Сверхъестественное покровительство

Джозеф Кэмпбелл

ТЫСЯЧЕЛИКИЙ ГЕРОЙ

 

 

THE HERO WITH A THOUSAND FACES

by

JOSEPH CAMPBELL

BOLLINGEN SERIES XVII

PRINCETON UNIVERSITY PRESS

 

 

Миф в современном мире

 

В современном рациональном и прагматичном мире, пожалуй, именно в силу этого, интерес к мифологии растет и углубляется. Как и столетия назад мифы зачаровывают, они загадочны и таинственны, допотопные истории оказываются неожиданно актуальными, человечество продолжает находить в них пищу для души и ума Глубинная психология раскрыла многие тайны мифа В трудах 3. Фрейда, К. Г. Юнга, Э. Ноймана, О. Ранка, Д. Хилмана показаны бессознательные основы мифологической символики, объяснено происхождение гротескных персонажей мифов, истоки их необычайных приключений и удивительных судеб. Однако, будучи научно «расколдованы» мифы и предания вовсе не лишились для нас своего смысла — наоборот чтение специальных работ, позволяет заново оценить непревзойденное сочетание наивной прелести и огромной мудрости самой незатейливой легенды или сказки.

Книга «Тысячеликий герой» — одна из самых увлекательных работ по сравнительной мифологии. Это исследование психологической основы героических мифов различных времен и народов, опирающееся на огромный фактический материал Джозеф Кэмпбелл с редким мастерством умеет соединить поэтическое изложение и научный взгляд на проблему Сказки и волшебные истории в пересказе автора не только не теряют своего очарования, но приобретают новое звучание — благодаря тонкому анализу глубинных сторон человеческой психики, иносказательно представленных в сюжетах и отдельных эпизодах мифов и легенд.

Работа Кэмпбелла посвящена наиболее часто встречающемуся мифологическому сюжету — истории героя его чудесного рождения, богатырских подвигов, женитьбы на красавице, мудрого правления и загадочной, таинственной гибели. Фольклор многих народов рассказывает о жизни таких персонажей у шумеров это был Гильгамеш, у евреев — Моисей и Иосиф Прекрасный, у греков — Тесей, Геракл, Ясон, Одиссей, у скандинавов и германцев — Сигурд — Зигфрид, у кельтов — король Артур, у ирландцев — силач Кухулин и доблестный Диармайд, у французов — Роланд и Карл Великий, у югославов — Марко — юнак, у молдаван — солнечный Фэт — Фрумос, у русских — целая плеяда «сильномогучих богатырей». Этот перечень можно продолжать до бесконечности. Почему сказания о героях так популярны?

Кэмпбелл, как и другие авторы (Клаудио Наранхо, Александр Пятигорский, Геза Рохейм Виктор Тэрнер Мирча Элиаде), считает, что основу героического мифа слагают символические формы выражения двух важнейших для коллективной и индивидуальной человеческой истории событий — сотворения мира и становления личности. Иными словами, в героическом эпосе перед нами космогонический миф и ритуал инициации. Рождение героя и его странствия соответствуют символике инициации (обрядов перехода), а подвиги, свершения и смерть — мироустроению, созиданию Космоса (порядка) из всеобщего Хаоса. Оба эти процесса в некоторой мере едины, а сама инициации часто носит характер космогонического акта — например, в исследованных Ж.Демюзилем кавказских сказаниях о героях — нарmax, или в приведенных самим Кэмпбеллом мифах о Кришне и Будде.

Первая часть книги посвящена индивидуальной истории тысячеликого героя. Общая схема его приключений соответствует основным стадиям процесса инициации и воспроизводит разнообразные формы обрядов перехода (rites de passage). Известный фольклорист Арнольд ван Геннеп выделил три таких стадии — сепаративную, состоящую в откреплении личности от группы, в которую она входила раньше; лиминальную или стадию «нахождения на грани» и восстановительную {реинтегративную). Смена социального или иного статуса, составляющая основную цель инициационных испытаний, предполагает «выход» из прежнего состояния, отказ от культурных функций, разрушение социальной роли. В мифе это символизируется буквальным уходом, бегством, странствиями и скитаниями героя. Перед этим он слышит призыв, часто сопровождающийся предупреждением о смертельной опасности, угрозами — или, наоборот, обещаниями небывалого блага. Внемлет ли герой призыву или отказывается от него — это всегда начало пути отделения от всего, что было родным и привычным. Типичная форма призыва воплощена в известной былинно — сказочной завязке: «Направо пойдешь — жену найдешь, налево пойдешь — богатство возьмешь, прямо пойдешь — буйную голову сложишь».

