Ортега-и-Гассет Х. Человек и люди // Ортега-и-Гассет Х. Избранные труды. М., 1997. С. 538-541, 551-558, 582-583, 587-592, 609-611, 615-627.

Хрестоматийный материал.

Тема 13: Социальная философия: общество, культура, цивилизация.

Тексты: 1. Ортега-и-Гассет Х. «Человек и люди». (Социальное, или как обнаружить общество). 2. Кастельс М. «Становление общества сетевых структур». 3. Тоффлер Э. «Третья волна». 4. Франк С.Л. «Духовные основы общества». (Онтологическая природа общества) (фрагменты).

Хрестоматия 13.1.

Ортега-и-Гассет Х.
[Социальное, или Как обнаружить общество]

Ортега-и-Гассет Х. Человек и люди // Ортега-и-Гассет Х. Избранные труды. М., 1997. С. 538-541, 551-558, 582-583, 587-592, 609-611, 615-627.

Наша цель - обнаружить среди существующего многообразия вещи, которые можно и должно назвать социальными, то есть обнаружить общество. Тема обязывает не тратить попусту время, не отвлекаться на постороннее, даже если оно интересно. Мы вправе пройти мимо всего несоциального или по крайней мере не вполне социального. Согласно древней традиции, все существующее подразделяется на мир минералов, растений, животных и людей. Обратившись к приведенной классификации, спросим себя, можем ли мы считать наши манипуляции, "поведение" с камнем социальным? Конечно, нет. В этом мы еще больше убедимся, перейдя к другому концу указанного ряда - к нашему отношению с человеком. Какая разница! Взрослый в любом действии с каким-либо предметом заранее опирается на предыдущий опыт обращения с ним. <…> Что касается камня, то известно, что он тверд и в то же время уступает по твердости стали. И если камень нужно разбить на куски, достаточно ударить по нему молотком. Чтобы как-то сориентировать такое действие, человек учитывает два признака: во-первых, твердость камня и, во-вторых, хрупкость. Предлагаю вам самостоятельно добавить другие свойства, открытые в ходе вашего обращения с камнем. Одно из них все решает. Дело в том, что камень никак не догадывается о наших с ним действиях. Мы бьем по нему молотком - он дробится, крошится от механического воздействия. Нашему действию с камнем не соответствует какое-либо его действие с нами. Да и вообще в камне не видно никакой способности к действию. В строгом смысле, мы не вправе считать, что камень даже страдает. Камень не действует и не страдает. Все проще: чисто механическое воздействие на него производит в нем определенные эффекты. Стало быть, в действиях с камнем имеется только один вектор - направленный от нас к камню и ограниченный им. То же самое происходит (по крайней мере на поверхности явления), когда мы имеем дело с растением (если не брать в расчет различий между растением и камнем). Что касается животных, здесь уже наблюдается разительная перемена. В моем проекте действия с животным - если я захочу как-то поступить с ним - всегда участвует убеждение: для животного я существую. Иначе говоря, животное ожидает моего действия, готовится к нему, и оно - я это знаю - ответит на него. Нет сомнений, мое поведение с животным никак не назовешь односторонним, как в случае с камнем. Наоборот, еще только замышляя поступок, я учитываю возможную ответную реакцию. Уже на стадии замысла мое действие направлено и от меня к животному, и от него ко мне, другими словами, оно предвосхищает ответ. Данный акт как бы путешествует туда и сюда; подобное движение - не что иное, как мое предварительное представление о моем будущем реальном поведении, о связи с животным. Подходя к лошади, чтобы ее оседлать, я боюсь, что она меня ударит копытом. Приближаясь к овчарке, знаю, что она может меня укусить. В обоих случаях следует принять меры предосторожности.

