Об особенностях работы с конфликтными и криминальными ситуациями в программах восстановительной медиации

Рустем Максудов

Доклад на тренинге в Школе открытого типа для детей с девиантным поведением № 1. Москва. 27.01. 2017 года.

Рустем Максудов: Итак, с чего началась наша работа. Мы организовали в 1996 году общественную организацию «Судебно-правовая реформа», в 1997 году я познакомился с идеей восстановительного правосудия и стал вместе со своими коллегами распространять эту идею и практику в Российской Федерации.

Восстановительное правосудие базируется на критике современного западного правосудия. Современное западное правосудие, если почитать Нильса Кристи[1] и Ховарда Зера[2], носит, выражаясь в российских терминах, ведомственный характер. Нильс Кристи написал работу «Конфликты как собственность», где он показывает, как государство делегирует юристам право разрешать конфликты и поэтому многие люди постепенно теряют способность самостоятельно оценивать ситуацию и принимать решения в конфликтных ситуациях. Говоря словами Ивана Иллича, институт правосудия стал носить контрпродуктивный характер[3]. То есть, цели, ради которых создавался этот институт, утеряны и постепенно заместились скрытыми, недекларируемыми целями представителей правосудия: обеспечить воспроизводство и расширение института, чтобы как можно больше конфликтов попадало в систему юстиции, и, благодаря этому, как можно больше людей платили прямо или косвенно (через систему налогообложения) за вмешательство юристов-профессионалов в их жизнь. Если кто смотрел фильм «Адвокат дьявола», то там это красиво показано, как система воспроизводит сама себя, причем, в очень нехороших аспектах. В чем контрпродуктивный характер современного правосудия? На мой взгляд, в том, что нарушился баланс между участием сообществ в разрешении конфликтов и криминальных ситуаций и вмешательством ведомств, имеющих собственные интересы. Причем это не такая давняя история. В России конца XIX, XX века больше 80% населения являлись крестьянами, у них было общинное правосудие. Для изучения данного факта нашей истории мы уже 6 лет проводим семинары по традициям примирения совместно с Институтом государства и права Российской академии наук. Общинное крестьянское правосудие ориентировалось на сохранение целостности общины (сама община тогда называлась «миръ»). Такое правосудие было заинтересовано в том, чтобы люди, обрабатывающие землю, живущие сообща, разрешали конфликты таким образом, чтобы в результате разбирательства сохранялись позитивные отношения между людьми, позволяющие им мирно сосуществовать и работать. Когда возникает криминальная ситуация, мы говорим о жертве и правонарушителе, но ведь их окружает сообщество – родители, родственники, друзья. Говоря о конфликте, мы также имеем дело не с одним человеком, даже не с двумя, а с определенной социальной целостностью. Многие старейшины и волостные судьи заботились, чтобы при возникновении конфликта эта целостность не разрушалась. Соответственно, обсуждался вопрос, что нужно для сохранения мира как структуры взаимоотношений, позволяющей жить сообща. И главной темой являлось не наказание, а заглаживание вреда, иногда даже в случае неумышленного убийства. Хотя убийства бывают разные, одно дело убийство в пьяной драке, другое дело, когда человек готовился, мстил и т.д. Ситуации разрешались по-разному, и наказание не исключалось. Исследователи отмечают, что крестьяне очень жестоко расправлялись с теми, кто украл лошадь, потому что лошадь помогает выживать. И, как не странно, сурово наказывалась в некоторых местностях кража пчел, потому что пчела считалась Богоугодным животным. Но в целом, общинное правосудие было ориентировано на то, чтобы конфликты не расстраивали жизнь общины. И важные принципы, которые несли на себе старейшины, это принципы индивидуального подхода, заглаживания вреда, примирения, которые базировались на религиозных ценностях, а также ценности труда. Это было важным основанием для разрешения конфликтов.

Сегодня институты официального правосудия расширяются и законодательно закрепляют свое монопольное право разрешать криминальные ситуации. При этом важно понимать, что правосудие – это очень важный институт, его нельзя рушить, он все равно нужен. Он создавался в ответ на определенные социокультурные ситуации, связанные с урбанизацией и обезличиванием, а также с ограничением произвола власти. В городе мы многих людей не знаем, иногда даже соседей по лестничной клетке, возрастает анонимность. Это ведет к тому, что карательные санкции в отношении людей нами принимаются потому, что мы их не знаем и верим информации СМИ. Мы живем в обезличенном мире. Обезличенность обусловливает недоверие и возрастание враждебности в конфликтных ситуациях. Правосудие призвано было ограничить произвол граждан и власти. Тем самым оно получило возможность разрастаться и все больше и больше влиять на жизнь людей. Это касается не только юриспруденции. Человек в современном мире все больше и больше подпадает под власть разветвленной системы различных институтов, в том числе образования и медицины[4]. Например, нам внушается мысль, что надо слушаться врачей, и делать то, что они говорят. Хотя, по некоторым исследованиям врачебные ошибки стоят на третьем месте причин смертности[5] в мире. В таком сложном структурированном мире нам приходится или принимать решения самим, или отдавать это право профессионалам. При этом мы понимаем, что без профессионалов нельзя – например, мы не можем сами себе вырезать аппендицит.

Этот момент критики западного правосудия и восстановление многих общинных ценностей и стал исторически значимым источником восстановительного правосудия. В западных странах, начиная с 70-х годов ХХ века, стала активно внедряться медиация по гражданским делам. Суды были перегружены, очень много было конфликтов, соответственно, возникла медиация, как способ, который с одной стороны, разгружал суды, а с другой стороны, помогал людям самим прийти к решениям, которые устроили бы их, и они перестали бы конфликтовать в дальнейшем. Примерно в тоже время возникли первые экспериментальные программы и сообщества, состоящие из специалистов различного профиля, практикующие медиацию по уголовным делам.

Мы начали свою работу, как я отмечал, в конце 90-х годов. Мы работали, практиковали, анализировали свою собственную работу, издавали книжки, писали статьи, распространяли свой опыт в масштабах России, возникали сообщества, группы.

А в 2001 году мы стали запускать новую линию. Эта линия связана с созданием школьных служб примирения. Но школы и школьники имеют дело преимущественно с конфликтными ситуациями, а не с криминальными. С другой стороны – службы примирения, работающие с уголовными делами, работали с семейными конфликтами. И здесь встал вопрос, может ли наша концепция работы с криминальными ситуациями помочь в случае конфликтов? Или же нам надо принять, что с конфликтами работает модель классической медиации, а восстановительная медиация работает только с криминальными ситуациями? И, поскольку у нас было желание использовать идеи восстановительного правосудия в школьных службах примирения и в семейных конфликтах, мы решили применить эти идеи для разрешения конфликтов. В этой ситуации нужно было ответить на вопрос, что же такое конфликт, и определиться, как с ним работать. Тем более, что школьные ситуации показывают, что сегодня – это может быть конфликт, а завтра, когда произойдет эскалация конфликта, это может быть уже преступление. Потому что при неразрешенном конфликте в подростковой среде существует риск, что он приведет к преступлению. Это можно наблюдать и в среде взрослых людей.