Лиминальная стадия представлена пересечением границ (порогов: limen буквально значит «порог»), пребыванием в необычном, промежуточном состоянии. Отсутствие статуса маркируется слепотой, невидимостью, наготой, нелепыми одеяниями (тростниковая шапка, ослиная шкура, вывернутый наизнанку кафтан), грязью, молчанием, запретами (которые касаются сна, смеха, еды, питья и т. п.). «Лиминальные существа, например, неофиты в обрядах инициации или совершеннолетия, — указывает В.Тэрнер, — могут представляться как ничем не владеющие. Они могут нарядиться чудовищами, носить только лохмотья или даже ходить голыми, демонстрируя отсутствие статуса, имущества, знаков отличия, мирской одежды, указывающей на их место или роль, положение в системе родства, — короче, всего, что могло бы выделить их среди других неофитов или инициируемых. Их поведение — обычно пассивное или униженное; они должны беспрекословно подчиняться своим наставникам или принимать без жалоб несправедливое наказание»[1].

Лиминальность может сочетаться с пребыванием в потустороннем мире (подземелье, чреве кита или другого чудовища, на дне моря).

Герой находится в царстве смерти, это живой мертвец, которому предстоит новое рождение и преображение.

Составляющее содержание третьей стадии возрождение (трансфигурация, спасение, волшебное бегство) завершается апофеозом могущества и власти героя. Он приобретает необыкновенную силу, магические умения, красоту, царский сан, женится на принцессе, становится богом. Основное завоевание героя в мифе названо Кэмпбеллом «свобода жить»:

Могущественный в своем озарении, хладнокровный и свободный в своих действиях, ликуя от того, что его рука будет движима благоволением Виракочи, герой становится сознательным орудием великого и ужасного Закона, будь его деяния действиями мясника, шута или царя (с.236).

Однако приключения героя не исчерпываются его апофеозом или гибелью. Индивидуальная судьба божественного героя тесно связана с судьбами мира, его возникновением и обновлением. Само рождение героя, указывает Кэмпбелл, происходит в сакральном центре мира (это так называемый «Пуп Земли»), иногда такой точкой становится, наоборот, место погребения (легенда о том, что Голгофа, место распятия Христа, скрывает в себе череп Адама). От этого центра начинается творение, причем материалом для него часто служит плоть героя или тело убитого им великана, змея, хтонического чудовища. Победа Индры над драконом Вритрой, умерщвление Мардуком ужасной Тиамат, создание мира людей и богов из тела великана Имира — эти и другие примеры подробно разбираются в книге.

Творение мира как героическое деяние есть не единичный, а многократно повторяющийся акт. «То, что было вызвано к жизни в акте творения, — пишет В.Н.Топоров, — стало условием существования и воспринималось как благо. Но к концу каждого цикла оно приходило в упадок, убывало, «стиралось» и для продолжения прежнего существования нуждалось в восстановлении, обновлении, усилении. Возможности ритуала в этом отношении определялись тем, что он был как бы соприроден акту творения, воспроизводил его своей структурой и смыслом и заново возрождал то, что возникло в акте творения»[2].

Герой, воспроизводивший действия демиурга — творца, был этим творцом и всеми последующими — события мифа и его участники снова и снова повторяют космогонический акт, они суть его разнообразные вариации — «аллособытия» и «аллогерои». Так возник и вечно шествует по земле герой в тысячах лиц.

Сниженный, частично десакрализованный вариант героического мифа представлен волшебной сказкой. В книге Кэмпбелла не проводится строгих границ между мифом и сказкой — фактически это просто различные жанры одного и того же сюжета. Разбирая аналогичным образом волшебную сказку В.Я.Пропп[3] выделил сходные функции сказочного героя — отлучка, запрет и его нарушение («не всходи на резное крыльцо, не покидай златого терема»), беда или недостача (одряхлевший царь нуждается в молодильных яблоках и живой воде), изгнание, бегство и преследование, испытания мужества, стойкости и силы, обретение волшебного средства или волшебного помощника, таинственный лес, благодарные звери, поход в иное царство (в образе животного, на коне, птице, по дереву или лестнице, падая в пропасть), борьба со змеем (змей связан с горами или водой, выступает как похититель, поглотитель, поборы змея — «каждый месяц молодую девушку брал и пожирал»), переправа через огненную реку, завоевание царевны, трудные задачи (часто в ответ на сватовство), магическое бегство, ложный герой и узнавание истинного, преображение и воцарение героя.