Когда мы имеем дело с животным, а не с растением или камнем, в нашем мире возникает новый тип реальности. Мы совершим ошибку, сказав: "Нас с камнем - двое". Ведь употребляя слово "двое", обозначающее двойственность, то есть множественное, а в данном случае - двойственное число, мы объединяем два бытия, уравниваем бытие камня с человеческим. Камень для меня существует как камень - я же для камня не существую. Итак, здесь нет общности, которую можно было бы выразить словом "двое". В случае с животным все иначе. Животное - не просто животное. Мое поведение корректируется его зоологическим видом. Одно дело - когда передо мной птичка, другое - племенной бык. Иначе говоря, не только животное для меня существует, я сам тоже существую для него, я для него - другое животное. Можно сказать, обобщив: суть поведения животного по отношению к людям в том, что оно тоже считает людей животными. Когда погонщик лупит осла по спине, тот как бы говорит про себя: "До чего же зла эта скотина, которую в баснях, где даже мы, ослы, разговариваем, называют человеком. И до чего же на него не похоже другое существо - собака, которая забегает ко мне в стойло и лижет мне ноги!"
Выражение "мы с животным", несомненно, имеет какой-то смысл, который, безусловно, начисто отсутствует во фразе "мы с камнем". Это так, поскольку наши отношения с животным взаимны. <…> В отличие от камня или растения животное мне отвечает. Оно не просто существует, а сосуществует со мной, ибо я тоже существую для животного. Камень же только существует и никак не сосуществует. Сосуществование - сплетение существований. Это взаимное существование, в корне отличное от простого "здесь-бытия", когда одно не связано с другим.
Неужели мы… нашли "социальное отношение"? Ведь слово "социальный" подразумевает реальность, состоящую из поведения человека с другими существами, обозначает действия, которые так или иначе взаимны, где не только я выступаю инициатором актов, адресованных другому существу, но и последнее адресует акты ко мне. Итак, в моем действии всегда предвосхищен ответ другого существа. Мои действия учитывают действия другого, и наоборот. Иными словами, оба участника взаимодействуют, их поступки соотнесены. Животное "отвечает" действиями на мое присутствие: оно меня видит, ищет или избегает, любит или боится, лижет или кусает, повинуется или, наоборот, нападает на меня, то есть на свой лад проявляет взаимность. Но, как показывает опыт, такая взаимность ничтожна. В конечном счете, животное отвечает лишь на крайне ограниченный набор моих действий и отвечает не менее скудным набором актов. Скажу больше: я готов построить шкалу для измерения частоты ответных действий каждого вида животных. С помощью такой шкалы можно было бы составить таблицу уровней сосуществования человека и животного. Вот когда ущербность подобного сосуществования - даже при самых благоприятных обстоятельствах - откроется во всей полноте. Конечно, животное можно дрессировать, можно даже внушить себе, что оно способно отвечать на значительное число жестов и других действий. Но и после такой подготовки результат будет один: реакции животного не исходят из него самого, не берут в нем начала. Животное поступает механически, по программе, заданной человеком. Это своеобразный граммофон, проигрывающий одну и ту же пластинку. Чтобы расширить рамки сосуществования с животным, я вынужден как-то ограничить свою жизнь, обессмыслить ее, упростить, иначе, самому превратиться в животное. Вспомните старушек, годами живущих в полном одиночестве - наедине с любимой собачкой. Посвятив ей все время, они даже лицом начинают походить на своего четвероногого друга. Чтобы сосуществовать с животным, следует выполнить условие, необходимое, согласно Паскалю, для сосуществования с Богом: "Il faut s'abetir" ["Надо перестать умничать" (франц.). - Пер. Э. Липецкой]…
<…> …Наше целостное отношение с животным ограниченно и вместе с тем неопределенно. …Другое, отвечающее мне существо, должно быть в принципе способным отвечать мне так же, как я ему отвечаю. Только тогда взаимность будет явной, полной и очевидной. Но это происходит лишь с другим человеком. Больше того, я считаю его "Другим", поскольку знаю: он равен мне в способности реагировать. Заметьте, "другой" (по латыни alter) - это всегда член пары, и только. Вот она: unus et alter, где alter мне противостоит, ибо я - unus. Не случайно отношения между unus ("Я") и alter ("другой") называются в грамматике альтернацией, чередованием. Сказать, что мы не меняемся местами с кем-то, - значит заявить, что у нас с ним нет "социального отношения". Мы не можем чередоваться с камнем или растением.

Итак, человек (помимо меня, моего "Я") предстоит нам как "другой". "Другой" - здесь важно, чтобы меня правильно поняли, - означает того, с кем я могу и должен - уже независимо от моего желания - меняться местами, ибо даже в том случае, когда я предпочел бы, чтобы его вообще не существовало (поскольку я его ненавижу), я для него все равно существую. Это и заставляет меня как-то считаться с "другим", с его намерениями, даже если они носят враждебный характер. Вот это "считаться с кем-то", иначе говоря, взаимность, и выступает первым фактором, позволяющим квалифицировать подобные отношения как социальные. Будет ли узаконена такая квалификация? Пусть данный вопрос остается пока открытым. Взаимный характер действия - взаимо-действие - возможен лишь потому, что "другой" подобен мне, то есть в некотором смысле у него есть свое "Я", играющее в нем ту же роль, что и мое "Я" во мне. Иными словами, он живет своей жизнью: думает, чувствует, любит, преследует свои цели, блюдет свои интересы и т. д. точно так же, как и я. <…>
Настала пора исправить ошибку зрения, неминуемо грозившую нам при составлении перечня всего существующего. Мы начали, как вы помните, с разбора нашего отношения с камнем, затем остановились на растениях и животных. Наконец, мы столкнулись с Человеком, то есть с "Другим". Здесь таилась возможность ошибки: такой хронологический подход (а на него нас подвиг сугубо аналитический порядок) можно было и вправду принять за реальную последовательность возникновения разных феноменов нашего мира. На самом деле реальный порядок обратен. Первое, что появляется в жизни каждого, - "другой". Каждый отдельный человек рождается в семье. <…> Первое, с чем он сталкивается, - "Они". И мир, где человек вступает в жизнь, - мир людей. Слова "свет" и "мир" обыгрывают это значение в выражениях "светский" или "мирской". Вспомним словосочетание "светский образ жизни" или, наоборот, "удалиться от мира". Мир людей предшествует в жизни миру животных, растений и минералов. На весь остальной мир - словно через тюремную решетку - мы взираем сквозь человеческий мир, где родились и живем. Но поскольку в нашем непосредственном окружении люди во взаимной деятельности только и делают, что часто и много говорят - друг с другом или со мной, - то через речь они вкладывают в меня мысли обо всем на свете. В результате я вижу весь мир "сквозь" усвоенные мной идеи.
А значит, появление "Другого" - факт, стоящий как бы за спиной всей нашей жизни, поскольку мы, даже обнаружив, что живем, уже находимся с "другими" (причем не просто среди них, но давным-давно к ним привыкнув). Отсюда вытекает первая социальная теорема: человек а nativitate открыт для "другого", для постороннего. Иначе говоря, человек приходит к пониманию себя самого, уже имея исходный опыт о существовании тех, кто не есть он, сам, его "Я", или о существовании "другого", других. <…> Но, утверждая, что человек а nativitate открыт "Другому" или же что он в собственном действии всегда готов считаться с "Другим" как с чуждым ему существом, я никоим образом не оцениваю ситуации. Речь идет о чем-то, предшествующем хорошему или плохому отношению. Желание ограбить или убить так же подразумевает открытость "другому", как и желание его расцеловать или пожертвовать ради него жизнью.
Быть открытым для других - это исконное, определяющее свойство Человека, а не некий поступок. Любое действие - поступить как-то с людьми, что-то сделать для них (или навредить им) - всегда предполагает предварительное пассивное состояние открытости человека. Подобное состояние - отнюдь не "социальное отношение" в собственном смысле, ибо оно еще не определилось в каком-нибудь конкретном акте. Это простое сосуществование, основа всевозможных "социальных отношений", чистое присутствие в моей жизни людей - присутствие, представляющее собой подлинное со-присутствие "Другого" (в единственном или множественном числе). И в нем мое поведение пока не оформилось в какое-то действие. Более того, мое познание "Другого" еще никак не определилось, что важно. "Другой" в моем представлении - это прежде всего абстрактная реальность, "способность отвечать мне на мои поступки". "Другой" - абстракция человека.
Мое отношение к "другому" порождает два разных момента, хотя первый неразрывно связан со вторым (в плане постепенного уточнения, определения). Один из них состоит в том, что я мало-помалу все больше и лучше узнаю "другого", подробнее знакомлюсь с его обликом, жестами, поступками. Второй заключается в том, что мое отношение с "Другим" активизируется - я воздействую на него, а он - на меня. Разумеется, первый развивается только в связи со вторым.
Поэтому обратимся сначала ко второму моменту.