Здесь я должен выделить важный аспект современной школы. Какими базовыми навыками в плане разрешения конфликтов обладают педагоги? Что им преподают в педвузах? Какие инструменты при работе с детскими коллективами им дают? Я не встречал людей, которые бы сказали, что их учили в педвузе техникам разрешения конфликтов, и они успешно их применяют. Еще в 60-е годы существовала такая концепция, что конфликты – это плохо, их допускать не надо, управлять ими, соответственно, не надо, поэтому этот блок проблем просто не возникал[6]. Но при этом существовала такая компенсационная модель. Когда молодой учитель приходил на свое рабочее место, к нему приставляли наставника. Соответственно, наставник учил его, как управлять детьми. Я помню, в одной школе я проводил серию кругов. Первый круг был в 5 классе, второй круг - через 2 года в этом же классе, и отдельно круги с родителями и с учителями. При этом выяснилось, что нарушился процесс трансляции, в этой школе наставничества уже не было. Одна пожилая учительница пожалела о присутствии на круге, объяснив, что у нее дети и так послушные. А понимания того, что присутствующие здесь молодые учителя могут не знать чего-то, не обладать соответствующими навыками, у нее не было. Разрушился процесс трансляции в этой конкретной школе. Возможно, в других школах было по-другому.

Для меня мировоззрение медиатора включает понимание конфликта как, с одной стороны, важного аспекта нашей жизни, с другой, как подчеркивал Нильс Кристи, как условия оттачивания социальных норм[7]. Так что, если мы готовим вас как медиаторов, вы должны понимать, что конфликты — это не так уж и плохо, ими можно управлять и для этого есть инструментарий.

Когда наш центр начал работать со школами, мы столкнулись с разрывной ситуацией. Разработок для распространения восстановительной медиации в школах не было. Нам пришлось брать на себя, с одной стороны, роль методического, тренерского, а с другой стороны, аналитико-консультационного центра. Зачастую, новые идеи и подходы возникают от безысходности. В процессе наших размышлений мы пытались использовать понятие вреда. То есть, конфликт и криминальная ситуация характеризуются тем, что и там и там существует причиненный вред. Но сейчас я думаю, что это ошибочное представление. Вред, который нанесен потерпевшему – важное понятие для криминальной ситуации, поскольку обе стороны согласны с тем, что одна сторона нанесла вред, а другая сторона является пострадавшей. Но, если мы говорим о вреде в конфликте, – есть риск начать калькулировать вред и завязнуть в этой калькуляции. Здесь важно не столько понятие вреда, сколько понимание своей ситуации и ситуации других людей, что важно изменить за счет собственных усилий. В процессе таких размышлений для меня важным стало понятие «враждебность», как то, во что погружено человеческое сознание и что закрывает путь к взаимопониманию и конструктивному разрешению конфликта. Конфликт – это, прежде всего, процесс нарастания враждебности в отношениях и переход от ситуации коммуникации к враждебным действиям. Часто в конфликте враждебные действия могут быть симметричными. В процессе эскалации эти действия могут дойти до преступления, что уже является уголовно-наказуемым.

Причем в криминальных ситуациях при вмешательстве правоохранительных органов инерция действия сохраняется. После того, как совершено преступление, все силы правонарушителя тратятся на действия по оправданию и защите. Но осознавания его личной ответственности за последствия преступления для других людей в этой ситуации не происходит. Почему? Потому что система правосудия в целом нацелена на клеймение, а не заглаживание вреда, хотя возмещение ущерба там тоже присутствует.

На примере отрывка из ток-шоу об избиении девочки (прямой эфир с Борисом Корчевниковым, показанный на российском телевидении[8]) проанализируем, как происходит эскалация конфликта, а также рассмотрим особенности работы медиатора с конфликтом.

Ситуация, показанная в этом ток-шоу, иллюстрирует, как конфликт превращается в преступление, если одни подростки пытаются «перевоспитать» других подростков. Превращение конфликта в преступление нередко происходит в тот момент, когда подростки исчерпали известные им средства воздействия друг на друга. Именно потому это силовые средства, поскольку взрослое окружение нечувствительно относится к происходящему в подростковой среде, а с другой стороны, не может научить подростков справляться с конфликтами несиловыми способами. И, как правило, затем такие случаи передаются на рассмотрение в КДНиЗП или полицию. Когда совершено преступление, мы часто можем наблюдать, как окружающие люди травмируют и клеймят участников криминальной ситуации, за которой стоял конфликт, и уже не поймешь, кто жертва, а кто правонарушитель, и в отношении кого надо заглаживать вред (особенно заметно такого рода воздействие на ток-шоу).

Итак, работу с конфликтами мы можем назвать первичной профилактикой, т.е. мы осуществляем профилактику преступлений, не допуская эскалации конфликта. Но если уже совершено преступление как последствие конфликта, нам надо с ним работать. Можем это назвать вторичной профилактикой. Школьная служба примирения может работать и с конфликтами, и с преступлениями (даже в случае возбуждения уголовного дела). Поэтому нам с вами важно обсудить специфику различия работы с конфликтами и с преступлениями. Давайте посмотрим на это глазами детей, находящихся в конфликте. Группе девочек не нравится поведение одной девочки. У этой группы есть лидер, который имеет определенное представление о нормативном поведении. Об этом можно судить по тому, что она говорит о девочке, с которой они находились в конфликте: разговаривать не умеет, не слушает, хамит учителям и другим взрослым. Активная девочка хочет изменить ситуацию. Взрослые ей не помогают, а она-то хочет и взрослым помочь. Поэтому эта девочка действует сама, не задумываясь о последствиях. Очень важно рассмотреть этот путь к преступлению с точки зрения ее ценностей.

Медиатор, когда встречается с детьми, слушает их, понимает, как они смотрят на ситуацию, пытается реконструировать их позицию. Если дети за справедливость, важно понять, за какую они справедливость. Давайте примем, что у человека, которого первоначально записали в злодеи, могут быть определенные общественно принятые ценности. Тем самым, мы осуществим разотождествление человека и поступка. Мы перестаем навешивать на него ярлыки. Мы понимаем, что даже если человек совершил преступление, или может его совершить, он не злодей по «природе». Нормы-то и ценности бывают хорошие, но рядом стоят и другие нормы, что установить, добиться справедливости можно путем силового воздействия. Соответственно, возникает противоречие между этими нормами, ведь нельзя бить людей за то, что они тебя не слушают. И, если не обсудить в безопасном пространстве эту ситуацию, то теряется возможность оттачивания норм, приобретения понимания того, что можно, что нельзя и как те или иные действия влияют на других людей. Кстати, мы, взрослые, когда ратуем за справедливость и действуем путем давления или психологического насилия, всегда ли понимаем последствия наших действий для других людей?

Реплика: Человек ориентируется на свои интересы в первую очередь, на то, что ему выгодно и удобно. А другой человек может мешать ему, получить то, что нужно.

Рустем Максудов: Психологи придумали такую конструкцию как интересы и потребности. Придумали для того, чтобы поместить потребности и интересы внутрь человека. Они не принимают необходимость учета социологических, культурологических и этнографических знаний при изучении человека. Потребности – есть конструкция, перенесенная из пространства нормативного внутрь человека. Интересы и потребности в нас вложены за счет определенной культуры, воспитания и нашего собственного самоопределения. Наше самоопределение развивается в пространстве человеческой жизни, в пространстве человеческих сообществ. Мы перенимаем от сообществ то, что нам доступно в меру нашей интеллектуальной готовности, развития[9]. Я не говорю, что потребности это плохо, этим можно пользоваться, надо только понимать, что это конструкция. Роман, в чем у Вас сейчас интерес?

Роман: Овладение навыками, получение информации для развития способностей и их применения.

Рустем Максудов: Откуда возник этот интерес?

Роман: От поставленных задач.

Рустем Максудов: Это очень важно. Когда вы употребляете слово «задача», это возвращает нас к нормативному плану, так как задачи ставятся нами, исходя из нашего определенного горизонта. Мы ставим задачи, потому что мы занимаем определенную роль в определенном месте, возможно, хотим развиваться, совершенствоваться внутри нашей роли, или принимать новые роли, подниматься по карьерной лестнице и т.д.

Итак, мы обсуждаем, что за действиями человека, конкретно, этой девочки, стоят определенные идеи и ценности. Очень важно признавать, что они есть и они принадлежат не столько ей, сколько определенному нормативному полю, которое ее окружает. При этом важно учитывать противоречия норм, которые человек на себе несет и последствия этого. В тоже время, мы не отрицаем использование силовых способов в определенных ситуациях, мы же не будем учить своих детей, мальчиков, чтобы они не защищали девочек, или свою мать, если на них нападут. Поэтому возникает важный момент принятия силовых практик в определенных ситуациях. Но у детей нет понимания ситуационных различий. Они не понимают пока, где можно использовать силу, где нельзя. Наша цель в медиации – продвинуться в эту область. Вы с позиции воспитателей говорили, что хотите с помощью медиации помочь детям развить навыки ненасильственного разрешения конфликтов. Значит, Вы в своем сознании начинаете связывать медиацию с воспитательной работой. Но важно понимать, что медиатор – это не воспитатель, необходимо различать воспитание и медиацию, но результаты медиации могут использоваться педагогами. Если педагоги пытаются использовать медиацию как универсальное воспитательное средство, то наносится вред как медиации, так и самому воспитанию.

Роман: А обращались ли сами девочки за помощью к взрослым?

Рустем Максудов: Роман, на мой взгляд, с позиции медиатора рассуждать так не очень конструктивно. Это похоже на дополнительное обвинение девочек. Лучше задать вопрос, есть ли в школе люди, к которым тянутся дети, авторитетные взрослые, помогающие детям осваивать мир социальных норм. Если нет таких людей, дети решают проблемы, как умеют. В педагогическом смысле это не ответственность детей, это ответственность взрослых. Ответственность взрослых – организовать диалог, где есть возможность высказаться и обсудить ситуацию. В таком обсуждении должны принимать участие все заинтересованные стороны и совместно решать, как выйти из сложившейся ситуации непрепрессивным способом.

«Лестница восстановительной медиации», которую вам раздали, и есть моя попытка оформить то, как два человека, настроенных враждебно, идут к соглашению. Эту табличку важно правильно комментировать и развивать заложенные в ней идеи.

 

 

 

Медиация позволяет перейти от действий к организованной коммуникации, оказывающей исцеляющее и перенаправляющее воздействие на людей. Медиатор может помочь этому процессу состояться в силу своей нейтральности, поскольку враждебность не позволяет людям услышать и понять друг друга, даже если они в какой-то момент сами захотят найти путь к примирению. Когда люди раскрываются, делятся своими чувствами и состояниями, это позволяет снять враждебность. И здесь, с одной стороны, мы видим сходство работы медиатора с ситуациями конфликта и с ситуациями преступления, с другой – различия. И преступление, и конфликт – процесс нарастания враждебности. И преступление, и конфликт требуют преодоление враждебности. Восстановительная медиация, как механизм восстановления разрушенного из-за враждебности понимания, помогает перейти от действий к коммуникации за счет механизма раскрытия своего состояния сначала медиатору, затем друг другу. Фактически, эти две фазы раскрытия и есть механизм преодоления враждебности, и, одновременно, самая главная трудность, на мой взгляд, в работе медиатора. Что позволяет медиатору добиться такого раскрытия? Важным навыком в этом плане является активное или восприимчивое слушание[10] и задавание коммуникативно-ориентированных вопросов, позволяющих восстановить функцию понимания.

Криминальную ситуацию также можно рассматривать как результат череды конфликтов. Расскажу о работе с одним случаем. Мальчик-подросток бежал, задел другого подростка и тот уронил телефон. Это первый конфликт. Владелец телефона, видимо, состоял в банде, и мальчика поставили на «счетчик». Он опоздал с деньгами, так как в тот момент у него не было денег, и он совершил преступление (грабеж), чтобы отдать деньги. Но поскольку он опоздал с деньгами, ему сказали, что он должен 70 тысяч. Он не сказал об этом матери, потому что, вполне возможно, за этим стояли напряженные или конфликтные отношения в семье. Затем мать все же вмешалась и подключила полицию, и это помогло разрешить эту ситуацию. Мальчик был помещен в приют, там с ним работал психолог. Потом его определили в спецшколу, и скоро выяснилось, что он еще два подобных преступления совершил. Такая серия грабежей наталкивает на мысль, что вполне возможно, что и в школе были конфликтные отношения. И, видимо, происходил процесс отчуждения подростка от ближайшего социального окружения и норм, принятых в обществе. Важно понимать, как восстанавливаются разрушенные связи с окружением, с которым потеряна связь. Проблема здесь заключается в том, что человек, столкнувшийся с последствиями совершенного преступления, испытывает стыд. Прежде всего по отношению к людям, которые ему дороги, родителям. Именно эти люди являются самым важным звеном работы со стыдом. Эта работа является важной частью работы с криминальными ситуациями. Почему важно работать со стыдом? Поскольку, если не работать, существует риск клеймения. Стыд и наклеивание ярлыка «злодей» со стороны близких и незнакомых людей (полиции, прокуроров, судей, представителей КДНиЗП) может привести к тому, что человек сам поверит в это и действительно станет преступником.

Клеймение в медиации преодолевается сначала через выслушивание сторонами друг друга и понимание той ситуации, которая предшествовала конфликту или преступлению, а также последствий этого. На встрече медиатор просит высказаться родителей, и они рассказывают, что испытали, когда их сын или дочь совершили преступление. Затем жертва рассказывает о том, что с ней произошло. Затем подросток-правонарушитель высказывается о том, как он себя чувствует, что этому предшествовало, как он понимает последствия, какой опыт он извлек из этой ситуации. Здесь можно попросить и правонарушителя и пострадавшего объяснить, как они поняли друг друга, спросить у каждого, как повлияло на них услышанное. Повторяя, резюмируя то, что говорит другой, мы признаем его состояние и «растворяем» в этом проговаривании образ врага. Этопозволяет признать бывшего «врага» и «злодея» человеком. Взаимопонимание обретает свою целостность в восстановительных действиях сторон (извинение, прощение, стремление загладить причиненный вред), осуществление которых поддерживает медиатор. Такие действия задают новое понимание участниками самих себя. Восстановительные действия актуализируют «спящие», непроявленные, но признаваемые каждым ценности добра, любви, заботы и примирения. Они меняют симметричную враждебность на симметричное взаимопонимание, сближение и примирение. Восстановительные действия могут инициироваться медиатором как на встрече сторон, так и могут продолжаться за рамками встречи усилиями самих участников, что помогает укрепить новые образы участников друг о друге.

Здесь очень важна предварительная работа. Мы предлагаем участникам подготовиться к встрече. Подготовиться, значит увидеть себя с другой стороны и рассказать это. Правонарушителю можно рассказать о себе, как о человеке, попавшем в определенную ситуацию и не сумевшим с ней справиться. Точнее, о том, как он справился, но этим принес боль и себе и другим людям. И важно то, что он это осознал. А пострадавшему рассказать о том, что он пережил в результате этого. Тот мальчик, который совершил три преступления, на предварительной встрече не сказал мне о том, что его поставили на «счетчик». Только на встрече сторон он об этом сказал. Видимо, эта встреча стала таким пространством, которое позволило человеку открыться.

Итак, встреча есть диалог, позволяющий людям открыться. Важно также обсудить жизненные перспективы сторон, что они хотят в этой жизни. Это то, что направляет диалог. Присутствующие на встрече близкие люди не дают подростку-правонарушителю возможности витать в облаках и говорить, что он собирается стать ангелом во плоти. Они помогают сформулировать конкретные жизненные цели и задачи. Как я говорил, выход из ситуации преступления и из ситуации конфликта с помощью медиатора похожи. Но, если это ситуация преступления, это требует от нас соблюдения определенного принципа, важного для общества и участников. Он заключается в том, что мы обсуждаем вопрос заглаживания вреда. Необходимость заглаживания вреда обусловлена пониманием того, что преступление влечет за собой ответственность за причиненный вред. На встрече стороны обсуждают, что подросток-правонарушитель может сделать для этого. Не родители, а что он сам готов сделать. Пусть это будет на копейку, все равно важно, чтобы он сам что-то сделал для заглаживания вреда. Несовершеннолетним это трудно сделать, они не могут работать, много зарабатывать. Но они могут, например, помочь в ремонте квартиры, если родители потратились на адвоката, и что-то сделать для пострадавшего. Важный момент состоит в том, что решение о том, что сделать, должны принять сами участники, тогда это будет реализовано.

Но будьте осторожны, здесь злую шутку может сыграть упрощенное восприятие процесса взаимопонимания. Кажется, что, когда мы просто сажаем детей с родителями напротив друг друга и они рассказывают друг другу о своих чувствах, то все сразу все понимают. Это может быть иллюзией. Я хочу еще раз подчеркнуть, что нам, медиаторам, надо подготовить их к этому пониманию. И отдельные встречи со сторонами, это цепочка, когда мы готовим людей к совместной встрече. Во-первых, они начинают понимать, зачем нужна общая встреча, и мы понимаем, что, если люди пошли на встречу, приняли условия, мы можем быть уверены в безопасности сторон. Как решается вопрос о безопасности? Мы все время в процессе: готов ли человек рассказать, готов ли открыться, готов ли выслушать другого. Мы все время проверяем, насколько человек готов к встрече. И когда мы убедились, что готов, мы можем быть уверены, что встреча будет безопасной. Пожалуйста, вопросы, комментарии, суждения.

Реплика: По поводу стыда. В моем понимании все это очень сложно. Когда ребенок слышит рассказ жертвы, как ей было больно, видит ее слезы, то чувство стыда у него возникает в самый последний момент. Или оно вообще не возникает.

Рустем Максудов: Сначала чувство стыда возникает не в отношении жертвы, а в отношении близких людей, родителей, которые переживают, и это для нас дорожка, по которой мы начинаем идти…

Вопрос: А если плохие отношения с родителями?

Рустем Максудов: Да, это проблема, которая усложняет нашу работу. Но тогда мы можем остановиться на время. Эту медиацию с конфликтующей стороной или жертвой отложить, и провести медиацию семейную. Потому что мы понимаем, что, если мы не нормализуем отношения в семье, все остальное будет сомнительно. От нас это требует такой своеобразной «перекодировки». Поэтому родился термин «вложенная медиация», когда внутри одной медиации, как в матрешке, существует другая медиация.

Вопрос: А если ребенок хочет присутствовать на медиации без родителей, потому что ему стыдно перед ними?

Рустем Максудов: Смотря какой случай, какой ребенок, как отнесутся к этому родители. Мы можем в некоторых случаях взять разрешение родителей. У нас был такой случай, когда я проводил медиацию в одной комнате с ребятами, а в другой комнате другой медиатор – с родителями. И мы договорились, что один проект соглашения разработают дети, а другой – родители. И мы их сравним. Конечно, для нас более ценным был проект соглашения, принятый детьми, они же виновны были. Вы можете действовать по ситуации. Важно спросить, почему подросток не хочет, чтобы родители присутствовали, что происходит между ними. Это надо обсуждать. Некоторые мамы очень хотят участвовать в медиации, потому что хотят извиниться перед матерью жертвы. И это тоже надо обсуждать, потому что желание мамы нельзя игнорировать. Мы же говорим о выходе из состояния напряжения, вызванного стыдом. Медиация дает возможность снять это чувство через извинение, прощение или заглаживание вреда. Поэтому работа со стыдом снижает уровень внутренней тяжести, дискомфорта, который мучает человека.

Реплика: Но бывают ситуации, когда ребенок не стыдится при родителях разговаривать, а стыдится за своих родителей. Есть ситуации, когда родители ведут себя хуже, чем дети, такая буря начинается, что дети плачут.

Рустем Максудов: Что значит хуже?

Ответ: Родители не могут контролировать свое поведение, речь…

Рустем Максудов: Если я медиатор, я обязан работать с людьми, которые есть, других нет, и пытаться что-то сделать. Поэтому важны предварительные встречи, это испытание и для медиатора. Насколько он сможет создать условия для взаимопонимания даже между людьми, которые ведут себя, на первый взгляд, неадекватно. Здесь конечно есть риски. У меня была ситуация, когда мать девочки, совершившей кражу, манипулировала потерпевшей на медиации, и потерпевшая хотела уйти. Я думаю, девочке было стыдно за мать. От вас зависит, насколько вы сможете выправить ситуацию. Кстати, в том случае, одним из результатов медиации было то, что потерпевшая выслушала девочку и изменила к ней отношение, о чем сказала на суде.

Реплика: И еще один момент, ребенок понимает, что мать его не любит, бывает очень тяжело развернуть мать к ребенку.

Рустем Максудов: С любовью вопрос не простой. Существуют разные формы любви, психологи много говорят об негативных последствиях «удушающей» любви. Возможно, лучше говорить о качестве взаимоотношений.Мне как медиатору важно, сумел ли я в медиации развернуть людей друг к другу, чтобы они выслушали друг друга, договорились, смогли что-то изменить в своих отношениях, хоть немного. Хотя бывают очень острые ситуации, когда медиатору не доверяют, сначала с ним не хотят говорить. Но если медиатор пробьется сквозь недоверие, поймет корни проблемы, они обсудят это, то это будет равносильно, как вытащить нож из раны, болезненно, но исцеляющее. У меня был случай, когда пятнадцатилетняя дочь заявляла матери, что будет ночевать, где хочет и когда хочет. Это был многолетний конфликт. А причина всего этого, оказывается, была в том, что мать очень плохо отзывалась об умершем отце девочки, которого она очень любила. Мне было важно понять, как начать говорить о травматичных событиях, ведь все остальное было вершиной айсберга. Часто есть вещи, которые нам недоступны, потому что нам не доверяют. Вот в чем может быть проблема. Спасибо за внимание.

[1] См.: Кристи Н. Конфликты как собственность // Правосудие по делам несовершеннолетних. Перспективы развития. Вып. 1. М.: МОО Центр «Судебно-правовая реформа», 1999.

[2] См.: Зер Х. Восстановительное правосудие: новый взгляд на преступление и наказание. М.: Центр «Судебно-правовая реформа», 1998.

[3] См.: Иллич Иван. Освобождение от школ. Пропорциональность и современный мир. М. Просвещение, 2006.

[4] См.: Иллич Иван. Освобождение от школ. Пропорциональность и современный мир. М. Просвещение, 2006. Иллич Иван. Пределы медицины или Медицинская Немезида (отрывки из книги) - http://www.twirpx.com/file/1362691/.

[5] См.: https://geektimes.ru/post/275600/

[6] См.: Щедровицкий Г.П., Надежина Р.Г. Развитие детей и проблемы организации нравственного воспитания // Щедровицкий Г. П. Избранные труды. М.: Шк. Культ. Полит., 1995.

[7] См.: Кристи Н. Там же.

[8] Выпуск от 19 января 2016 https://www.youtube.com/watch?v=Ta2YaocKTdM).

[9] В данном рассуждении используются идеи Г.П.Щедровицкого, см.: Г.П.Щедровицкий. Мышление, понимание, рефлексия. М. 2005. С.404, ОДИ-1. Организационно-деятельностные игры. Наследие ММК.М.2006. С.291.

[10] Эта тема вдумчиво раскрыта в книге Майкла Николса "Искусство слушать. Почему мы разучились слышать друг друга?" (http://www.labirint.ru/reviews/goods/504592/).

 

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: