 |
Глава 3 Концептуальные основы науки о сознании
|
|
|
|
...
Следовательно, первой целью психолога является определение природы и числа ментальных элементов. Он мало‑ помалу, шаг за шагом, делит ментальный опыт и делает это до тех пор, пока деление не остановится. Достижение этой точки означает, что элемент сознания найден.
Титченер черпал вдохновение в успехах физических наук, в которых господствовали аналогичные атомистические и аналитические стратегии. Он обращался к химии как к некой модели психологии. «Идеи», или сложные ментальные процессы, подобны химическим соединениям; «ощущения», или простые ментальные элементы, подобны химическим элементам, которые не могут быть разложены на более простые составные части:
...
«Идея» представляет собой сложную структуру, состоящую из ряда элементарных процессов, бок о бок перемещающихся в сознании: следовательно, она похожа на сложные соединения, которые анализируются в химической лаборатории. Однако ощущение не поддается анализу точно так же, как и такие химические элементы, как водород и кислород. Они связаны с идеей точно так же, как кислород и водород связаны с водой (Titchener, 1896, pp. 27‑ 28).
На основе интроспекции Титченер разработал тонкую и сложную лабораторную методику, правильно использовать которую могли только специально подготовленные испытуемые, обладающие определенными навыками.
...
Будьте максимально внимательны к объекту или к процессу, вызывающему ощущения, и когда объект удален или процесс завершен, призвав на помощь память, вспомните свое ощущение с максимальной полнотой и так живо, как только можете (Titchener, 1896, р. 33).
Чтобы не мешать естественному ходу переживания, интроспективный отчет должен быть сформулирован и предъявлен только после того, как оно уйдет. Титченер писал: «Интроспективный анализ переживания – это анализ после окончания переживания» (Titchener, 1896, р. 34).
|
|
|
Однако интроспективный отчет не должен ограничиваться описанием переживания как такового. Подобная дескриптивная (описательная) интроспекция не может дать нам элементы сознания. Чтобы получить их, нужна аналитическая интроспекция, которая дробит это переживание на составные части. Современник Титченера Освальд Кульпе так описывает аналитическую интроспекцию:
...
Прежде всего, мы должны подвергнуть все содержание сознания точному анализу и определить те конечные элементы, из которых оно состоит… Из всех естественных наук только в химии можно найти аналогичные элементы… И подобно тому, как химический элемент представляет собой некую субстанцию, не поддающуюся дальнейшему анализу, так и из простых элементов психологических переживаний нельзя выделить никаких составляющих (Kü lpe, 1895, р. 19).
В своих лабораторных экспериментах структуралисты использовали психологические принципы Фехнера. Так, чтобы выяснить, сколько разных элементарных цветовых ощущений испытывает человек, испытуемым предъявляли два совершенно одинаковых спектра. Они наблюдали их через две узкие щели. Испытуемый должен был посмотреть на один цвет в первом спектре, а затем, перемещая вторую щель вдоль второго спектра, найти в нем сначала точно такой же цвет, а затем – минимально отличный. Каждый «минимально отличный» цвет представляет собой элемент сознания. Титченер определил, что мы различаем около 700 + 150 + 30 000 качеств визуального ощущения: 700 разных степеней осветленности между черным и белым, 150 разных цветов спектра и около 30 000 разных сочетаний цвета и освещенности.
Не вдаваясь в подробности, можно сказать, что это было исследовательской программой структурализма. У него было немало сильных сторон: структурализм пытался связать психологию с естественными науками как метафизически, так и методологически. Метафизическая идея атомизма возникла под непосредственным влиянием физики и химии. Методологический лабораторный подход был непосредственно вдохновлен естественными науками: «Между психологическим, физиологическим и прочими естественнонаучными экспериментами нет никакой принципиальной разницы» (Titchener, 1896, р. 35).
|
|
|
Следовательно, психология как наука о сознании старалась быть настолько объективной и научной, насколько это было возможно, если учесть, что объектом ее изучения было сознание, которое нельзя непосредственно измерить и от которого нельзя «отобрать пробу на анализ». Тем не менее Титченер считал, что психология не сильно отличается от других наук. Результаты психологических экспериментов воспроизводились другими исследователями и в других лабораториях, так что, в принципе, каждый мог проверить результаты сам; если эти результаты и не были публично проверяемыми, то, как минимум, их можно было проверить на межсубъектном уровне.
Тем не менее структурализм не привел к объединению результатов из разных лабораторий. Серьезные разногласия между разными лабораториями (в частности, лабораториями Титченера и Кульпе) свидетельствовали о неких фундаментальных проблемах в методологии аналитической интроспекции. Предметом одного из них было число элементов сознания. Согласно результатам Титченера. таких элементов было всего более 42 415 (Titchener, 1896, р. 67). Однако лаборатория Кульпе называла значительно более скромную цифру – около 11 000. В науке само по себе несовпадение результатов – обычное явление, это скорее правило, нежели исключение. Однако оказалось, что в данном случае не было никакой возможности решить, чьи результаты ближе к истине. Не было никакого объективного метода, который позволил бы определить, чьи интроспекции были ошибочными, а чьи – верными. Каждая лаборатория по‑ своему тренировала испытуемых, благодаря чему они, возможно, воспринимали и анализировали, а следовательно, ощущали и описывали одни и те же стимулы по‑ разному.
|
|
|
Не менее серьезные дебаты вызвал вопрос о «мысли без образа». Лаборатория Кульпе сообщила, что в экспериментах, в которых задание требовало решения какой‑ то проблемы и целью которых было наблюдение за мыслью, возникающей сразу после того, как проблема решена, испытуемые сообщали о некотором похожем на мысль опыте, лишенном каких бы то ни было конкретных образов (слов, картин). Это противоречило теории Титченера (и Вундта), согласно которой содержание сознания обязательно включает какие‑ то образы: мысли без образов быть не может. И в данном случае не было никакой надежды с помощью дальнейших экспериментов выяснить, на чьей стороне правда. Повторяя эксперимент, испытуемые Титченера сообщали о том, что у них не было никаких «мыслей без образов», тогда как испытуемые Кульпе продолжали сообщать о «мыслях без образов». Сам по себе эксперимент мог вызвать то, что мы сегодня назвали бы неосознанной когнитивной обработкой информации, но в то время разум приравнивался к сознанию. Вне сферы сознания не может быть ни умственной деятельности, ни мыслительного процесса, только физиологические, нементальные процессы. Следовательно, ни Титченер, ни Вундт не допускали существования бессознательного, но мыслительного процесса, потому что это противоречило их основным философским воззрениям относительно мыслительных процессов.
Эти внутренние противоречия оказались среди наиболее важных причин краха интроспекционизма. Однако не менее важными оказались и нападки извне со стороны новых, нарождающихся исследовательских программ в психологии. Спектр этих программ был чрезвычайно широк – от подходов, которые рассматривали психологию как науку о сознании, но не разделяли основополагающих представлений структурализма об атомистической природе последнего, до подходов, которые не признавали существования сознания.
Уильям Джеймс и поток сознания
В то время как Вундт представлял истинно немецкий подход к изучению сознания, ведущая роль в англо‑ американском мире принадлежала Титченеру. Однако самая известная роль в истории интроспеционистской психологии принадлежит Уильяму Джеймсу (1842‑ 1910). Его считают дедушкой современной науки о сознании. Его классический труд, двухтомник «Principles of psychology» («Принципы психологии») (1890/1950), по сию пору считается если не лучшей, то одной из лучших работ, когда‑ либо написанных философом или ученым.
|
|
|
Взгляды Уильяма Джеймса на психологию как на науку о «ментальной жизни» заметно отличались от взглядов Вундта и Титченера. Джеймс не признавал как минимум двух аспектов подхода Вундта – Титченера: их приверженности к бесконечным, скрупулезным лабораторным экспериментам и атомистического представления о сознании. Джеймс был прекрасно осведомлен о работе Вундта и посещал его лабораторию, но механистичная, лабораторная психология сознания не привлекала его.
...
В течение нескольких лет в Германии возникло то, что может быть названо «микроскопической психологией», движимой экспериментальными методами, которые, конечно же, ежесекундно ищут интроспективные данные… Эти методы требуют величайшего терпения и вряд ли могли возникнуть в стране, коренным жителям которой это быстро наскучило бы (James, 1890/1950, vol. 1, p. 192).
Джеймс подчеркивал превосходство интегративной теории над детальными лабораторными экспериментами и считал недостаточными теоретические плоды, полученные в результате лабораторного подхода. Более того, Джеймс не принимал атомистическую теорию сознания, которая лежала в основе немецкого подхода к психологии и была еще более заметна в британском ассоциационизме, представителями которого были такие знаменитые философы, как Дэвид Юм и Джон Стюарт Милл. Структурализм Титченера вобрал в себя обе эти атомистические традиции, а потому был диаметрально противоположен взглядам Джеймса. Джеймс критиковал представления структурализма и ассоциационизма о том, что психология должна начинаться с ощущений, с простейших ментальных фактов. Он утверждал, что таких вещей, как «простые ощущения», не существует:
...
Ни у кого никогда не было простого ощущения как такового. Сознание, с самого нашего рождения, представляет собой изобилие объектов и связей, а то, что мы называем простым ощущением, есть результат дискриминативного внимания, которое часто может достигать чрезвычайно высокой степени (James, 1890/1950, vol. 1, p. 224).
По Джеймсу, сознание – это единый, динамичный, постоянно изменяющийся поток переживаний. Джеймс использовал слово «мысль»? так же как и «поток мыслей», но под «мышлением» понимал «сознание»: «Я называю словом " мышление" любую форму сознания без различия» (vol. 1, р. 224).
|
|
|
...
Следовательно, сознание не состоит из фрагментов. Прежде всего, такие слова, как «цепь» или «последовательность», точно не описывают его в том виде, как оно проявляется. Сознание не есть нечто соединенное, связанное, оно течет. «Река» или «поток» – вот метафоры, которые описывают его наиболее естественно. Когда мы дальше будем говорить о сознании, давайте называть его потоком мыслей, потоком сознания или потоком субъективной жизни (James, 1890/1950, vol. 1, р. 239).
Однако потоку субъективной жизни присуща некоторая внутренняя структура. Но она отличается от фиксированной структуры химического соединения, состоящего из атомов элементов, и представляет собой динамично струящуюся структуру, в которой, в центре внимания, возникают четкие образы, окруженные менее четким фоном, окрашивающим нынешние переживания мириадами отражений от прежних переживаний и воспоминаний, от других нынешних переживаний и будущих ожиданий.
...
Каждый определенный образ в сознании вымачивается и окрашивается в омывающей его свободно текущей воде. Она приносит ощущение его связей, ближних и дальних, умирающее эхо оттуда, откуда он пришел к нам, зарождающееся чувство, куда он приведет нас. Значение, ценность этого образа заключается в этом ореоле, в этой полутени, которая окружает и сопровождает его, или он растворяется в ней. (James, 1890/1950, vol. 1, р. 255).
Для Джеймса фундаментальным фактом для науки о сознании, фактом не вызывающим никаких сомнений, является существование состояний сознания. Метод научного изучения этих фактов – интроспективное наблюдение.
...
Интроспективное наблюдение – это то, на что мы можем полагаться в первую очередь и всегда. Слово «интроспективное» вряд ли нуждается в объяснении: разумеется, оно означает наблюдение над нашим собственным сознанием и фиксирование того, что мы при этом обнаруживаем. Каждый согласится с тем, что при этом мы обнаруживаем состояния сознания» (James, 1890/1950, vol. 1, p. 185).
Да, Уильям Джеймс был представителем эпохи интроспекционизма в психологии, но его основополагающие идеи о сознании и психической деятельности кардинально отличались от идей, которые были характерны для структурализма, доминировавшего в то время. В известном смысле взгляды Джеймса на сознание и его критика атомизма делают его союзником гештальт‑ психологии, немецкой школы психологической мысли, которая стала вторым после Вундта заметным явлением в немецкой психологии.
Крах интроспекционизма как науки о сознании
Расцвет интроспекционизма пришелся на начало XX века, когда его лидеры Вундт, Титченер и Джеймс достигли пика своей карьеры и доминировали в психологии как в Европе, так и в Америке. Но его дни были сочтены: в Германии возникло новое движение, получившее название гештальт‑ психология и направленное в первую очередь против структурализма Вундта и Титченера. Более того, за пределами лабораторий экспериментальной психологии взгляд Фрейда на психику как преимущественно бессознательную по своей природе начал завоевывать признание во всем мире. В Америке бихевиоризм вообще поставил под вопрос научные и философские основы интроспекционистского подхода к психологии.
Гештальт‑ психология: сознание целостно, а не атомарно
Гештальт‑ психология – это детище троих немцев: Макса Вертгеймера, Курта Коффки и Вольфганга Келера, – чьи имена отождествляются с этим подходом. К 20‑ м годам XX века он завоевал в Германии достаточно прочное положение. Однако, к несчастью, в дальнейшее развитие гештальт‑ психологии и науки вмешалась политика. В 1933 году все евреи, работавшие в университетах Германии, были изгнаны, а оставшиеся профессора были вынуждены начинать свои лекции с нацистского приветствия. В результате к 1935 году ведущие гештальт‑ психологи покинули Германию и эмигрировали в Америку, где им не суждено было занять такое же лидирующее положение в академической науке, какое они занимали в Германии. В США гештальт‑ психология просуществовала в тени бихевиоризма вплоть до 60‑ х годов XX века, когда скончался Вольфганг Келер, последний из отцов‑ основателей этого движения.
Гештальт‑ психология критиковала структурализм за его атомистические представления о сознании и отстаивала свою концепцию его целостности. Для гештальт‑ психологов сознание, мир субъективного опыта – основная реальность, которую должна изучать психология. Но эта реальность не образована мельчайшими, локальными фрагментами простых ощущений, связанных, подобно фрагментам мозаики. То, как человек испытывает локальные ощущения, зависит от всего окружающего контекста. Следовательно, мельчайшие фрагменты зависят от целого, а не это целое построено из независимых локальных атомов ощущений. Иными словами, гештальт‑ психология отвергала «мозаичную гипотезу» интроспекционизма:
...
Основное допущение интроспекционизма заключается в следующем: истинные сенсорные факты есть локальные явления, зависящие от локальной стимуляции, а не от стимулирующих условий в окружающей их среде» (Kö hler, 1947, р. 95).
…сенсорный опыт в данном месте зависит не только от стимула, воздействующего на это место, но и от стимулирующих условий в окружающей среде… таков взгляд, которого придерживается гештальт‑ психология» (Kö hler, 1947, р. 93).
Гештальт‑ психология критиковала также и интроспеционистскую методологию, аналитическую интроспекцию, как неестественный, искусственный метод изучения нашей психологической реальности, приводящий к стерильной и изолированной психологии, которая не изучает ту психологическую реальность, в которой на самом деле живут люди:
...
Следовательно, если будет преобладать его [сторонника интроспекционизма] позиция, те опыты, которые формируют матрицу всей нашей жизни, никогда не будут серьезно изучены. Психология будет наблюдать и обсуждать только такие опыты, которые для большинства из нас навек скрыты под покровом едва приобретенных характеристик. Даже лучший интроспекционист не имеет представления о своих истинных сенсорных фактах, пока исходит из представлений, навязанных его профессией, которые он, к счастью для него, отбрасывает, выходя из психологической лаборатории. Его истинный сенсорный мир так далек от среднестатистического опыта, что даже если мы когда‑ нибудь постигнем его законы, они все вместе не приведут нас назад в тот мир, в котором мы живем» (Kö hler, 1947, р. 85).
На современном психологическом языке этот аргумент представляет собой критику низкой экологической валидности интроспекционистской исследовательской программы, ибо похоже, что лабораторные результаты мало применимы к повседневной жизни.
Для гештальт‑ психологии психологическая реальность, подлежащая изучению, – это естественный чувственный мир, воспринимаемый нами как единое целое. Сознание, подлежащее изучению психологией, – единый воспринимаемый мир, который мы видим вокруг себя, а не набор элементарных ощущений, спрятанных где‑ то глубоко за повседневными восприятиями, и открываемый только с помощью тщательных экспериментальных процедур и анализов, выполняемых в психологической лаборатории.
Согласно гештальт‑ представлениям о восприятии, паттерны стимуляции вызывают в едином поле сознания сложные холистические переживания. Мы видим целостные объекты в окружающем нас перцептивном поле, и в центре этого поля мы видим наше собственное тело. Все содержание нашего опыта, включая наше собственное тело, представляет собой ощущаемые объекты в сознании, а не реальные физические объекты, воспринятые напрямую каким‑ то образом так, как мы относимся к ним в своем повседневном мышлении.
...
Наш взгляд таков: вместо того чтобы реагировать на местную стимуляцию местными и не зависящими друг от друга событиями, организм реагирует на группы стимулов, которые действуют на него, и эта реакция представляет собой единый процесс, функциональное целое, дающее в результате скорее сенсорную сцену, нежели мозаику сенсорных ощущений (Kö hler, 1947, р. 103).
…«мое тело», в присутствии и вне которого воспринимаются ощущаемые объекты, является таким же ощущаемым объектом, как и остальные, в том же ощущаемом пространстве. Ни при каких обстоятельствах его нельзя отождествлять с организмом как с физическим объектом, который изучают естественные науки – анатомия и физиология (Kö hler, 1929/1971, р. 130).
Динамично структурированное единое поле сознания соответствует сопровождающим его событиям, протекающим в мозге:
...
Восприятие порядка в пространстве всегда структурно идентично функциональному порядку в распределении лежащих в его основе физиологических процессов (Kö hler, 1947, pp. 61‑ 63).
Это изложение знаменитого принципа психофизического изоморфизма, теории «душа‑ тело», которой придерживались гештальт‑ психологи. Согласно этому принципу, структура сознательного перцептивного опыта напрямую (изоморфно) отображается в виде какого‑ то физиологического процесса в мозге. Поле субъективного сознания основано на едином электрическом поле мозга (или, возможно, идентично ему):
...
Ни при каких обстоятельствах явный объект не имеет никакого отношения к тому месту в физическом пространстве, где расположен «соответствующий» физический объект. Если он вообще должен находиться в какой‑ то точке физического пространства, тогда, и это очевидно, правильнее всего считать, что он расположен в той точке мозга, которая прямо соответствует протекающему физиологическому процессу (Kö hler, 1929/1971, р. 128).
Хотя гештальт‑ психологи отвергали атомистический взгляд на сознание, которого придерживался структурализм, они разделяли взгляд Вундта и Титченера на психологию как на науку о сознании. Задача психологии – изучить принципы и законы, которым подчиняется сознание, и связать его с лежащей в его основе физиологической реальностью – мозгом. В отличие от этих научных течений бихевиоризм, пришедший на смену и интроспекционизму и гештальт‑ психологии, полностью отрицал факт существования сознания.
Бихевиоризм: как сознание оказалось под запретом в научной психологии
В период с 1920 по 1950 год бихевиоризм был ведущим направлением в экспериментальной психологии. Его основатель Джон Уотсон (1878‑ 1958) впервые подверг критике интроспекционизм в 1913 году в знаменитой статье, в которой утверждал, что сознание не может быть объектом изучения научной психологии. Представления Уотсона базировались на двух взглядах на природу науки – позитивизме и эмпиризме. Согласно этим философским идеологиям, наука должна основываться только на прямых и открытых наблюдениях. Теоретические понятия, описывающие сущности, наблюдать которые невозможно, недопустимы, как и метафизические спекуляции. Сознание или субъективный опыт невозможно наблюдать открыто и невозможно понять с позиции чистой физики, а это значит, что они не могут быть частью какой‑ либо науки. Разговор о сознании и о субъективном опыте в психологии ничуть не лучше обскурантистского разговора о «душе» в философии. И «сознание», и «душа» находятся за пределами научных измерений и остаются лишь метафизическими спекуляциями. Поэтому, считал Уотсон, психологии следует отказаться от упоминания сознания и от всех психологических понятий (таких, как ощущение, восприятие, волевые способности, желание, мысль, эмоция), содержащих субъективный компонент. Тогда психология, наконец, станет такой же объективной, как естественные науки.
Уотсон также критиковал интроспекционистскую психологию за ее методологическую слабость и неспособность изучать животных и маленьких детей, потому что они не могли представить вербальный отчет о содержании их сознания. Следовательно, психология должна изучать только объективно наблюдаемое поведение организмов, будь то животные или люди, и корреляции, существующие между объективными физическими стимулами и объективным физическим поведением организмов (рис. 2. 1).
Рис. 2. 1. Бихевиоризм
Бихевиоризм не интересуют ни мозг организма, демонстрирующего некое поведение, ни его сознание; они не имеют для него никакого значения. Демонстрирующий поведение человек (или животное) рассматривается как черный ящик, содержимое которого не изучается психологией. Психология – наука о наблюдаемом извне поведении, и в первую очередь – о связи между объективным физическим стимулом и вызванным им поведением.
Психология не изучает того, что происходит внутри организмов, что бы там ни происходило, – это выходит за рамки психологической науки. Есть два способа изучения того, что происходит внутри организма, но ни один из них не является частью психологии. Первый способ заключается в том, что исследователь вскрывает череп и изучает анатомию и физиологию мозга. Но подобное исследование касается только чисто биологических, физиологических фактов, и что бы мы при этом ни выяснили про мозг, это не имеет никакого отношения к науке психологии. Второй способ заключается в том, что исследователь может обратиться к своему собственному внутреннему опыту. Однако опять же, поскольку интроспекция ненадежна, а состояния сознания не подлежат открытому наблюдению, что бы он ни сказал о нем, это не имеет никакого отношения к научной психологии. В лучшем случае это может лишь дать пищу спекулятивной метафизике, но она не психология и вообще не наука! В этой книге мы не станем углубляться в бихевиоризм. Достаточно знать, что его сторонники категорически отрицали, что сознание и душа могут быть предметом изучения научной психологии; они были убеждены в том, что психология – наука о поведении, а не о сознании, а значит, она не должна изучать нашу внутреннюю субъективную жизнь. Трудно с полной уверенностью сказать, считали ли бихевиористы, что сознания вообще не существует, или только то, что оно не является предметом изучения научной психологии. Как бы там ни было, преимущественно именно благодаря наследию бихевиоризма в психологии вплоть до 80‑ х годов XX века не было серьезных исследований сознания. Понятие «сознание» и «интроспекция» стали в психологии наводящими ужас табу, и это достойное сожаление отношение к сознанию, в общем и целом, еще господствовало среди психологов долгое время после того, как бихевиоризм прекратил свое существование и его наследница, когнитивная наука, заняла его место в психологии как доминирующий подход.
Таким образом, психология как наука о сознании обязана своим появлением немецкой академической науке, включая Фехнера, Вундта и гештальт‑ психологию. Американский подход (за исключением Уильяма Джеймса) – от бихевиоризма до функционализма и когнитивной науки – дал психологии новое определение и исключил сознание из сферы ее научных интересов. Курт Коффка, один из отцов‑ основателей гештальт‑ психологии, эмигрировавший из Германии в США, писал о том, что американский интеллектуальный климат значительно отличался от немецкого: немецкий подход был более философским, тогда как американский отличался большей практичностью:
...
Не может быть никаких сомнений том, что интеллектуальный климат Германии сильно отличается от интеллектуального климата США… Американский климат преимущественно практический, в центре внимания – сиюминутные потребности, а проблемы, имеющие первостепенное значение для немецкой ментальности, признаются несуществующими и бесполезными. В науке подобный подход приводит к позитивизму, к завышенной оценке голых фактов и к недооценке абстрактных умозрительных построений, к восхвалению точной, «земной»науки и к неприятию, порой граничащему с презрением, метафизики, которая пытается избавиться от груза голых фактов и окунуться в мир идей и идеалов (Koffka, 1935, р. 18).
Очень интересно поразмышлять о том, как выглядела бы история психологии вообще и какой была бы судьба философии сознания в частности, если бы оригинальный немецкий подход к сознанию не был в основном уничтожен и забыт в результате политических и исторических передряг, приведших в конце концов ко Второй мировой войне.
Фрейдовская критика сознания
До сих пор наше вынимание было сосредоточено на истории сознания в контексте чисто академической психологии. Однако сознание обсуждалось также и за пределами основанной на лабораторных исследованиях экспериментальной психологической науки. В психиатрии и в клинической психологии в центре внимания были не базовые сенсорные процессы, а такие измененные состояния сознания, как сновидения и гипноз, и состояния сознания, связанные с ментальными или неврологическими нарушениями. Зигмунд Фрейд (1856‑ 1939) изучал эти измененные состояния сознания на своих пациентах, и на первый взгляд может показаться, что он тоже внес свой вклад в психологию как в науку о сознании. Однако в действительности оказалось, что Фрейд весьма поспособствовал «увольнению» сознания из психологии. Его влиятельная теория структуры психики отводила сознанию лишь незначительную роль, и он открыто критиковал и интроспекционистскую идею о том, что «психическая деятельность» и «активное сознание» – это одно и то же, и точку зрения Вундта, что понятие «бессознательная психическая (ментальная) жизнь» содержит противоречащие друг другу термины. Фрейд был убежден, что объяснение аномальных ментальных состояний, или психопатологии, не может быть дано с точки зрения активного сознания:
...
До тех пор, пока психология решает эту проблему вербальным объяснением, что «психическое» и «сознательное» – это одно и то же и что термин «бессознательные психические эпизоды» лишен смысла, у врача нет никакой возможности наблюдать аномальные ментальные состояния, обращаясь к какому‑ либо психологическому объяснению (Freud, 1900/1950, р. 461).
Фрейд считал, что наибольшее значение имеет бессознательная психическая жизнь, и первозданная форма, в которой она существует, – сознание – не более чем сахарная глазурь на торте:
...
Врач и философ смогут договориться только тогда, когда оба призна́ ют, что термин «бессознательный психический процесс» есть «приемлемое и оправданное определение установленного факта». Врачу не остается ничего другого, как только, пожав плечами, отвергнуть утверждение, что «сознание есть неотъемлемое свойство психики»… бессознательное должно быть принято как основа психической жизни. Бессознательное представляет собой более широкий круг, который включает в себя меньший круг сознательного; все сознательное проходит через предварительную стадию бессознательного, тогда как бессознательное может остановиться на этой стадии, что, однако, не мешает считать его полноценной психической функцией (Freud, 1900/1950, pp. 462‑ 463).
Более того, метод интроспекции не может быть использован для оценки глубины бессознательного: бессознательное не подлежит наблюдению субъектом, чью психическую жизнь оно определяет! О его существовании и свойствах может судить только сторонний наблюдатель, врач, по ассоциациям, поведению, сновидениям и другим косвенным проявлениям:
...
Любому разумному наблюдателю за психической жизнью невротика достаточно одного‑ единственного анализа сновидения, чтобы у него сформировалась непоколебимая уверенность в том, что самые сложные и самые точные функции мысли, к которым может быть применено определение «психические явления», могут иметь место без пробуждения сознания… Врач должен оставить за собой право проникать с помощью дедукции через сознание и влиять на бессознательный психический процесс (Freud, 1900/1950, р. 462).
Бессознательная психическая жизнь имеет двухуровневую структуру:
...
Существует бессознательное двух типов. В психологическом смысле оба представляют собой бессознательное, но в нашем восприятии первое, которое мы называем бессознательным, предстает как отсутствие сознания, а второе мы называем предсознательным, потому что его возбуждения, после соблюдения некоторых правил, способны достичь сознания… Мы описываем связь между этими двумя системами друг с другом и с сознанием, говоря, что предсознательная система подобна экрану между бессознательным и сознанием (Freud, 1900/1950, р. 465).
Что же в таком случае представляет собой сознание? В теории Фрейда оно рассматривается как относительно неинтересный внутренний сенсорный механизм, который лишь регистрирует эмпирические качества: «Какую роль отводит наша теория сознанию, которое когда‑ то считалось всемогущим и самым важным? Всего лишь роль сенсорного органа, воспринимающего физические качества» (Freud, 1900/1950, р. 465). Теория структурной психики Фрейда стала причиной отвлечения интереса психиатров и клинических психологов от сознания, поскольку истинная психическая реальность находилась за пределами сознательной психической деятельности или была скрыта глубоко под ней.
В 20‑ х годах XX века бихевиоризм Уотсона и психоанализ Фрейда практически одновременно быстро завоевывали влияние каждый в своей области. Последний бастион интроспекционизма Вундта в Корнельском университете пал в 1927 году, когда Титченер скончался от опухоли мозга в возрасте 60 лет. Не было молодых энтузиастов‑ структуралистов, которые могли бы продолжить дело Вундта и Титченера, и для науки о сознании наступили тяжелые времена. Великая депрессия поразила ее примерно в то же самое время, что и Уолл‑ стрит (1929 год), но продолжалась она гораздо дольше, вплоть до 90‑ х годов!
От когнитивной науки к науке о сознании
Когнитивная наука: наука о психике, но лишенная сознания
Когнитивный поход к изучению психики возник в середине XX века как вызов бихевиоризму, и в 60‑ х и 70‑ х годах его влияние возрастало, но потом ситуация изменилась, хотя нужно сказать, что в некотором смысле он до сих пор остается влиятельной, возможно, даже доминирующей парадигмой в психологии, но в наши дни он слился с биологическим подходом к психике в когнитивной биологии и эволюционной психологии.
Когнитивная наука отвергает представление о том, что психология должна исключительно использовать термины, описывающие те феномены физической стимуляции и поведения, которые подлежат открытому наблюдению. Более того, теоретические термины, описывающие то, что происходит внутри организма, демонстрирующего то или иное поведение, становились все более и более употребительными. Следовательно, можно сказать, что когнитивная наука, в отличие от бихевиоризма, была наукой о психике или наукой о психических процессах. Тем не менее когнитивная наука не была ни наукой о сознании, ни наукой о нашей субъективной ментальной жизни. Она была основана на компьютерной метафоре сознания, и основная идея, лежавшая в ее основе, заключалась в том, что сознание подобно компьютерной программе, и связь между сознанием и мозгом подобна связи между компьютерной программой и компьютерным «железом». Подобно компьютеру, сознание обрабатывает и сохраняет введенную в него информацию, а после ее внутренней обработки выдает результат (некую реакцию или поведение). Когнитивная наука рассматривает сознание как систему для обработки информации, внутренняя работа которой может быть описана и объяснена точно так же, как работа компьютерной программы.
Таким образом, когнитивная теория сознания обращается к разным стадиям обработки информации, протекающим внутри организма, от ее ввода до получения результата. Обработка информации может быть поделена на несколько разных функций, выполняемых последовательно. Каждая из этих функций может быть поделена на несколько более простых подфункций, которые в свою очередь могут быть поделены на еще более простые «подподфункции». В результате мы выходим на базовый уровень обработки информации, который и в вычислительной машине, и в мозге, в принципе, одинаков. В цифровом компьютере логические ворота открываются и закрываются, пропуская или не пропуская текущий поток. Это – база языка программирования, который может быть выражен с помощью бинарного кода в виде комбинации двух знаков, обозначаемых цифрами 0 и 1. В мозге есть нейроны, которые, как полагали, функционируют тоже как некие логические ворота, «включая» нейронный импульс или не «включая» его и представляя тем самым базовый бинарный код психики.
В философии эти доктрины известны как «компьютационализм» и «функционализм» (см. главу 1, раздел «Монистические теории сознания»). Подобное сравнение человека с компьютером равносильно представлению, будто робот может совершать разумные действия благодаря встроенной в него компьютерной программе. Внутри механизма нет потока субъективной жизни, но даже если подобная вещь и существует, когнитивные теории об этом молчат. Когнитивный разум – это не субъективный сознательный разум. В когнитивной теории сознания нет упоминания о том, обработка информации какого типа становится частью сознания и почему.
Согласно когнитивной науке, мы всего лишь зомби, обрабатывающие информацию. Следовательно, в том, что касается описания и объяснения сознания, когнитивная наука лишь немног
|
|
|