Героический миф и волшебная сказка — явления, сходные по своей природе Их повсеместное распространение, огромная популярность, неподвластность времени и всеобщность указывают на психологическую природу этого феномена, которую лучше всего можно объяснить и понять в рамках юнгианства. Хотя в своей книге Кэмлбелл апеллирует к работам и других авторов (преимущественно Фрейда и его первых учеников — Отто Ранка, Гезы Рохейма, Вильгельма Штекеля), влияние Юнга представляется основным и первостепенным

Странствия и подвиги героя отражают процесс индивидуации — становления и развития личности, достижения ею полноты и целостности бытия Этот процесс, по Юнгу, заключается в непрерывном расширении сознания, усилении его функций и возможностей. Центр сознания личности (эго) — это и есть активный, деятельный субъект, а метафорически — герой, главный персонаж мифа или сказки. Развитие эго может приостанавливаться («тридцать лет на печи сиднем сидел») или, наоборот, идти слишком быстро («не по дням, а по часам»). Индивидуация в мифе представлена серией героических подвигов, главные из которых — победа над чудовищами (олицетворение бессознательных содержаний и комплексов) и добывание волшебной невесты (интеграция женского начала). В юнгианстве соответствующие архетипы структуры личности называются тенью и анимой. Эго (герой) должно встретиться с тенью (змеем, драконом), и победив ее, соединиться с анимой (прекрасная возлюбленная, царевна). Итогом процесса индивидуации является становление самости — изначальной потенциальной целостности личности, которая, как указывает Юнг, «несмотря на свою данность, не может быть познана до конца. Эго, по определению, подчинено самости и относится к ней как часть к целому»[4].

Мудрость и величие героя по окончании трудных испытаний выражают идею могущества самости.

И здесь можно задать вопрос: а зачем? Что привносит в человеческую жизнь стремление к самости, этот бесконечный процесс познания мира и себя самого? Ради чего совершает тысячеликий герой свои подвиги? Один из возможных ответов на этот вопрос заключается в следующем Целостная личность, личность — самость умеет преодолевать извечную двойственность существования Она одинаково хорошо чувствует себя в дневном мире (сознания) и в мир ночном (бессознательное) Любому человеку знакомо «вечернее» чувство важности и ценности глубин душевной жизни, необычных мыслей и чувств — и «утреннее» трезвое, чуть стыдливое и насмешливое разочарование в том, что представлялось таким значимым ночью. Кэмпбелл пишет об этом так:

Однако, с точки зрения нормального бодрствующего сознания, всегда должно оставаться некоторое смущающее разум несоответствие между мудростью, добытой de profundis, и благоразумием, действенным в мире света. Отсюда — привычный разрыв между оппортунизмом и благодетелью и результирующая дегенерация человеческого существования. Мученичество — для святых, обычные же люди имеют свои установления, и их нельзя оставить на произвол судьбы, подобно полевым лилиям; Петр продолжает обнажать свой меч, как в саду Гефсиманском, чтобы защитить творца и спасителя мира Благо, принесенное из трансцендентной бездны, быстро рационализируется в ничто, и назревает потребность в другом герое, чтобы обновить мир (с.216–218)

Главный подвиг героя и состоит если не в совершенном умении изъяснить на языке освещенного мира неподвластные речи проявления тьмы, то во всегдашней готовности снова и снова мужественно браться за решение этой задачи. Метафорически это выражается заключительными испытаниями героя, уже возвратившегося из путешествия по морю ночи (символ странствий в глубинах бессознательного):

Первая проблема возвращающегося героя состоит в том, чтобы после переживания спасительного для души видения по завершении пути принять как реальность все преходящие радости и печали, все банальности и вопиющие непристойности жизни. Зачем возвращаться в такой мир? Зачем пытаться сделать правдоподобным или даже интересным знакомство с трансцендентным блаженством для мужчин и женщин, поглощенных страстями? Как сновидения, исполненные смысла ночью, при свете дня могут казаться пустыми, так и поэт, и пророк могут оказаться в роли дураков в глазах здравомыслящих судий Легче всего просто вверить людское общество дьяволу, а самому вернуться в божественную каменную обитель, закрыть дверь и запереть ее на засов. Но если какой — либо духовный акушер тем временем перекрыл путь отступления (сименава), тогда задача представить вечность во времени и осознать во времени вечность оказывается неизбежной (с.218).

Книга Джозефа Кэмпбелла «Тысячеликий герой» очень похожа на такую сименаву, соломенную веревку, которая не дает эго раствориться во мраке бессознательного, быть поглощенным самостью. Юнг считал случаи, когда эго ассимилируется самостью, подлинной психической катастрофой «Образ целостности тогда остается в бессознательном, так что он, с одной стороны, разделяет архаическую природу бессознательного, а с другой — попадает в психически релятивизированный пространственно — временной континуум». Солнечная богиня Аматэрасу, удалившись в темный грот, обрекает землю на холодный мрак смерти. Ее свойства (свет, тепло, жизненная сила) «жизненно необходимы. Таким образом, если эго на какое — то время попадает под контроль бессознательного фактора, его адаптация нарушается, и открывается путь для всевозможных случайностей»[5].

Кэмпбелл, стремившийся, как он сам говорит в предисловии, раскрыть определенные истины, замаскированные для нашего взгляда образами религии и мифологии, сведя воедино множество нехитрых примеров, использовал для этого «правду в облачении символики». Герой может пониматься не только как метафора эго, но и как символ трансцендентной функции — возникающей в процессе индивидуации уникальной психической способности находить срединную область между светом и тьмой, мыслью и чувством, сознанием и бессознательным, нуминозностью архетипа и обыденностью реальности. Функция посредничества, медиации, смягчения и примирения противоречий является главным средством поддержания психического равновесия и устойчивости личности. Отсутствие или слабость, несформированность трансцендентной функции обрекают человека на дисгармоничное, смятенное существование, бесцельные блуждания в поисках потерянного рая целостности и красоты. На Востоке это называется дао — Срединным Путем. Иногда, как показано у Кэмпбелла, этот путь тоньше волоса, но только он ведет к спасению. Отсюда — сотериологическая (спасительная или спасающая) функция мифа и его героя. Психологическая топология такого Пути и составляет основное содержание лежащей перед читателем книги.

Н Калина, кандидат философских наук

 

Примечания

1. В. Тэрнер, Символ и ритуал (М, 1983), с 18.

2. В.Н. Топоров, «Архаический ритуал в фольклорных и раннелитературных памятниках» (О ритуалах Введение в проблематику, М, 1988), с 15.

3. В.Я. Пропп, Исторические корни волшебной сказки (Л, 1986).

4. К.Г. Юнг, Аюп (М., К, 1997), с 15.

5. К.Г. Юнг, Аюп (М., К, 1997), с 15.

 

Моим отцу и матери посвящается

 

 

Предисловие

 

«Истины, содержащиеся в религиозных учениях, все равно настолько искажены и систематически перелицованы, — пишет Фрейд, — что масса людей не может признать в них правду. Это тот же самый случай, как когда мы рассказываем ребенку, что новорожденных приносит аист. Здесь мы тоже говорим истину в символическом облачении. Ибо знаем, что означает эта большая птица. Но ребенок этого не знает, он улавливает только момент искажения, считает себя обманутым, и мы знаем, как часто его недоверие к взрослым и его строптивость бывают связаны как раз с таким его впечатлением. Мы пришли к убеждению, что лучше прекратить манипулирование символическими масками истины и не отказывать ребенку в знании реальных обстоятельств, применительно к ступени его интеллектуального развития» (Зигмунд Фрейд, Будущее одной иллюзии (Психоанализ Культура, М, Ренессанс 1992), сс. 54–55.).

Цель этой книги как раз и состоит в том, чтобы раскрыть некоторые из этих истин, выступающие для нас в облачении религиозных фигур и мифологических персонажей, сопоставив множество не слишком сложных для понимания характерных фрагментов, и, тем самым, выявить издревле присущий им смысл. Древние учителя знали, что говорят. Коль скоро мы снова учимся прочтению их языка символов, нам требуется овладеть искусством составителей антологий, с тем, чтобы дать современному человеку услышать, чему они учили. Но прежде нам следует изучить саму грамматику символов, и вряд ли найдется лучший инструментарий, — в качестве ключа к ее тайнам, — чем современный психоаналитический подход. Если не рассматривать его выводы как последнее слово в нашем обсуждении, он может послужить собственно подходом к рассмотрению. Следующий шаг — свести воедино множество мифов и народных сказок со всех концов света, дабы можно было услышать, о чем говорят сами символы. Так станут непосредственно видны все смысловые параллели, таким образом мы сможем представить весь обширный и удивительный в своем постоянстве компендиум фундаментальных истин, которыми жил человек на протяжении тысячелетий его обитания на этой планете.

Пожалуй, можно упрекнуть меня в том, что, пытаясь выявить соответствия, я пренебрегал различиями в традициях Востока и Запада, нового времени, древности, примитивных народов. Однако подобное возражение можно выдвинуть и по отношению к любому пособию по анатомии, где явно пренебрегают расовыми отличиями в физиологических характеристиках ради фундаментального общего понимания физической природы человека. Существуют, безусловно, различия между многочисленными мифологическими и религиозными системами человечества, но эта книга посвящена, собственно, их общим основаниям; и коль скоро мы это уясним себе, мы обнаружим, что различия здесь не столь велики, как это принято считать в широких кругах непросвещенной публики (и, конечно же, среди политиков). Я надеюсь, что такого рода сравнительное исследование внесет свой вклад в, пожалуй, не совсем безнадежное дело тех конструктивных сил, которые делают ставку на универсализм в современном мире, — не во имя некой империи, будь то политического или же церковного толка, но во имя взаимопонимания между людьми. Как сказано в Ведах: «Истина одна, мудрецы говорят о ней, используя многие имена».

Я бы хотел выразить признательность господину Генри Мортону Робинсону, чьи советы во многом помогли мне на начальной и заключительной стадиях многотрудной работы, связанной с приведением собранных мною материалов в удобочитаемую форму, а также госпоже Питер Джейджер, госпоже Маргарет Уинг и госпоже Хелен МакМастер, за их бесценные предложения после многократного чтения моих рукописей, и наконец, моей супруге, которая работала рядом со мной с первого до последнего дня, слушая, читая и перепроверяя написанное.

Нью — Йорк, 10 июня 1948 года,

Дж. К.

 

 

ПРОЛОГ. МОНОМИФ

 

Миф и сновидение

 

Слушаем ли мы со снисходительным интересом какого-нибудь конголезского колдуна с горящими глазами или читаем с изысканным восторгом утонченные переводы мистической поэзии, Лао Цзы; пытаемся ли вникнуть в сложную аргументацию Фомы Аквинского или внезапно улавливаем удивительный смысл причудливой эскимосской сказки — всегда мы встречаем одну и ту же, изменчивую по форме, но все же на удивление постоянную историю и, вместе с тем, один и тот же вызывающе настойчивый намек на то, что неизведанное, где — то ждущее нас, много больше, чем когда — либо можно будет познать и поведать.

По всему населенному миру, во все времена и при любых обстоятельствах человеческое мифотворчество никогда не увядало; всякое порождение человеческого тела и духа есть плод вдохновения, черпаемого из этого живого источника. Не будет преувеличением сказать, что миф является чудесным каналом, через который неистощимые потоки энергии космоса оплодотворяют человеческую культуру во всех ее проявлениях. Религии, философии, искусства, формы социальной организации первобытного и исторического человека, озарения первооткрывателей в науке и технике, сами сновидения, вспышками врывающиеся в наш сон, — все это зарождается в изначальном, магическом круге мифа.

Просто удивительно, что самая незатейливая детская сказка обладает особой силой затрагивать и вдохновлять глубокие пласты творчества — так же, как капля воды сохраняет вкус океана, а яйцо блохи вмещает в себе все таинство жизни. Ибо мифологические символы — не продукт произвола; их нельзя вызывать к жизни волею разума, изобретать и безнаказанно подавлять. Они представляют собой спонтанный продукт психики, и каждый из них несет в себе в зародыше нетронутой всю силу своих первоистоков.

В чем же заключается секрет этого неподвластного времени видения. Из каких глубин мозга оно берет свое начало? Почему за многообразием своих одежд мифология повсюду оказывается одинаковой? И чему она учит?

Сегодня многие науки занимаются решением этой загадки. Археологи проводят раскопки руин Ирака, Крита и Юкатана. Этнологи расспрашивают хантов, живущих на берегах Оби, и буби из африканских племен, живущих в долинах Фернандо — По. Генерация ориенталистов не так давно открыла для нас священные писания Востока, а также доиудейские источники нашей Библии. Между тем, другая армия ученых — настойчивых исследователей — еще в прошлом столетии начала работу в области этнопсихологии, пытаясь установить психологические основы языка, мифа, религии, развития искусства и моральных норм.

Однако наиболее поразительны откровения, пришедшие к нам из психиатрических клиник. Смелые и поистине эпохальные работы психоаналитиков незаменимы для изучающего мифологию; ибо, как бы мы ни оспаривали детали их подчас противоречивых толкований конкретных случаев и проблем, Фрейд, Юнг и их последователи неопровержимо продемонстрировали, что логика мифа, его герои и их деяния актуальны и по сей день. В отсутствие общезначимой мифологии каждый из нас имеет свой собственный, непризнанный, рудиментарный, но тем не менее подспудно действующий пантеон сновидений. Новейшие воплощения Эдипа и персонажи нескончаемой любовной истории Красавицы и Чудовища стоят сегодня на углу Сорок второй стрит и Пятой авеню, ожидая, когда поменяется сигнал светофора.

«Мне приснилось, — написал молодой американец автору одной из постоянных рубрик в агентстве печати, — что я перекрываю крышу своего дома. Внезапно я услышал доносящийся снизу голос своего отца, который обращался ко мне. Я резко повернулся, чтобы лучше слышать, и в это время молоток выскользнул из моих рук, пополз вниз по покатой крыше и исчез за ее краем. Я услышал глухой удар, как при падении тела.

Сильно испугавшись, я спустился по лестнице и увидел своего отца, лежащим на земле; его голова была в крови. Убитый горем, рыдая, я стал звать свою мать. Она вышла из дому и обняла меня. ‘Успокойся, сынок, это несчастный случай, — сказала она. — Я знаю, ты будешь заботиться обо мне, даже если его не стало’. Когда она поцеловала меня, я проснулся.

Я самый старший ребенок в семье, мне двадцать три года. Уже год, как я не живу со своей женой; почему — то мы не можем с ней поладить. Я очень люблю своих родителей, и у меня никогда не возникало никаких проблем с отцом, за исключением того, что он настаивал, чтобы я вернулся к жене, а я не мог быть счастлив с ней. И никогда не буду»[1].

Здесь незадачливый муж открывает нам с поистине удивительным простодушием, что вместо того чтобы направлять свою духовную энергию на любовь и проблемы супружества, в тайных уголках своего воображения он остается зависим от теперь уже нелепо анахроничной драматической ситуации своего первого и единственного эмоционального опыта, трагикомического детского любовного треугольника — сын, соперничающий с отцом из — за любви матери. Очевидно, самыми долговременными из склонностей человеческой психе являются обусловленные тем фактом, что изо всех животных мы дольше всех остаемся у материнской груди. Человеческие существа появляются на свет слишком рано; они еще незавершенны, еще не готовы к встрече с миром. Поэтому всей их защитой от опасностей вселенной является мать, опекой которой продлевается внутриутробный период развития[2]. Поэтому спустя месяцы после катастрофы рождения зависимый ребенок и его мать составляют одно целое не только физиологически, но также и психологически[3]. Любое продолжительное отсутствие родительницы вызывает у младенца чувство беспокойства и как следствие этого — импульс агрессивности; когда мать вынуждена останавливать в чем — то ребенка, это также вызывает агрессивную реакцию. Таким образом, первый объект враждебной настроенности ребенка оказывается тождественен объекту его первой любви, и его первым идеалом (который впоследствии сохраняется в качестве бессознательной основы всех образов блаженства, истины, красоты и совершенства) является идеал двуединства Мадонны и Младенца[4].

Несчастный отец является первым радикальным вторжением инородной реальности в блаженство этого земного воплощения совершенства внутриутробного состояния; поэтому он в первую очередь воспринимается как враг. На него переносится заряд агрессивности, первоначально направленный на «плохую» или отсутствующую мать, в то время как сильное стремление к «хорошей», находящейся рядом, кормящей и оберегающей матери (обычно) остается. Это имеющее решающее значениедетское распределение импульсов смерти (танатос: дестру — до) и любви (эрос: либидо) формирует основу хорошо известного теперь эдипова комплекса, на который около пятидесяти лет тому назад указал Зигмунд Фрейд как на одну из основных причин неспособности нас, взрослых, вести себя как разумные существа. Как выразился Фрейд: «Царь Эдип, убивший своего отца Лая и женившийся на своей матери Иокасте, является просто олицетворением исполнения наших собственных детских желаний. Но мы оказались более удачливыми, чем он, так как, не став психоневротиками, все же смогли отвратить наши сексуальные побуждения от своих матерей и забыть нашу ревность к своим отцам»[5]. Или, как он пишет: «Таким образом, в каждом зафиксированном отклонении от нормальной сексуальной жизни мы должны были увидеть задержку в развитии и инфантилизм»[6].

 

Во сне нередко видят люди, будто

Спят с матерью; но эти сны — пустое,

Потом опять живется беззаботно[7].

 

О печальной участи жены человека, чувства которого остаются незрелыми, так и не выйдя за рамки детского романа, можно судить по иному, внешне бессмысленному, современному сновидению; и здесь мы начинаем ощущать, что вступаем в сферу древнего мифа, но претерпевшего любопытный поворот.

«Мне приснилось, — пишет встревоженная женщина, — что большой белый конь повсюду следовал за мной. Он испугал меня, и я оттолкнула его. Оглянувшись, чтобы посмотреть, продолжает ли он следовать за мной, я увидела, что конь превратился в мужчину. Я велела ему зайти в парикмахерскую и остричь свою гриву, что он и сделал. Когда он вышел оттуда, то выглядел совершено как человек, за исключением того, что у него были конские копыта и голова, он следовал за мной повсюду. Он приблизился ко мне, и я проснулась.

Я замужняя женщина, мне тридцать пять лет, у меня двое детей. Я замужем уже четырнадцать лет и уверена, что муж не изменяет мне»[8].

Бессознательное посылает в наш мозг разного рода фантазии, химеры, ужасы и иллюзии — будь то во сне, средь бела дня или в состоянии безумия; ибо под фундаментом сравнительно упорядоченного строения, которое мы называем нашим сознанием, мир человека простирается глубоко вниз, в неизведанные пещеры Аладдина. Там нас, кроме драгоценных камней, ожидает и опасный джинн: предосудительные или сдерживаемые психические силы, которым мы не запотели или не осмелились дать волю в нашей жизни. И они могут оставаться там неведомыми для нас до тех пор, пока какое — то случайное слово, запах, вкус чашки чая или взгляд не коснется магической пружины, и тогда наш мозг начинают посещать опасные посланники. Они опасны потому, что угрожают самому остову нашей уверенности в будущем, на который мы сами опираемся и на котором строим свою семью. Но они также дьявольски пленительны, ибо сулят ключи от целого царства, где нас ждет заманчивое и пугающее приключение открытия самого себя. Разрушение мира, который мы построили и в котором живем, и себя в нем; а затем возрождение к новой, более смелой чистой всеобъемлющей и истинно человеческой жизни — вот в чем соблазн, обещание и ужас этих тревожных ножных визитеров из мифологического царства, которое мы носим в самих себе.

Психоанализ, современная наука толкования сновидений научила нас не оставлять без внимания эти бестелесные образы. Она открыла путь, позволяющий им выполнить свою работу. Опасные кризисы индивидуального развития спокойно проходят под ограждающим присмотром опытного знатока языка и законов сновидений, который принимает на себя роль и обязанности древнего мистагога, или проводника душ, колдуна из первобытных лесных святилищ, где вершится таинство инициации. Врач — это современный властитель мифологического царства знаток всех тайных путей и заклинаний. Его роль точно соответствует роли Древнего Мудреца из мифов и сказок, слова которого помогают герою пройти через испытания и ужасы фантастического приключения. Он — тот, кто, следя за этим невероятным приключением зачарованной ночи, вдруг появляется и указывает на сверкающий магический меч, который сразит ужасного дракона; рассказывает о ждущей впереди невесте и замке, полном сокровищ; прикладывает целительный эликсир к смертельным ранам и наконец возвращает победителя обратно, в нормальный мир повседневной жизни.

Теперь, когда, учитывая все сказанное, мы обращаемся к рассмотрению многочисленных удивительных ритуалов примитивных племен и великих цивилизаций прошлого, становится очевидно, что их цель и фактическая задача заключались в том, чтобы перевести человека через пороги преобразования которые требовали изменения характера не только сознательной, но и бессознательной жизни. Так называемые обряды перехода, занимающие видное место в жизни примитивного общества (ритуалы рождения, присвоения имени, вступления в зрелый возраст, бракосочетания, погребения и т. д.), отличаются обязательными и обычно очень жесткими актами разрыва, посредством которых разум радикально отсекается от установок, привязанностей и образа жизни той стадии, что остается позади[9]. Затем следует период более или менее длительного уединения, на протяжении которого исполняются обряды, нацеленные на то, чтобы ознакомить нашего путешественника по жизни с характером и должными ощущениями его нового положения, чтобы, когда наконец наступит время для возвращения в нормальный мир, посвященный по существу оказался заново родившимся[10].

 

Рис. 1 Силены и Менады

 

Самым удивительным является тот факт, что большое число ритуальных испытаний и символов соответствуют образам, непроизвольно появляющимся в сновидениях в тот момент, когда пациент, проходящий курс психоанализа, начинает отказываться от своих детских фиксаций и делает шаг в будущее. У аборигенов Австралии, к примеру, одним из основных моментов испытаний инициации (когда юноша с наступлением зрелости отдаляется от своей матери, официально вводится в общество мужчин и знакомится с их тайными знаниями) является обряд обрезания. «Когда приходит время обрезания, мальчикам из племени мурнгин отцы и старики говорят: ‘Большой Змей Отец слышит запах твоей крайней плоти; он требует ее’. Мальчики принимают сказанное за чистую правду, это чрезвычайно пугает их. Обычно они находят убежище у матери, бабушки или у какой — либо другой любимой родственницы, так как знают, что мужчины собираются отвести их в мужское место, где ревет великий змей. Женщины ритуально оплакивают мальчиков; это делается для того, чтобы не дать великому змею проглотить их»[11] — Теперь давайте посмотрим на соответствие этому из бессознательного. «Одному из моих пациентов, — пишет доктор К.Г Юнг, — приснилось, что из пещеры на него бросилась змея и укусила в область гениталиев. Это сновидение имело место в тот момент, когда пациент убедился в правильности психоанализа и начал освобождаться от уз своего комплекса матери»[12].

Основная функция мифологии и ритуала всегда заключалась в символике, увлекающей человеческий дух вперед, в противодействии тем другим низменным человеческим фантазиям, которые привязывают нас к прошлому. В действительности, вполне может быть, что высокий уровень невротических расстройств в наше время обусловлен упадком институций — носителей такой действенной духовной помощи. Мы остаемся привязаны к неизгнанным образам нашего детства и потому оказываемся не готовы к необходимому переходу в зрелость. В Соединенных Штатах существует даже тенденция к совершенно противоположному, цель заключается не в том, чтобы взрослеть, а в сохранении вечной юности; не в отдалении с наступлением зрелости от Матери, а в том, чтобы оставаться верным ей. И поэтому в то время как мужья, став юристами, коммерсантами или руководителями, как того желали их родители, поклоняются своим мальчишеским святыням, их жены даже после четырнадцати лет замужества, родив и воспитав прекрасных детей, все еще ищут любви, которая может прийти к ним только с кентаврами, силенами, сатирами и другими похотливыми демонами из свиты Пана, либо, как в наших популярных, глазированных ванилью храмах сладострастия — под личиной последних героев экрана. В конце концов должен был прийти психоаналитик, чтобы снова утвердить испытанную мудрость древних, дальновидных доктрин, облаченных в маски плящущих целителей и колдунов, свершающих обрезание; вследствие чего мы обнаруживаем, как в сновидении с укусом змеи, что неподвластный времени символизм инициации спонтанно создается самим пациентом в момент поворота к исцелению. Очевидно, в этих образах инициации есть что — то настолько необходимое психике, что если они не привносятся извне, посредством мифа и обряда, то должны заявить о себе изнутри, посредством сновидения — чтобы наши энергии не оставались запертыми в давно изжившей себя детской, в сундуке на дне моря.

Зигмунд Фрейд подчеркивает в своих работах трудности переходных периодов первой половины человеческой жизни — кризисов младенчества и юности, когда наше солнце поднимается к своему зениту. К.Г.Юнг, с другой стороны, подчеркивает переломные моменты второй половины — когда для дальнейшего продвижения лучезарное светило должно опускаться и, наконец, исчезнуть в темном лоне могилы. В этот полдень нашего жизненного пути обычные символы наших желаний и страхов превращаютс<

123Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: