 |
ТЕ, КТО НЕ ЗНАЕТ УСТАЛОСТИ
|
|
|
|
Источником величайших наших жизненных сложностей является то обстоятельство, что чувства чистые, незамутненные нам, по сути своей, незнакомы. В злейшем из наших врагов мы всегда найдем чем восхититься и к чему придраться – в человеке самом близком. Смешение настроений и чувств именно и старит нас в конце концов, перепахивая наши лбы морщинами и оставляя, углубляя из года в год «вороньи лапки» в уголках глаз. Будь мы в состоянии любить и ненавидеть так же самозабвенно, как сиды, мы, глядишь, и жили бы не меньше, чем они. А до той поры умение любить и горевать без устали так и будет составлять для нас добрую половину их очарования. Любовь у них не знает сносу, и, сколько ни кружи по небу звезды, они танцуют в сумеречном царстве своем без устали и срока. Донегальские крестьяне помнят об этом всегда, налегая ли в тысячный раз на лопату или сидя вечером у очага и перекатывая в мышцах тяжесть дневных трудов; и рассказывают свои сказки, чтобы о том не забыть. Несколько лет тому назад два маленьких человечка – один мужчина, молодой, другая женщина, и тоже молодая, – пробрались, говорят, каким-то образом в дом к одному здешнему фермеру и принялись наводить в доме порядок – вычистили камин, и все такое, и занимались этим будто бы всю ночь до самого утра. На следующую ночь они заявились снова – фермера не оказалось по какой-то причине дома – и перетащили всю мебель в одну из верхних комнат, выстроили ее там вдоль стен – для большего, что ли, шику? – и принялись в этой комнате танцевать. И так танцевали себе, день за днем, не останавливаясь ни на минуту; вся округа приходила на них посмотреть, и ноги у них, казалось, усталости не ведали вовсе. Фермер какое-то время не жил дома, боялся; но по прошествии трех месяцев терпение у него лопнуло, он пошел к ним и прямо с порога сказал, что следом за ним идет священник. Маленькие человечки, едва услышав о попе, вернулись тут же в чудесную свою страну, где радость их длиться будет, как здесь говорят, пока камыш расти не перестанет, то есть покуда Бог не сожжет этот мир поцелуем.
|
|
|
Однако же не одним только сидам дано познать дни и ночи без устали: бывали и смертные, мужчины и женщины, которые, подпав под их чары, сумели достичь, быть может, не без ведома небесных ангелов своих хранителей, полноты жизни и чувства, пожалуй, большей даже, чем у фэйри. Одна такая женщина родилась давным-давно на самом юге Ирландии. Она спала в своей колыбели, и рядом с ней сидела мать; вошла женщина-ши (20) и сказала, что князь сумеречного тамошнего королевства избрал девочку своей невестой, но, поскольку жене его не подобает состариться и умереть в отведенный смертному срок, то есть когда он сам будет еще в самом расцвете первой своей весны, ей в подарок дается жизнь фэйри. Матери следовало вынуть из очага горящее полено и схоронить его в саду – девочка тогда жить будет до тех самых пор, пока полено это не сгорит (21). Мать закопала полено в саду, девочка выросла красавицей и действительно стала женой князя фэйри, который приходил к ней из своего королевства каждую ночь. Семьсот лет спустя князь умер, ему наследовал другой, который, в свою очередь, также взял в жены красивую крестьянскую девушку; еще через семь сотен лет умер и этот, и ему на смену явился следующий князь и муж; и так до тех пор, пока она не вышла замуж в седьмой по счету раз. Тогда в один прекрасный день к ней зашел приходской священник и сказал, что она уже давно стала притчей во языцех с семью своими мужьями и с неподобающе долгой жизнью и что это нехорошо. Она ответила ему, что ей, конечно, очень жаль, но она ничего не может тут поделать, а потом рассказала про полено; тогда священник отправился прямиком к ней в сад и копал там до тех пор, покуда не нашел полено; полено сожгли, она умерла, ее схоронили как добрую христианку, и все остались довольны. Такой же смертной была и Клут-на-Бэйр *********, которая обошла весь свет в поисках озера достаточно глубокого, чтобы утопить в нем дарованную ей жизнь фэйри – она от жизни столь долг ш успела-таки устать; и будто бы она скакала с горы – и в озеро, а из озера – на следующую гору, и на каждом месте, где ступала ее нога, оставался каирн. В конце концов она нашла самую глубокую на свете воду в Лох Иа, на вершине Птичьей горы в графстве Слайго.
|
|
|
Маленькие два человечка могут танцевать до скончания века, а женщина с поленом и Клут-на-Бэйр могут спать себе с миром, ибо они знали в жизни своей ненависть без конца и без края и любовь без примеси, и не уставали никогда от «да» и «нет», и не бились в ловчей сети всех наших «может быть» и «вероятно». Пришел великий ветер и унес их, и сами они стали – ветра часть.
ЗЕМЛЯ, ВОДА И ПЛАМЯ
В детстве я вычитал у одного француза (22): евреи, мол, стали такими, какие они есть сейчас, потому что в годы скитаний в их сердца и души вошла пустыня. Я не помню аргументов, которые он приводил в пользу мнения своего о евреях как о несокрушимых детях земли, но может и впрямь так случиться, что у каждого из первоэлементов есть свои дети. Если бы мы знали об огнепоклонниках чуть больше, мы, глядишь, и выяснили бы ненароком, что долгие века благочестивого почитания не остались без награды и что огонь поделился с ними частичкой собственной своей природы; и я не уверен, что вода, вода морей и озер, тумана и дождя вот только что не создала ирландцев по образу и духу своему. Образы сменяют друг друга перед нашими глазами непрерывной яркой чередой, как отражения в тихом зеркале озера. В старые времена мы предавались мифотворчеству и видели богов повсеместно. Мы жили с ними по-соседски и помним доныне о тех временах столько всяческих историй, что хватило бы с лихвой и на всю остальную Европу. Даже и сегодня крестьяне наши говорят по-прежнему с мертвыми и с теми, кто в нашем смысле слова никогда не умрет; а люди из образованных классов впадают без особого труда в то тихое и покойное состояние, которое служит обычно преддверием в мир духов. Мы можем сделать наши души столь близким подобием вод, глубоких и тихих, что, может быть, иной природы существа для того и собираются вокруг, чтобы взглянуть на собственные свои в нас отражения и получить возможность, пусть на миг, жить жизнью более ясной, а то и более яростной – нашему безмолвию благодаря. Разве не говорил Порфирий (23) в мудрости своей, что всякая душа ведет свое начало от воды, и «даже образы, которые родятся в душах, родятся из вод».
|
|
|
СТАРЫЙ ГОРОД
Однажды ночью несколько лет тому назад мне самому довелось испытать на себе нечто вроде чар фэйри.
Я отправился тогда за компанию с одним молодым человеком и его сестрой – мы были все трое друзья и некоторым образом даже родственники – к тамошнему сказителю послушать и записать его истории; и мы как раз возвращались домой, перебирая на ходу свежий свой улов. Было темно, мы только что наслушались историй о разных сверхъестественных разностях, и это обстоятельство вполне могло привести нас, без нашего ведома, на тот самый порог – между сном и явью, – где сидят, открывши глаза, Химеры и Сфинксы и где воздух всегда полон шепотков и шорохов. Мы зашли в тень деревьев, и на дороге сделалось совсем темно, как вдруг девушка увидела огонек, медленно пересекший перед нами дорогу. Ни брат ее, ни сам я не видели ровным счетом ничего до тех самых пор, пока, примерно полчаса ходьбы спустя, сперва вдоль берега реки, потом по узенькой какой-то тропке не добрались до небольшого поля, на котором видны были заросшие плющом развалины церкви и фундаменты жилых домов; местечко это называлось Старый Город, и сожгли его, говорят, еще во времена Кромвеля. Насколько я помню, мы постояли там пару минут, оглядывая поле, заросшее сплошь кустами бузины и куманики, испещренное светлыми пятнами разрушенных стен; внезапно я увидел, совершенно ясно, маленький яркий огонек у самого горизонта, он двигался медленно вверх, так, словно бы взбирался на купол неба; потом, на несколько минут, нам всем троим явилась целая группа тусклых огоньков в отдалении, в полях, а под конец – еще один, очень яркий, похожий на пламя факела, пронесшийся быстро над самой рекой. Мы трое точно грезили наяву, и все происходящее вокруг казалось настолько нереальным, что я с тех пор так ни разу и не осмелился доверить события этого бумаге; более того, я и рассказывать-то о нем никому, пожалуй что, и не рассказывал, и даже в мыслях своих, повинуясь бессознательному некоему импульсу, избегал придавать ему какой бы то ни было вес. Скорее всего, независимо от собственной сознательной воли, я не считал возможным доверять ощущениям своим в момент, когда чувство реальности происходящего было явственным образом ослаблено. Однако же несколько месяцев назад я снова встретился с двумя моими друзьями и получил возможность сопоставить их странным образом неясные воспоминания с моими собственными. Чувство ирреальности, охватившее нас в тот вечер, выглядит более чем удивительным, тем более что на следующий день я слышал звуки столько же необъяснимые, как и полуночные огни, однако безо всякого даже намека на подобного рода ощущения, и помню все, до мельчайших деталей. Девушка сидела и читала в нескольких ярдах от меня, возле большого, в тяжелой старомодной раме зеркала, я также читал, и вдруг раздался звук, резкий и громкий, так, словно кто-то швырнул в зеркало пригоршню сухого гороха; я поднял голову, и звук повторился еще раз; чуть погодя, когда я остался в комнате один, что-то явно большее по размеру, нежели горошина, ударилось в деревянную панель прямо у меня над ухом. Более того, в течение нескольких дней всяческого рода шумы и видения не давали покоя не только мне, но и девушке, и брату ее, и слугам. То это был возникший из ниоткуда яркий свет, то письмена в горящем очаге, которые исчезали прежде, чем их успевали прочесть, то тяжкие шаги, явственно звучавшие в совершенно пустых комнатах. Нам остается только теряться и далее в догадках, не те ли это существа, что обитают, если верить крестьянам, в местах, где жили некогда люди, последовали за нами из развалин Старого Города? или другие, подобные им, шли с нами и раньше, от берега реки, под деревьями, где в первый раз был явлен нам на несколько секунд блуждающий огонек?