Если в присутствии "другого" я, указав пальцем на некий предмет, увижу, что "другой" направляется к нему, берет и передает его мне, я вправе заключить, что только в моем и только в его мире, по-видимому, существует нечто общее - вышеупомянутый предмет, который явлен нам обоим, но с небольшими отличиями ("другой", конечно, видит его в иной перспективе). Поскольку аналогичным образом предстают перед нами многие вещи (хотя зачастую и я, и он совершаем ошибки в сходном восприятии определенных предметов) и поскольку не только "другой", но и многие так их воспринимают, я начинаю догадываться о существовании (по ту сторону моего мира и мира "другого") некоего предполагаемого, вымышленного мира - общего для всех. Это и есть так называемый "объективный мир" - в противоположность миру каждого в его изначальной жизни. Такой общий, объективный мир получает более точные очертания в ходе наших разговоров, вращающихся главным образом вокруг вещей, которые представляются нам более или менее сходными. Конечно, я порой замечаю, что наше совпадение относительно того или иного было мнимым; какая-нибудь деталь в поведении других внезапно открывает мне, что я вижу вещи (по крайней мере некоторые или достаточное их число) иначе, и это меня огорчает; тогда я вновь погружаюсь в собственный, исключительный мир - в мир моего изначального одиночества. И все-таки устойчивость совпадений достаточна, чтобы договориться об основных чертах. Благодаря этому возможно, например, научное сотрудничество, и какая-нибудь немецкая лаборатория успешно применяет результаты, полученные в Австралии. Итак, мы творим (ибо речь идет именно о созидании) истолкования, образы мира, который, не будучи исключительно моим или твоим, представляет собой в принципе мир всех, то есть просто мир. Но парадокс в том, что не этот единственный, объективный мир создает возможность моего сосуществования с другими, а наоборот, мое общение, социальное отношение с другими позволяет появиться между ними и мной чему-то вроде общего, объективного мира. Кант называл его миром allgemein gultig, или миром универсальным, то есть существующим для всех человеческих существ, и на их единодушии он и основывал объективность, или реальность, мира. Именно таков смысл моего предыдущего замечания. Как было сказано, часть моего мира, которая явлена мне прежде всего, представляет собой человеческую группу, где я родился и вступил в жизнь. Это семья и общество, к которому она принадлежит. Другими словами, это некий человеческий мир, сквозь который и под влиянием которого предо мной возникает все остальное. Разумеется, сам Кант... чрезмерно [преувеличивает], как и все идеалисты, такое единодушие в восприятии. Мы совпадаем лишь в видении известных значительных компонентов мира, а если уж быть совсем точным - их совпадения и разногласия не только ни в чем не уступят друг другу, но даже друг друга дополнят. Однако для признания истинности идеалистических рассуждений Канта… достаточно указанного крупного блока совпадений: число последних столь велико, что все мы действительно вправе думать, будто живем в одинаковом, уникальном мире. В таком мнении, которое можно считать естественным, нормальным и обычным, мы и пребываем в жизни. А поскольку мы живем с другими людьми в предполагаемом единственном мире, или же в нашем мире, то эта жизнь есть сопереживание.
Чтобы осуществить сосуществование, сопереживание, необходимо преодолеть простую открытость к "другому", к alter… Быть открытым "другому" означает некую пассивность; я должен, исходя из этой открытости, как-то воздействовать на "другого", а он в ответ отреагировать. Неважно, что будут представлять собой наши действия - перевязал ли я моему собрату рану или, наоборот, ударил его кулаком. В обоих случаях мы сосуществуем по поводу чего-то. В словах "сосуществуем", "живем" окончание "-ем" выражает эту новую реальность - отношение "мы". Unus et alter, "я и другой", делаем что-то вместе и тем самым существуем. …Взаимоотношение "Я" и "Ты" [я] назову "мы-реальностью". Такова первая форма конкретного отношения с "другим", а значит, и первая социальная реальность. Слово "социальный" мы употребили здесь в самом обыденном его смысле, именно последний и придают ему почти все социологи, включая таких выдающихся, как Макс Вебер.
"Мы-отношение" невозможно с камнем; с животным оно лишь весьма ограниченно, смутно, неопределенно.
По мере нашего сопереживания, составления "мы-реальности", "Я" и "он" ("Другой") все теснее знакомимся друг с другом. В этом процессе участвует "Другой" - доселе незнакомец, о котором я только знаю, что он существует (поскольку вижу его тело), и которого называю "ближним", он также способен мне отвечать взаимностью, и с его сознательным ответом я вынужден считаться. В процессе моих действий с "другим" (плохих или хороших) его образ становится конкретнее, я все легче выделяю его из многих "Других", которых знаю хуже. Возрастающая интенсивность общения подразумевает близость. И когда такая близость, общность ощущается все теснее, мы вступаем в задушевные отношения. "Другой" становится близким, незаменимым для меня человеком. Это уже не просто какой-то другой, неотличимый от всех. Это - "Другой", единственный и неповторимый. Это - "Другой", которым являешься для меня "Ты", с которым я на "ты". Итак, "Ты" - человек, но человек единственный, уникальный. <…>
Наша цель - выявить факты, которые без преувеличения можно называть социальными, ведь мы действительно желаем знать, чтo такое общество и все, что с ним связано. Мы не доверяем чьим бы то ни было суждениям относительно "общественного" и "общества", желая обнаружить все данные явления самостоятельно. Нас не удовлетворяют основные понятия социологических систем, поскольку ни один из обществоведов так и не удосужился обратиться к сути, к элементарным явлениям, из которых состоит общественная реальность. Вот почему мы и предприняли неторопливое, тщательное исследование… В результате мы натолкнулись на нечто, чему можно было бы приписать буквальный смысл "социального отношения". Я имею в виду всем известный и описанный социологами момент, когда живущий, то есть каждый, встречается с "Другим", в коем он признает себе подобного, называемого "другим Человеком". Характерным свойством того, кого я именую "другим Человеком", выступает его способность - реально или потенциально отвечать на мое действие, адресованное ему, что в свою очередь обязывает и меня предварительно учитывать ответ, реакцию другого, принявшего в расчет мое действие. Итак, мы сталкиваемся с новой, неповторимой реальностью, а именно с действием, в котором участвуют два субъекта, выступающие его творцами, то есть действием, в которое вовлечен, вплетен ответ другого и которое, по сути, взаимо-действие. В этом смысле мое действие лишь тогда социально, когда я имею дело с вероятной взаимностью "Другого". "Другой", Человек, ab initio [Изначально (лат.)] мне взаимен и потому социален. Кто не способен отвечать на мое действие доброжелательно или враждебно, тот не человек.

<…> Этот "другой" - Человек - есть прежде всего некий индивид, любой "Другой", о котором только и известно, что он мне "подобен" - в том смысле, что способен мне отвечать и что уровень его ответных реакций приблизительно равен уровню направленных к нему моих действий, чего не происходит, когда я обращаюсь к животному. Эту способность отвечать мне, реагировать на весь диапазон моих действий я называю способностью соответствовать мне или быть взаимным. Но если я всего лишь открыт "другому", всего лишь отдаю себе отчет, что он здесь со своим "Я", своей жизнью и миром, то я еще никак с ним не поступаю, … [здесь нет еще] "социального отношения". Чтобы последнее возникло, я должен поступить по отношению к "Другому" каким-то образом, повести себя с ним так, чтобы вызвать его ответ. Тогда он и я обретем бытие, и то, как поступает каждый из нас с другим, станет чем-то происходящим между нами, "Мы-отношение" есть первичная форма социального отношения, или социальности. Не важно, каково его содержание: поцелуй, удар. Целуемся мы или деремся - существенно наличие данного "мы". И здесь я уже не просто живу, а живу вместе с другими. Эту "мы" -реальность… можно называть самым обыкновенным словом: общение. В общении, которое есть "мы" -реальность, если оно входит в обычай и становится продолжительным, "Другой" обретает конкретный облик. Из "любого", из абстрактного ближнего человеческий индивид через ступени нарастающей определенности превращается в знакомого мне, то есть более близкого человека. Высшая степень близости есть то, что я называю "задушевным отношением". Когда я вступаю в задушевное общение с "Другим", то я не могу спутать его с остальными, он для меня незаменим. Он - единственный в своем роде. <…> И поскольку это происходит со мной не только при общении с каким-то одним человеком, а с довольно большим числом людей, то человеческий мир предстает как горизонт людей, самый близкий для меня круг которых составляют многие "Ты", иными словами, неповторимые для меня индивиды. За ними следуют круги менее знакомых мне людей и так вплоть до края моего человеческого окружения, где находятся безразличные для меня индивиды, иначе говоря, индивиды, полностью взаимозаменяемые. Таким образом, человеческий мир развертывается предо мной как перспектива б?льшей или меньшей сокровенности, большей или меньшей индивидуальности или общности, то есть как перспектива близкой и дальней человечности. <…>
Итак, "Я", то "Я", которое есть "каждый", окружено "Другими". Со многими я нахожусь в социальном отношении, переживая связь между нами, которую мы зовем "мы-реальностью". В ней упомянутые "Другие" обретают определенность, становятся мне знакомыми, то есть узнаваемыми, - назовем их "многие "Ты"". За пределами данной области или зоны "многих "Ты"" находятся "другие"; я различаю их на моем горизонте как тех, с кем не образую актуальных отношений, но рассматриваю как "себе подобных" и потому считаю людьми; у меня есть с ними возможность общения, которое любой случай может превратить в действительность. Это случаи, о которых мы говорим: "Кто бы мог подумать, что мы станем друзьями!" Когда речь идет о любви, подобный переход носит очень резкий характер, поскольку мы обычно влюбляемся в женщину, о которой буквально за миг до того, как нас охватило это великое чувство, до того, как она стала для нас "единственной", не знали ничего конкретного. Она находилась в нашем непосредственном окружении, но мы не обращали на нее внимания, а если и видели ее, то только как некую представительницу женского пола, вполне заменимую другой. Здесь перед нами как бы "неизвестный солдат", то есть неопределенный индивид, которого схоласты довольно точно именовали "неким индивидом" в противоположность "уникальному". Одно из самых занимательных, драматических, прекрасных жизненных зрелищ - порою длящихся буквально одно мгновение, - волшебное превращение незнакомки в единственную на свете. <…>
Итак, каждый находится среди людей; они образуют человеческое окружение, иначе говоря - встроены в то, что я называю "перспективой человеческого", где одни более индивидуальны, близки нам, знакомы, другие - менее, вплоть до нулевой степени задушевности. Здесь я хотел бы спросить: что происходит, когда я определяю мое отношение к другому как нулевую степень задушевности? Очевидно одно: в данном случае я не знаю об этом человеке ничего особенного, исключительного. Я только считаю, руководствуясь его телесным видом, что этот человек мне "подобен" или наделен абстрактными и необходимыми человеческими признаками, а потому он что-то чувствует. Но я в полном неведении, что он чувствует, желает, какова траектория его жизненного пути, я не знаю, к чему он стремится и каковы нормы его поведения. Теперь представим себе, что каждый из нас в силу тех или иных причин вступает в активное социальное отношение с подобным ему человеческим существом, скажем, предпринимает какое-либо действие - безразлично, адресовано ли оно непосредственно "другому", или рассчитано на его существование, а значит, и его возможное вмешательство. Это обязывает нас "вычислить" проект действия "другого", то есть мы должны постараться предвосхитить его отношение, ответную реакцию. Однако на чем именно мы можем основывать подобное предположение? Заметим: вышеназванные признаки, позволяющие характеризовать данного "другого" как нулевую степень близости для меня, сводятся исключительно к тому, что "другой", по всей видимости, отреагирует на мое действие. Как он отреагирует, я предугадать не могу, у меня нет для этого данных. И тогда я обращаюсь к общечеловеческому опыту, накопленному в ходе моего общения с другими, более известными мне людьми, чьи отношения со мной определяются не нулевой степенью близости, а некой положительной величиной. Ибо у всех нас где-то на периферии наших привычных знаний хранится практическая идея человека, догадка о том, каковы общие схемы его возможного поведения. Но данная идея о возможном человеческом поведении имеет совершенно расплывчатое содержание. В самом деле, Человек, насколько я знаю, способен на все - и на самое высокое и прекрасное, и, в равной мере, на самое низкое и ужасное. Есть опыт, который утверждает: человек щедр, добр, великодушен, и есть опыт, подсказывающий, что человек - вор, посягающий на вещи и идеи, что он - убийца, завистник, злодей, болван. Следовательно, перед лицом неизвестного "Другого" в его чистом виде я вынужден предположить и самое худшее - допустить, что его ответной реакцией может быть, например, удар ножом или множество других столь же враждебных действий. На какое-то время "Другой" в чистом виде - в равной степени мой потенциальный друг и мой потенциальный враг. …Эта двойственная, но тем не менее вероятная противоречивая возможность того, что Человек может оказаться и врагом, и другом (как против нас, так и за нас), есть основа всего социального. Традиционное утверждение, согласно которому человек - общественное животное, в своем обычном толковании только препятствовало возникновению строгой социологии. Социальность, общительность означает лишь возможность вступать в социальное отношение с другими, а социальное отношение, как уже указывалось, - это в равной степени и поцелуй красивой женщины (какое счастье!), и удар ножом от встречного бандита (какой ужас!). Нынешнее чисто оптимистическое истолкование понятий "общественный", "общество" давно не выдерживает критики, и нужно как можно скорее от него отказаться. Реальность понятия "общество" в основе своей подразумевает как положительный, так и отрицательный моменты, или… любое общество одновременно есть в той или иной мере и разобщенность, и сосуществование друзей и врагов. Как видно, та социология, к которой мы в данном случае приближаемся, гораздо драматичнее предыдущих. Но если уже сейчас нашему взору внезапно явилась противоречивая, точнее, противодействующая двойственность социальной реальности, мы пока не в состоянии даже в отдаленном приближении различить то, что скрывается за этим противопоставлением, некую неизвестную величину, X, который равно может обозначать и тесную дружбу, и жестокую вражду. Некий X, стоящий за указанными противопоставленными возможностями, содержащий их в себе, их осуществляющий, и есть именно общество. Но что это такое - пока остается загадкой. <…>

А теперь зададимся вопросом: исчерпывают ли взятые нами главные категории - природный, растительный, животный, а также человеческий мир межличностного - все содержание обстоятельств? Не сталкиваемся ли мы с какой-то иной реальностью, несводимой к названным общим классам, в том числе и в особенности к межличностному? В таком случае "социальное", "общество" не составляли бы особой реальности и, строго говоря, общества вообще бы не существовало.
Что ж, попробуем разобраться. Если мы вдруг начнем переходить улицу в неположенном месте, регулировщик уличного движения немедленно воспрепятствует нашему намерению. К какому разряду принадлежит подобное действие, факт, явление?

Прежде всего это не физический по своей природе факт. Регулировщик отнюдь не стоит на нашем пути, словно неприступная скала. Да, его действие - это человеческое действие, и в то же время оно глубоко отличается от поступка, скажем, нашего знакомого, который, взяв нас за руку, отводит в сторону для доверительной беседы. Поступок нашего знакомого не просто совершается им, но изначально исходит из него. Именно ему пришло в голову совершить подобное действие по тем или иным причинам, которые самому ему представляются вполне очевидными; он целиком отвечает за свои действия. Кроме того, свои действия он адресует непосредственно моей личности, тому незаменимому другу, каковым являюсь для него я.
В таком случае кто выступает субъектом того человеческого действия, которое мы обозначаем словами "запрещать", "отдавать законное распоряжение"? Кто нам запрещает? Кто отдает распоряжение? Субъект этого запрета, приказа - не данный человек- регулировщик, человек- алькальд [Алькальд (исп.) - городской голова, председатель муниципального совета, мэр] или человек - глава государства. Мы говорим, что запрет и распоряжение исходят от государства. Но если запрет или распоряжение - действия человеческие (а они, очевидно, таковыми и являются, поскольку суть не физические движения и не рефлексы или зоологические тропизмы), то они должны исходить от кого-то. А разве государство - человек? Разумеется, нет. Людовик XIV глубоко ошибался, считая, что государство - это он; ошибался настолько, что поплатился головой своего внука. Ни при каких обстоятельствах, даже в условиях абсолютного самодержавия, человек не есть государство. Самое большее - человек может быть исполнителем определенной государственной функции.

И все-таки что такое государство и почему оно отдает мне приказы и запрещает переходить улицу, где я захочу?

Если задать этот вопрос первому встречному, он просто-напросто разведет руками в недоумении, как мы обычно делаем, затрудняясь дать вразумительный ответ, и скажет: "Государство - это все, это - общество, коллектив".

Удовлетворимся пока таким ответом и продолжим наши рассуждения. Если кому-то из нас придет в голову прогуляться нынче вечером по улицам города в кольчуге и шлеме и вдобавок прихватить с собой копье, ему наверняка придется заночевать в сумасшедшем доме или - в лучшем случае - в полицейском участке. А почему, собственно говоря? Потому что так никто не поступает. Но вот если этот же человек появится в таком виде на карнавале, то он, вполне вероятно, окажется обладателем главного приза за лучший карнавальный костюм. Почему? Да потому, что так принято, что существует обычай наряжаться во время подобных праздников. Иными словами, человеческое действие, обозначаемое глаголом "одеваться", мы совершаем не по воле нашего вдохновения; мы одеваемся на этот манер, а не на какой-то другой просто потому, что так принято. Все обычное и повседневное мы делаем потому, что так делают. Но кто поступает так, как принято? Люди. Допустим. Однако кто такие люди? Это и все, и никто конкретно. В таком случае наша жизнь в значительной степени состоит из поступков, которые мы совершаем не потому, что нам так хочется, не по воле нашего вдохновения, а просто потому, что так делают люди; как раньше государством, так теперь людьми нам навязаны определенные человеческие действия, которые исходят не от нас, а от них.

Более того, и в жизни своей мы всегда руководствуемся теми или иными идеями, которые сложились у нас по поводу всего на свете. Однако, оценив эти идеи, мнения, с которыми и в эпоху господства которых живем, мы с удивлением обнаруживаем, что многие из них - если не большинство - никогда не приходили в голову лично нам. Иными словами, они никогда не осмыслялись нами, их ценность и самоочевидность нами не анализировалась, они просто вошли в наше сознание, поскольку мы их услышали; мы их высказываем, поскольку так говорят. Вот откуда эта странная, неопределенно-личная форма, утвердившаяся внутри нас, ставшая нашей неотъемлемой частью и формирующая мысли, которые мы только высказываем.
Итак, кто же все-таки говорит то, что говорится? Безусловно, каждый. Но мы говорим "то, что говорим", точно так, как регулировщик уличного движения запрещает переходить нам улицу. Мы говорим не по своей воле, а по воле непостижимого, неопределенного, безответственного субъекта, имя которому - люди, общество, коллектив. И в той мере, в какой я рассуждаю и говорю - не в силу своих личных убеждений, а лишь повторяя, что все твердят и думают, - моя жизнь перестает быть моей, я перестаю быть той уникальной личностью, которая есть "Я", и поступаю по воле общества. Я - социальный автомат, я социализован. <…>
Разбор "социального отношения" в его элементарной, абстрактной и основополагающей структуре показал, что в нем один человек является или предстает другому. Тогда из совершенно неопределенного индивида "другой" становится индивидом неповторимым, и друг другу противостоят "Ты" и "Я".

Теперь мы знаем: во всем, что называется "социальным отношением", если следовать общепринятому значению этих слов, есть нечто существенное, оставленное тем не менее без какого-либо внимания в силу самоочевидности. Но именно этому мы до сих пор не придавали особого значения и не сделали из него должных выводов. О чем же идет речь? Все наши поступки и все ответные реакции "других", из которых складывается упомянутое "социальное отношение", берут начало в одном индивиде как таковом, например в "Я", и в итоге адресуются другому как таковому. Поэтому "социальное отношение", как оно представлялось нам до сих пор, всегда было формально межличностной реальностью. В данном случае не имеет значения, знакомы ли между собой взаимодействующие индивиды. Даже когда "другой" совершенно мне незнаком, мое действие по отношению к нему упреждает, насколько возможно, его ответную реакцию. Отцы и дети, братья и сестры, возлюбленные, друзья, учителя и ученики, деловые партнеры - таковы различные категории межличностного отношения. Здесь всегда предстают друг пред другом два человека, каждый из которых действует от имени своей личной индивидуальности, то есть самостоятельно и преследуя свои цели. В подобном действии или ряде действий один присутствует перед другим - неважно, направлено ли оно против другого или, наоборот, идет ему на благо. Поэтому оба сопереживают друг другу. Межличностное отношение - типичная реальность человеческой жизни, ее сопереживание. Каждое из указанн

1234Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: