Преступность: во дворцах и в подворотнях

Корр  .:   Пресса уделяет много внимания уличной преступности, обходящейся нам, по оценке ФБР, в 4 миллиарда долларов в год. «Мультинэйшнл монитор» пишет, что «беловоротничковая» преступность, «преступность во дворцах», как ее называет Ральф Нейдер, стоит в год целых 200 миллиардов. Но это обычно игнорируется.

Преступность в США высока по стандартам схожих обществ, но только один ее вид — убийство с применением огнестрельного оружия — действительно впереди планеты всей. Виной тому наша «культура револьвера». Преступность как таковая давно остается на одном уровне. В последнее время она даже начала снижаться.

США принадлежат к тем немногим обществам — может, в этом они вообще уникальны, — где преступность считается политическим вопросом; в большинстве стран мира в ней видят социальную проблему. Политикам на выборах не надо спорить, кто круче в отношении преступности, — они просто пытаются решить, как с ней сосуществовать.

Почему у нас уделяют столько внимания преступности? По-моему, здесь дело не столько в самой преступности, сколько в общественном контроле. Предпринимаются усилия по превращению США в общество третьего мира, где немногие обладают несметными богатствами, а большинство лишено всяких гарантий, например, потому, что их рабочие места могут перевести в Мексику или еще куда-нибудь, где нанимателям можно не тревожиться из-за прибылей, профсоюзов и т. п.

Когда трудящиеся становятся лишними, что с ними делать? Во-первых, надо постараться, чтобы они не замечали несправедливостей общества и не намеревались его изменить, а лучший способ их отвлечь — вызвать у них взаимную ненависть и страх. Любое общество принуждения незамедлительно к этому приходит, видя в этом два достоинства: сокращение количества лишних людей (через насилие) и освобождение места для выживших (в тюрьмах).

Совершенно мошенническая война с наркотиками развернута именно тогда, когда каждому стало известно, что употребление любых наркотиков, включая даже кофе, среди образованных белых людей сокращается, а среди чернокожих держится на одном уровне. Полиции проще, видимо, хватать людей на улицах черного гетто, чем в белом пригороде. Сейчас очень высокий процент лишения свободы связан с наркотиками, но садится в основном мелкая сошка, пойманная на розничной торговле.

На крупных воротил чаще всего не обращают внимания. Министерство торговли США регулярно публикует данные по зарубежным операциям американского бизнеса (в виде оценок, причем запоздалых; подробности остаются неизвестными). В конце 1996 года оно рапортовало, что в 1995—1996 годах примерно четверть прямых иностранных капиталовложений в Западном полушарии (не считая Канады) приходилась на Бермудские острова.

Выяснилось, что большая часть иностранных филиалов корпораций, большинство активов которых принадлежит американцам, сосредоточено на Бермудах, еще 15 процентов — в Панаме, на британских Каймановых островах и в других «райских налоговых гаванях». Остальное — это, похоже, по большей части краткосрочные спекулятивные деньги, прибыли, вывозимые, скажем, из Бразилии.

Никаких предприятий на Бермудах не строится. Самая безобидная интерпретация — это один из способов уклонения от налогов. Вполне возможно, что это наркокапитал. По оценке ОЭСР (Организация экономического сотрудничества и развития, группа 29 богатейших стран со штаб-квартирой в Париже), более половины всех наркоденег — порядка 250 миллиардов! — ежегодно проходит через банки США. Но, насколько я знаю, эти «грязные» деньги ни у кого не вызывают вопросов.

Кроме того, уже много лет известно, что американская промышленность отправляет в Латинскую Америку гораздо больше химикатов, применяемых при производстве наркотиков, чем можно было бы оправдать использованием в легальных целях. Власти время от времени отдают производителям распоряжения отслеживать, кому и какие химикаты продаются, но я что-то не вижу судебных процессов.

На преступления корпораций закрывают глаза не только в сфере наркотиков. Взять историю с Ссудносберегательной ассоциацией. Лишь небольшая часть ее деятельности была квалифицирована как преступная, остальное было компенсировано из карманов налогоплательщиков. Стоит ли этому удивляться? Богатые и могущественные не желают подвергаться судебному преследованию.

 

Корр.:   Рассел Мокхайбер из «Корпорейт крайм репортер» сопоставляет две статистики: 24 тысячи американцев ежегодно становятся жертвами убийц, еще 56 тысяч гибнут от несчастных случаев и болезней, связанных с их профессиональной деятельностью.

Это еще один пример ненаказуемости корпоративной преступности. В 1980-х годах администрация Рейгана недвусмысленно намекала деловому миру, что не намерена давать ход делам о нарушениях требований Оу-эс-эйч-эй (Управление охраны труда). Результатом стал резкий рост травм на производстве. По данным «Бизнес уик», потери рабочего времени в связи с травматизмом с 1983 по 1986 год почти удвоились, отчасти из-за «бездействия Оу-эс-эйч-эй при президенте Рейгане и вице-президенте Буше».

То же самое относится к защите окружающей среды — переработке токсичных отходов и пр. Конечно, для людей это смертельно опасно, но какое же это преступление? А ДОЛЖНО им считаться.

 

Корр.:   Мы с Говардом Зинном побывали во Флоренции, штат Колорадо, в новейшей тюрьме максимальной безопасности. Там высокие потолки в холлах, сверкающий кафель на полу, всюду стекло. Тогда же я прочел, что в Нью-Йорке школы так переполнены, что уроки приходится проводить в столовой, спортзале, гардеробе. Очень характерное сопоставление!

Безусловно, это взаимосвязанные вещи. Тюрьмы и школы больших городов предназначены для избыточного населения, которому бесполезно давать образование, потому что для него все равно не найдется работы. Мы — люди цивилизованные и сажаем их в тюрьмы, не использовать же для их отстрела «батальоны смерти»!

Главный контингент тюрем — лица, совершившие преступления, связанные с наркотиками, чаще мелкие. Что-то я не видел в тюрьмах много банкиров или исполнительных директоров химических концернов. Жители зажиточных пригородов совершают много преступлений, но они попадают в тюрьмы далеко не так неотвратимо, как бедняки.

Есть еще один фактор. Строительство тюрем превратилось сейчас в очень важную часть экономики. С пентагоновской системой это пока еще несравнимо, но вот уже несколько лет растет такими темпами, что обратило на себя внимание финансовых институтов, вроде «Мэррилл Линч», размещающих акции компаний, строящих тюрьмы.

Индустрия высоких технологий, по-прежнему зависящая в области исследований и технологий от Пентагона, одновременно проявляет интерес к управлению тюрьмами при помощи суперкомпьютеров, технологий наблюдения и т. д. Собственно, я совершенно не удивлюсь, если в тюрьмах будет сидеть меньше народу, а больше станет заключенных у себя дома. Для новейших технологий не составляет проблемы создать устройства слежения, контролирующие людей в любом месте. Телефонный звонок неположенному абоненту? Сигнал тревоги и удар током!

Это позволит сэкономить на строительстве тюрем. Конечно, строительной индустрии не поздоровится, зато выиграет высокотехнологичный сектор — более передовая, растущая, динамичная часть экономики.

* * *

Корр  .:   Описываемый вами сценарий смахивает на «1984» Оруэлла...

Можете называть это Оруэллом и как угодно еще — для меня это обыкновенный государственный капитализм. Такова естественная эволюция системы, субсидирующей промышленное развитие и старающейся увеличить краткосрочную прибыль немногих за счет многих.

 

Корр.:   Тридцать — сорок лет назад никто не поверил бы предсказаниям о полном запрете курения на авиарейсах и в ресторанах, о массированном наступлении на табачные компании.

На протяжении 1980-х годов происходило неуклонное снижение употребления возбуждающих веществ — наркотиков, табака, кофе и др. — самыми образованными и состоятельными слоями населения. Табачные компании, сознавая, что эту часть рынка они все равно потеряют, ринулись на зарубежные рынки, которые для них силой открывает американское правительство.

Многие бедные, малообразованные люди по-прежнему курят. Собственно, табак превратился в наркотик для низшего класса, и некоторые историки права даже предсказывают, что его в конце концов объявят вне закона. Так происходит уже не одно столетие: когда какое-то вещество начинает ассоциироваться с «опасными классами», на него накладывается запрет. Запрет спиртного в США был частично направлен против рабочего класса, расслаблявшегося в нью-йоркских питейных заведениях. Богатые сколько пили раньше, столько и продолжали пить.

Между прочим, я противник запрета курения и вообще всех запретов на вещества, употребляемые трудящимися классами. Но это пагубная привычка, убивающая огромное число людей и вредящая еще большему количеству, поэтому то, что теперь она контролируется, представляет собой шаг вперед.

 

Корр  .:   В августе 1996 года Г. Уэбб поместил в «Сан-Хосе Меркьюри ньюс» статью из трех частей, потом выросшую в книгу «Темный альянс». Он обвиняет ЦРУ в сбыте кокаина в черных пригородах Лос-Анджелеса и считает его виновным во взрыве «крэковой» наркомании в 1980-х годах. Как я заметил, вы держитесь в стороне от таких сюжетов, — во всяком случае, пока вам не зададут прямой вопрос в интервью. Вы не тратите на них много энергии.

Просто у меня на это свой взгляд. Рассказанная Уэббом история по сути верна, но о замешанности ЦРУ в распространении наркотиков по миру известно уже лет двадцать пять, после книг Ала Маккоя например, «Политика героина: ЦРУ в глобальном трафике». Это началось сразу после Второй мировой войны. Сначала были «французские связные» в Марселе (попытки ЦРУ помешать влиянию профсоюзов путем возрождения мафии и штрейкбрехерства), потом «Золотой треугольник» в Лаосе и Бирме, Афганистан и т. д.

Многое раскрыли десять лет назад Боб Пэрри и Брайан Барджер. Они говорили правду, и им быстро заткнули рот. Вклад Уэбба заключается в том, что он пролил свет на кое-какие подробности, в частности на пути доставки кокаина в гетто.

Когда ЦРУ утверждает, что оно не в курсе дела, то это правда. Зачем им вдаваться в такие подробности? Замысел не в том, чтобы наркотики попали в гетто — это происходит естественным образом. В сообщества, способные себя защитить, наркотику пути нет. Его назначение — гибнущие кварталы, где людям приходится бороться за выживание, где дети предоставлены сами себе, потому что родители в поте лица добывают хлеб насущный.

Конечно, между ЦРУ и наркотиками существует прямая связь. США были замешаны в международном терроризме во всей Центральной Америке. Все происходило тайно (то есть важные люди во власти и в прессе знали о происходящем, но все было устроено так, что они могли делать вид, будто остаются в неведении). За неподотчетными деньгами и головорезами нашему правительству, естественно, приходилось обращаться к наркодилерам, вроде Норьеги (как вы помните, он был нам большим другом, пока не стал слишком самостоятельным). Все это не секрет и не должно удивлять.

Но я в отличие от многих считаю, что ЦРУ занималось всем этим не по собственной инициативе, а по приказу из Белого дома. Оно использовалось как инструмент государственной политики, для проведения операций, сам факт которых правительство не желает признавать.

 

Масс медиа

Корр.:   В вашей с Э. Германом книге «Изготовление согласия» (1988) перечислены пять фильтров, через которые пропускают новость, прежде чем она доходит до нас. Один из этих фильтров — антикоммунизм, — вероятно, подлежит замене.

Во всяком случае, на время. Тогда он воспринимался узко. Если говорить шире, то это идея о том, что нам грозит нападение страшных врагов, поэтому необходима защита в виде внутренней силы.

Людей надо чем-то запугивать, чтобы они не стали обращать внимание на то, что с ними на самом деле происходит. Необходимо, чтобы они испытывали страх и ненависть, отводя гнев — или даже просто недовольство, — порождаемый общественно-экономическими условиями.

В начале 1980-х годов стало ясно, что коммунизм ненадолго останется такой угрозой, поэтому администрация Рейгана, придя к власти, тут же сосредоточилась на «международном терроризме». Сначала «подвесной грушей» им служила Ливия.

Всякий раз, когда требовалась дополнительная поддержка для «контрас» или еще кого-нибудь, они провоцировали конфронтацию с Ливией. Нелепость дошла до того, что в один прекрасный день Белый дом окружили танками, чтобы уберечь бедняжку президента Рейгана от ливийских убийц. Это превратилось в международный анекдот.

К концу 1980-х годов во врагов превратились латиноамериканские наркоторговцы; теперь к ним присоединились иммигранты, чернокожие преступники, мамаши, получающие пособие по «социалке», и куча других опасных элементов, осаждающих нас со всех сторон.

 

Корр  .:   В конце книги «Изготовление согласия» вы делаете вывод, что «общественное значение масс медиа заключается... в защите экономических, социальных и политических интересов привилегированных групп, доминирующих в нашем обществе и государстве». Не желаете ли что-нибудь к этому добавить?

Это такой трюизм, что его необязательно передавать словами. Было бы удивительно, если бы это оказалось неверно. Уже сам свободный рынок — или то, что его напоминает, — принуждает к такому выводу.

 

Корр  .:   В журнале «Зет» Эд Герман размышляет о живучести идеи о свободе прессы.

Эд совершенно прав в своей предпосылке: значение имеют желания людей, владеющих прессой и контролирующих ее. Только я не совсем с ним согласен в части их нелиберальности. По-моему, такие общенациональные газеты, как «Вашингтон пост» и «Нью-Йорк таймс», отвечают определению либеральности. Иногда я даже согласен с тем, что там пишут.

Например, «Нью-Йорк таймс» удивила меня редакционной статьей в поддержку расширения прав рабочих в Индонезии (в противовес мнению правых, что индонезийских рабочих надо душить, потому что так на них можно больше заработать). Некоторые обозреватели «Нью-Йорк таймс», например Боб Герберт, гораздо лучше тех, кто писал в газете сорок лет назад, иногда из-под их пера выходят очень приличные статьи.

Но в целом пресса, принадлежащая к господствующей тенденции, исходит из общих предпосылок, вроде необходимости сохранения государства благоденствия для богатых. При соблюдении этих рамок существует простор для столкновения мнений, и крупные органы массовой информации вполне могут принадлежать к либеральной тенденции. Собственно, при хорошо отлаженной пропагандистской системе им там самое место.

Самый хитрый способ добиться от людей пассивности и покорности — это резко ограничить спектр допустимых мнений, зато внутри этих рамок дозволять пламенные дебаты и даже поощрять наиболее критические, диссидентские взгляды. Это дает людям ощущение торжества свободомыслия, но при этом краеугольные камни системы дополнительно укрепляются благодаря неукоснительному соблюдению пределов допустимой дискуссии.

Так что вполне позволительно спорить, должен ли «мирный процесс» на Ближнем Востоке начаться немедленно или с задержкой, уступает ли Израиль слишком много или в самый раз. Но ни в коем случае нельзя заводить речь о том факте — а ведь это неопровержимый факт, — что этот самый «мирный процесс» перечеркнул двадцать пять лет международных дипломатических усилий по признанию национальных прав обеих противоборствующих сторон и привел к торжеству американской позиции — отрицания наличия этих прав у палестинцев.

Проясним, что подразумевают слова «либеральная пресса». Предположим, 80 процентов всех журналистов голосуют за демократов. Значит ли это, что они — либералы в содержательном смысле этого слова или что они находятся слева в рамках крайне узкого правоцентристского спектра? (Я только и делаю, что критикую либеральную прессу, ставящую левый предел приемлемого мнения.)

Сделаем еще один шаг. Представим, что 80 процентов журналистов — пламенные радикалы, мечтающие писать для «Зет». Значило ли бы это, что радикальна сама пресса? Только в том случае, если считать, что в ней возможно свободное выражение мыслей (ее репортерами).

Но ведь именно об этом идет спор, и это невозможно установить простым заявлением. Преобладают эмпирические свидетельства ложности этого тезиса, а серьезных попыток оспорить его как-то незаметно. Нам просто предлагается исходить из того, что пресса свободна для высказываний. Такая логика побеждает только в условиях концентрации власти и покорности образованных слоев населения.

 

Корр.:   Издательство Иллинойсского университета напечатало книгу видного австралийского ученого Алекса Кэри «Демократия без риска». Одна из ее глав называется «Пропаганда для корней и для верхушек». Что подразумевал Кэри?

«Пропаганда для верхушек» — это как раз то, о чем пишем мы с Эдом Германом. Речь об элитарной прессе, нацеленной на образованные слои населения, больше участвующие в принятии решений, в установлении рамок и целей, которые остальным остается принимать. «Пропаганда для корней» предназначена для презренных масс, ее цель — отвлечь их и обезвредить, убрать с общественной арены, где им нет места.

 

Корр.:   Вы не находите иронии в том, что такую важную работу об американской пропаганде написал австралиец?

Ничуть. Алекс Кэри был моим старым другом, мы даже посвятили ему нашу книгу «Изготовление согласия». Он — пионер изучения корпоративной пропаганды, в которой пресса является всего лишь одной из составных частей. Он трудился над большой книгой на эту тему, но закончить ее помешала смерть.

Корпоративная пропаганда — важная сила современной истории, тем не менее ее мало исследуют, потому что людям не полагается знать, как давно и сильно корпорации контролируют настроения общества. Кэри цитирует бизнес-прессу, признающую, что общественные настроения — «величайшая угроза для промышленников».

Нам полагается считать прессу либеральной, опасной, враждебной, непокорной. Это само по себе — замечательный пример корпоративной пропаганды.

 

Корр.:   Летом 1995 года жара погубила в Чикаго больше семисот человек. Это были в основном пожилые жители бедных кварталов, которым не по карману кондиционеры. По-моему, заголовки должны были кричать: «Семьсот жертв рынка!»

Вы совершенно правы: честная пресса должна была бы признать, что рыночная система множит жертвы. В газетах не хватало более честной, человечной точки зрения, которая шла бы дальше отражения позиции сильных мира сего. Но ждать, что они сделают это по собственной инициативе, — все равно что ждать от «Дженерал моторе» отказа от прибылей в пользу обитателей трущоб.

 

Корр.:   Энтони Льюис, которого вы часто называете «крайним либералом, какого может себе позволить «Нью-Йорк таймс», восхвалял «Документы Пентагона» по случаю их 25-летия как величайший пример героизма и отваги прессы. Он писал, что «до 1971 года пресса была гораздо более ручной».

Перемены нельзя отрицать. 1960-е годы сделали общество гораздо более открытым, начиная с личного мнения и кончая дресс-кодом и религией. Это повлияло буквально на все, включая корпорации и их прессу: теперь ее дисциплина утратила тот автоматизм, который характеризовал ее в 1960-х годах.

Мне вспоминается тогдашняя колонка Рендольфа Райана. Это дитя 1960-х годов отлично работало репортером «Бостон глоуб» в Центральной Америке в 1980-х годах. Культура 1960-х годов сильно повлияла на издателя «Бостон глоуб» Тома Уиншипа, чей сын, кстати, участвовал в борьбе с призывом в армию. Происходившее повлияло на его мышление и во многом улучшило его газету. Так что влияние 1960-х годов невозможно отрицать. Но публикация «Документов Пентагона» в 1971 году — явление иного порядка.

В 1968 году после «наступления Тет» (наступление повстанцев, именовавшихся американцами Вьетконгом, при поддержке Северного Вьетнама во время вьетнамского праздника Тет) корпоративная Америка решила, что с войной пора кончать. Возобладало мнение, что мы в основном добились того, что нам было нужно, и что воевать дальше было бы слишком накладно. Поэтому Джонсону было поручено в той или иной форме приступить к переговорам и к выводу американских войск.

Прошло еще год-полтора, прежде чем пресса стала откликаться на призыв корпоративной Америки и позволять себе очень скромную поначалу критику войны. Помнится, первой к уходу американцев из Вьетнама призвала как раз «Бостон глоуб».

Примерно тогда же Льюис заговорил о том, что война начиналась с благих намерений, но к 1969 году (!) стало понятно, что это «катастрофическая ошибка» и что США «могли бы навязать решение только слишком дорогой для себя ценой». (С таким же успехом и «Правда» могла бы писать в 1980-1981 годах, что «война в Афганистане начиналась с благих намерений, но теперь ясно, что это катастрофическая ошибка, обходящаяся России слишком дорого» [так у Хомского. — Примеч. пер.].)  

Конечно, Вьетнам был не «катастрофической ошибкой», а кровавой агрессией. Вот когда «Нью-Йорк таймс» станет писать ТАК, мы поймем, что кое-что меняется.

Самое главное из «Документов Пентагона» никогда не появлялось на страницах «Нью-Йорк таймс» и не обсуждалось в литературе главенствующего направления. То, что было напечатано, не представляло собой большого откровения. Там была кое-какая новая информация, однако преобладало подтверждение того, что уже было доступно обществу раньше. Желание «Нью-Йорк таймс» напечатать это через три года после решения главных центров власти в Америке о необходимости завершить войну не было таким уж выдающимся подвигом.

 

Корр.:   Правительство сокращает финансирование общественного радио и телевидения, поэтому все чаще им приходится обращаться за средствами к корпорациям.

Общественное радио и телевидение были и остаются второстепенными проектами. Боб Макчесни пишет о спорах в 1920— 1930-х годах об общественной или частной собственности на радиовещание. Вам известно, за кем осталась победа. Когда появилось телевидение, обошлось без споров: его сразу отдали бизнесу.

И в том и в другом случае все происходило во имя демократии! Сами видите, какая странная у нас интеллектуальная культура: мы отбираем прессу у общества, вручаем ее частной тирании — и называем это демократией.

Со временем такое положение закрепилось. Акт о телекоммуникациях 1996 года стал величайшим в истории отказом от общественной собственности. Не потребовалось даже небольших формальных выплат.

Макчесни делает важное замечание: вопрос решался не как социальный или политический, о нем писали на газетных страницах, посвященных бизнесу, а не на первой полосе. Проблема законности передачи общественных медиаресурсов в частные руки не обсуждалась, речь шла только о том, как должна пройти сама эта передача. Огромная пропагандистская победа!

Общественным радио и телевидению позволено влачить жалкое существование, отчасти потому, что коммерческую прессу критикуют за неисполнение общественных обязанностей, диктуемых законом. Вот пусть общественные станции об этом и позаботятся! Пусть они и пускают «Гамлета»! Сужается даже их маргинальная функция.

Из этого, между прочим, не обязательно вытекает окончательная гибель общественных радио и телевидения. В Средние века поддержку искусству оказывали исключительно аристократы-меценаты вроде Медичи; возможно, так же поступят и нынешние благодетели. Финансируют же они, в конце концов, исполнение опер и симфоний!

Макчесни отмечает также, что инновации в вещании происходят именно на общественных, а не на коммерческих радио и телевидении. ГМ-радио оставалось общественным, пока не стало зарабатывать деньги, после чего оно стало частным. Ярким примером сегодня является Интернет — его изобрели, финансировали, запускали в общественном секторе, пока он не стал прибыльным, а как только он проявил потенциал доходности, его отдали мегакорпорациям.

 

Корр.:   Два документальных фильма, удостоенных «Оскара», — «Смертельный обман» о «Дженерал электрик» и «Панама», как и фильм о вас, «Изготовление согласия», прошли почти незамеченными по общественному телевидению.

Раньше бывало еще хуже. В начале 1970-х годов я провел две недели в Индокитае. Тогда я был неплохо известен в Бостоне и окрестностях, а там вещает главный филиал Эн-пи-ар «Дабло-джей-би-эйч». Либеральный глава «Дабло-джей-би-эйч» Луис М. Лайонс с большой неохотой согласился взять у меня интервью, которое длилось всего несколько минут, и в весьма недоброжелательной обстановке. Кажется, вто время это было мое единственное выступление на общественном радио.

Я не большой поклонник нынешней прессы, но, считаю, она лучше, более открытая, чем тридцать — сорок лет назад. Люди, прошедшие через 1960-е годы, сейчас работают в прессе и руководствуются — во всяком случае, отчасти — более гуманными позициями.

 

Корр.:   Какой должна была бы быть пресса в истинно демократическом обществе?

Она должна находиться под общественным контролем. Ее структура, материалы, доступ к ним — все должно быть плодом общественного участия, хотя бы в той мере, в какой этого желают сами люди. Думаю, так в конце концов и будет.

Некоторые СМИ в США были в свое время более демократичными. Не будем увлекаться экзотикой и вернемся недалеко, в 1950-е годы, когда восемьсот профсоюзных газет с 20—30 миллионами читателей боролись с коммерческой прессой, «при любой возможности проклинавшей профсоюзы», как они писали, и «торговавшей достоинствами большого бизнеса», то есть внушавшей людям свою мифологию.

Боб Макчесни пишет, что в начале 1940-х годов работала тысяча профсоюзных репортеров, а нынче их осталось семеро.

В любой газете есть раздел бизнеса, обслуживающий интересы небольшой части населения, контролирующей саму газету. А профсоюзного раздела я не видел ни в одной газете. Когда появляется какая-то новость о трудящихся, ее все равно помещают в раздел о бизнесе, где она освещается с соответствующих позиций. Вот яркое проявление того, кому принадлежит власть.

 

Корр  .:   Многие критикуют развивающуюся «таблоидизацию» новостей. Программные директора в ответ на критику заявляют: «Мы даем публике то, чего она хочет. Никто не заставляет ее включать телевизор и смотреть наши программы». Что вы об этом думаете?

Прежде всего я не согласен, что публика этого хочет. Например, я думаю, что ньюйоркцев заинтересовало бы, что «НАФТА нанесет ущерб женщинам, черным, латиноамериканцам и малоквалифицированным промышленным рабочим» (70 процентов рабочих считаются малоквалифицированными) — как мог узнать очень внимательный читатель «Нью-Йорк таймс» на следующий день после одобрения НАФТА конгрессом.

Но даже эти факты тонули в перечислении тех, кому НАФТА пойдет на пользу: местным банкам, телекоммуникационным и сервисным фирмам, консультантам по менеджменту и связям с общественностью, юристам, маркетологам, банкам и страховщикам с Уоллстрит, капиталоемкой химической промышленности, издателям, включая медиакорпорации, и т. д.

Даже если не говорить об этом, желания людей обусловлены социально, зависят от их жизненного опыта и возможностей. Измените структуру — изменится и их выбор.

В Бразилии я побывал в рабочих трущобах, где люди собираются в телевизионный «прайм-тайм», чтобы посмотреть на большом экране фильмы местного производства. Они предпочитают их «мыльным операм» и прочей чепухе коммерческого вещания, но эти их предпочтения проявились только потому, что им предоставлен выбор.

Из опросов в США следует, что большинству хочется телевидения без рекламы. Есть такое? Конечно нет. В США телевидение, большие корпорации продают аудиторию другим бизнесам и не заинтересованы в том, чтобы у нас появилось разнообразие мнений.

 

Корр.:   В статье «Странное исчезновение гражданской Америки» Роберт Патнэм назвал телевидение злоумышленником.

Патнэм — гарвардский социолог, работающий в рамках генеральной линии. Он выяснил, что по сравнению с шестидесятыми годами наполовину сократились все формы человеческого общения: хождение в гости к соседям, работа в родительских комитетах, участие в соревнованиях по боулингу... Одна из причин того, что дети так много смотрят телевизор, заключается в том, что по сравнению с 1960-ми годами общение родителей с детьми сократилось на 40 процентов, — потому, в частности, что обоим родителям приходится работать по 50 часов в неделю, чтобы прокормить семью. Детских садов не хватает, остается только телевизор в роли няньки.

Но обвинять телевизор — слишком примитивно. Это не сила природы, а ядро маркетинговой культуры, нацеленное на определенные последствия. Он не источник силы. По телевизору не увидишь инструкций по присоединению к профсоюзу и по улучшению условий жизни. Телевидение планомерно вбивает вам в голову послания, разрушающие ваше сознание и отрывающие вас от других людей. В конце концов это приносит результат.

То, что происходит с телевидением, является частью более широких процессов. Элиты всегда видят в демократии главную угрозу, то, от чего им надо защищаться. Они давно поняли, что лучшая оборона от демократии — отвлечение. Недаром еще в ХЕХ веке бизнесмены финансировали евангелическую религию, изучение местных диалектов и пр.

 

Корр  .:   Дети смотрят телевизор по сорок часов в неделю. Это делает их смирными.

Это элемент программы усмирения.

 

⇐ Предыдущая17181920212223242526Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: