В 1664 г. внутри Общества формируются ряд отделений, или "комитетов" – механики, астрономии, оптики, анатомии, химии, агрономии, истории ремесел, а также комитетов по сбору и описанию всех сделанных наблюдений о явлениях природы и всех произведенных опытах, комитете по корреспонденции. Даже в структуре Общества и названиях его комитетов чувствуется влияние методологии Бэкона. Хотя Королевское общество существовало под патронажем короля, оно было независимым: оно само принимало решения о членстве, его финансы складывались из взносов, уплачиваемых членами Общества, и пожертвований благодетелей.

Лондонское Королевское Общество, постоянно испытывая финансовые затруднения, вынуждено было ослабить правила приема своих членов. Уже в самом начале в список Общества включались лица, не имевшие никакого отношения к науке, но пользовавшиеся влиянием в королевском дворе. Среди членов Общества, которых в 1675 г. было 225, было немало представителей знати, военных, юристов, политиков, вступивших в него вместе с королем. Позднее в него входят представители "частных профессий" и его большинство составляют свободные и независимые "джентльмены", имевшие собственные источники дохода и не получавшие за научные исследования никакого вознаграждения.

Многие историки науки (например, М.Кроссленд) противопоставляли способы организации и традиции в науке, существовавшие в Англии и Франции. Для английской науки характерны независимость науки от государственной власти, в то время как для Франции – различные меры правительственного контроля и поддержки научных исследований. Действительно, формы организации науки в этих странах различны. В английской науке важнейшую, если не центральную, роль играли ученые, занимавшиеся наукой или по совместительству, или любительски. Эти ученые создали Лондонское Королевское Общество. Их было немало и в последующие столетия. Так, в XVIII в. среди английских ученых было немало теологов, практикующих врачей, юристов, да и просто любителей научных исследований. Медики и теологи Пристли, Геттон, Бергаве занимались изучением электричества, геологией и химией. Известными теологами по своей специальности были герцог Бэкланд (настоятель Вестминстерского аббатства), занимавшийся одновременно проблемами естественной истории. Лайель – основатель исторической геологии был по образованию юристом, Т.Юнг – выдающийся оптик начала XIX в. был вместе с тем практикующим врачом, им же был и специалист в металлургии У.Уолластон. Даже Ч.Дарвин – основатель эволюционной биологии был теологом и медиком.

Само собой разумеется, это – важная особенность науки в Англии, которая нашла свое наиболее четкое выражение в идеологии "джентльменов науки", воплотившейся в программных установках Британской Ассоциации содействия развитию науки, созданной в 1831 г. Наука рассматривалась здесь как самосознание промышленного общества, как знание нейтральное относительно ценностей общества и направленное на применение в технике ради социального прогресса. Как отмечают Д.Меррей и А.Текрей – авторы фундаментального исследования, посвященного идеологии "джентльменов науки", они "не были озабочены наукой в том современном профессиональном смысле научного познания как средства к жизни. Их скорее интересовала наука как занятие или личное призвание тех, кто обладал уже финансовым достатком и обеспеченностью... "Свободный" и "непредвзятый" джентльмен мог с помощью науки найти свое истинное Я в национальной духовной элите". Наука рассматривалась скорее как религиозное призвание, как способ удовлетворения своей любознательности, как путь вхождения в интеллектуальную элиту, чем как профессия. Профессионализация науки, превращение науки в профессиональное занятие, обеспечивавшее ученого денежным вознаграждением – процесс весьма длительный и его завершение можно, очевидно, связывать со 2-й половиной XIX века. В 1833 г. Уэвелл – известный английский философ и методолог индуктивизма впервые применил термин "scientist" и возникают именно в эти десятилетия профессиональные объединения ученых и институты науки. Характеризуя признаки профессионализации науки, историки науки особо выделяют такие нормы, как 1) интеллектуальная квалификация – приверженность определенному организационно закрепленному корпусу знания, 2) социальная ответственность – принятие ученым обязательств по выполнению определенных норм, 3) заработная плата – ожидание денежного вознаграждения, которое не опускалось бы ниже определенного минимума и соответствовало бы вознаграждению других интеллектуальных профессий, 4) внутренняя взаимосвязанность сообщества – чувство корпоративного единства, обнаруживающихся в комплексе социальных и культурных взаимосвязей, 5) авторитет – признание другими профессиональными группами и правительством. Эти нормы, которые английские историки науки вычленили на материале Королевского химического института, конечно, могут быть расширены. В частности, в этом списке профессиональных норм забыто такое требование, как единство метода, которое, по мнению всех мыслителей от XVII до XX века, определяет единство науки, позволяет провести демаркацию между наукой и не-наукой, с одной стороны, и между различными научными областями или дисциплинами, с другой. Начиная с Бэкона и кончая Гершелем, Уэвеллом, Миллем и Максвеллом в XIX в., английские ученые усматривали единство науки в научном методе. Правда, он по-разному понимался и здесь расхождения достаточно велики – от эксперимента до индукции, от наблюдения до метода математической гипотезы, но важно подчеркнуть, что научный метод понимался как критерий научности и как способ культурной легитимизации научных достижений: в методе усматривали основу для социокультурного признания научных открытий за пределами естествознания.

Совершенно иной характер носили формы организации науки, способы социальной поддержки научных исследований во Франции. Связь науки с государственной властью здесь с самого начала была гораздо более жесткой и явной. В декабре 1666 г. собрание ученых, проходившее в библиотеке короля, учредило королевскую Академию наук. Протектором Академии король объявил самого себя. Вначале Академия состояла из 16 академиков, которые получали жалованье от 800 до 2000 ливров. Лишь в 1699 г. Академия получила свой Устав, где король был объявлен протектором Академии. Во главе управления делами Академии стояли 10 почетных членов, далеких от науки, но близких двору. Они осуществляли власть короля в Академии. Сам король был наделен большой властью – он не только утверждал результаты тайного голосования новых членов Академии, но и сам избирал из трех кандидатов на вакансию "пенсионеров" лишь одного и на место внештатного академика одного из двух, предлагаемых Академией. Король наделил Академию рядом привилегий, наиболее важной из которых было наделение ее правом экспертизы любого технического изобретения. Для того, чтобы получить королевскую привилегию, изобретение должно получить одобрение со стороны Академии. Устав регламентировал дни, часы и характер академических собраний, предоставляемое членам академии время каникул, обязанности президента, секретаря и казначея. Академия по сути дела превратилась в государственный институт, функция которого в арбитраже, экспертизе и контроле научной и технической деятельности. Степень автономности французской Академии намного меньше, чем автономия Королевского Лондонского Общества. Власть короля Франции распространялась и на созданное королевское учреждение: он определял сумму, назначаемую на материальна обеспечение Академии (12 тыс. ливров в год до конца XVII в.), определял сумму жалования 20 членов Академии наук, состав членов Академии.

В составе Академии наук были ученые-профессионалы, источником существования которых было академическое жалование. К ним принадлежат прежде всего астрономы Парижской обсерватории (Д.Кассини, Ж.Кассини, Д.Д.Маральди), физики (например, Р.А.Реомюр). Однако, большинство членов Академии наук составляли профессора Сорбонны, Королевского Сада, практикующие врачи, придворные короля. Для них научные исследования и академическое жалование были побочным занятием и составляло лишь часть, нередко весьма небольшую,их доходов. Из 300 академиков дореволюционной Франции большинство имели частную практику. Число академиков и пенсий, т.е. жалования академикам, было ограниченным: "Старший получал 3000 ливров, а двое более молодых его коллег делили пенсию старшего, получая 1800-2000 ливров. Академиками становились в зрелом возрасте. Математик Б.Бессе ждал 24 года, чтобы получить свои 1200 ливров и умереть после этого. Л.Жанти ждал 32 года, и лишь в 60 лет его включили в список получающих "пенсию", или академическое жалованье (27, р. 131). Академики преподавали в королевской школе и ботаническом саду, были профессорами медицинских факультетов университетов, военных школ. Большое число оплачиваемых должностей академики занимали в армии, во флоте. Они были консультантами мануфактур, например, севрской мануфактуры и т.п.

Иными словами, Академия наук была гораздо теснее связана с королевской властью. В ее истории был период, когда в нее был назначен "комиссар", который призван был следить за тем, чтобы академики не отвлекались на обсуждение бесполезных для промышленности и ремесел вопросов. Научные исследования не стали профессиональным делом, а наука не стала профессией. Лишь после Французской революции происходит профессионализация ученых и всего научного сообщества. В 1795 г. вместе с учреждением Института Франции все члены научного сообщества впервые стали получать плату за свои научные исследования и не могли отказываться от нее. Плата ранжировалась в соответствии со стажем научной работы; 48 старейшин получали по 2100 ливров, 48 ученых со средним стажем – по 1500 ливров, 48 с наименьшим стажем – 900 ливров. В послереволюционной Франции уже не осталось места для типичной в ХVII-ХVIII вв. фигуре ученого-любителя. Хотя многие ученые совмещали научные исследования с преподаванием, однако, исследование не становится здесь лишь побочным делом преподавания. Наоборот, преподавание проникается научным духом, отражает результаты исследовательской работы, превращается в продолжение исследований. Это характерно, например, для Гей-Люссака и Био, разделивших курс физики на две части в соответствии с собственными научными интересами.

Создание Лондонского Королевского Общества и Академии Франции было по сути дела формированием первых собственно научных социальных институтов. Используя возможности, существовавшие в условиях абсолютной монархии, наука утвердила себя в качестве достаточно автономного социального института со своими функциями и своеобразной структурой. Именно в рамках этого института осуществлялись оценка частных наук, проводимых научных исследований, были определены нормы и критерии научности, в соответствии с которыми проводился и контроль за их соблюдением. Наука достигла автономии благодаря тому, что с самого начала она отказалась от вмешательства в другие сферы жизни – религию, мораль, политику, философию. Эту черту науки XVII в. Ван ден Дейль называет "культурным и политическим конформизмом институциализированной науки". Институциализация науки включила ее в политическую структуру общества, давала ей протекцию и поддержку, а ученым – престиж. Успехи науки связаны с этим процессом и вместе с тем с отказом от вмешательства в другие области социальной и культурной жизни, с четкой демаркацией области собственно научных исследований, которая определяется прежде всего единым методом и деонтологизацией науки, связанной с переходом от метафизически-субстанциалистского истолкования сил к функционалистско-математическому описанию явлений. Запрет на любые онтологические утверждения и обсуждения вопросов, выходящих за пределы компетенции науки, понятой эмпирически-опытным образом, сохраняется на всем протяжении XVII и XVIII веков.