|
|
|
ЖИВЫЕ САПОГИ
Жил-был в Донегале один Фома неверующий, который даже и слышать не хотел ни о призраках, ни о фэйри; и стоял в Донегале дом, в котором, сколько помнили его люди, всегда было нечисто; а вот вам, собственно, история о том, как этот самый дом человека того проучил. Пришел он, значит, в этот дом, развел огонь в камине – как раз под комнатой, где баловались духи, – снял сапоги, поставил их к огоньку поближе, вытянул ноги и стал себе греться. Время шло, и неверие его в нем становилось оттого только крепче; однако, едва только спустилась ночь и стемнело везде и повсюду, один его сапог взялся вдруг чудить. Он приподнялся от пола на пару дюймов и вроде как прыгнул, но медленно так, в сторону двери, а за ним проделал то же и второй, а следом снова первый. И человеку тому стало казаться, что кто-то невидимый влез в его сапоги и теперь пытается выйти в них из комнаты вон. Сапоги дошли до двери и стали взбираться по лестнице вверх, а потом принялись выхаживать взад-вперед по «нехорошей» комнате у него над самой головой. Прошло несколько минут, и сапоги опять загромыхали по лестнице, потом в коридорчике за дверью, а потом один из них оказался на пороге, а другой прыгнул через него прямо в комнату. Они запрыгали таким манером прямо к тому месту, где человек тот сидел, а затем один сапог подскочил и дал ему хорошего пинка, а следом другой, и снова первый, и далее поочередно, пока они не выгнали его пинками сперва из комнаты, а после и из дома. Таким вот образом Донегал рассчитался со скептиком своим, вышвырнув его из дома пинками его же собственных сапог (24). Записей о том, был в этом деле замешан призрак или ши, не сохранилось, однако сама по себе форма возмездия, выдающая явную склонность к сценическим эффектам, выказывает руку ши, обитающих в самом сердце призрачного царства фантазии.
|
|
|
ТРУС
Как-то раз я гостил в доме одного моего друга, того самого крепкого фермера, что живет по ту сторону Бен Балбена и горы Круп, и мне попался на глаза молодой человек, который в спутницах моих – а со мною были обе хозяйские дочки – вызвал явную неприязнь. Я их спросил, почему они его не любят, и услышал в ответ, что он трус. Меня это заинтересовало, ибо многие из тех, кого тесанные грубо дети природы принимают за трусов, суть всего-то навсего мужчины и женщины, чья нервная система настроена слишком тонко для повседневного крестьянского житья-бьпъя. Я постарался разглядеть этого парня поближе; но нет же, крепко сбитое тело, лицо – кровь с молоком, в общем, ничего, что предполагало бы неподобающую тонкость чувств. Несколько времени спустя он рассказал мне свою историю сам. Жил он прежде жизнью лихой и беспутной, до тех самых пор, пока, два года назад, возвращаясь домой поздно ночью, не почувствовал вдруг, что опускается сквозь землю в мир духов. На какое-то время перед ним встало во тьме лицо его мертвого брата, тут он повернулся и бросился бежать. Остановился он только у крестьянского хутора, примерно в миле от того места. Он с разбегу ударился всем телом в дверь, с такою силой, что толстая деревянная щеколда переломилась, и он буквально упал вовнутрь, на пол. С той самой ночи он оставил прежнюю свою беспутную жизнь, но стал совершеннейшим трусом. Его никак невозможно было заставить даже взглянуть на то место, где он увидел лицо брата, он готов был сделать крюк в две мили, чтобы только не идти по этой дороге; и ни одна девчонка, будь она хоть «первая раскрасавица на всю страну» не дождется от него чтобы он стал ее с вечеринки провожать до дома ночью, если только вместе с ним не пойдет еще кто-нибудь, так он сказал.
ТРИ О'БИРНА И ЗЛЫЕ ФЭЙРИ
В сумеречном царстве есть и был от века явный переизбыток всяческих вещей красивых и ценных. Там больше любви, нежели на земле; там больше танцуют; и сокровищ всяких там тоже больше, чем у нас. Может быть, в самом начале земля и была создана так, чтобы удовлетворять по возможности желания на ней живущих, но с тех пор она давно успела состариться, и следы упадка ныне видны повсеместно. Что же удивительного в том, что мы пытаемся время от времени стянуть хотя бы что-нибудь из сокровищниц того, иного царства.
Один мой друг гостил как-то раз в деревне, неподалеку от Слив Лиг. Случилось ему проходить мимо развалин старой крепости, называлась она, кажется, Кэшл Нор. Человек с изможденным совершенно лицом, со спутанными волосами, одетый в невероятные лохмотья, забрался у него на глазах в развалины и принялся там рыть землю. Друг мой обратился к селянину, работавшему там же, невдалеке, и спросил, что это за человек. «Это третий О'Бирн», – был ответ. Несколько дней спустя ему удалось-таки выяснить, в чем тут дело: в языческие времена в крепости этой схоронили большое количество золота и прочих дорогих вещей и наложили заклятие на местных злых фэйри, заставивши их сторожить клад; но в один прекрасный день клад будет найден, и принадлежать он будет клану О'Бирнов. До той поры трое О'Бирнов должны его найти и умереть. Двое уже сделали свое дело. Первый копал до тех пор, пока не ухватил краем глаза угол каменного саркофага, в котором, согласно преданию, и был спрятан клад; но тут же некое существо, похожее на огромных размеров косматого пса, примчалось откуда-то с гор и разорвало его в клочья. На следующее утро клад опять ушел глубоко в землю. Пришел второй О'Бирн и принялся копать, и рыл землю, пока не нашел саркофаг; он поднял крышку и даже успел увидать, как сверкнули внутри груды золота. Но в следующий миг глазам его предстало нечто настолько ужасное, что он тут же, не сходя с места, рехнулся и тоже вскоре умер. Клад же снова погрузился в землю. Теперь копает третий О'Бирн. Он уверен, что в тот же самый миг, как отыщет и поднимет наверх клад, умрет ужасной какой-нибудь смертью, но чары рассеются, и О'Бирны станут отныне и вовеки веков так же богаты, как были во время оно.
Один крестьянин из местных видел как-то раз этот самый клад. Он случайно подобрал с земли заячью берцовую кость. Поднял ее к глазам; в кости была просверлена дырка; он глянул сквозь дырку и увидел под землей кучу золота. Он бросился домой за лопатой, но когда он вернулся обратно к развалинам старой крепости, места, где золото показалось ему, он так и не смог отыскать.
***
1. Очевидно, имеется в виду толкуемое обыкновенно мистически место из Песни Песней, где невеста сравнивается с лилией долин, цветущей, кстати, в Леванте в апреле-мае. «Я нарцисс саронский, лилия долин! Что лилия между тернами, то возлюбленная моя между девицами» (2, 1-2). Ландыш по-английски буквально – лилия долин.
2. В качестве примера приводят обычно «Fis Adamnan» – «Видение Адамнана», приписываемое Св. Адамнану, аббату Айоны (625-704).
3. Рори О'Коннор (1116-1198), последний из верховных королей Ирландии.
4. Сказитель, исполнитель (без аккомпанемента) народных песен, прибауток и т.д.
5. Речь идет об «Aislinge Meic Conglinne» – «Видении МакКуанлинна», созданной в XII веке пародии на жанр видений, в которой МакКуанлинн, странствующий школяр, высмеивает коркских монахов.
6. Британская система судопроизводства, не имеющая жесткого уголовного уложения, целиком основана на системе прецедентов, решений, вынесенных когда-либо по сходному делу.
7. Мэйв (в произношении У. Б. Йейтса), Медб (в принятой русской транскрипции), Мэб (у Шекспира и Шелли) и т. д. – один из центральных персонажей ирландского эпоса, по сути скорее мифологический, нежели исторический, королева Коннахта, главная противница Кухулина. Похоронена, по преданию, под каирном из белых камней на горе Нокнарей, возвышающейся над городом Слайго.
8. В ирландской мифологии и в фольклоре верхами, да еще по горам, ездят обычно обитатели сидов, в то время как персонажи героического склада предпочитают колесницы. Схожий с кельтским древний страх и удивление привыкших к колесницам индоевропейцев перед человеком, сидящим на лошади верхом, мог породить у греков и фигуру кентавра – также, кстати, с явным хтоническим оттенком. Ср. германского Вотана как предводителя «дикой охоты» мертвых воинов.
9. См. примечание 20.
10. В поздней пьесе Иейтса «Смерть Кухулина» (1939) о старой Мэйв говорится, что у нее теперь «один глаз посередине лба». В относительно ранней небольшой поэме «Старость королевы Мэйв» (1903) ничего подобного, однако, Иейтс за ней не замечал. Там она скорее воплощение той самой «героической красоты», о которой и идет здесь речь.
11. Фергус, сын Ройга, – также один из ключевых персонажей уладского цикла. Будучи королем Тары, а значит, и верховным королем всей Ирландии, добровольно удалился от дел и поселился в Уладе, во владениях короля Конхобара, будущего, так сказать, сюзерена Кухулина. Затем, после убийства людьми Конхобара Найси, любовника красавицы Дейрдре, и других сыновей Уислиу, гарантом безопасности которых выступал фактически сам Фергус, уходит вместе с тремя тысячами примкнувших к нему уладских воинов в Коннахт, откуда в течение шестнадцати лет совершает на Улад жестокие набеги. Был любовником королевы Мэйв, причем отчасти с ведома ее мужа, короля Айлиля, и во время войны за Донна Куальпге выступил вместе со своими уладами на ее стороне. См. также примеч. 92.
12. Хорек по-английски – pole cat или же, на диалекте, marten cat, то есть прямой родственник кошки, которая просто – cat.
13. Поэма Уильяма Морриса, опубл. 1868-1870.
14. Диармайт, или же Дермот, – один из персонажей так называемого «цикла Финна», речь в котором идет о событиях, происшедших в Ирландии лет через двести после Кухулина, Фергуса, Конхобара и Медб, то есть где-то в районе II – III вв. нашей эры. С Диармайтом бежит Грайне, или Гранья, дочь короля Тары, в то самое время, как к ней сватается сам Финн, он же, по МакФерсону, Фингал, предводитель фениев, касты вольных воинов-охотников, охранявших берега Ирландии и подчинивших попутно себе почти всю страну, за исключением Улада и самой Тары. После смерти Диармайта Финну удается завоевать любовь Грайне, и он возвращается с ней к своим фениям, которые, увидевши их вместе – а Грайне как раз склонила голову на плечо Финка, – разражаются дружным и неостановимым смехом.
15. Гобан, или Гоб, – так же, как и Рафтери, персонаж множества ирландских сказок и побасенок. См. переведенные на русский язык сказки из сборника Шамаса МакМануса «Золотое зерно к земле тянет».
16. Энгус, он же Мак Ок (валл. Мабон, галльск. Мапонос), – бог, один из Племени богини Дану, сын Дагда и Боанн. Трикстер, связывается также с понятиями молодости, красоты и поэзии – вдохновения вообще. Соотносился разом с Гермесом и с Дионисом. Атрибуты – арфа и птицы (4 или больше), летающие вокруг головы. Четыре птицы – бывшие его поцелуи, которым он решил таким образом «продлить жизнь». Покровитель любящих, хотя порой его покровительство принимает достаточно странные, на человеческий взгляд, формы. Он может, к примеру, сообщить каждому из двух разлученных, что возлюбленный его умер, с тем чтобы, умерев от горя, они соединились навсегда за гробом, т. е. у него, у Энгуса, под рукой. Именно он послал чудовищного вепря, который растерзал Диармайта, а потом зачаровал его душу игрою на арфе.
Эдайн, или же Эгайн, – смертная, дочь уладского короля Айлиля, которую Энгус «присоветовал» своему приемному отцу Мидиру. Мидир, однако, был женат, и жена его, «безумная» Фуамнах, задалась целью Эгайн извести, в результате чего бывшая смертная девушка за тысячу с небольшим лет в первой своей жизни пережила ряд перевоплощений. Причем часть времени, спасаясь от Фуамнах, она прожила с самим Энгусом в «стеклянном дворце». Мидир узнает об этом последним, но у него к приемному сыну претензий нет. В конце концов Энгус убивает Фуамнах (Мидир, кстати, и в этом случае ничего не имеет против), но Эгайн, унесенная в образе мухи насланным Фуамнах вихрем, падает в Уладе в питье одной тамошней дамы, через 9 месяцев опять рождается обычной смертной девочкой и снова получает при рождении имя Эгайн. На ней женится Эохайд, король Улада, однако в это же время Айлиль Ангуба, его сын, также проникается к ней пламенной страстью. Она несколько раз соединяется с ним, но позже выясняется, что с ней каждый раз бывал не Айлиль, который погружался на это время в магический сон, а Мидир, прежний ее божественный муж. В конце концов Мидир, не называя имени своего, является к Эохайду, выигрывает у него Эгайн в фидхелл (своеобразные ирландские шахматы) и уносит ее с собой, несмотря на все принятые Эохайдом меры. Эохайд идет на сидов войной, в результате чего Мидир вынужден возвратить ему Эгайн. Эохайд дает клятву, что с этих пор никаких претензий к Мидиру у него нет и не будет, после чего Мидир сообщает ему главную новость – с Эохайдом рядом сидит не сама Этайн, а ее от Мидира дочь. Дочь эта, Эохайдом изгнанная и едва не убитая, станет впоследствии женой короля Этерскела и матерью короля Конайре. Эохайда же, мстя за честь деда, убьет Сигал, внук Мидира.
Образ Этайн вообще достаточно часто являлся Иейтсу по ночам, между сном и явью.
17. Обычное в Ирландии название для знахарей-ведунов.
18. В поэме Джона Китса «Ламия» (1819) у богини Ламии есть в Коринфе волшебный дворец, в котором она прячет Люция, своего возлюбленного.
19. Сердце.
20. Правильное ирландское произношение слова Sidhe.
21. Ср. сходный греческий сюжет о Мелеагре.
22. Вероятнее всего, у Ренана в «Истории народа Израильского» (1887).
23. Греческий философ (233-304), неоплатоник, последователь Плотина.
24. Английское выражение, аналогичное русскому «будь я на твоем месте», звучит буквально: «Если бы я был в твоих сапогах».
Примечания
* Я не стал бы и теперь выражаться столь же категорично. Злых духов у нас куда больше, чем мне тогда казалось, но все же не так много, как в Шотландии, и я продолжаю пребывать в уверенности, что народное воображение в нашей стране склонно скорее к причудливому и фантастическому.
** Имеется в виду религиозное общество, к которому она принадлежала.
*** Королева, королева маленького народца, приди (лат.) – этими словами пользовался как заклинанием в Виндзорском лесу Лилли, астролог.
****Ирландские фэйри, насколько я знаю, иногда бывают одного с нами роста, иногда несколько выше, иногда же всего около трех футов от земли. Старуха из Мэйо, на которую я так часто здесь ссылаюсь, уверена, что это у нас в глазах есть нечто такое, отчего они кажутся нам то большими, то маленькими.
*****Слово «транс» здесь уместно не вполне. МакГрегор Матерс (Мэйторс, МакГрегор (1834-1918) – лидер и духовный наставник розенкрейцерского общества «Герметический Орден Золотая Заря», членом которого Йейтс стал в 1890 году. Позже, на рубеже веков, отношения между Мэйторсом и Йейтсом, занимавшим к тому времени в «Золотой Заре» достаточно высокое положение, стали довольно сложными, но интерес к этому человеку Иейтс сохранил до конца своих дней. Еще один из сквозных персонажей и alter ego Йейтса, спиртуалист и декадент Майкл Робартес, соотносится именно с этой фигурой. – Примеч. пер.) него последователи научили меня понимать под трансом состояние, вызванное в человеке волею и через посредство собственного воображения. Девушка была, несомненно, в самом настоящем трансе, приятель же мой настолько подпал под ее влияние, что услышал детские голоса словно бы в обычном, физическом мире и «здешними» своими ушами. Чуть позже, как минимум дважды, ее транс подействовал так же и на меня, и я тоже слышал и видел часть из того, что видела и слышала она, но так, словно бы «работали» мои физические глаза и уши.
******Королева Виктория.
*******В моем «Ветре в камышах» есть баллада на эту тему.
********С тех пор мне удалось выяснить, что от брака смертного с духом пошли вроде бы не Керваны, а их предшественники в замке Хэкетт – собственно Хэкетгы, которые как раз и отличались ко всему необычайной красотой. Я думаю, мать лорда Клонкерри происходит все-таки от Хэкетгов. Вполне вероятно, что во всех этих историях имя Керван просто-напросто заменило более раннее имя (1902). Замок Хэкетт был подожжен и сгорел во время гражданской войны, 1924 (гражданская война между Ирландской Республиканской Армией и «черно-пегими» националистами, воевавшими на стороне проанглийского Ирландского Свободного Государства, коснулась и лично У.Б. Иейтса. В 1922 году бойцы ИРА взорвали возле Тор Баллили т. н. «старый мост», а самого Йейтса посадили под своеобразный домашний арест, «но в остальном были отменно вежливы и даже сказали: "Доброй ночи, спасибо вам", – так, словно получили от нас мост в подарок». – Примеч. пер.).
*********Не сомневаюсь, что Клут-на-Бэйр следует возводить к гэльскому СаШеас Веаге, что значит, собственно, Старуха Бэйре. Бэйре, или Бэйр, или Вера, или Дэра, или же Дхера, была дама более чем заметная, возможно даже, Матерь Всех Богов собственной персоной. Стэндиш ОТрэйди считает местом постоянного ее обитания Лох Лит, или Серое Озеро на горе Фьюз. Может быть, я просто плохо расслышал рассказчика или же сам рассказчик в данном случае ошибся, произнеся вместо Лох Лит – Лох Иа, ибо Лох Лит в Ирландии, мягко говоря, название достаточно распространенное.
ДРАМКЛИФФ И РОССЕС
Драмклифф и Россес были всегда и во веки веков пребудут – дай-то Бог! – обителями покоя воистину неземного. Мне приходилось жить от них невдалеке, а время от времени и в самом сердце каждого из них; этому обстоятельству я и обязан множеству историй о здешних ши. Драмклифф – обширная изумрудно-зеленая долина, раскинувшаяся у подножия горы Бен Балбен, на которую сам Святой Колумба (1), собственной персоной, выстроивший в долине множество монастырей, от коих давно уже остались одни развалины, взобрался как-то раз, чтоб вознести слова молитвы ближе к небу. Россес – небольшая выдающаяся в море песчаная пустошь, сплошь поросшая низкой и жесткой травой: словно светло-зеленую скатерть разостлали между круглой, увенчанной белым каирном Нокнарей и «Бен Балбеном, где ястребы парят»:
«Когда б не Бен Балбен, не Нокнарей,
Скольких бы не было с нами парней», -
– есть у местных моряков такая присказка.
На северной оконечности Россеса есть маленький мыс: скалы, песок, трава, местечко унылое и дикое. Мало кто из местных осмелился бы вздремнуть в тени невысоких тамошних утесов, потому как уснувший имеет шанс попасться на глаза тамошним фэйри и проснуться «странненьким» – они просто-напросто унесут его душу к себе. Кратчайшего хода в сумеречное царство, нежели через песчаный этот мыс, нет и не было, ибо где-то здесь есть невероятной длины и глубины пещера, занесенная ныне песками, «полная – в край – златом-серебром и с превеликим множеством богатых покоев и залов». Давным-давно, когда вход в пещеру еще можно было при желании между дюнами отыскать, туда забрела, говорят, собака, и в развалинах форта, на расстоянии более чем изрядном от моря, люди слышали потом, как она там, глубоко под землей, воет. Этими фортами, крепостями, или, как здесь говорят, ратами, выстроенными задолго до того дня, с которого начала свои отсчет современная история, Россес и Колумкилле просто усеяны, в буквальном смысле слова. В том самом, где слышали собаку, есть, как и во многих других, подземные кельи. Как-то раз, из чистого любопытства, я забрался туда сам, и проводник мой, необычайно рассудительный и «читающий» местный крестьянин, оставшийся, понятно, на поверхности, в конце концов опустился у лаза на колени и сдавленным голосом крикнул мне: «Сэр, с вами все в порядке?» Я забрался достаточно далеко, он перестал меня слышать и испугался: а вдруг и меня, как ту собаку, утащили фэйри.
Этот форт, или рат, стоит на гребне невысокого холма, и невдалеке, на склоне, разбросана горсть соломою крытых домиков. Однажды ночью сын тамошнего фермера вышел из дома и, обернувшись, увидел, что дом его весь в огне. Он бросился было назад, но тут на него «нашли чары», он вскочил верхом на забор, поджал ноги и принялся охаживать забор хворостиной, и забор казался ему самой настоящей лошадью. Так он и скакал верхом на заборе всю ночь, и многое по дороге видел, пока рано утром его оттуда не сняли и не увели в дом; в себя он полностью пришел только через три года. Вскорости после этого случая сам фермер решил срыть рат до основания. Тут же у скотины его начался мор, все лошади и коровы сдохли одна за другой, и это было отнюдь не единственное постигшее его несчастье, а в конце концов его самого привели домой соседи, и он так и просидел до самой смерти возле очага, уткнувшись лбом в колени, и «ни толку от него не было, ни проку».
В нескольких сотнях ярдов к югу от Россеса есть еще один мыс, а на нем своя пещера, не занесенная, правда, песком и доныне. Лет двадцать тому назад у мыса этого потерпел крушение бриг; троих или четверых местных рыбаков оставили на берегу на ночь, чтобы никто не покусился на сидевший на камнях невдалеке от берега корпус судна. Ровно в полночь они увидели на камушке у входа в пещеру двух скрипачей в красных шапочках – те наяривали смычками что было мочи. Рыбаки дали деру. Немного погодя на берег высыпала целая толпа деревенских, прибежавших поглядеть на скрипачей, но тех и след уже простыл.
Для умудренных опытом местных жителей зеленые холмы и леса вокруг полны неувядающего чувства тайны. Когда пожилая крестьянка стоит в дверях своего домика и, по собственным ее словам, «глядит на горы и думает о благодати Божьей», Бог ближе к ней, чем к кому-либо другому, потому что иные, языческие боги ходят с нею рядом: ибо на северном склоне Бен Балбена, где и в самом деле полным-полно ястребов, распахивается настежь на закате квадратная белая дверь и выезжает вниз, в долину, кавалькада явных нехристей на белых конях с красными ушами, а чуть дальше к югу из-под широкого белого чепца, окутывающего, что ни вечер, вершину Нокнарей, выходит Белая Леди, которая и есть, вне всякого сомнения, сама королева Мэйв. Да разве может она в подобных вещах усомниться хоть на минуту, пусть даже священник и качает недовольно головой, слушая подобного рода бредни? Разве, не так уж давно, пастушок из соседней деревни не видел Белую Леди своими глазами? Она прошла так близко, что даже задела его краем юбки. «Тут он упал и три дня лежал, как словно мертвый».
Как-то вечером, покуда миссис Х. угощала меня замечательными своими коржиками, ее муж рассказал нам достаточно длинную историю, едва ли не самую занятную из всего, что я слышал на пустоши Россес. Не один бедолага со времен Финна Мак Кумала (2) мог бы рассказать о подобном же приключении, ибо Добрый Народец не прочь время от времени повторить старую добрую шутку. Для того чтоб в этом убедиться, достаточно послушать десяток рассказчиков из десяти разных мест – либо сами они, либо самые близкие их знакомые удивительно часто попадают в ситуации, схожие до крайности. «В те времена, когда нам часто приходилось ездить по каналу, – начал он, – возвращался я как-то раз из Дублина домой. Когда мы добрались до Маллингара, канал кончился, и дальше мне пришлось идти пешком; а мы столько времени тащились по каналу, что у меня все тело затекло, и устал я, что твоя собака. Со мной было несколько человек приятелей, и мы то пешком шли, а не то кто-нибудь подвозил нас немного на телеге. Так мы и брели себе, пока не увидели возле дороги девчонок – они доили коров – и не остановились, чтобы поговорить с ними, пошутить, и все такое. Слово за слово, ну, в общем, попросили мы у них молока. "Нам тут и нацедить-то не во что, – они нам говорят, – пойдемте к нам домой". Мы пошли к ним домой, сели у очага и ну чесать языками. Чуть погодя товарищи мои ушли, а я остался – уж больно мне не хотелось отрываться от огня и от приятной беседы. Я спросил у девчонок, не найдется ли у них чего перекусить. Над огнем висел котел, они вынули оттуда мясо, положили его на блюдо и велели мне есть только там, где оно совсем уже сварилось, в самый раз. Когда я поел, девчонки как-то разом все ушли, и больше я их не видал. Дело шло к вечеру, а я все сидел себе и сидел, и так уж мне не хотелось никуда идти. Чуть погодя в дом вошли двое мужчин, и они тащили на себе покойника, за руки и за ноги. Я, едва их увидал, тут же схоронился за дверью. Ну, они проткнули покойника вертелом, и один другому говорит: "А кто будет вертеть мясо над огнем?" А другой ему в ответ: "Эй, Майкл Х., давай-ка, выбирайся из-за двери, будешь мясо вертеть". Я, конечно, вылез, зуб на зуб со страху не попадет, и принялся поворачивать вертел. "Майкл Х., – говорит мне тот, что первым подал голос, – если мясо подгорит, мы тебя самого на вертел и насадим", – и с этими словами оба они ушли. Так я там и сидел до полуночи, дрожал и поворачивал вертел. В полночь они вернулись, и один сказал, что мясо подгорело, а другой – что зажарилось в самый раз. Они стали ссориться из-за мяса, но порешили оба на том, что меня все ж таки на сей раз трогать не стоит; они уселись было у огня, и вдруг один как крикнет: "Майкл Х., а расскажи-ка ты нам сказку!" "Черта лысого, – говорю, – тебе, а не сказку." Тут он хвать меня за плечо, да и вышвырнул вон. А снаружи-то буря, мгла, просто черт знает что. Я за всю свою жизнь худшей ночи не видел. И тьма – хоть глаз коли. Так что когда один из них вышел из дому и хлопнул меня по плечу и спросил: "Майкл Х., ну а теперь? теперь ты согласен рассказать нам сказку?" – так я с готовностью ему ответил: "Да, расскажу". Он впустил меня в дом, посадил у очага и говорит: "Ну, начинай". "Я, – говорю, – знаю одну только сказку. Как сидел я на этом самом месте и пришли двое, вы самые, притащили покойника, а потом насадили его на вертел и поставили меня вертеть его над огнем". "Что ж, – говорит он мне, – вполне подходящая сказка. Ну ладно, иди, ложись вон там и спи себе с миром". И я пошел, как было сказано, и лег; а наутро проснулся посреди зеленой лужайки, на травке!»
Редкий год в Драмклиффе не являются какие-нибудь предзнаменования и знаки. Перед удачной путиной многие видят в небе сельдевую бочку в обрамлении грозового облака; а в месте, называемом здесь Колумкиллев Плес, где сплошь трясина и топь, наблюдают в подобных же случаях древнее судно, выплывающее из дали морской, и правит им сам Святой Колумба. Бывают, впрочем, и дурные знам<
|
|
|
